Наталия Павловская
Истории для кино
Глава третья
«Пара гнедых, запряженных с зарею»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Юбилейный вечер Утесова продолжается.
Среди поздравляющих деятели искусств перемежаются с представителями общественных организаций. После Аркадия Райкина и Зиновия Гердта на сцене появляются представители МИДа – пожилой сухопарый чиновник и молодая симпатичная женщина.
– Уважаемый товарищ Утесов! – торжественно начинает чиновник. – Разрешите от имени Министерства иностранных дел Союза Советских Социалистических республик зачитать официальную ноту…
Утесов перебивает с усмешкой:
– Только учтите: у меня с детства плохо с нотами – музыкальную грамоту я прогуливал!
Реплика не по сценарию сбивает чиновника, он ищет нужное место в бумажке.
Симпатичная спутница приходит на помощь:
– Дорогой Леонид Осипович! Наша нота очень простая: вы назначаетесь чрезвычайным и полномочным представителем Одессы во всем мире!
Зал аплодирует. Утесов уточняет:
– Чрезвычайный и полномочный – это вроде как посол?
– Совершенно верно – посол, – серьезно подтверждает чиновник.
А женщина-коллега улыбается:
– Да, Леонид Осипович, минуя все предыдущие ступени карьеры дипломата, вы сразу получаете звание посла.
– Почему же – минуя? – удивляется Утесов. – Нет, это просто повышение по службе. Я ведь уже ношу звание консула.
– Как… консула? – теряется чиновник.
Утесов радуется, как ребенок:
– А-а, у нашего МИДа не так уж хорошо работает разведка! – И объясняет залу: – Понимаете, мои земляки-одесситы давно называют меня консулом. Консулом одеколона.
– Одеколона? – еще больше теряется мидовец.
– Да, консул одеколона – то есть одесской колонии. На всем свете!
Зал смеется. Мидовцы вручают Утесову грамоту. Он целует ручку даме.
– Одесситы все такие галантные? – улыбается она.
– Абсолютно! Вся Одесса – от семи до семидесяти! – И спохватывается: – Нет, и после семидесяти – тоже!
Зал опять смеется, аплодирует.
А Утесов, подхватывая одесскую тему, направляется к микрофону:
Одесский порт
В ночи простерт,
Маяки за Пересыпью светятся.
Тебе со мной и мне с тобой
Здесь, в порту, интересно бы встретится.
Хотя б чуть-чуть со мной побудь,
Я иду в кругосветное странствие.
В твой дальний край идет трамвай
Весь свой рейс до шестнадцатой станции.
ОДЕССА, ЛЕТО 1912 ГОДА
Да, это все Одесса – и старый порт, и трамвай на шестнадцатую станцию Аркадии, и улочки Молдаванки и Пересыпи, и Французский бульвар, и Греческая площадь, и пляжи Ланжерона, и конечно – море, море, море…
Я не поэт
И не брюнет.
Не герой, – заявляю заранее.
Но буду ждать и тосковать,
Если ты не придешь на свидание.
Шумит волна, плывет луна
От Слободки на Дальние Мельницы.
Пройдут года, но никогда
Это чувство к тебе не изменится.
Лёдя, радостно перепрыгивая через ступени лестницы и не замечая ее крутизны, поднимается от порта на Николаевский бульвар. В руке его – большой бумажный рулон.
В этом радостном порыве Лёдя влетает в дом, где мама Малка штопает носки, натянув их на деревянный грибок, а папа Иосиф собирает на столе бумаги в свой рабочий саквояж. Лёдя на глазах онемевшего папы перебрасывает его саквояж со стола на стул, а вместо него раскатывает на столе бумажный рулон. Это – театральная афиша. И с театральным же широким взмахом руки Лёдя заявляет:
– Вот! Любуйтесь! И гордитесь сыном!
Папа с мамой недоуменно переглядываются.
– Что это? – обретает дар речи папа Иосиф.
– Читайте! Нет, я сам прочту! «Интермедия „Разбитое зеркало“, денщик – Леонид Утесов»!
– Малочка, ты что-нибудь понимаешь? – жалобно интересуется папа.
– Я понимаю, Йося, что наш сын нездоров своей больной головой, – ставит диагноз мама Малка.
Боже ж ты мой! Бедный Лёдя так долго – можно сказать, всю свою семнадцатилетнюю жизнь – готовился к этой минуте, предвкушал театральный триумф, ожидая от любимых, но не веривших в его актерскую звезду родителей, прозрения и понимания, а возможно – и восторга, и очень даже может быть – аплодисментов… Но вместо всего этого – медицинский диагноз.
– Мама! Папа! Ну, о чем вы… Это же я, это – мое имя на афише театра!
Папа Иосиф меняет пенсне на домашние очки с веревочкой, изучает афишу:
– Тут написан какой-то Леонид Утесов… Но я не знаю, кто такой этот Утесов… Леонид…
– Это мой сценический псевдоним! Так делают все настоящие артисты!
– Артисты – возможно. Но я знаю, что моего сына зовут Лазарь Вайсбейн, и что он никакой не артист, а едет работать к дяде Ефиму в Херсон. Вот что я знаю.
– Но папа…
Что – папа? Вайсбейн, чтоб ты знал, в переводе на ваш гойский язык означает – «белая кость». И это звучит гораздо лучше, чем какой-то паршивый утес!
Папа Иосиф сбрасывает со стола афишу и водружает на ее место свой саквояж.
– Я не хочу ехать к дяде Ефиму! – упрямо заявляет Лёдя. – Я работаю в театре!
В разговор наконец, вступает мама:
– Да? Ты работаешь в театре? И за эту работу ты имеешь деньги? Значит, когда я пойду на Привоз, мне взять на продукты у тебя?
– Пока нет, но…
– Что «но»?
– Но я же только начал…
– А кушать ты еще случайно не кончил?
Лёдя уныло молчит. Мама указывает на афишу:
– Передай этому… Утесову, что человек должен не кривляться перед публикой, а иметь в руках хорошую профессию, с которой можно кушать свой кусок хлеба!
В славном городе Херсоне, в лавке «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент» – идеальный порядок и четкая иерархия расположения на прилавках и на полках лопат, топоров, молотков, замков, пил, кос…
Дядя Ефим – в отличие от щуплого и суетливого двоюродного брата Иосифа – весьма дородный и неторопливый. Сунув большие пальцы в проймы жилета, а остальными пальцами похлопывая себя по груди, он поучает уныло торчащего за конторкой племянника Ледю:
– Торговля – дело такое: ушами не хлопай, а то выгоду упустишь. К примеру, заходит человек, смотрит товар, а ты примечай, как он смотрит. Если он сразу молоток берет и к руке примеряет, значит – мастеровой, знает-таки, что ему нужно. А если является и спрашивает: «И где тут у вас молотки?», так с этого швицера можно двойные гроши слупить.
– Но это как-то нечестно, – подает голос Лёдя.
– А чего ж нечестного? Пускай ума-разума набирается. Или вот еще… Покупатель интересуется: «В какую цену, допустим, фунт этих крючков?» Ты говоришь: рубль. И ждешь… Если он не дрогнул, продолжаешь: рубль раньше стоил, а это новая партия – по рублю с гривенником. И опять выжидаешь… Если он снова не дрогнул, заканчиваешь: по рублю с гривенником за штуку!
– Я так не смогу-у! – стонет Лёдя.
– Сможешь. – Дядя Ефим поднимает указательный палец: – Коммерция!
Завершив свое наставление, дядя Ефим уходит обедать – это святое. Конечно, он зовет с собой и Лёдю, но тот с благодарностью отказывается – честно говоря, ему сейчас кусок в горло не полезет.
Оставшись в лавке один, Лёдя бесцельно бродит вдоль полок, заглядывает во все углы, не находя ничего интересного.
Но, возвращаясь к прилавку, Лёдя случайно задевает пилу. Пила дрожит, поет. Лёдя прислушивается к голосу пилы. Берет лезвие косы, проводит им по зубьям пилы, извлекая диковинные звуки. Потом, довольно улыбаясь, берет молоток, отбивает ритм на днище медного таза. Улыбка Лёди становится шире. Он азартно мечется по всей лавке, извлекая какофонию звуков из лопат и серпов, ножниц и совков.
В лавку заглядывает селянка в клетчатом платке. Увидев безумствующего Лёдю, она быстренько ретируется.
А он ее даже не замечает, он продолжает играть на скобяных инструментах, и какофония звуков постепенно складывается в довольно четкий ритм. Лёдя счастливо смеется.
Входит мелкий мужичонка. Поначалу при виде беснующегося Лёди он тоже пятится на выход, но затем осеняет себя крестным знамением и подает голос:
– Хозяин, мне бы гвоздей…
– Хозяина нет! – Лёдя не отрывается от своего музицирования.
– А будет когда?
– Часа через два.
Пожав плечами, мужичонка уходит. А Лёдя в найденном им ритме начинает выплясывать чечетку.
Но покоя ему нет – является мастеровой в картузе, с холщовой сумке через плечо. Этот совершенно не реагирует на странное поведение Лёди и спокойно сообщает:
– Мне треба молоток!
– Хозяин будет через два часа.
– Не, мне треба сейчас.
– Так нету хозяина, иди, иди! – отмахивается Лёдя.
– А ты что тут робишь, если хозяина нет? Ты, что ли, грабитель?
Озадаченный этим нелепым предположением, Лёдя, наконец, прекращает свое занятие.
– Молоток мне треба! – напоминает мастеровой. – А еще шурупов. Больших – фунт, а малых – два.
– Ну, надо – бери! – разрешает Лёдя.
Мастеровой идет к полкам, по-хозяйски отбирает нужный товар и сваливает его на прилавок перед Лёдей. Лёдя чешет в затылке:
– А сколько…
– Цены мы знаем, – заверяет мастеровой.
Он шевелит губами, что-то подсчитывая, и выкладывает на прилавок пятирублевую купюру. Лёдя растерянно смотрит на деньги, не зная – много это или мало за набранный товар. Мастеровой, уловив его сомнения, гарантирует:
Как в аптеке!
И, загрузив покупки в свою холщовую сумку, уходит.
Лёдя кладет купюру в расходно-приходную книгу и тоскливо смотрит в окно. За окном синее небо, в котором свободно парят какие-то пернатые.
Лёдя решительно вырывает из книги разлинованный под дебет-кредит лист, и размашисто пишет:
Не сердитесь, дядя Фима! Соловей в неволе не поет! Долг верну, когда стану настоящим артистом. С почтением. Лёдя.
Он сует в карман пятирублевую купюру и уходит. Но от дверей возвращается, тщательно зачеркивает «Лёдя» и подписывается: «Леонид Утесов».
И вновь счастливый Лёдя летит на крыльях надежды по дорогим его сердцу одесским улицам.
Французский моряк в шапочке с помпоном ведет под ручку размалеванную девицу в чуть не лопающемся на ее крутых бедрах шелковом платье. Рука морячка скользит все ниже вдоль спины девицы. А девица тормозит своего спутника у витрины ювелирного магазина и просит сделать ей подарочек – вон тот браслетик. В ответ француз только страстно стонет:
– О, шарман! Шарман!
Девица канючит, складывая губки бантиком:
– Ну, что завел шарманку! Купи мне браслетик!
Француз непонимающе смотрит на нее. Лёдя, наблюдавший эту сценку со стороны, решает вмешаться на французском языке – все-таки учеба у Файга принесла свои плоды.
– Месье, понимаете, мадмуазель желает браслет…
Моряк отвечает тоже по-французски:
– Я все понимаю. Но, к счастью, она не понимает, что я понимаю!
И тут девица неожиданно взрывается и выдает на вполне сносном французском:
Да все я понимаю, придурок! Думаешь, такой умный, облапошишь бедную девушку? Вот тебе!
Девица складывает и демонстрирует французу мощный кукиш и гордо удаляется к трамвайной остановке.
Лёдя и моряк переглядываются и произносят растерянным хором:
– Шарман!
Француз, озадаченно покачивая головой, уходит по улице. А Лёдя заскакивает в проходящий мимо трамвай.
Девица уже стоит в вагоне. Увидев Лёдю, усмехается:
– Ну че, шарман – держи карман? Все лягушатники – жадины!
Лёдя выдавливает из себя комплимент:
– А вы неплохо владеете французским.
– Йес. Оф корс.
– И английским? – удивляется Лёдя.
Девица насмешливо щурится:
– Красота моя, ты столько девочек не целовал, сколько я языков знаю!
– Откуда?
– От верблюда! Дуся, это ж Одесса… У нас в порту – весь земной шарик, и этот шарик каждый день хочет поговорить с девушкой за тепло и ласку!
К ним подходит кондуктор:
– Проезд оплачиваем…
Девица лезет в сумочку и меняется в лице:
– Кошелек! Сперли кошелек! Да когда ж успели?!
– Шо вы хотите – это ж Одесса! – объясняет кондуктор, но настойчиво повторяет: – Проезд оплачиваем.
Лёдя видит, как к выходу торопливо пробирается рыжий детина, пряча в карман лакированный кошелечек.
– Стой! Стой, ворюга!
Лёдя бросается за здоровяком. Трамвай останавливается. Детина выскакивает, за ним выскакивает и Лёдя. Он бежит за вором. Тот – за угол. Лёдя – за ним. И оказывается в каком-то переулке.
Лёдя растерянно оглядывается. Детины нигде нет. А из подворотни появляется мужская фигура в плаще, шляпе, с тростью в руке, затянутой в перчатку. И вежливо, но с ощутимой угрозой интересуется:
– И что это вы хочете от маленького мальчика?
Набалдашником трости мужчина сдвигает шляпу на затылок. Взгляд его не сулит ничего доброго. Но Лёдя приглядывается и расплывается в радостной улыбке:
– Михаил!
Мишка Винницкий с Молдаванки, а теперь – Мишка Япончик, повзрослевший и шикарный, тоже недоуменно приглядывается к Лёде и в свою очередь узнает его:
– Ха! Это ты, что ли? Шкет сопливый, что на Чумке у фраерка гроши отборол и заморышу отдал?
– Я!
Япончик снисходительно усмехается:
– Как не было с тебя толку, так и нету! Ай-ай, у марухи лопатник помыли, так ты уже тут… Какие мы благородные!
Лёдя только вздыхает в ответ.
– Ладно, не журысь! Слово Япончика: нравишься ты мне! Иди, гуляй!
– Спасибо… А деньги?
Япончик хмурит брови:
Ша, телячьи нежности закончились! Какие деньги? Если б тут здесь не я, так мои мальчики тебя бы вообще в расход списали. Держи петуха!
Япончик, стащив перчатку, протягивает руку, и Лёдя пожимает ее.
Он понуро выходит из переулка к трамвайной остановке. А там его поджидает девица и сгребает в объятия.
– Та что ж ты такой дурень! Я ж волновалася! Ты ж такая фитюлька – я думала, тебя уже насмерть убили!
Обиженный Лёдя вырывается из ее объятий и фанфаронит:
– Меня? Убили? Смешно сказать, не то что слушать! Да я ж французской борьбе обучался… Я с них все выбил!
– Молодчик! – радуется девица. – Так давай денежки!
Лёдя оторопел, про это он как-то не подумал. Но надо выкручиваться.
– А сколько там у вас… было?
– Двадцать копеек.
Лёдя лезет в карман, выкапывает на свет божий мелочь – все, что осталось от денег, взятых у дяди Ефима в долг под будущую актерскую славу, и пересчитывает монетки на ладони. Но девица оказывается шустрее его в устном счете:
– Девятнадцать! От босяки! Копейку таки зажали!
Она сгребает монеты к себе в сумочку и осыпает Лёдю лавиной страстных поцелуев. Лёдя опять пытается освободиться из ее объятий. А девица сама вдруг прекращает бурное изъявление благодарности:
– Слухай, ты сбегай – может, они тебе и кошелечек мой вернут? Хороший же был кошелечек…
Лёдя не успевает ответить на эту наглость, как лицо его вытягивается от ужаса: к трамвайной остановке идет папа Иосиф со своим неизменным саквояжем в руке. Увидев Ледю в объятиях вульгарной девицы, папа останавливается, как громом пораженный. Отец и сын смотрят друг на друга. Девица, почуяв неладное, бочком-бочком исчезает. А папа растерянно бормочет:
– Лёдя?.. Как же ж так?.. Лёдя?..
Ничего удивительного, что дома Лёдю опять ждет грандиозный скандал. Папа Иосиф уже не бормочет, а гневно мечет тирады о том, что Лёдя – не сын Рокфеллера, и что поэтому он не может себе позволить кататься туда-сюда, Херсон-Одесса, швыряя деньги на ветер, да еще – совсем стыд! – чужие деньги дяди Ефима, и что вообще это какое-то божье наказание: в семье все люди как люди, а этот – артист!
Брат Михаил не ругает младшенького, а просто кивает в такт справедливым речам папы и выражает свое молчаливое презрение к уроду в семье. При этом он аккуратно вешает свой новенький – белый в синюю клетку – костюм на плечики, отряхивает его щеткой, смахивает пальцем никому не видимую пылинку, и помещает костюм в шкаф.
Это дает все основания папе указать на Михаила перстом и потребовать, чтобы Лёдя брал таки пример с брата: у него хорошая работа и от всех уважение, вот, на новый костюм себе накопил. Лёдя бурчит, что ему не нужен никакой новый костюм, что у него еще старый костюм – совсем как новый. Но папа пресекает все эти попытки уйти от сути проблемы и ставит вопрос ребром: в лавке Лёдя работать не хочет, а что же он хочет?
Лёдя, недолго думая, сообщает, что он хочет учиться на скрипке.
Брат Михаил лишь презрительно хмыкает и выходит из комнаты. А Лёдя, не обращая внимания на образцового брата, сам себя распаляет этой неожиданно для него самого возникшей идеей: да, он будет учиться на скрипке, и он выучится, и будет давать концерты, причем не только в Одессе, но и гастролировать – Москва, Париж…
Мама Малка, на протяжении всего разговора невозмутимо гладившая белье, ставит утюг, как точку, и сообщает:
– За Париж – я не знаю, а похорон и свадеб на век этого скрипача хватит. Нехай идет учиться к маэстро Гершбергу – он недорого берет…
Сосед по двору маэстро Гершберг, под дверью которого, слушая его скрипку, засыпал трехлетний Лёдя, действительно был известен тем, что брал за свои уроки по-божески и готов был начать обучение в любом возрасте.
Великовозрастный Лёдя изучает музыкальное ремесло у Гершберга в компании трех мальчиков в бархатных курточках и коротких штанишках. Все устроились на детских стульчиках, и Лёдины коленки – на уровне ушей.
– Дети мои, – вещает Гершберг, – основа музыки – это ноты…
– А, ноты! – отмахивается Лёдя. – Музыка – это чувства!
Маэстро снисходительно смотрит на него поверх очков:
– Без нот, дети мои, вы не сыграете никакого даже «Собачьего вальса».
В комнату заглядывает жена маэстро:
– Сема, там пришли! Еще одна сумасшедшая мамаша с худосочным дитем!
Гершберг выходит, бросив на прощание:
– Занимайтесь, дети мои!
Мальчики, уставившись в пюпитры, играют скрипичные этюды. А Лёдя, пытаясь разобраться в нотах, чешет в затылке:
– Китайская грамота! – И просит одного из мальчиков: – А ну, вундеркинд, сбацай этот этюдик!
Мальчик смотрит в ноты Лёди и играет.
– Ну-ка, ну-ка, – прислушивается Лёдя. – Так, что ли?
И довольно точно повторяет на своей скрипке услышанную мелодию. Мальчик показывает смычком в ноты.
– Все правильно, только тут не «до», а «до-диез».
– А, диез-шмиес! Лучше скажите, мне, хлопчики, кто из вас умеет барабанить?
Мальчики недоуменно переглядываются.
– Понял, шлемазлы! Барабанщик буду я. Мы сейчас сыграем, как на пляже в Аркадии!
Один из вундеркиндов робко возражает:
– А мама говорила, что я буду играть в консерватории.
– Ну, нехай в консерватории. Но в Аркадии!
Гершберг ведет по коридору мамашу в шляпке с цветами на полях и чистенького мальчика с набриолиненным пробором. Маэстро рисует перед гостями радужную картину:
– Сейчас вы будете иметь возможность наблюдать мой академический процесс. Предупреждаю: чтобы овладеть мастерством, нужна строгая дисциплина. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина!
Мама согласно и радостно кивает, сын тоскливо втягивает голову в плечи. Гершберг распахивает дверь комнаты и застывает при виде бурного веселья. Лёдя изображает темпераментного дирижера, вундеркинды жизнерадостно наяривают на скрипочках, а Лёдя еще успевает барабанить ладонями на табурете.
У Гершберга глаза лезут на лоб. Прилизанный новичок радостно сияет. Возмущенная мамаша тащит его прочь из комнаты.
Тем временем во дворе появляется юноша-посыльный из гостиницы «Лондонская» – в нарядной ливрее, с вышитым золотом названием отеля на фуражке. Он подходит к вечному старичку, греющемуся на солнышке.
– Скажите, где живет господин Утесов?
– Нигде, – отвечает старичок.
– Что значит нигде?
– Это значит, что здесь такой нигде не живет.
– Странно… – Посыльный сверяется с запиской, которую держит в руке.
Во двор выходит соседка Розочка с тазом выстиранного белья на крутом бедре.
– Кого вы ищете, молодой человек?
Вечный старичок обижается:
– Какая разница, кого он ищет, если я его не знаю!
– Я ищу Леонида Утесова, – объясняет посыльный. – Но, наверное, я ошибся адресом.
– Нет, это Лёдька Вайсбейн ошибся! – заявляет Розочка. – Причем на всю голову! Идемте, я вас провожу…
Маэстро Гершберг беседует с мамой Малкой на террасе возле их двери. А Лёдя стоит, понурив голову – похоже, это его самая привычная поза и самое привычное занятие: выслушивать нотации за свои безобразия.
– Мадам Вайсбейн, ваш сын – способный мальчик, ничего не могу сказать. Он играет с чувством, у него есть темперамент… Но он не желает учить ноты! А ноты – это основа музыки! Без нот вы не сыграете даже «Собачий вальс»…
– Мне не надо никакой вальс! – обрывает его мама Малка. – Вы столько говорите, что я теряю нить… Вы мне просто скажите: Лёдя играет на скрипке?
– Конечно, играю! – влезает Лёдя.
– Играть – это одно, а музыкальная грамота – это другое! – возмущается маэстро. – Понимаете, мадам Вайсбейн…
– Не понимаю! Играть он умеет?
– Конечно, умею! – опять влезает Лёдя.
Гершберг только закатывает глаза. Появляется Розочка с тазом белья и следующий за нею посыльный. Розочка им любуется:
– Смотрите, кто до вас притопал! Чистый херувимчик!
– Вы – мадам Утесова? – интересуется посыльный.
– Боже упаси! – отшатывается мама Малка.
– Я, я Утесов! – кричит Лёдя.
Посыльный вручает ему конверт:
– Вас ждут в номере-люкс гостиницы «Лондонская» для важного разговора.
– Номер-люкс? «Лондонская»? – Розочка вопит на весь двор: – Аня! Анечка! Что я имею вам рассказать!
Из своего окна высовывается могучая жена мясника Аня:
– Если вы, Роза, про то, шо Моня-сапожник опять напился и опять побил жену Симу, так я уже в курсе…
Лёдя мечется по комнате, лихорадочно пытаясь сообразить, что же ему надеть для ответственного визита в «Лондонскую». Там, небось, очень важные господа, а его старый костюмчик, хотя и совсем еще как новый, но в общем-то уже совсем старый, не то что Мишкин… Лёдя, ни секунды не колеблясь, распахивает шкаф. Там висит новенький – синий в белую клетку – костюм брата Михаила.
И вот уже Лёдя в этом шикарном, хотя и висящем на нем, как на вешалке, костюме стучит в солидную, инкрустированную золотом и с золоченой ручкой дверь люкса гостиницы «Лондонская».
– Войдите! – откликается мужской голос.
Лёдя входит в богато обставленный номер, где компания хорошо одетых, холеных мужчин и женщин собралась за столом с шампанским и фруктами. Среди них выделяется очень толстый, неулыбчивый человек в парчовой жилетке, с золотой цепью на животе.
Лёдя слегка пятится, полагая, что не туда попал. Но ему распахивает объятия старый знакомый артист Скавронский:
– Что ты там топчешься, проходи!
Скавронский – как обычно, слегка подшофе – обнимает Лёдю и ведет к толстяку с цепью:
– Шпиглер, это юный талант, о котором я вам говорил!
Исаак Шпиглер, крещеный еврей, был известным антрепренером, владельцем театральной труппы «Буфф». Антреприза его бывала более удачной, бывала менее, но, независимо от суммы денег в кассе, толстяк всегда снимал лучший номер в лучшей гостинице города. Потому что он был уверен, что, как говорили в старой Одессе и как повторяют сегодня, «понты дороже денег».
Лёдя, подталкиваемый другом Скавронским, подходит к Шпиглеру, учтиво склоняет голову и представляется:
– Утесов. Леонид.
А Шпиглер безо всяких представлений указывает ему место за столом и задает вопрос в лоб:
– Петь умеете?
Лёдя не успевает открыть рот, как Скавронский отвечает:
– Я же говорил: у него бархатный голос!
Волоокая дама-вамп в ажурной шляпе, играя жемчужным ожерельем на груди, замечает:
– Вот и хотелось бы, Скавронский, услышать его голос, а не ваш!
Скавронский шутливо раскланивается:
– Как пожелаете, мадам Арендс!
– Мадмуазель, – кокетливо уточняет дама-вамп и оборачивается к Лёде: – Так что же, мы вас слушаем…
Лёдя благодарно улыбается ей, слегка задумывается и не находит ничего лучшего, чем затянуть шедевр, за который когда-то получил свой первый гонорар:
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он…
Шпиглер взмахивает пухлой рукой:
– Хорошо, хорошо! Только учтите: ничего оперного вам день грядущий не готовит. Так – водевильчики, куплетики…
– А я еще на скрипке могу, – сообщает Лёдя.
– Скрипки тоже не надо! Короче, вы желаете работать в нашем театре «Буфф»?
– В театре?! – Лёдя задыхается от неожиданности. – Желаю, да!
– Ваши условия?
– Условия?.. Мои?..
– Ну, не мои же, – смеется красавица Арендс, наблюдая мучения Лёди. – Шпиглер, дайте ему семьдесят, он милый мальчик.
– Семьдесят?! – изумляется Лёдя.
Скавронский под столом наступает ему на ногу. А Шпиглер ворчит:
Таких денег я платить не могу. Если он так хорош, как вам кажется, дам шестьдесят пять. И сейчас— аванс.
Шпиглер отстегивает Лёде из толстого портмоне несколько хрустящих купюр.
Лёдя обалдел от счастья. Такая сумма гонорара – из какой-то сказки. Последний раз он получил два рубля за выход со Скавронским в интермедии «Разбитое зеркало». А тут сразу: семьдесят… шестьдесят пять… целое состояние, дивный сон! Но самый прекрасный сон может легко обернуться совсем не прекрасной явью, и потому Лёдя поспешно, чтоб не передумали, исполняет ускоренную комическую пантомиму: нервно прячет деньги, не попадая в карман незнакомых брюк Михаила, энергично трясет пухлую руку Шпиглера, обнимает Скавронского и целует ручку Арендс.
Свободной – не целуемой – рукой актриса приглаживает Лёдины кудри.
– У вас красивые волосы… Знаете, Шпиглер, он подойдет на амплуа героя-любовника.
– Посмотрим, – ворчит толстяк.
– Вы убиваете меня, Жанна! – огорчается Скавронский. – Герой-любовник – это же я!
– Только на сцене… – томно замечает Арендс.
Лёдя раскланивается, как китайский болванчик, во все стороны:
– Спасибо! Спасибо! Всем огромное спасибо! – И спешит на выход.
Но его останавливает Скавронский:
– Лёдя! Потратьте аванс с пользой – купите себе фрак.
– Зачем? – удивляется Лёдя.
– Вам придется играть графов и лакеев. И те, и другие в водевилях ходят во фраках.
– Сейчас же куплю! – обещает Лёдя.
Арендс смеется низким хрипловатым смехом:
– И костюмчик купите. Этот вам не совсем впору…
Лёдя растерянно одергивает полы костюма брата.
А дома разъяренный Михаил мечется в нижнем белье: у него через час встреча с управляющим банка, а его замечательный новый костюм куда-то исчез. Папа Иосиф бессмысленно перерывает небогатый набор вещей в шкафу, как будто костюмчик мог затеряться в этом пространстве. А мама Малка лезет под кровать и достает оттуда скомканную одежду.
– Это Лёдька!
Брат Михаил воздевает руки к потолку:
– О, боже! Из-за этого шлемазла я погорю на службе! Скотина!
– Монечка, – укоряет папа Иосиф, – это все ж таки твой брат…
– Это не брат! Это наказание господне!
Если пройти по Тираспольской улице вверх до Старопортофранковской, то эта дорога приведет на площадь, которую одесситы называли «толчок» или «толкучка». И то, и другое наименование исчерпывающе описывало место, где с утра и до вечера толклись желающие продать и мечтающие купить. Причем и те, и другие проявляли гениальное умение торговаться – естественно, каждый в свою пользу.
Лёдя бредет вдоль ряда торговцев одеждой. Его окликает интеллигентного вида продавец:
– Мусье, что вы желаете приобрести?
– Фрак, – не без гордости сообщает Лёдя.
– О, фрак – это вам не пальто! – уважительно кивает интеллигент.
Его коллега – дядька попроще – немедля встревает в разговор:
– Какое пальто? Пальта нету.
– Что он говорит? – откликается третий продавец. – Он говорит, что у него нет пальта? Это прямо-таки смешно: не иметь пальта для такого милого студентика!
– Я не студент, – уточняет Лёдя.
Вот и я думаю, откуда у студента средства на такое шикарное пальто, как я имею предложить? Вот, с диагоналевой подкладкой дубль-фас! Прямо с Парижа! А ну, прикиньте, мусье…
Продавец набрасывает пальто на Лёдю, сдувая невидимые пылинки с видавшей виды одежки.
– Да не нужно мне пальто! – отбивается Лёдя.
Может быть, вы беспокоитесь, что оно станет вам слишком дорого? Так не волнуйтесь, мы договоримся! Яша, поможи!
Вдвоем с помощником продавец втискивает Лёдю в пальто.
– Да оно мне широко…
– И где?! – Продавец собирает в кулак пальто сзади. – А ну, попробуйте застегнуть.
– Не застегивается… Узко…
– А теперь? – Продавец отпускает пальто.
– Теперь – широко…
– Так я ж говорю: это не пальто, а сказка! Вам надо – оно узкое, не надо – широкое!
Лёде все-таки удается освободиться от пальто.
– Я хочу купить не пальто, а фрак!
– Что вы капризничаете, где я вам возьму фрак? Что у меня тут – оперный театр?
Лёдя спасается бегством из ряда верхней одежды и оказывается шляпном ряду. Его тут же цепляет торговец с широкополой шляпой из мягкого фетра:
– Вот эту вещь вы надеваете, так любой банк дает вам кредит! А ну, накиньте на головку!
Лёдя не удерживается и водружает роскошную шляпу на голову. А торговец отворачивается от него и приказывает мальчишке-посыльному:
– Бежи на склад, возьми еще партию этих шляп, скажи: забрали последнюю!
Затем он поворачивается к Лёде и озабоченно смотрит поверх его головы.
– Слушайте, а где тот жлоб, шо мерил шляпу?
Лёдя доверчиво клюет на простенькую приманку:
– Это же я…
– Нет, – качает головой продавец, – тот был такой простой парень…
– Да я это, я! – продолжает клевать на его удочку Лёдя.
Продавец отступает на шаг, картинно закатывает глаза:
– Не может быть! Князь, ей-богу, князь! В этой шляпе вы можете идти на прием к самому градоначальнику!
И дальше по толкучке Лёдя идет уже в новой шляпе.
Наконец он набредает на сидящих в тени под деревом старичка и старушку. Старушка держит на коленях облезлый страусовый веер и шелковые бальные туфли. Она спит. А над старичком на ветке дерева покачивается поношенный фрак.
– Сколько стоит фрак? – интересуется Лёдя.
– Сколько стоит? – вздыхает старичок. – Всю мою жизнь! – но потом все-таки уточняет: – Десять.
И начинается великая одесская торговля.
– Десять… чего? – удивляется Лёдя.
– Чего? Рублей! – оживляется старичок.
– А-а, я думал – копеек…
Лёдя делает вид, что уходит. Старичок его останавливает:
– Ну, пять!
– Чего?
– Рублей.
– Два!
– Чтоб вы были так здоровы за такие деньги!
– Хорошо, еще пятьдесят…
– Чего – пятьдесят?
– Копеек.
– Чтоб вы так ночью видели солнце!
– Могу дать еще рубль.
– Можете. Но на фрак вам не хватит.
– Ну, полтора.
– Давайте руку, и на четыре мы покончим!
– Я не знаю никакие четыре! Скиньте хоть рубль…
– Скидаю рубль. Но – пополам.
– Уже договорились!
Вспотевшие, но довольные торговлей партнеры производят обмен денег на фрак.
А старушка вдруг просыпается и кричит вслед уходящему Лёде:
– Купите веер, молодой кавалер! Хороший веер! Почти новый…
Дома мама Малка властно утихомиривает все еще бушующего Михаила:
– Прекрати геволт! Я тебе одолжу костюм у Бени-парикмахера.
Миролюбивый папа Иосиф радуется любому выходу из положения:
– Вот! У Бени таки справный костюм!
Но пойти к Бене мама не успевает – появляется сияющий, как новая монета, Лёдя в довольно странном наряде – фрак и широкополая шляпа. По мышкой у него бумажный сверток.
Папа с мамой застывают в изумлении. Михаил бросается к брату:
– Шлемазл! Где мой костюм?
Лёдя отдает ему сверток:
– На! Я такой фасон не ношу!
– Лёдя… а что это… на тебе? – лепечет папа.
– Что-что – фрак! Получил деньги – и купил.
– Какие деньги?.. Где ты их получил? – спрашивает мама.
– Ну, где я могу получить деньги? – Лёдя снисходительно улыбается такой наивности: – Конечно, в театре!