Наталья Брониславовна Медведская
Незабудка
ГЛАВА 8
На перемене они стояли у окна.
– Почему ты такая грустная? Что-то случилось?
Сашка с волнением вгляделся в её лицо.
«Какие у неё чудесные глаза, как бархатные, – подумал он. В который раз, подавляя острое желание, прижать Таню к себе. – Такая маленькая рядом со мной. Постоянно хочется прикасаться к ней и защищать от всего мира».
Её немного смущали слишком откровенные взгляды Лукьянова. В школе они позволяли себе только смотреть друг на друга, но и эти невинные переглядывания раздражали учителей. Таня коснулась руки Сашки.
– У меня со вчерашнего вечера душа не на месте. Я знаю, так говорят только старушки. Но ничего не могу с собой поделать.
Лукьянов погладил её пальцы и посмотрел в окно.
Во двор школы въехали зелёные жигули.
– Это за мной, – обречённо сказала Таня, заметив машину. У неё всё похолодело внутри.
– С чего ты взяла? – удивился Сашка и машинально стиснул её руку.
Дверца авто распахнулась, вышел отец Тани и быстрым шагом направился к школе.
Зазвенел звонок на урок.
– Лукьянов, Васильева! Вам что особое приглашение требуется? Звонка не слышали? – Учительница математики с возмущением смотрела на них.
– Мария Федоровна, приехал мой отец. Что-то случилось, – обратилась к ней Таня.
Учительница со странным выражением на лице покосилась на них.
– Ладно, решите свои проблемы, зайдёте в класс.
– Ей показалось – это с нами что-то произошло, – усмехнулся Сашка и протянул руку отцу девушки. – Здравствуйте, Антон Сергеевич.
Отец пожал руку Сашке.
– Здравствуй.
Повернувшись к дочери, добавил:
– Иди в класс, собери портфель. Нужно успеть на поезд. Бабушка умерла.
Таня отправилась в класс.
– Вы надолго уезжаете? – поинтересовался Сашка, оставшись наедине с отцом Тани. Он плохо знал её родителей. Столкнулся с ними только несколько раз, приходя домой к Васильевым. Анна Ивановна показалась ему несколько нервной и истеричной, но мало ли как беременность влияет на женщин. А вот к Антону Сергеевичу Сашка испытывал уважение. Ему понравился уютный дом, который возвёл отец Тани для своей семьи, нравилась добротность и красота ухоженного подворья. Было заметно с какой любовью мужчина обустроил быт жены и дочери. У них в семье этого не наблюдалось. Побывав в гостях у Васильевых, он по-другому взглянул на свою квартиру. Материн стиль ведения дома иначе как безалаберным не назовёшь. На окнах дорогие шторы и занавеси, а диван застелен протёртым до дыр пледом. На кухне красивая посуда с золотыми ободками соседствует с эмалированными кружками с отбитыми краями и давно не чищеными кастрюлями. В спальне рядом с современной деревянной кроватью стоит древнее трюмо с зеркалом, помутневшим от времени. И так во всём. Сашка пытался навести порядок, но ровно через два дня квартира приобретала прежний вид. На стульях снова висели платья и кофточки матери, везде валялась косметика, раскрытые книги, журналы и обрывки салфеток заполонили стол и тумбочки. На кухне возвышались горы немытой посуды, но при этом пол блестел, роскошные комнатные цветы хвастались чистыми глянцевыми листочками.
Антон Сергеевич рассеянно выслушал вопрос Сашки и помедлил с ответом.
– Не знаю, как получится… У меня работа, взял несколько дней за свой счет. Я подожду в машине. Пусть Таня не задерживается. – И торопливой походкой направился на улицу.
– А папа где? – удивилась Таня, выходя из класса.
– Он у тебя чуткий, дал нам возможность попрощаться. – Сашка обнял её и нежно поцеловал. – Я буду скучать. Сильно. Возвращайся быстрее!
Она поднялась на цыпочки и впервые сама поцеловала его.
– Я тоже буду скучать.
Сашка смотрел в окно на Таню, идущую к машине – сердце щемило, в горле никак не проглатывался странный ком.
***
– Как мама? – волновалась Таня.
– А что говорить?
Сосед, сидящий за рулем, покосился на молчаливого Антона Сергеевича.
– Скорая помощь утром приезжала. Врач укол сделала, успокоительное дала. Плачет как малое дитя…
– Причем тут дитя. Невроз у нее. Сама в положении, а тут такое… – Отец махнул рукой. Отвернулся к окну, скрывая слезы, блеснувшие на глазах.
– Вот и подумать должна, – не унимался сосед. – Ребенка жалеть надо, матери уже не поможешь.
– Ладно, Алексеевич, к чему эти разговоры, – оборвал его Антон Сергеевич.
– К тому, что ты мужчина. Должен помочь ей взять себя в руки. Ради малыша, – возмутился сосед.
Таня искоса глянула на отца. Всегда собранный и сильный, сейчас он выглядел растерянным. Ощущая тяжесть на душе от предчувствия разлуки, она вдохнула запах бензина, которым пропахли старенькие «Жигули» и вывела пальцем на пыльном стекле слово «Саша».
ГЛАВА 9
Проносились за окном станции и полустанки. Поезд мчал их навстречу горю. Таня глядела в окно, ещё переживая торопливые сборы в дорогу. Они так и не уговорили мать остаться дома. Как ни горячились, как ни доказывали, что ей тяжело будет перенести дорогу. Она не слушала и твердила одно:
– Я должна увидеть маму. Должна проводить её. Ей всего пятьдесят восемь лет. Почему она так рано умерла? Почему?
Таню пугали её воспалённые, чужие глаза. Мать почти не замечала родных, вся ушла в своё горе. О чём-то напряженно думала, чуть покачиваясь, как от зубной боли. Слезы катились по щекам. Смахивала их платочком, не замечая, что плачет. Иногда тихо говорила:
– Боже мой, я шесть лет не видела родителей. И вот теперь увижу. Антон, ну почему мы так редко ездили к ним? Теперь, всё, всё, что хочешь, сделала бы, да некому. Куда мне теперь от вины своей деться? И ничего не исправишь, хоть умри, не исправишь!
– Анечка, хватит. Тебе вредно. Подумай о малыше, не надо так.
Антон Сергеевич гладил её по плечам, голове, пытаясь успокоить. Он понимал, должно пройти время, оно залечит рану. Пока боль свежа и горяча, это сложно.
Его родители были живы и крепки здоровьем. Ему было жалко умершую тещу, но он понимал: его жалость ни в какое сравнение не идет с болью и горем жены. Они редко ездили в гости к родителям Анны, потому что те жили далеко, на Украине. Летом трудно было с билетами. Зимой к селу, находящемуся глубоко в лесу, трудно добраться. Подарки, посылки не забывали отправлять, но родителям не это надо. Все-таки виноваты перед ними. В суматохе дней и будней откладывали поездку к родителям. И вот теперь едут.
– Ты помнишь бабушку, дочка? – Отец дотронулся до руки Тани, привлекая внимание.
Она задумалась, воскрешая в памяти образы прошлого.
– Плохо. Я видела её всего два раза и то давно. Сад помню, родник под деревьями. Бабушкин грибной борщ.
– Да. Готовила она очень вкусно… – Антон Сергеевич замолчал, погрузившись в думы.
Таня снова отвернулась к окну. За стеклом мелькали чахлые деревья, растущие в болотистой местности. Безрадостная картина словно подчёркивала её гнетущее состояние.
«Я чёрствый и бессердечный человек. Разлуку с Сашкой переживаю острее, чем смерть бабушки. Жалею мать и почти ничего не чувствую к едва знакомому человеку», – мучила её совесть.
Когда отец привез Таню из школы, стали торопливо собираться в дорогу. Поезд отправлялся через три часа. В этой карусели некогда было подумать, что она уезжает от Лукьянова. Теперь, сидя у вагонного окна, вдруг поняла, что не скоро его увидит. Уезжает на вечность, бесконечную вечность. Предчувствие долгой разлуки охватило всё её существо, заставляя сердце сжаться от тоски.
«Что за чушь! Мы скоро вернёмся», – злилась на себя Таня. Было стыдно и досадно за свои чувства перед материнским горем.
Поезд остановился на крохотной станции. Отец помог им спуститься. Принял у дочери сумки и венки. На утренний шестичасовой рейс опоздали, а следующий автобус отправится в Степановку только через три часа.
– Что будем делать? – Антон Сергеевич посмотрел на жену.
Она казалась спокойной, сосредоточенной, только очень бледной. Опухшие глаза выдавали бессонную ночь.
– По кольцевой дороге – двадцать километров, а через лес всего три. Пойдём пешком.
Он растерянно оглядел вещи: «Смогу ли пронести их целых три километра?» Повернулся к жене.
– А дорогу ты помнишь? Я совсем не знаю куда идти.
– Помню.
Анна Ивановна застегнула пальто и, переступая через рельсы, направилась в сторону леса.
В поезде выспаться не удалось – Таня шла за отцом сонная, не разбирая дороги. Несколько раз споткнулась о коряги на узкой лесной тропе, чуть не уронила венки.
«Нам сильно повезло, что осень такая. Двадцатое ноября, а снега нет – это редкость», – порадовалась она теплу и немного приободрилась.
Таня рассматривала деревья, стоящие в золотом убранстве. Листва рябины полыхала огнём, дуб застенчиво шелестел коричневой листвой. Только ясень молодец приготовился к зиме, стоит голый, стыдливо шевеля ветками. Прямо возле тропинки Таня заметила семейку опят, чуть поодаль красовался белый гриб, рядом с ним замер ежик. Он смотрел на девушку, поблескивая бусинками глаз. Таня улыбнулась ежу и перехватила венки удобнее, они оказались не такими уж лёгкими, через полчаса пути руки затекли и онемели.
«Бедный папа, у него вообще тяжёлый чемодан», – подумала Таня.
Она видела: отцу нелегко.
Степановка открылась неожиданно. Перешли по мосту через реку и у самой воды среди берез увидели первую хату. В просвете между деревьев виднелась ещё одна. Дальше село не просматривалось.
– Это Степановка? – Тане не верилось, что бывают такие поселения посреди леса. – Оказывается, я ничего не помню.
Мать, заметно волнуясь, ускорила шаг.
– Сейчас выйдем из рощицы. Не все дома стоят вразброд, есть и более ровные улицы.
Но улицы как таковой Таня не заметила. Среди деревянных домов петляла песчаная дорога. Она обнаружила что, глядя на них, перешептываются старушки, сидящие на лавочках. Мать здоровалась с каждой. Они отвечали ей, слегка кланяясь. Дом бабушки, большой, деревянный, стоял на горке. Стены, сложенные из бревен, почернели от времени. В отличие от стен крыша выглядела новой. Светлый шифер немного украшал старый дом. На сверкающем алюминиевом коньке весело крутился флюгер. Плетень начинался метрах в трёх от дороги, огораживая участок, поднимался всё выше и выше. Длинный, узкий двор зарос маленькой кучерявой травой – спорышом. Справа от двора раскинулся сад, спускавшийся с горки к дороге. Они зашли в открытую настежь калитку и по тропинке направились к дому. Таня поставила венки возле бревенчатой стены. Сердце замирало от волнения. Вслед за матерью она вошла в комнату. От окна со стула поднялся высокий, крепкий, седой мужчина, которого сложно было назвать дедом. Он обнял мать.
– Вот и свиделись, дочка…
Анна Ивановна, не отвечая отцу, подошла к гробу. И вдруг закричала резким, сильным голосом так, что Таню прошил озноб. Старухи, сидящие возле гроба, заголосили, поднося к глазам кончики белых платков. Мать опустилась на колени, положила голову на край гроба и, вздрагивая всем телом, зашлась в горьком крике-плаче. Антон Сергеевич растерянный, побледневший, стоял на пороге и не знал, что ему делать. Крик жены разрывал ему душу. Он вытащил сигареты и, сгорбившись, вышел из дому. Таня проводила отца отчаянным взглядом. Ей стало жутко, страшно и невыносимо жалко мать. Все плакали, и у неё слезы градом покатились из глаз. Она не могла удержать их и только смахивала рукой, растирая по всему лицу. Таня не узнавала бабушку. Какая-то пожилая женщина лежала в гробу, усыпанном искусственными цветами. Вся обстановка комнаты вызывала у неё страх и желание поскорее покинуть это место. Ей исполнилось восемь лет, когда она приезжала с родителями в Степановку последний раз. Все последующие годы отдыхала или в летнем лагере, или у родителей отца, которые жили недалеко от их поселка. Таня плохо помнила эту бабушку, поэтому чувствовала вину перед ней. Мать уже не кричала, только странно стонала. От этих звуков Таня очнулась. Кинулась к ней, подняла от гроба. Взглянула в мокрое лицо, в глаза с остановившимся тусклым взглядом. Плача, затормошила ее.
– Ей плохо. Нужен врач. Папа! Папа! Скорее! Помогите же! Мамочка, мама.
Анну Ивановну уложили в соседней комнате. Прибежавшая медсестра сделала укол, заставила выпить успокоительное.
Таня наблюдала в окно, как врач разговаривала с отцом. Женщина кричала на него, размахивая руками.
До обеда Таня просидела возле матери, боясь оставить её одну. От недосыпания и голода к горлу подступила тошнота. Отец, уставший и озабоченный, несколько раз проходил мимо, неся какие-то ящики, коробки. Чужие люди о чём-то говорили с ним.
В два часа дня к ним в комнату вошла медсестра.
– Буди маму, дивчинка, пойдете ко мне домой, покушаете.
Ее голос звучал напевно и ласково.
Тане не хотелось никуда идти.
– Что вы, мы всё с собой привезли.
– Нужно поесть горячего, особенно твоей маме. Буди, буди, – настаивала она. – Меня зовут тетя Галя. Я ваша соседка.
Таня с большим трудом разбудила мать. Услышав о еде, та попыталась отказаться. Тетя Галя твёрдо и настойчиво увела её и буквально силой заставила поесть. После сытного обеда Анна Ивановна снова уснула, а Таня вышла в сад.
– Ты внучка деда Ивана?
Над оградой показалась девушка примерно её возраста. Невысокая, но крепкая, как гриб боровик. На круглом румяном чёрные глаза незнакомки лице горели любопытством.
– Да. А вы наша соседка? – из вежливости поинтересовалась Таня, не испытывая никакого желания общаться.
– Слушай, давай проще. Не на «вы», а то мне кажется, что нас много. Я Олеся, дочка Галины. – Она легко перелезла через забор. – Ночевать вы будете у нас: ваша хата выстужена.
– Спасибо. Мы причиняем вам неудобства.
«С чего это я заговорила казенным языком?» – вздохнула Таня и горько усмехнулась.
– Извини, что-то я не в себе.
Соседка неловко потопталась на месте и пробормотала:
– Понимаю. Пойдём, я побуду с тобой, возле бабушки.
Таня была очень благодарна новой знакомой за компанию. Они расположились чуть в стороне от гроба. Олеся тихо сидела рядом, изредка рассказывая что-нибудь о бабушке, будто знакомила её с ней.
Около полуночи тетя Галя позвала девочек:
– Идите спать. Завтра трудный день. Анну я уже отвела к нам.
Таня осторожно протиснулась вдоль стены, стараясь не смотреть на гроб. На улице наконец смогла вдохнуть полной грудью. В комнате от запаха горящих свечей у неё разболелась голова. На автомате добрела к дому соседей. Олеся отвела её в свою комнату, помогла расстелить постель. Тане казалось, заснуть не сможет, но не успела голова коснуться подушки, как она уже спала.
Проснулась поздно, оказалось в комнате она одна. Хозяева уже успели прибрать кровати, и сделали это так тихо, что не потревожили её. На столе стоял завтрак. Таня ела, разглядывая красивые, вышитые льняные шторы, скатерти, покрывала и занавеси. Комната получилась удивительно светлой и нарядной. На кроватях, как в старину, возвышались горы подушек. На некрашеном бело-желтом полу лежали коврики, связанные вручную.
«Сколько же надо трудиться, чтобы всё это вышить и связать», – удивилась она.
За окном послышались шаги. Тетя Галя открыла дверь в комнату:
– Проснулась? Ну и хорошо, а я будить пришла. Пойдем. Бабушку уже на улицу вынесли, скоро на кладбище повезут.
Машина медленно ехала по песчаной дороге. День выдался ясный, солнечный, и от этого смерть казалась дикой нелепостью. Впереди похоронной процессии шли старушки с венками. За машиной, тихо переговариваясь, двигались провожающие. Родственники сидели возле гроба. Анна Ивановна плакала, и всё время поправляла накидку и цветы. Ей казалось, что они неправильно разложены. Таня сидела хмурая, стараясь не глядеть на покойницу. Она ощущала целую гамму чувств: боязни, жалости и брезгливости.
Таня уже в который раз корила себя: «Я плохой, бесчувственный человек. Почему моя душа не отзывается по-настоящему на боль мамы? Неприятно такое о себе узнать. Вот какая я на самом деле».
Сокрушалась, но притворяться не могла.
На кладбище гроб поставили на табуретки. С бабушкой попрощались знакомые и соседи. Подошли родные. Дед наклонился и поцеловал покойницу в лоб. Он был странно сосредоточен, словно находился в полусне или оцепенении, потом отошел в сторону, не отрывая взгляда от лица жены. Мать казалась спокойной. Таня облегченно выдохнула: опасалась, что с матерью может случится истерика. Она стояла молча, потом вдруг повалилась на бок, теряя сознание. Антон Сергеевич поднял жену и понес в машину. Тетя Галя осмотрела ее:
– После похорон вам лучше быстрее уехать домой. Такие волнения опасны для малыша!
– Постараюсь уговорить Аню. Вы, что же думаете, я не переживаю за неё и ребенка?
Он нежно погладил жену по голове.
Гроб на полотенцах опустили в могилу. Стали подходить люди и бросать землю горстями. Таня не двигалась.
– Иди, кинь земельки, чтобы не снилась бабушка. Иди, иди. – Полная старушка в черном платке подтолкнула её к могиле.
Таня, как робот, наклонилась, взяла немного холодной влажной земли и кинула в яму. От этого простого действия у неё закололо в сердце.
В пустой комнате, откуда вынесли всю мебель, накрыли столы. Таня сидела рядом с матерью, безразличная ко всему. Она устала и хотела только одного: поскорее бы всё закончилось. Сидящие напротив них две маленькие, кругленькие старушки в тёмных платках расспрашивали Анну Ивановну о семье, о поселке, о работе. Мать, поглощенная горем, неохотно отвечала, отрываясь от дум. Таня заметила, что и деда без конца тормошили. Люди заговаривали с ним, не давая покоя.
Она удивлялась такой назойливости: «Как жестоко и бестактно мешать матери и деду переживать горе».
Вечером в хате у соседей не выдержала:
– Почему весь вечер не оставляли в покое деда и мать? Неужели трудно понять, что им не до разговоров?
Тётя Галя округлила глаза.
– Да ты что, какой покой! Их одних вообще оставлять нельзя. Это всё равно, что бросить тонущего. Сил хватит – выплывет, а нет – пойдет ко дну.
Таня покраснела, как сама не догадалась.
***
Три дня прошли как в тяжёлом сне. В доме чисто, прибрано, тепло, но какой-то неуловимый привкус беды остался в доме. Дед молча, бродил по комнатам. Потом надевал фуфайку и шёл в сад. Там подолгу сидел на лавочке возле родника, пока не приходила Таня и не уводила его в дом. Матери нездоровилось, лицо осунулось и похудело. Платья болтались на ней, как на вешалке. Стал заметен округлившийся живот. И Таня, и отец утешали её, уговаривая подумать если не о себе, то хотя бы о малыше, но она сердито отмахивалась. Была только одна хорошая новость: прекратился токсикоз. Правда, мать приходилось буквально заставлять поесть.
Все видели: оставлять деда одного в таком состоянии нельзя. Но уговорить его переехать к ним в посёлок, не удавалось. На доводы дочери он отвечал, что никуда не поедет и их не держит. У родителей Тани заканчивались отпуска, взятые ими за свой счёт.
Она осознавала: «Придётся остаться мне. Конечно, я могу привести тысячу доводов. Как тяжело учиться на последнем году учёбы в чужом классе. Что не справлюсь, но это нечестно по отношению к родителям. Наоборот, мне придется очень постараться убедить их: самым лучшим вариантом будет, если за дедом присмотрю именно я».
Через месяц Анне Ивановне предстояло уйти в декретный отпуск. Антон Сергеевич даже не намекал дочери остаться в Степановке. Понимал: такое решение она должна принять сама. Знал одно: жене лучше поскорее уехать. Оставлять с отцом нельзя – это все равно, что бросить в беде двух беспомощных людей. Предложение Тани он воспринял с неописуемым облегчением – это казалось выходом для всех. Он испытывал огромную благодарность к своей девочке за понимание и только сейчас осознал: дочь по-настоящему стала взрослой.
ГЛАВА 10
Рано утром, проводив родителей на автобус, Таня поставила завтрак на стол. Позвала деда. Он не шевельнулся. Перепугавшись до смерти, принялась трясти его за плечо.
Дед Иван повернулся и посмотрел на внучку сумрачным взглядом.
– Ты чего? Я пока живой. Потом поем. Беги в школу, а то опоздаешь.
– Обещай, что поешь, – настаивала она.
– Честное пионерское, – буркнул он и отвернулся к стене.
Таня надела синее платье. Оно хоть как-то походило на школьную форму. Сумка с чистыми тетрадями, купленными в местном магазине, заменила портфель.
Степановка походила на большой, красивый сад. Некоторые дома, окруженные деревьями, не просматривались с дороги. Для конца ноября погода стояла аномально тёплая. По утрам доходило до десяти тепла. Часть деревьев уже сбросила листву, остальные все ещё сохраняли разноцветное убранство.
Накануне они с отцом ходили к директору в ближайшую русскую школу. Теперь короткая дорога через лес была ей знакома. В Степановке находилась украинская школа, но Таня не могла учиться в ней. По асфальтированной дороге окружным путем ездил автобус, собирая учеников с трёх ближайших сел. Рейс, на котором школьники добирались в школу, был в семь часов утра. Таня его благополучно проспала. Стояла замечательная погода. Времени до начала занятий оставалось достаточно, чтобы добраться в школу пешком. Предстояло пройти всего три километра. Она шагала по узкой, лесной дороге, а мыслями находилась далеко. На душе лежала огромная тяжесть. Ничто не радовало: без Сашки стало пусто, одиноко и тоскливо.
«Только на секунду увидеть бы его, и станет легче переносить разлуку», – мечтала Таня.
***
Татьяна совершенно не боялась появиться в чужом классе. Обычно она не любила, когда разглядывают, но сейчас любопытные взгляды её не смущали.
– Здравствуйте. Я буду учиться в вашем классе. Скажите, пожалуйста, где я могу сесть? – обратилась она к ученикам.
– Соседка, иди сюда. Сядешь со мной, – позвала Олеся, показывая рукой на свободное место.
– Я не знала, что ты учишься в этом классе, – удивилась Таня, усаживаясь рядом с ней.
– И я не знала, что ты осталась, а не уехала с родителями. Ты без учебников?
– Пока да. Позже родители вышлют учебники и форму, – пояснила она свой необычный наряд.
«Интересно, что со мной случилось? Почему мне всё равно, что обо мне подумают? Откуда это безразличие и спокойствие? Мне ничего не хочется», – нервничала Таня.
Проходил день за днём. Она всё слышала, замечала, но это не затрагивало ни души, ни сердца. Жизнь проходила мимо неё, словно прокручивались кадры неинтересного или непонятного фильма.
Вскоре из дому пришли посылки с книгами и одеждой. Теперь Таня не выделялась отсутствием формы от одноклассниц. По звонку заходила в класс, по звонку выходила. Во время перемен бродила по коридору. Если спрашивали о чём-нибудь, коротко отвечала. Все быстро отстали от необщительной новенькой. Даже Олесе надоело её тормошить. Буквально с первого дня Таня заметила к себе интерес рослого, серьёзного парня. Он пользовался всеобщим обожанием женской части класса. Её же это внимание не обрадовало, она старалась избегать любого общения с одноклассниками. В новой школе она училась лучше, чем в прежней старой, но это тоже её не утешало. Пока позволяла погода, на занятия Таня отправлялась пешком. Дорога даже в сырую погоду оставалась проходимой. Прогулки успокаивали. Лес, через который она ходила, отличался необычайной красотой. Её путь сначала пролегал через тёмный, сумрачный, торжественный ельник. Воздух здесь был такой – не надышишься. Потом всё чаще белыми свечками попадались среди елей и сосен березы. Начинался березовый лес. Она никогда раньше не видела такой красоты. Белые-белые березы в светлом радостном лесу. Их кружевные лёгкие ветви, негустые поникшие кроны пропускали золотые солнечные нити. Лучистый, обласканный светом березовый лес – чудо из чудес. Домой Таня приходила умиротворенная, тихая. Готовила обед, заставляла деда Ивана поесть. После небольшого отдыха садилась за уроки.
Иван Данилович постепенно оживал. По утрам топил печь, возился во дворе, но его взгляд оставался по-прежнему тусклым, безжизненным, будто он жил по инерции. С внучкой почти не разговаривал. Если Таня приставала с расспросами, отмалчивался. Каждый день она гладила чистую рубаху и вешала на спинку стула, стоящего возле кровати. Иногда дед переодевался, но чаще не замечал и ходил в несвежей одежде. Тане неловко было делать ему замечание. Изредка по вечерам к ним приходили две пухлые, круглые, как шарики, бабульки: Арина и Вера. Про себя она именовала их: двое из ларца, одинаковых с лица. Старушки усаживались чаёвничать, пытались увлечь в свои беседы деда, изредка задавали вопросы и Тане. Но дед Иван, сидя на маленькой табуретке у печной вытяжки, молча слушал их пересуды. Наблюдая за струйками дыма, втягивающимися в поддувало, курил одну папиросу за другой. Однажды баба Вера сделала Тане замечание:
– Что ж ты, девонька, не стираешь деду рубахи? Если тебе трудно приноси мне, я выстираю, – произнесла она укоризненно.
– Раскудахтались, курицы. Внучка каждый день чистую рубашку подает. Я забываю надеть. Не знал, что вас волнует, как я выгляжу! – рассердился дед. Бросив недокуренную сигарету в мусорное ведро, вышел на улицу.
Таня очень обрадовалась, наконец дедушка заговорил. Сначала она сердилась на него за молчание, но потом нечаянно увидела деда Ивана, плачущего в дровянике, осознала, как ему трудно и больно. Ей стало очень жаль этого большого и одинокого человека. Всего за две недели из крепкого, сильного, пятидесятивосьмилетнего мужчины он превратился в старика, заросшего седой бородой. Дед крепился, как мог, не плакал, скрывая от всех свои слезы. Только каменел и замыкался в себе.
***
Таня каждый день ждала письма. Ей казалось: вот придет из школы, а в почтовом ящике конверт от Сашки. Не мог же он так быстро забыть её? Не могли лгать его глаза, губы. Пусть словами ничего не сказала, чувствовала, что дорога ему. Почему он не пишет? Думает: скоро вернется? Или другая причина? Она ведь тоже ничего не говорила Лукьянову о своих чувствах. Ждала его слов. Неужели Сашка не понимает, как ей плохо без него?
Таня садилась писать письмо и рвала одно за другим. Слишком откровенным получалось послание. Сомнения раздирали: вдруг всё придумала? И он не ждет её. Не переживает. Не нужна ему. Но почему тогда так ноет, рвётся душа, словно зовет её другая, родная – Сашкина.
Проходил день за днём. Письма всё не было. Зря спешила домой из школы – почтовый ящик по-прежнему был пуст.
***
К середине декабря зарядили дожди. Низкое хмурое небо повисло над головой. Класс, в котором теперь училась Таня, оказался очень дружным. Каждую субботу ученики в полном составе посещали школьные вечера, дискотеки. Вместе отмечали дни рождения, ставили спектакли, оставаясь на репетиции после уроков. Отголоски этих вечеров, праздников она слышала на переменах. Таня завидовала: там дома, в её классе, не было такой доброй, дружеской атмосферы. Редко собирались вместе. Не интересовались, как кому живется? Не нужно ли помочь?
В этом дружном коллективе она была чужеродным элементом. Сначала её расспрашивали, приглашали на дни рождения. Олеся заходила за ней домой, чтобы взять с собой на вечер. Одноклассники пытались вовлечь новенькую в жизнь класса, заинтересовать. Но всё было напрасно. Олеся и Юра, которому приглянулась Таня, приложили немало усилий, пытаясь сроднить с коллективом, но ничего не выходило.
На вечерах Таня не появлялась. От дней рождения вежливо отказывалась. Сразу после уроков отправлялась домой. И её оставили в покое.
Только Юра Дорохов не терял надежды. Время от времени старался общаться с девушкой, находя для этого различный повод. В его нелёгкой жизни было много трудностей, но он никогда не унывал и давно научился радоваться малому. Новенькая ученица потрясла его воображение именно своей отстранённостью и загадочностью. Она была вежливо холодна. А её необычные глаза, чем-то похожие на глаза газели, всё время грустили. Юра помнил первое появление Тани Васильевой в классе. Открылась дверь, на пороге появилась незнакомка. Оглядела учеников спокойными серьёзными глазами.
– Здравствуйте. Я буду учиться в вашем классе. Скажите, пожалуйста, где я могу сесть?
Дорохов проводил удивлённым взглядом новенькую. Она села за парту рядом с Олесей. Обычно ему нравилось, когда девушки не стриглись коротко, а носили длинные волосы. Но вот новенькой, толстая коса ниже пояса, совсем не шла, она утяжеляла изящную голову и казалась лишним элементом в облике. Он ничего не мог поделать с собой и время от времени косился в её сторону. До этого дня Юра не подозревал, что обычное человеческое ухо покажется ему произведением искусства, а выбившиеся из косы завитки волос трогательно милыми. В Тане всё вызывало у него безотчётную нежность. Шли дни, он пытался общаться с девушкой, но она вежливо и коротко отвечала и снова замыкалась в себе. Ученики сочли её странным невеселым человеком. И удивлялись, что бывают такие люди.
А Тане не хотелось радоваться без Сашки, без него не получалось. Её нервы натянулись, как струны, душа застыла в тоскливом ожидании. Таня не могла долго выдержать такое состояние. Так было мучительно больно. Казалось, она умирает от огромного, всепоглощающего чувства. В её голове часто крутилась строчка из романса, случайно услышанного по телевизору.
Однообразные мелькают все с той же болью дни мои.
Как будто розы опадают, и умирают соловьи3.
«Кто придумал, что любовь – счастье? Мне так плохо, что хочется избавиться от этой любви! Я не хочу так мучиться, переживать. Хочу снова стать спокойной. Тогда будет легче ждать встречи с Сашкой» – размышляла Таня.
А почтовый ящик по-прежнему был пуст.
Иван Данилович потихоньку возвращался к жизни. Ждал внучку из школы, иногда готовил сам. Если она хвалила его стряпню, улыбался в усы. У него был такой вид, будто, наконец, нашёл решение. Понял, зачем ему жить дальше, и теперь уверенно начал действовать.
Как-то вернувшись из школы, ещё у дверей Таня услышала звуки гитары. Звучал знакомый хриплый голос Высоцкого. Она тихо вошла в комнату.
«Дед любит песни Высоцкого?»
Дед Иван заметил внучку. Перевернул пластинку на другую сторону.
– Слушай.
Она знала эту песню. В ней рассказывалось о том, что девушка написала солдату письмо. Объяснила, что больше не ждет его «…и за минуту до смерти в треугольном конверте пулевое ранение он получил…»
Замолкли последние звуки песни. Дед выключил проигрыватель, осторожно упаковал пластинку и поставил на полку к остальной коллекции. Повернулся к Тане, его голос прозвучал глухо и с хрипотцой:
– Твоя бабушка из-за этой песни умерла.
– Как это? – удивилась Таня, в голове промелькнуло: «Неловкая шутка?»
Дед Иван сел в кресло, сцепил пальцы в замок, прикрыв глаза, вспомнил тот далёкий день.
– Ну, не в прямом смысле. Услышала песню и как очумела. Настя тогда простыла и лежала в постели. Я эту пластинку в Киеве купил. Вдруг слышу – плач.
– Ты чего, что случилось? – спрашиваю её.
