Наталия Павловская
Истории для кино
Глава пятая
«Как ротный простой запевала»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
На приветствие юбиляра брошена самая мощная сила – Ансамбль песни и пляски Советской Армии под управлением Бориса Александрова. Слаженный хор гремит известную песню Утесова, обращенную теперь к нему самому:
Ты счастье знавал и тревогу,
Шагая в жару, в снег и в дождь,
Ты с песнею начал дорогу,
И с песней по жизни идешь.
Как ротный простой запевала,
Ты шел с ней сквозь ветер и дым.
А голоса коль не хватало,
Ты пел ее сердцем своим.
Ты песне отдал все сполна,
В ней жизнь твоя, твоя забота.
Ведь песня людям так нужна,
Как птице крылья для полета!
Утесов слушает, сопереживает, негромко подпевает своей песне.
Когда же она заканчивается, дирижер-генерал объявляет:
– Приказом про Краснознаменному Ансамблю песни и пляски Советской Армии товарищ Утесов Леонид Осипович зачисляется в состав ансамбля с присвоением воинского звания – «ротный простой запевала»!
Ансамбль дружно козыряет, зал аплодирует, а Утесов интересуется.
– Имеется один вопрос: это звание рядового?
– Так точно!
– Слава богу, а то я боялся, что мне пришпандорят генерала!
– Ну, вы и так генерал нашей песни.
– Спасибо, но я опасался, что мне как генералу дадут дивизию и велят командовать: «В бой!» А я не люблю, когда – в бой… Хотя это тоже, конечно, нужно. Но мне больше по душе, когда солдаты возвращаются после боя домой…
И он негромко запевает «Солдатский вальс»:
Давно ты не видел подружку,
Дорогу к знакомым местам.
Налей же в железную кружку
Свои боевые сто грамм.
Гитару возьми,
Струну подтяни,
Солдатскую песню пропой —
О доме твоем,
О времени том,
Когда мы вернемся домой.
ОДЕССА, 1914 ГОД
С рокового выстрела сербского студента Гаврилы Принципа в австрийского эрцгерцога Фердинанда началась Первая мировая война. Еще не было страшного поражения России, еще солдаты бодро шагали на фронт, еще командиры эффектно взмахивали шашками, маршируя впереди колонн и командуя залпами артиллерии, а в небе кружили невиданные в прошлых войнах, забавные и казавшиеся совсем не страшными аэропланы… Но война уже так или иначе вошла в каждую страну, в каждую семью, в каждый дом.
В доме Вайсбейнов опять разгорается скандал.
На диване сидят Лёдя и Лена. Мама Малка с преувеличенным вниманием перебирает крупу на столе. Папа Иосиф нервно ходит по комнате и возмущается:
– Нет, я не понимаю! И где вы были все это время? Так хорошие дела не делаются! Кругом война, а тут здрасьте вам – такие сюрпризы!
– Вот именно – война, – соглашается Лёдя. – Меня могут в любой день забрать в армию. И я хочу, чтобы Лена спокойно пожила у вас.
– А кто она такая – эта Лена? – вопрошает папа.
– Моя жена.
– И где это написано? Вы что, были в синагоге?
– Нет…
– Почему же нет, если она таки твоя жена?
Лёдя пафосно объясняет:
– Потому что не синагога подтверждает любовь! Лена – артистка и не должна связывать себя кастрюлями!
Мама Малка жестко смотрит на Лену. Лена спокойно выдерживает ее взгляд. А папа продолжает негодовать:
– Она – артистка, ты – артист, чудная пара! Но что, интересно, вы собираетесь кушать? И как вы думаете кормить ваших детей, если они таки у вас будут?
Лёдя не снижает накал пафоса:
– Мы не думаем о быте! Мы думаем об искусстве и любви!
Мама ссыпает перебранную крупу в банку и наконец подает голос:
– Будет так! Сегодня вы едете к родителям девушки и получаете их согласие. Затем мы идем в синагогу. А потом вы переезжаете к нам. И не волнуйся, Лёдя, твою жену – но только настоящую жену – мы не обидим.
Папа рад такому разрешению ситуации и облегченно улыбается:
– Только с внуками не тяните, очень хочется понянчить маленьких Вайсбейнов!
Лёдя тоже улыбается с облегчением. Но Лена встает с дивана и говорит так же жестко, как мама Малка:
– Нет, будет так! Мы с Лёдей снимем комнату. Я не собираюсь уводить вашего сына из семьи, но и не собираюсь замуж только из-за древних предрассудков. И отношения мои с Лёдей – это только наши отношения, а вас они касаться не будут. При всем уважении к родителям моего – что бы вы там ни говорили – мужа!
Лена холодно раскланивается и уходит.
Лёдя идет за ней, но оборачивается в дверях:
– Я же ее люблю!
Мама удаляется на кухню, бросив на ходу:
– На ужин сегодня – фиш.
Лёдя убегает за Леной.
А папа, оставшись один, горестно качает головой:
– Мир перевернулся… Оказывается, замуж – это теперь древний предрассудок!
Лёде и Лене все-таки посчастливилось найти работу. Причем – общую. На сцене «Открытого театра» они исполняют дуэт Хаима и Фрадл из пьесы Шолом-Алейхема «Мазлтов»:
ФРАДЛ-ЛЕНА
Я на камушке сидела,
Слезы лила в три ручья:
Девки все выходят замуж,
Осталась одна лишь я!
ХАИМ-ЛЁДЯ
Аж за сердце щиплет!
ФРАДЛ (не видя его)
Ох ты, звездочка моя,
Когда ж невестой стану я?
ХАИМ
Стою я, стою я у самых дверей
И издали любуюсь красотою твоей.
Душенька, голубушка, да что ж это с тобой?
Вот уже неделя, как не виделась со мной!
ФРАДЛ (не видя его)
Эх, покуда я девица,
Я нежна, как голубица.
А как замуж выйду я, —
Горька долюшка моя!
ХАИМ
А вот и я! Я для того и пришел, чтобы сговориться с дорогой моей пташкой насчет помолвки!
В зале военного времени зрителей мало, да и те – старушки, дети и один инвалид. Правда, смотрят они с интересом и хлопают от души.
После спектакля Лена и Лёдя целуются за кулисами. Мимо проходит антрепренер и тактично кашляет. Влюбленные отшатываются друг от друга. Антрепренер настроен элегично:
– Эх, где моя быстро утекшая юность! Когда я жил одним днем и не думал, что будет завтра…
– Завтра будет та же программа, – улыбается Лёдя.
– Завтра программы не будет, – мрачнеет антрепренер.
– А что будет? – удивляется Лена.
– То же, что и сегодня, – война. Кому ходить в театр? Все воюют…
Словно в подтверждение его слов, за кулисами появляется щуплый солдатик.
– Виноват, как бы мне найти Лазаря Вайсбейна?
– Не знаю! – Антрепренер уходит.
Солдатик растерянно смотрит ему вслед. А Лёдя уже все понял и протягивает руку:
– Давай! Я – Лазарь Вайсбейн.
И солдатик вручает ему повестку в армию.
Лёдя и Лена бредут по берегу моря. Настроение паршивое. Конечно, они знали, что повестка в армию придет рано или поздно, но все-таки не ждали, что так рано… Как же теперь Лена будет здесь без него – одна? А она не будет здесь и не будет одна, она поедет в Никополь – мама пишет, что их театр еще не закрыли. Это сообщение Лены как-то настораживает Лёдю. Он останавливается и смотрит ей в глаза:
– Ты дождешься меня?
Лена только улыбается и хочет идти дальше. Но он удерживает ее:
– Нет, постой! Ты будешь меня ждать?
Лена смотрит на него печально:
– Хорошо же ты обо мне думаешь, если спрашиваешь такое…
Лёдя подхватывает Лену на руки, кружится с ней по песку.
– Прости, ну прости, я болван!
Лена вырывается и бежит к морю. Лёдя ее догоняет. И они, как при первой своей встрече, начинают по-детски весело и беспечно брызгаться водой…
Но вскоре на лице Лёди – совсем иные брызги: дождь, грязь, пот… Вместе с другими солдатами он бежит по лужам в полной походной выкладке. А подпрапорщик Назаренко надсадно орет:
– Вперед, мать вашу, вперед! Не останавливаться! Вперед!
Щуплый солдатик, вручавший Лёде повестку, падает лицом в грязь. Подпрапорщик пинает его ногой, поднимает за шкирку, и солдатик, спотыкаясь, бежит дальше.
Назаренко – фигура драматическая, но в то же время и комическая. Маленький человек, желающий показать свою большую – пусть и сиюминутную – власть. Он сам из солдат, дослужился на сверхсрочной только до фельдфебеля. То есть он еще не «ваше благородие», а только «господин подпрапорщик». От его служебного рвения зависит число обученных наскоро солдат, а чем больше он их обучит, тем дольше просидит в тылу, вместо того чтобы месить грязь в окопах. Вот Назаренко и несет службу свою рьяно: его матерщины хватило бы не только на роту, а и на целую дивизию, а кулаки его только и ищут, кому бы вмазать.
После марш-броска подпрапорщик в казарме обучает притихших новобранцев:
– Солдат – есть слуга царя и отечества, защитник от врагов унешних и унутренних!
Рослый солдат-молдаванин засыпает и валится кулем на щуплого солдатика. Оба падают на пол. Солдаты хихикают. У подпрапорщика яростно раздуваются ноздри.
– Унгуряну! Котов! А ну на плац, мать вашу!
На плацу молдаванин и щуплый, вытянувшись во фрунт, уже в сотый раз тупо повторяют за подпрапорщиком:
– Солдат – есть слуга царя и отечества… Защитник от врагов унешних и унутренних… Есть слуга царя и отечества… Защитник от врагов унешних и унутренних… Царя и отчества… Врагов унешних и унутренних…
– Смир-рна! – орет подпрапорщик. – Бего-ом ма-арш!
Молдаванин и щуплый воспринимают эту команду не как наказание, а как облегчение – лишь бы не твердить навязшую в зубах словесную жвачку, – и дружно бегут по кругу.
На плацу появляется Оксана – крутобедрая, румяная жена подпрапорщика Назаренко. Певуче растягивая слова, она сообщает мужу:
– У меня-я кулеш поспе-ел. Кушать будете?
Подпрапорщик вместо благодарности орет:
– А ну марш с военного плацу!
Оксана, качнув крутым бедром, поворачивается и уходит.
Эту картинку наблюдают Лёдя с капитаном Барушьянцем, стоя у открытого окна его кабинета. Барушьянц сразу приметил и выделил Лёдю из серой рабоче-крестьянской массы солдат. Капитан страшно тоскует здесь, в тылу, от бессмысленной службы, сводящейся к тупой муштре. И у него есть лишь два развлечения: баловство кокаином и светские беседы с Лёдей.
– О времена, о нравы! – вздыхает Барушьянц.
– Так точно, господин капитан! – вытягивается Лёдя.
Барушьянц морщится:
– Да что вы так… Присаживайтесь… – Он указывает на стул перед своим столом.
Лёдя послушно садится. Барушьянц усаживается напротив.
– Господин Вайсбейн, вы – интеллигентный человек…
Лёдя не подтверждает, но и не опровергает это утверждение.
– Так скучно… Невыносимо скучно… Скажите, вам здесь не скучно?
– Нам скучать не приходится, – играет простака Лёдя. – Только и глядим: где еды урвать да как под розги не попасть.
– Ну да, ну да… Вокруг свинство, унижение… Я просился на передовую – нет, заперли в этой дыре!
– Отчего так?
Барушьянц усмехается, достает из стола изящную коробочку, открывает ее. Внутри – белый порошок и миниатюрная ложечка.
– Желаете? – предлагает капитан.
– Не, – усмехается Лёдя, – у меня своей дури в голове полно!
– А мне, видимо, своей не хватает…
Барушьянц берет порошок ложечкой, вдыхает его одной ноздрей, затем – другой. Зрачки его блаженно расширяются.
– Вы читали «Короля Лира»?
– Дурак он был, этот Лир! – гнет линию простачка Лёдя.
– Любопытно. Ну-ка, ну-ка, поделитесь…
– Ему важно было, что о нем скажут, а не что о нем думают.
– Хотите сказать, что вы не такой?
– Такой. А разве кто сказал, что я сильно умный?
Капитан смеется и грозит хитровану Лёде пальцем.
Сегодня Лёдя дежурный по кухне. Это значит, что он тащит бачок с борщом из кухни в казарму, что-то напевая на ходу. За ним наблюдает подпрапорщик Назаренко.
– Рядовой Вайсбейн! Ко мне!
Лёдя ставит бачок, бежит к подпрапорщику, отдает честь:
– Рядовой Вайсбен прибыл!
– Ты, говорят, до армии был артистом?
– Так точно, господин подпрапорщик!
– С завтрашнего дня освобождаешься от строевой службы.
Лёдя удивленно таращит глаза. А Назаренко поясняет:
– Для поднятия боевого духа у нашей воинской части треба создать тиятр. С патриотическим наклоном.
Подпрапорщик, наставительно подняв палец и сделав важное лицо, выдает эту идею за собственную. Но, конечно же, эта мысль не могла сама прийти в его квадратную голову. Нет, ее туда в приказном порядке внедрили армейские, как сказали бы сегодня, политработники. Так было и так будет во все времена: когда родине грозил враг, даже самые тупые идеологические умы вспоминали об искусстве, справедливо полагая, что врага легче разбить, если его предварительно высмеять. А уж нижние чины воспринимали это указание как руководство к действию. Вот и подпрапорщик Назаренко сообщает Лёде:
– Назначаю тебя ответственным за тиятр!
– Есть ответственным за театр! – радостно рапортует Лёдя.
– Рано радуешься. Ежли выйдет хреново – начальство снимет мне голову. Но до того, ей-богу, я сверну башку тебе. Ясно?
– Так точно, ясно, господин подпрапорщик! – не унимает своей радости Лёдя.
И тащит дальше с бачок с обедом в казарму. Голодные солдаты обступают бачок. Кто ложками черпает варево из бачка в миски, кто зачерпывает котелком и пьет через край.
Унгуряну выхватывает из бачка руками редкие куски мяса и кладет их на свою расстеленную портянку. На него налетает рыжий солдат и орет, что не станет жрать мясо с вонючей молдаванской портянки. Начинается драка. Она сметает щуплого солдатика, который тянулся к бачку с едой, но так и не дотянулся.
Лёдя вытаскивает тощенького из кучи-малы дерущихся и уводит из казармы.
На втором этаже армейской кухни расположена квартира подпрапорщика Назаренко. В окне с пестрыми занавесочками румяная Оксана поливает цветущую герань.
А из окна первого этажа высовывается по пояс повар в белом колпаке и кричит вверх.
– Оксана, а Оксана, приходь до меня! Я колечко подарю, пока твой на учениях…
– Кобель! – Оксана гневно захлопывает окно.
А повар смеется. К нему подходят Лёдя и щуплый.
– Покорми артистов! – требует Лёдя.
– Каких-таких артистов?
– Я – командир военного театра, а это – мой главный артист, – указывает Лёдя на щуплого. – Нам положен усиленный паек. А то командующий скажет: что это у вас такие заморыши представляют армию Его Императорского Величества?
Повар уважительно кивает:
– Раз такое дело – заходите!
Щуплый немедля заскакивает в кухню. А Лёдя не спешит, наблюдая, как из дома выходит Оксана и развешивает на веревке выстиранные сорочки и кальсоны мужа. Лёдя подкатывает к ней:
– Добрый денек, госпожа подпрапорщица! – Берет руку Оксаны и подносит ее к своим губам.
Оксана жутко смущается и вырывает у него руку:
– Та вы шо, я ж не графиня какая! Вся ж кожа потрескалася от хозяйства…
– Нет, ваши ручки чисты и прекрасны!
Лёдя все-таки ухитряется поцеловать руку потерявшей способность к сопротивлению женщины.
Репетицию военного театра Лёдя ведет все там же – в казарме. Да и актеры знакомые – молдаванин, рыжий, щуплый и другие солдаты.
Вначале Лёдя сообщает, что играть они будут комедию. И сейчас он распределит амплуа и роли. Тут он делает паузу и по лицам будущих артистов догадывается, что они совершенно не соображают, чего он там сейчас распределит. Приходится объяснять, что это он им расскажет, кто кого будет играть, а потом даст грамотным листочки со словами, а неграмотным будет сам читать – пусть запоминают.
Рыжий солдат возмущается, что ни черта он не сможет запомнить, когда башка гудит с голодухи. Его поддерживает молдаванин, заявляя, что он вообще не желает никакого такого театра. Другие тоже галдят, наращивая бузу, а некоторые норовят улизнуть.
Лёдя спокойно наблюдает их исход. И сообщает, что они могут себе катиться, а он найдет артистов в екатерининском полку: они там не дураки, соображают, что артистам – двойной солдатский паек. Воины тут же возвращаются на свои места.
Лёдя с довольной ухмылкой раскладывает листки текстов. И сообщает, что играть они будут кто солдата, кто подпрапорщика, кто офицера… Рыжий немедля делает заявку, что хочет играть «охвицера». Но Лёдя пресекает его строгим режиссерским тоном: хотеть мало, надо еще уметь. Ну, а что они умеют, это сейчас будет видно. Пока же он познакомит их с текстом – сам сыграет за всех персонажей. И действительно, Лёдя играет все роли интермедии, преображаясь на глазах.
Грозным подпрапорщиком оглядывает строй и командует:
– Ста-а-ановись! По места-ам! Чище выровняться! А до тебе команда не касается?!
И тут же оправдывается робким тоном рядового:
– А я же ж на месте и стою.
– Отставить! Пораспускались! Два часа строевой! Равняйсь! Подбородок выше! Грудинку вперед! Смир-р-рна! Отставить! Резкий поворот головы, как один!
Тут Лёдя преображается в господина офицера:
– Подпрапорщик! Ко мне на носках! Быстро!
Подпрапорщик с ходу превращается из грозного командира в робкого подчиненного:
– Слушаюсь, господин охвицер! Есть на носках быстро!
– Эт-то что у тебя здесь происходит!
– Вверенный мне… то есть вам… то есть взвод… в полной боевой готовности готов для исполнения любых приказаний! За время вашего отсутствия никаких происшествий…
– Молча-ать! – рявкает офицер. – Не тарахти словами!
– Да я ж еще и слова не сказал! – удивляется подпрапорщик.
– Что? Возражать? – гневается офицер. – Смир-рна! Смир-рна стоять, я сказал! Муха пролетит – чтоб слышно было!
Лёдя имитирует жужжание мухи. И в образе офицера довольно ухмыляется:
– О! Слышно!
Он хлопает ладонями, прекращает жужжание и объявляет:
– Одна муха-ероплан не вернулась в расположение части!
Солдаты радостно гогочут.
Румяная Оксана исподтишка наблюдает из окошка за Лёдей, идущим к дому подпрапорщика. Когда он поравнялся с домом, она выходит, разбрасывает корм копошащимся у порога курам и воркует:
– Цып, цып, цып!
Добрый денек, госпожа подпрапорщица!
Лёдя вновь галантно целует ручку Оксаны.
На этот раз она не вырывает руку, а наоборот, смущенно шепчет:
– Я теперь на ночь салом мажу…
Из окна выглядывает подпрапорщик Назаренко: щеки в мыльной пене, в руке – бритва. Увидев жену с Лёдей, он пулей вылетает из дома:
– Ты чего издеся стала! Или работы по дому нету?
Оксана быстренько ретируется в дом. А подпрапорщик приближается к Лёде, поигрывая бритвой.
– Слухай, Вайсбейн, шо-то мне докладывают: ты тут часто околачиваешься!
– Я не околачиваюсь, господин подпрапорщик. Я нахожусь в месторасположении части.
– А шо ты околачиваешься в месторасположении? В увольнительную сходил бы, что ли…
– Но мне же надо репетировать спектакль.
– Да пошел он, твой спектакль! – Назаренко спохватывается: – То есть… потом порепетируешь… А зараз сгинь, чтобы очи мои тебе не бачилы!
– Совсем сгинуть? – уточняет Лёдя.
– Совсем! – рявкает подпрапорщик, но тут же уточняет: – На три дня.
Ничего не сказав родителям, не предупредив жену, Лёдя немедленно рванул к ней в Никополь. В армейской форме и с вещмешком за плечами, он явился в Театр оперетты. Но там никого не застал – выходной день. Лёдя собрался было бежать к Лене домой, но сторож театра сообщил ему, что госпожа Ленская с утра обычно бывает в скверике за театром. И даже в выходные, удивился Лёдя. Да каждый божий день, подтвердил сторож.
Лёдя отправляется в сквер, видит вдали беседку и в ней – силуэт Лены, стоящей к нему спиной. Он улыбается в предвкушении встречи, тихонько крадется к беседке и… слышит страстный голос жены:
– Я люблю тебя и только тебя! Пойми, тот, другой, не значит для меня ничего!
Улыбка сползает с лица Лёди. Он замирает перед беседкой. И слышит не менее страстный голос мужчины:
– Тогда будь моей! Прямо сейчас!
Лёдя бросается вперед, перелетает через ограду беседки. И видит стоящего на коленях перед Леной смазливого молодого человека. При появлении Лёди он вскакивает и нарывается на кулак разъяренного мужа. Лена в полном ужасе, не в силах проронить ни слова.
Зато слова находятся у седого мужчины, которого Лёдя не заметил в углу беседки.
– Что вы творите! Кто вы такой?
– Нет, это кто ты такой? И кто этот негодяй, – Лёдя тычет в скулящего красавчика, – который отбивает чужих жен, пока их мужья защищают родину!
Лена наконец обретает голос и спокойно сообщает:
– Лёдя, ты дурак!
Теперь, наоборот, Лёдя теряет речь от возмущения – стоит с распахнутым ртом.
Красавчик все стонет, держась за челюсть. А седой всплескивает руками:
– Что вы наделали? Ему этим лицом работать! Вы сорвали репетицию и, возможно, спектакль!
– Какую… репетицию… спектакль? – бормочет Лёдя.
– Познакомься, – насмешливо говорит Лена. – Это – наш режиссер, а это – мой партнер… был!
Режиссер, держась подальше от буйного Лёди, объясняет:
– Мы в беседке репетировали сцену в беседке. Для большей достоверности…
Лёдя растерянно смотрит на стонущего артиста, который все еще держится за челюсть, и не находит ничего лучшего, чем предложить:
– Хотите, я за него сыграю…
– Нет уш, шпашибо! – шепелявит актер. – Как-нибудь беж ваш шыграю!
Он удаляется, режиссер спешит за ним.
Лёдя с Леной остаются в беседке вдвоем. Молчат. Потом Лёдя бормочет:
– А мне увольнительную дали… На три дня.
– Ты дурак, – на этот раз ласково сообщает Лена.
И обнимает Лёдю.
Утром Лёдя еще нежится в постели, а Лена перед трюмо закалывает волосы. Он влюбленно наблюдает за нею и вдруг выпаливает:
– Давай поженимся!
– Лёдичка, мы ведь договорились, – мягко отвечает она. – Я люблю тебя, ты – меня. Незачем усложнять нашу жизнь условностями.
Лёдя вздыхает. Лена присаживается к нему на кровать:
– Нам так хорошо вдвоем! Ах, если бы тебе вообще не нужно было уезжать…
Лёдя привлекает ее к себе, целует, Лена забирается к нему под одеяло и шепчет:
– У нас ведь есть немного времени?
– Есть, есть, – шепчет в ответ Лёдя, – сегодня только четверг…
– Нет, сегодня пятница, – шепчет Лена.
– Как пятница? – уже обычным голосом удивляется Лёдя. – Ты путаешь…
– Я не путаю: по пятницам у нас нет репетиций.
Лёдя выпрыгивает из постели. Лена пугается:
– Что случилось?
– В пятницу я должен быть в части!
Лёдя роется в своем вещмешке и находит бумажку – увольнительную.
– Да! Пятница! Тринадцатого!
– Что же теперь будет?
– Любой патруль может меня погнать под трибунал…
Лена ахает, берет увольнительную, внимательно ее изучает.
– Знаешь, тройка очень смахивает на пятерку…
Лёдя тоже заглядывает в бумажку:
– Да, смахивает. Если чуток подправить…
– И получится, что в часть тебе – только пятнадцатого, – завершает план операции Лена.
Лёдя прыгает обратно к ней в постель:
– Так до пятнадцатого еще столько времени!
Однако номер не прошел. Подделка документов оказалась не таким простым делом. И подчистку даже всего одной циферки немедля просек глаз-алмаз подпрапорщика Назаренко. Уж он-то над Лёдей поизмывался всласть. Тыча ему в нос несчастной увольнительной, Назаренко и фальшивомонетчиком его обзывал, и полевым судом грозил, и даже на неизбежный расстрел намекал.
Лёдя вяло сопротивлялся, уверял, что это не он, это писарь перепутал… Но подпрапорщик хохотал мефистофельским смехом: какой писарь, тут же кажное дите видит, шо чистой воды подлог. И отправил Лёдю в карцер. До выяснения.
Лёдя печально сидит на голом полу в темном подвале.
Дверь открывается, впуская скудную полоску света. Лёдя вглядывается в появившийся силуэт. Это капитан Барушьянц.
– Ну что, Вайсбейн, насиделись?
Лёдя поднимается, держась за стену:
– Так точно, господин капитан, насиделся! – и добавляет не по уставу: – Вполне!
Капитан достает знакомую коробочку кокаина:
– Из мрачного подвала легко отправиться в светлые эмпиреи с помощью этой штуки…
– А другого способа нет?
– Есть, – усмехается капитан. – Просто уйти отсюда со мной к чертовой матери!
Лёдя с готовностью спешит на выход, но капитан его придерживает:
– Нет, не столь стремительно, а проводя время в приятной беседе. Ну, скажем, о поэтике Гете…
Они выходят во двор. После темного подвала Лёдя щурится на солнечный свет и покорно начинает диспут:
– И что нам этот Вертер? Тоже мне страдалец!
Капитан с удовольствием подхватывает:
– А вы не разделяете его страдания?
– Да что там разделять?
– Нет, но позвольте…
Они проходят мимо плаца, на котором подпрапорщик муштрует солдат. При виде мирно беседующих «интеллигентов» подпрапорщик Назаренко стискивает зубы и еще яростнее орет:
– Лечь! Вста-ать! Лечь! Вста-ать!
А пламя страшной войны разгорается. Уже нет, как в ее начале, бодро марширующих солдат, а есть кровавая бойня, безжалостная мясорубка, в которой гибнут тысячи и тысячи воюющих с обеих сторон. И на колючей проволоке, ограждающей немецкие окопы, повисают тела русских солдат, бежавших в атаку, но не добежавших – их скосили не пулеметы, а впервые примененные в этой грязной войне отравляющие газы.
На смену павшим с обеих сторон спешно готовились новые и новые когорты. Маленькой песчинкой в этой огромной массе пушечного мяса была и воинская часть, где проходил подготовку Лёдя. Но время ухода на войну еще не настало – пока что настал лишь день премьеры армейского театра.
Солдаты-актеры выступают перед солдатами-зрителями. В представлении, кроме Лёди, участвуют, как умеют, и молдаванин, и рыжий детина, и щуплый солдатик – все в немецкой форме. Содержание интермедий, естественно, сугубо патриотическое.
РЫЖИЙ: Рядовой Поппер, как вы будете приветствовать лейтенанта?
ЛЁДЯ: Если немецкого – подниму одну руку, а если русского – подниму обе руки!
МОЛДАВАНИН: Ну что, герр офицер, инициатива на фронте по-прежнему в наших руках?
ЛЁДЯ: Нет, герр генерал, она уже в‐наших ногах!
ЛЁДЯ: Герр офицер, в бою с русскими ни один из наших солдат не отступил!
ЩУПЛЫЙ: О, гут! Все перешли в наступление?
ЛЁДЯ: Нет, все сдались в плен!
Зрители встречают каждую репризу радостным гоготом. А Лёдя еще добивает их задорной частушкой:
Фриц задумал угоститься,
Чаю русского напиться.
Зря, дурак, позарился —
Кипятком ошпарился!
Солдаты-зрители одобрительно гогочут и свистят. Солдаты-артисты раскланиваются чуть не до земли. Лёдя тоже кланяется, но более сдержанно, с достоинством – он ведь главный виновник этого праздника искусства. О чем принародно и сообщает всем капитан Барушьянц, благодарственно пожимая руку режиссеру представления.
Усталой походкой победителя Лёдя бредет в казарму. А там к нему подбегает дневальный:
– Вайсбейн, с вахты кличут: до тебя гости!
За воротами части стоит Лена. Лёдя бросается к ней, подхватывает на руки, кружит.
– Пусти! Ну, пусти! – смеется и отбивается она. – Хватит, я приехала по важному делу!
Лёдя бережно опускает Лену наземь:
– По какому – важному? Ты меня разлюбила?
Лена только вздыхает от такого нелепого предположения и сообщает:
– Я согласна.
Лёдя напряженно соображает:
– Согласна… это хорошо… а на что ты согласна?
Лена опять вздыхает от его бестолковости и говорит прямо:
– Я согласна выйти за тебя замуж.
Но, видимо, сегодня все-таки не Лёдин день, потому что он тупо молчит. Лена волнуется:
– Ты что, передумал?
– Нет! – кричит Лёдя. – Я не передумал, я тоже согласен! Но зачем я тебе такой… Солдат, без гроша в кармане… Я тебя люблю, но, может, сейчас не время…
– Самое время!
Лена с улыбкой распахивает пальто. Под платьем обнаруживается заметно округлившийся живот. Лёдя замирает, потом осторожно прикладывает дрожащую ладонь к ее животу. Лена накрывает его руку своей.
Ну, какая после этого служба?! Жениться надо… А как? Эту проблему обсуждают всей казармой. Щуплый солдатик полагает, что надо попросить увольнительную по семейным обстоятельствам. Но Лёдя понимает, что проси, не проси – пустое дело: увольнительной после подчистки документов ему не видать.
Решительный молдаванин Унгуряну предлагает просто-напросто дезертировать из армии. Но Лёде это не кажется, мягко говоря, лучшим выходом из положения.
Рыжий говорит, что в конце концов у подпрапорщика Назаренко тоже есть жена, и надо просто взять бутылку самогона и потолковать с ним как с человеком. Но Лёдя сомневается, что подпрапорщика можно отнести к этому разряду млекопитающих.
А впрочем, задумывается он, подпрапорщик… его жена… в этом что-то есть!
Жена подпрапорщика Оксана выбивает перину перед своим домом. Лёдя появляется с букетиком полевых цветов и вручает его чернобровой. Подпрапорщица радостно тает:
– Ой, яки красыви!
– На фоне вашей красоты они чахнут и вянут! – заверяет ее Лёдя.
– Ой, шо вы такое говорите…
– Чистейшую правду!
Лёдя отработанным движением ловит руку Оксаны и прижимает к своим губам. На руке перышко от перины, оно щекочет нос Лёди, но он терпит, не отнимает руку Оксаны от губ и косит глазом на окно подпрапорщика. Но в окне никого нет.
Зато в окне кухни на первом этаже появляется внимательная рожа повара.
Лёдя удовлетворенно усмехается.
И действительно, на вечернем плацу подпрапорщик оглядывает строй, хлопает одного солдата по выпирающему животу, другому подбивает сапогом носок, вылезший из строя, затем смотрит, мягко говоря, без особой любви на Лёдю и объявляет:
– За добрую работу по части военного театра рядовой Вайсбейн награждается увольнительной!
В Одессе Лёдя первым делом отправился в синагогу. И, судя по устало-терпеливому взгляду раввина и взмокшему от напряжения Лёде, их диалог продолжается уже довольно долго.
– Но поймите, мы очень любим друг друга! – заверяет Лёдя.
– Хорошо, – соглашается раввин. – И что?
– Но мы – артисты.
– Тоже хорошо. И что…
– А тут еще эта война!
– Нехорошо. И что?
– Но моим родителям Леночка в принципе нравится…
Раввин перебивает Лёдю:
– Любовь, артисты, война, родители… Я все понимаю, и что вы хотите?
– Как что? – удивляется его непонятливости Лёдя. – Мы хотим пожениться!
– Хорошо. Пожениться. А кольцо золотое у вас есть?
– Кольцо?
– Да, по еврейскому канону – одно кольцо на двоих. Золотое.
Лёдя выбегает из синагоги, перед которой на скамеечке сидит Лена, сложив руки на арбузике живота.
– Ну что? – привстает она.
– Сиди! Я за кольцом!
В ювелирном магазине продавец шустро выкладывает перед Лёдей кольца.
– Обратите внимание: копия кольца самого барона Ротшильда! И всего двадцать рублей. Ваше жена будет вами гордиться…
– Нет, она почему-то не любит Ротшильдов.
– Тогда это – с бриллиантиком. За восемнадцать рублей он подчеркнет блеск ваших молодых глаз!
– Боюсь, все ослепнут от этого блеска. А подешевле у вас что-нибудь есть?
Продавец поджимает губы, но все же показывает еще одно кольцо.
– Вот. Дешевле только скумбрия в сезон.
– И сколько?
– Пять рублей
– Наверное, эта скумбрия приплыла тоже от Ротшильда!
Лёдя гневно покидает ювелирный магазин и отправляется туда, где, как известно, можно реально осуществить любые мечты и надежды – на одесскую толкучку.
Он останавливается перед цыганом с гроздью цепочек, висящих на его растопыренных пальцах.
– Обручальные кольца есть?
– Как не быть, ромале? Конечно, есть! – Цыган вытаскивает из жилетного кармана два кольца. – Бери, дешево отдам.
– Да мне только одно…
– Ты что, сам с собой жениться будешь?
– Нет, у евреев полагается одно. Для невесты.
– А-а, одно дороже будет.
– Почему?
– А кому я второе без пары продам?
– Еще одному еврею.
– Уговорил! Бери, давай рубль!
– Рубль? Это что, копия кольца барона Ротшильда?
– Это не копия. Это оно и есть!
– Даю гривенник.
– Ай, на него одного материала больше ушло, чем на гривенник!
– Ну, еще полушку.
– Ай, посмотри, какая работа! Твои правнуки с этим кольцом еще пять раз переженятся!
– Ну нет у меня больше денег. На всю свадьбу – пять рублей.
Цыган оторопело качает головой:
– Первый раз вижу еврея, который за пять рублей женится… Ладно, давай гривенник.
Лёдя отдает монету.