Наталия Павловская
Истории для кино
Глава четвертая
«Скажите, девушки, подружке вашей…»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Разбавляя процессию поздравляющих юбиляра маститых корифеев искусства, на сцену выпускают и подающую надежды творческую молодежь. Ведущий Туманов объявляет:
– Дорогой Леонид Осипович! Вас пришли поздравить молодые артисты.
– Шо, еще моложе, чем я? – удивляется Утесов.
– Нет-нет, моложе вас – никого! – заверяет ведущий. – Скажем лучше так: ваши ровесники. Точнее – ровесницы. Студентки Щукинского училища!
На сцену выпархивает стайка симпатичных девушек с большим бутафорским самоваром. На груди у каждой – табличка: «Маша», «Даша», «Наташа», «Глаша»…
Они ставят самовар перед Утесовым и поют, соперничая друг с другом, борясь за место рядом с юбиляром:
У самовара – вы и ваша Маша!
Да нет, совсем Наташа возле вас!
А вам заварку заварила Саша!
А вот лимончик Даша вам подаст!
Глаша чаю наливает!
А взор Марьяши много обещает!
У самовара вы и ваша… ваша…
Ну кто же – ваша? Ждем от вас ответ!
Девушки пускаются в пляс вокруг Утесова.
А он улыбается, вспоминает…
Одесса, 1913 год
В одесском кабаре Лёдя поет эту же песню и отплясывает канкан с лихим девичьим кордебалетом.
У самовара – я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно.
Как в самоваре чай, кипит страсть наша.
Смеется месяц весело в окно.
Немало воды утекло в жизни Лёди с того печального утра на вокзале, когда поезд увозил коварную красавицу Арендс в недоступную для бедного еврейского артиста Москву, а он шептал вслед: «Ничего! Вы еще про меня услышите!»
Нельзя сказать, что про него уже услышала Москва и тем более вся страна. Но в Одессе Утесов – это уже имя. Лёдя не робкий новичок, а опытный артист, ведущий себя на сцене легко и свободно. Да и у публики он уже стал любимцем, судя по аплодисментам и цветам, которые летят к Лёде из зала.
Маша чай мне наливает,
И взор ее так много обещает.
У самовара я и моя Маша —
Вприкуску чай пить будем до утра!
Закончив песню, Лёдя спускается с эстрады к столику, где гуляет шумная компания его приятелей. И здесь Лёдя – тоже совсем другой, не романтичный влюбленный, а бывалый донжуан: алая шелковая рубаха навыпуск, шальной блеск в глазах, в одной руке бокал шампанского, в другой – гитара с бантом. На колени к Лёде усаживается девица в чулках с подвязками, выглядывающими из-под пышной юбки. Здесь же и старый знакомый – хмельной артист Скавронский.
– Эх, Лёдька, куда ж я без Одессы! – роняет он нетрезвую слезу. – Уж как просили: останься в Москве! А я – нет, не могу, в Одессу мне, в Одессу…
– Хорош врать! – смеется Лёдя. – Пил наверняка, вот тебя и вышибли!
– Ну, пил, – не спорит Скавронский. – Ну, вышибли…
– Так выпьем еще, я-то старого друга не выгоню!
Лёдя наливает шампанское Скавронскому, себе и девице на своих коленях.
Но выпить он не успевает – чувствует на себе чей-то взгляд и оборачивается. В дверях ресторана застыла – вся из себя сплошное страдание – юная курсистка в скромном сером платье и в шляпке с вуалькой. Лёдя сбрасывает девицу с колен и с бокалом в руке спешит к гостье:
– Бэллочка!
– Я ждала вас на нашем месте! – восклицает курсистка. – Ждала два часа!
Лёдя свободной от бокала рукой колотит себя в грудь:
Прости, забыл, негодяй, конченый подлец! Ко мне старый друг приехал, и мы тут все – об искусстве, об искусстве… Хочешь шампанского?
Лёдя протягивает Бэллочке бокал. Она гневно отстраняет его руку:
– Я… я думала, вы другой! Я любила вас!
– За любовь! – Лёдя сам выпивает шампанское.
На глазах Бэллочки слезы.
– Я искала вас в театре, но мне сказали… сказали, что вы каждый вечер в… кабаке… с падшими женщинами!
Лёдя удивленно оглядывается на свою веселую компанию:
– Какие же они падшие? Они – служительницы муз!
– Леонид! Вы же обещали любить меня вечно!
И тут Лёдя доказывает, что уроки коварной Арендс не прошли даром. Он произносит ее прощальную фразу:
– Ах, мало ли что можно обещать в порыве страсти!
– Какая пошлость! – вспыхивает Бэллочка. – Какой стыд!
Она убегает. А Лёдя с облегчением возвращается к столу. Но едва он присел, как Скваронский мрачно изрекает:
– Топиться побежала!
– Да ну, – отмахивается Лёдя. – Пугает только…
Девица в подвязках опять забирается к нему на колени и вздыхает:
– Любовь способна толкнуть людей на любое безумство!
– Ты-то откуда знаешь? – удивляется Лёдя.
– А я что – не люди? – обижается она. – Да я три раза травилась, два – резалась! А эти юные и трепетные создания вообще способны на все…
Лёдя секунду размышляет, потом опять сбрасывает девицу с колен и выскакивает на улицу.
На берегу Лёдя видит фигурку девушки, бегущей к пирсу.
Лёдя догоняет ее. Бэллочка, не оглядываясь, спешит на край пирса.
– Бэллочка! Ну что вы, в самом деле? У нас с вами был чудный месяц…
– Не месяц! Не месяц, а тридцать шесть суток и три с половиной часа!
– Да? – искренне удивляется Лёдя.
– Да! А теперь моя любовь… вся моя жизнь… растоптана!
Лёдя вновь повторяет уроки Арендс:
– Милая девочка! Не стоит принимать всерьез обычный летний роман.
– Что?.. Как вы?.. Да как вы можете… Вы! Вы… – Бэллочка захлебывается в словах и слезах.
Лёдя хочет успокоить ее, берет за руку. Но девушка вырывает руку, плотно зажмуривается и прыгает в море.
На волнах колышется ее шляпка с вуалькой.
Лёдя, не задумываясь, ныряет с пирса. Находит Бэллочку, они некоторое время борются под водой, и наконец Лёдя выталкивает девушку на поверхность.
Он выносит бездыханную курсистку на берег, кладет на песок и начинает делать ей искусственное дыхание. Это не помогает, и перепуганный Лёдя прибегает к крайнему средству – дыханию рот в рот.
Бэллочка приоткрывает глаза, брови ее выгибаются изумленной дугой, но Лёдя, поглощенный миссией спасателя, не видит этого. Бэллочка тут же зажмуривается. Лёдя старается все активнее. Бэллочка снова приоткрывает один глаз, не веря своему счастью. Лёдя отрывается от девушки, быстро заглатывает воздух и снова припадает губами к ее губам. Бэллочка обвивает руками шею Лёди:
– Я знала! Я чувствовала! Ты все-таки любишь меня!
Лёдя вырывается из ее рук:
– При чем тут любовь?! Я действую по инструкции спасения на водах!
Белочка меняется в лице. Улыбка сползает с ее лица. И она влепляет Лёде звонкую пощечину. Лёдя замирает на миг, а потом оглушительно хохочет.
Домой Лёдя является только под утро. Голый по пояс, он жадно пьет воду из кувшина, и струйки стекают на его живот. Мама Малка отжимает в тазу алую рубашку, в которой Лёдя спасал Бэллочку, и, не жалея эпитетов, костерит сына:
– Байстрюк! Горе мое! Если вот это все они называют быть артистом, так почему тогда не закрыли все театры? Это где же такое видано: позор на всю Одессу!
К маме подключается папа с традиционной семейной темой:
– У всех дети – как дети! И у нас тоже нивроку… Брат Миша таки имеет приличную работу… Сестры – умницы… ну да, не красавицы… но такие воспитанные, трудолюбивые…
Лёдя опустошает кувшин и заявляет:
– Если все такие хорошие, так и будьте счастливы!
– Мы серьезно, а ему – смех, – огорчается папа Иосиф.
– А что же – плакать? Слез не хватает – все нынче плачутся…
– Плакать-таки приходится нам, – вздыхает мама Малка. – И от соседей стыдно!
– Да что соседи? Вы бы посмотрели, как меня публика принимает…
– Слава богу, мы на такое безобразие не смотрим, – поджимает губы мама Малка.
Папа Иосиф ее поддерживает:
– Между прочим, тетя Дора с Ольгиевской сказала, что ее соседка была на твоем концерте и им никому ничего не понравилось!
Лёдя искренне возмущен:
– Всем нравится, а тете Доре не нравится? Нет, мне нравится эта тетя Дора!
– Это не тете Доре, это ее соседке, – уточняет папа.
Но Лёдя его не слушает, он оскорблен до глубины души:
– Тетя, соседка… Да я каждую шутку до сцены сто раз проверяю – на всех тетях и дядях!
Это правда: Лёдя никогда не позволяет себе выйти на сцену с репризой, которую он не проверил до этого – в своем дворе, на улицах города, в дружеской компании, со случайными знакомыми… Каждый анекдот, каждую байку, каждую одесскую хохму он многократно пересказывает и по результатам пересказа тщательно корректирует, оттачивает, доводит до полного блеска.
Пока чистильщик обуви надраивает его ботинки, Лёдя рассказывает:
– Рабинович, где вы работаете?
– Нигде.
– А шо вы делаете?
– Ничего.
– Слушайте, это таки отличное занятие!
– Да, но какая конкуренция!
Чистильщик смеется. Лёдя доволен.
Следующая подопытная – торговка мелкими вареными рачками на Привозе.
– Скажите, вы часом не с Винницы?
– Нет, я не с Винницы.
– О, так мы с вами – земляки!
– Это как так?
– Ну, я же тоже не с Винницы!
Торговка заливается смехом и насыпает Лёде рачков, как семечки, в бумажный кулек.
А на лавочке у синагоги Лёдя проверяет байку на пейсатом мужчине в черной шляпе.
– Что вы будете делать, если получите миллион долларов?
– Ничего.
– Как?
– А зачем?
Лёдя смотрит на пейсатого в ожидании реакции. Тот озадаченно смотрит на Лёдю. И наконец спрашивает:
– Как – зачем?
– Что – как зачем? – озадачивается и Лёдя.
– Слушайте, кто тут кого спрашивает? Вы передайте этому малахольному, что если он не знает, куда деть миллион, пусть несет ко мне – Израилю Шварцу. Я ему вложу что надо и куда надо. С процентами!
На этот раз смеется сам Лёдя.
Кроме театра и кабаре, Лёдя еще подрабатывает конферансье в городском саду на показе мод. А что, это ведь тот же театр: Лёдя появляется на сцене в щегольском полосатом костюме, соломенном канотье и с тросточкой:
– Дамы и господа! Позвольте прочитать вам небольшую лекцию…
Публика недовольно шумит – не на лекцию она сюда пришла.
– Спокойно! Это ж лекция не о вреде алкоголизма и табакокурения, а на интересующую вас тему. Про моду – от Евы до наших дней!
И Лёдя исполняет куплеты:
Эх, жили наши предки!
Счастливые, как детки!
Не знали ни турнюров,
Ни лент, ни куафюров!
И всех расходов, между прочим, —
Сорвать лишь фиговый листочек!
А что сейчас? Другое дело!
Нам без модисток никуда,
Шелками обвивают тело,
А шелк чулочков – ой, беда!
И от расходов – если б знали,
Так вы б, наверное, упали!
В финале куплетов Лёдя выдает бойкий танчик и раскланивается.
Публика аплодирует. Появляются манекенщицы в разнообразных туалетах. Лёдя галантно подает им руку, помогая взойти на подиум. Последняя – яркая красотка итальянской внешности. Публика аплодирует красавице, но Лёдя недоволен:
– Господа, разве ж это аплодисменты? Котлета на сковородке громче шкворчит, чем вы хлопаете!
Публика добавляет энтузиазма. Громче всех ляпает ладонями-оладьями здоровенный пристав в первом ряду. И гордо поглядывает по сторонам, оценивая прием публикой итальянской красавицы. Красавица же с тайной благосклонностью улыбается Лёде.
Потом она переодевается за кулисами. На ее обнаженное плечо ложится рука Лёди. Итальянка оборачивается и заявляет совсем не по-итальянски:
– Та вы шо? Уходите, зараз мой муж придет!
Рука Лёди перемещается с ее плеча на талию:
– Уйду только через ваш поцелуй.
– Бесстыдник! – Красавица быстро целует Лёдю.
– Не-ет! Через такой поцелуй я даже шага не сделаю…
Красавица целует Ледю самозабвенно. Слышатся тяжелые шаги. Лёдя отпрыгивает в бархатные занавеси. Входит могучий пристав, лихо подкручивая усы.
– Рыбонька моя, ты сегодня блистала! Весь бомонд был в аффектации!
Пристав тянется поцеловать красавицу. Она уворачивается:
– Ой, я куда-то шальку задевала!
Красотка подбегает в занавесям и шепчет притаившемуся там Лёде:
– Приходьте завтра в два, его не будет! – И снова в полный голос: – Куда же ж я подевала шальку? Ах, вот же ж она! Зайчик, поедем в ресторацию!
Лёдя – слегка навеселе, в костюме с цветком в петличке, напевая песенку о модах, возвращается домой, разбрасывет по прихожей начищенные штиблеты.
Из комнаты выглядывает папа Иосиф со скорбным лицом. Но излить свою скорбь не успевает – Лёдя опережает его, сообщив, что он и так все знает: у всех дети как дети, а этот Лёдька… Однако папа только машет рукой – на этот раз дело совсем в другом. Сегодня папа скорбит о том, что действительно у всех дети как дети, а у него – бедного лепетутника Иосифа – дети крамольщики. Ну, не все и не сами – это их испортила Клавдия. Откуда, ну скажите, пожалуйста, откуда девочка из приличной еврейской семьи нахваталась со-ци-я-ли-стических мыслей против существующих устоев и даже, страшно сказать, против самого государя императора!
Окончив свой горестный монолог, папа Иосиф обличающим перстом указывает на кухню и со вздохом возвращается в комнату. А Лёдя недоуменно отправляется на звук разговоров.
За кухонным столом сидят полтора десятка молодых людей, среди которых – брат Михаил и сестры Полина и Прасковья. Все слушают старшую сестру Клавдию, взмахивающую кулачком.
– Товарищи! Судьба России в наших руках! Нужно разъяснять, что именно каждый из нас может сделать для революции. И тогда ваши имена будут вписаны золотыми буквами в историю освобождения народа от тиранов!
Лёдя появляется за спиной Клавдии, и один из сидящих лицом к входу парней делает ей предупреждающий знак. Клавдия резко оборачивается, но улыбается с облегчением:
– Это наш брат Лазарь! Проходи, Лёдя, садись… Я думаю, тебе, как мыслящему человеку, близки идеи революции?
– Это бомбы кидать? – уточняет Лёдя.
– Какая же путаница у тебя в голове! Бомбы бросают террористы из боевой организации эсеров.
– Кто-кто?
– Эсеры. А мы – эсдеки.
– Чего?
– Мне стыдно, что у меня такой брат! Эсеры – это социал-революционеры, а эсдеки – это социал-демократы! Понятно?
Лёдя неопределенно пожимает плечами:
– Мне бы чаю попить…
– Не увиливай! Скажи прямо: что ты готов сделать для революции?
Лёдя честно задумывается. Потом излагает:
– Знаете, один еврей говорит другому: слушай, я знаю, как нам разбогатеть – давай вместе откроем ювелирный магазин на Дерибасовской. А второй отвечает: нет, лучше ты будешь открывать, а я постою на шухере.
– Лёдя! – вскипает брат Михаил. – Кончай свои хохмы, говори по теме!
– Так я ж по теме. Я – простой артист, и в вашем деле могу только постоять на шухере.
– Но, Лёдя, – огорчается Клавдия, – если так будет рассуждать каждый …
– … то кто же будет открывать ювелирный? – заканчивает за нее Лёдя.
– Да! То есть нет! Вот я согласна, что ты – артист, значит, ты умеешь воздействовать на массы…
– Нет, я только пою, танцую, а гипноз еще не пробовал.
– Опять хохмочки! – возмущается Михаил.
Клавдия придерживает старшего брата:
– А что, юмор – тоже неплохо. Только вместо шуточек про тещу ты можешь давать беспощадную сатиру на самодержавие и его прислужников.
– И газеты напишут обо мне на первых полосах? – интересуется Лёдя.
– Конечно! – обещает Клавдия. – А пойдем завтра с нами на демонстрацию?
– Пойдем… А, нет, завтра у меня спектакль.
– Ладно, тогда пойдем в четверг к рабочим на Канатку.
– А в четверг у меня концерт. Я уже аванс получил. И деньги потратил…
– А расклеивать прокламации в субботу можешь?
Лёдя не успевает ответить, так как опять вмешивается Михаил:
– Как можно что-то делать в субботу?
– Но, Миша… – теряется Клавдия.
А Лёдя страшно веселится:
– Да, как можно – в субботу? Революция – революцией, а шабес – шабесом!
Клавдия вновь берет инициативу в свои руки:
– Прекрати, Лёдя! Да, товарищи, сложен и тернист путь революционера. Но борьба наша интернациональна, ибо наш лозунг: пролетарии всех стран, соединяйтесь!
И тут дверь распахивается, в ее проеме возникает гневный папа Иосиф и произносит свою историческую фразу:
– Уважаемые пролетарии всех стран! Пожалуйста, на здоровье, соединяйтесь! Но только не у меня на кухне!
В 1913 году Россия ликовала по случаю трехсотлетия династии Романовых. Празднества по этому поводу в Санкт-Петербурге и в Москве, прибытие иностранных гостей, кавалькады выездов царской семьи – все было пышно, торжественно, надежно. И еще не брезжило никакого предощущения грядущей революционной бури.
А наш Лёдя и вовсе находится бесконечно далеко от всяких бурь – в спальне итальянской красавицы, жены пристава. Оба в неглиже, и Лёдя развлекает подругу анекдотами:
– Значит, приходит муж домой, а жена, естественно, с любовником. Муж орет, а жена спокойна: «Чего ты кричишь, здесь нет никого постороннего, честное слово!» Муж лезет на стенку: «Как – никого?! Я вижу этого типа своими глазами!» А жена возмущается: «Ты что, веришь своим бесстыжим глазам больше, чем моему честному слову?»
Красавица заливисто смеется и кокетливо грозит пальчиком:
– Ой, гляди, не накаркай!
– Как я могу накаркать, душа моя? Господин пристав отбыл по государственно важным делам, а если господин пристав занимается государственно важными делами, то…
– Не хочу ничего про пристава! Хочу еще смешное!
– Пожалуйста! Но смешное пополам с трагическим. Потому как трагикомедия – это самый прекрасный жанр искусства…
– Ой, не умничай, – капризничает красавица, – смеши меня!
– Ладно, встречаются два приятеля…
– Еврея?
– Ну, почему обязательно еврея? Допустим – француза. Один говорит: «Представляешь, прихожу с работы домой и застаю свою жену в постели с китайцем!» – «Ну и что ты ему сказал?» – «А что я мог ему сказать? Я же не знаю китайского!»
Красавица опять заливается смехом. Но раздается стук в дверь, а затем громкий шепот горничной:
– Ой, хозяйка! Господин пристав вернулись!
– Накаркал! – ахает красавица.
Лёдя мечется по комнате, собирая и надевая одежду, бросается к двери.
– Не туды! В окно!
Лёдя выглядывает из окна – довольно высоко.
– Может, в шкаф?
– Не, помнешь мои платьячки!
За дверью уже слышна тяжелая поступь и голос пристава:
– Рыбонька! Это твой зайчик!
Лёдя залезает на подоконник и отчаянно сигает вниз. Приземляется, вскакивает, прихрамывая, догоняет биндюг, груженый бочками, и вскакивает на него.
– Поехали!
– Уже едем, – равнодушно сообщает биндюжник.
– Быстро! Скорей! Скорей! – умоляет Лёдя.
Биндюжник хмыкает и стегает лошадь.
А в окне появляется рожа пристава со свистком в зубах. И вслед спасающемуся на биндюге полуодетому Лёде несется яростная трель.
Бежать Лёде пришлось дальше, чем он рассчитывал. Грозный одесский пристав обладал ревностью, какая и не снилась мавру Отелло. Он перекрыл Лёде кислород на всех тайных и явных его убежищах, он запугал всех владельцев кафе и кабаре, на сцене которых мог играть Лёдя, он денно и нощно размахивал своим внушительным пистолетом и клялся при первой же возможности пристрелить Лёдю без суда и следствия.
Ну, что оставалось нашему герою? Не корчить из себя бесстрашного героя-любовника и убираться из Одессы подобру-поздорову аж в самый Херсон.
Там его взяли в местный театр без колебаний, потому что для Херсона Одесса – это как для Одессы Париж. Более того, в Херсоне Лёдя был окружен ореолом легенды о том, как он избежал жуткой участи быть растерзанным ревнивым приставом.
И пережевывать эту тему совершенно не надоедает актерам, собравшимся в гримерке вокруг Лёди:
– Так ты и бежал до самого Херсона? Без передышки, да? И без штанов?
– Штаны для настоящего артиста не главное! – гордо отвечает Лёдя.
– А что главное? То, что в штанах?
– То, что в голове! – парирует Лёдя.
Прибегает помощник режиссера:
– Утесов, на выход!
Лёдя спешит на сцену и с ходу начинает, а по сути – продолжает тему разговора в гримерной, да и вообще, увы, бессмертную тему:
– Представляете, господа! Один пожилой муж неожиданно возвращается домой. А мимо него в дверь выскакивает молодой парень… Ну, ясное дело, не совсем одетый… Муж страшно возмущен и говорит жене: «Вот она, современная молодежь! Ни мне здрасьте, ни тебе спасибо, ни нам обоим до свиданья!»
Публика смеется. А Лёдя без передышки переходит к куплетам:
Что случилось? Что такое?
Почему такой геволт?
Муж на тещу волком воет,
Жена курицей орет!
Жена наша – молодец,
В муже прям души не чает!
Как увидит на крыльце —
Колотушкой привечает!
Кошка и собака дружат —
Лаются, дерутся!
И жена вот так же с мужем —
Авось, не убьются!
А еще в Херсоне Лёдя отдал долг. Пришел в скобяную лавку «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент» и вручил дяде Фиме пять рублей, которые взял у него, когда бежал из мира скобяных товаров в большое искусство.
– Возвращаю с благодарностью!
Дядя проверяет купюру на просвет.
– Не беспокойтесь, все как в банке! – улыбается Лёдя.
Дядя Ефим аккуратно укладывает купюру в карман жилета, засовывает большие пальцы в его проймы и тоже улыбается:
– Вы посмотрите на этого цуцика… Он таки стал артистом!
– Ну, это еще так… начало, – скромничает Лёдя.
– Не скажите! Тетя Хая говорит, что подруга Рива ее соседки Сони ходила на тебя посмотреть и ей понравилось.
– Ох уж эти тети с соседками…
Лёдя вспоминает о своем, но дядя Ефим не знает этого и обижается:
– А что тетя, что соседка? Херсон, конечно, не Одесса, но и у нас, слава богу, люди понимающие!
– Конечно, дядя, конечно… Но знаете, как один еврей говорит другому: «Слушайте, у вас за душой – три гроша, а вы кричите на весь Бердичев, что вы – миллионер. А вот у барона Ротшильда целый миллиард, так он у себя в Париже тихо помалкивает!» А другой отвечает: «Это таки беда – иметь такую кучу денег и сидеть в такой дыре!»
Оба смеются.
Лёдя, а как там у тебя эта штучка… Мне Фроим с Арбузной гавани напел…
Дядя жутко фальшиво напевает: «Что случилось? Что такое? Почему такой геволт? Муж на тещу волком воет, жена – курицей орет…»
Лёдя морщится и вздыхает:
– Ерунда это все!
– Что ерунда?
– Да куплетики эти, анекдотики.
– Ну, если люди тебе за это платят деньги…
– Деньги, деньги… А искусство?
– Ха! Искусство на хлеб не намажешь.
– Да лучше без хлеба, но быть настоящим, серьезным артистом!
Дядя Ефим окидывает племянника долгим оценивающим взглядом и вздыхает:
– Э-эх, собирался я отписать Иосифу, что его дитя, слава богу, на ноги встало. Но рано, я так посмотрю, собирался…
В гримерной Лёдя лепит себе смешной нос.
Появляется длинный, как каланча, антрепренер Рудзевич, помахивающий газетой.
– Читал? Вот, про тебя: «Уй, кто ж его не знает! Одесский смешняк и каламбурец Леонид Утесов!»
Рудзевич зря надеялся этим порадовать артиста. Наоборот, это Лёде как вострый нож в сердце. Последнее время его одолевают унылые мысли, что не то он делает, не то играет, не то несет зрителям.
– Смешняк, – уныло повторяет Лёдя. – Каламбурец…
– Чего киснешь? – удивляется Рудзевич. – Даже эти паршивые писаки тебя полюбили!
– Надоело кривляться, – хмуро отвечает Лёдя.
– А ты хочешь короля Лира? И кто на него в Херсоне пойдет?
– На Лира, может, и не пойдут – он чужой. Но я нашел одну штуку… «Повесть о господине Сонькине». Там все наше, живое, узнаваемое… На это пойдут!
– И кто он такой – этот… Сунькин?
– Сонькин. Конторщик. Маленький человек мечтает о крупном выигрыше…
– Ага, и поет об этом куплеты?
– Никаких куплетов! – Лёдя вдохновенно излагает: – Сонькин верит, надеется, что нищета, подавляющая его личность, закончится. И он действительно выигрывает двести тысяч!
– И тут – веселенький танчик?
– Никаких танцев! Он пачками разбрасывает деньги и кричит: «На колени перед Сонькиным! Все на колени!»
– А-а, так это комедия? – все еще надеется антрепренер.
– Трагедия! Он сошел с ума! Но хоть на миг прорвался к бескорыстию и единению с людьми!
– Нет, – отрезает антрепренер. – Публика не пойдет.
– Пойдет! Люди все поймут, все почувствуют…
– Публика – дура! – убежденно заявляет Рудзевич.
– Ну, попробуем, ну, пожалуйста! Я буду работать без гонорара!
– Ой, как будто твой гонорар покроет аренду…
– Так увеличьте мой гонорар!
Антрепренер смеется:
– Ты таки мертвого уговоришь!
И вот, на сцене скромного херсонского театра Лёдя без комического грима, в костюме бедного конторщика, играет «Повесть о господине Сонькине».
– Во мне все танцует! Вы думаете, от жадности? Вы думаете, мне деньги нужны? Что мне деньги! От радости во мне все танцует! Я могу все деньги раздать. Сколько я вам обещал? Десять тысяч? А я вам дам пятнадцать. А вам, сколько вам нужно, чтобы быть счастливым? Берите все, кому нужно, берите у меня! Все маленькие, забитые, несчастные, идите ко мне…
Публика, затаив дыхание, смотрит на сцену.
В финале зрители несут Лёде цветы.
Он раскланивается с достоинством столичного премьера.
А на другой день в гримерку, где Лёдя надевает костюм Сонькина, входит долговязый Рудзевич с газетой и бросает ее на стол.
– Я читал, – улыбается Лёдя. – Очень хвалят.
– Да, хвалят, поздравляю!
– Знаете, что мне больше всего дорого? – Лёдя цитирует по памяти: – «Господин Утесов пьет из маленького, но – собственного стаканчика».
– Да, однако из этого стаканчика мне ни на какие расходы не хватит! – вскипает антрепренер.
– Как? Был полный сбор!
– Один вечер. Друзья, поклонники, пресса … И половина зала – по приглашениям. А на сегодня продано пятнадцать билетов, на завтра – три!
Лёдя грустно снимает картуз Сонькина.
– Очень жаль… Но все равно – я сменил амплуа.
– Ах, ты сменил амплуа? Но я не менял театр! И у меня зритель хочет получить немножко смеха. А все трагедии со слезами они имеют дома – за бесплатно.
– Публика тоже разная, – упрямится Лёдя. – Образованный человек не выносит пошлых водевильчиков.
– Это кто здесь образованный? Может, ты по ночам читаешь Спинозу?
– Кого? – не понимает Лёдя.
Антрепренер поднимается во весь свой рост и нависает над Лёдей:
– Брось эти глупости и работай, пока сезон!
В книжной лавке Лёдя разглядывает дешевые олеографии, лубочные картинки, красочно изданные книжки. К нему подходит хозяин.
– Ищете что-то конкретное или так интересуетесь?
– Я… Да, ищу… У вас есть Спиноза?
Хозяин с уважением смотрит на Лёдю.
– Я держу эту лавку уже тридцать лет, и еще никто ни разу не спрашивал Спинозу!
– Ну, а что-нибудь другое… серьезное… есть?
– Несомненно! – заверяет хозяин.
Из лавки Лёдя уходит, исполненный достоинства, потому что в руке у него внушительная пачка книг, перевязанная бечевкой.
На сцене театра идет очередной водевиль – «Балетоман». Лёдя за кулисами углубился в чтение толстой книги. Подбегает помреж:
– Ты что, оглох? Твой выход!
Лёдя вскакивает, роняя книгу на пол, и спешит на сцену. На обложке распахнувшейся книги значится: «Древнегреческие трагедии».
А Лёдя на сцене распевает привычные водевильные куплеты:
Я театры обожаю,
К ним пристрастен всей душой,
Но всех чаще посещаю наш театр —
Театр Большой.
Кто все прелести опишет,
Как воздушно, как легко!
Все в балете негой дышит —
Башмачок, тюник, трико!
Лёдю с новой пачкой книг встречает в театре антрепренер. Он с усмешкой косится на Лёдину покупку:
– День добрый, господин Спиноза!
– Добрый день!
Лёдя хочет обойти антрепренера, но тот его придерживает:
– Я гляжу, ты какой-то вялый, бледный… Теперь ясно: все деньги оставляешь в книжной лавке?
– Я не обязан отчитываться в своих тратах! – гордо отрезает Лёдя.
– Да боже упаси, хоть в карты проиграй – мне дела нет. Но мне есть дело до здоровья моих артистов. Так вот, я назначаю тебя еще и кассиром. Подработаешь чуток…
– Но это не моя профессия! – петушится Лёдя.
– А что, актер – это разве профессия? Нет, это – диагноз!
Лёдя пытается еще возражать, но антрепренер пресекает его попытки:
– Начнешь послезавтра. Мы едем в Большой Токмак.
В кассе под вывеской «Малый театр Большого Токмака» Лёдя сидит и опять читает толстую книгу. Еще два внушительных тома лежат рядом.
Очереди в кассу не наблюдается. Но вот к окошечку подходит местный зритель:
– Я извиняюсь, скажите, а доктор Поляков уже купил билет?
Лёдя рассеянно отрывается от книжки:
– Доктор Поляков? Нет… Еще никто вообще не покупал.
– А-а, – разочарованно тянет зритель и уходит.
Лёдя опять углубляется в чтение. Подходит парочка.
– Скажите, доктор Поляков купил билет? – спрашивает молодой человек.
– Нет… Не покупал…
– Ну, тогда и нам здесь делать нечего, – заключает девушка.
Лёдя озадаченно смотрит вслед удаляющейся парочке и вновь берется за книгу. Но в окошечке появляется физиономия благообразного старичка.
– Скажите, любезный, покупал ли уже билет доктор Поляков?
– Послушайте! – не выдерживает Лёдя. – А кто такой этот доктор Поляков?
– О-о, доктор Поляков – это человек тонкого вкуса. Он жил в Харькове. А Харьков, согласитесь, это не Большой Токмак!
Буйную головушку Лёди тут же озаряет шальная идея.
– Спасибо, теперь мне все ясно!
– Что вам ясно? – интересуется старичок.
– Ясно, почему прибегал человек и взял сразу десять билетов – для доктора Полякова и его семьи. Сразу видно, интеллигентный человек: все билеты – в пятый ряд.
– Любезный, дайте мне тоже поскорее два места в пятом ряду!
Лёдя получает деньги и выдает билеты.
Счастливый старичок уходит по площади. Ему попадается знакомая дама, и он ей гордо сообщает:
– Завтра я сижу в одном ряду с доктором Поляковым!
– А что, доктор уже приобрел билеты? – волнуется дама.
– Целых десять! Для всей семьи!
Дама, не простившись со старичком, спешит в кассу.
Окрыленный неожиданным финансовым успехом, Лёдя влетает в гостиницу, стучит в дверь номера антрепренера:
– Господин Рудзевич! На завтра у нас – аншлаг! Полный аншлаг! Господин Рудзевич!
На стук и крики Лёди из номера никто не отзывается. Подходит толстый хозяин гостиницы и недовольно басит:
– Чего шумишь? Постояльцев мне распугаешь!
– А где наш антрепренер?
– Я – ваш антрепренер.
Лёдя окидывает толстяка насмешливым взглядом:
– И давно?
– С обеда, – спокойно отвечает тот.
– Что это значит?
– Это значит, что ваш Рудзевич запил, продал театр мне и укатил, куда его бельма глядят.
Лёдя оглушен этой новостью:
– А мы… Как же мы…
Хозяин гостиницы, а теперь уже – и театра, ухмыляется:
– А вы – так, как я скажу!
В гостиничном буфете собралась вся труппа. Новый владелец по-хозяйски оглядывает артистов.
– Это мой город, и я знаю, что нужно людям, чтобы они понесли свои копеечки в мой карман! Я тут кой-чего набросал, – Он достает из кармана замусоленные листки. – Вот, «Проказницы в гареме». Завтра вам играть.
– Завтра? – ахает актриса в мелких кудряшках.
– А чего? Слов здесь немного. В основном – дело.
– Но реквизит, но костюмы…
– Какие костюмы в гареме? – удивляется новый антрепренер.
Актеры в ужасе переглядываются. Лёдя пытается разыграть проверенную карту:
– Доктор Поляков этого не одобрит!
– Доктор? Поляков? – Толстяк хохочет. – Доктор Поляков – это я!
Лёдя недоверчиво машет рукой:
– Да какой вы доктор…
– Дипломированный. В Харькове учился. Но кому нужен эскулап? Здесь от всех болезней одно средство – водка! Так что, дорогие мои пациенты, будете делать все, что доктор пропишет!
Лёдя решительно идет на выход:
– Я отказываюсь от ангажемента!
Новый хозяин спокойно говорит ему вслед:
– Только выплатите мне за проживание в гостинице и неустойку за отмену ваших спектаклей.
Лёдя притормаживает. Хозяин издевательски интересуется:
– Кто-то еще желает на свободу? Скатертью дорожка! Но учтите: в отличие от театра, полиция в Большом Токмаке работает отменно.