Наталия Павловская
Истории для кино
– Бабуска, а посему у тебя вобик в повосочках?
Дита разглаживает морщины на лбу бабушки, и та млеет. Но все-таки ворчит:
– Это не полосочки, это мне жизнь нарисовала все мое горе… – И, не удержавшись, добавляет: – От твоих родителей.
Лена бросает на свекровь выразительный взгляд, но та гнет свое:
– Что-то ты у них тощенькая, просто светишься… Мы дадим тебе рыбий жир.
– Не хосю выбий жив! – капризничает Дита. – Папа мне пвиносит пивожные из вестована!
Бабушка Малка закатывает глаза:
– Бог за мои грехи наказал дитя такими родителями!
Дедушка Иосиф тоже возмущается:
– Лёдя! Как это – кормить ребенка трефными пирожными?
– Папа! – вздыхает Лёдя. – Кто сейчас думает: трефное – кошерное? Было бы что есть…
– В нашем доме ребенок будет есть то, что положено! – заявляет бабушка Малка.
В Одессе снова ласковое солнечное утро. Будто и не было страшных военных ночей. Мирно накатывают на песок морские волны. Мирно прогуливаются по бульвару дамы и господа. Мирно беседуют старички-меломаны в скверике у Оперы. Мирно клюют хлебные крошки голуби вокруг статуи Дюка. Короче, мир и спокойствие в природе и людях. Но только не в доме Вайсбейнов.
– А я вам говорю, что доктор не велел давать ребенку жирный бульон! – кипятится Лена.
– Где это можно было найти доктора, который запретил ребенку настоящий золотой бульон? – интересуется мама Малка. – Наверное, этот доктор – гой!
– Да хоть татарин! Главное – он хороший доктор!
– Если бы он был хороший, он не говорил бы этих глупостей!
– В конце концов, я сама знаю, чем кормить моего ребенка!
– А я что, буду стоять и смотреть, как моя внучка голодает?
В комнату заглядывает Лёдя с примирительной улыбкой:
– Милые дамы, имейте снисхождение друг до друга!
Свекровь и невестка дружно оборачиваются к Леде и дружно восклицают:
– А ты вообще не вмешивайся!
Лёдя не отступает:
– Но если вы не знаете, как накормить ребенка, так накормите хоть меня.
Женщины опять дружно открывают рты, но не успевают ничего сказать – раздается громкий стук в дверь. Мама Малка пугается:
– Боже мой, кто это?
Лёдя пожимает плечами и идет открывать. На пороге стоит громила-адъютант Мишки Япончика.
– Доброго здоровьичка, господин артист! Михайло Соломонович вас до себя кличут.
– Хорошо, я вечером буду…
– Не, Михайло Соломонович говорит: дюже треба прямо зараз!
Во дворе «малины» Япончика собираются бандиты.
Лёдя и Мишка – на этот раз он не в щегольском костюме, а в военном френче, галифе и сапогах – вместе наблюдают из окна за прибывающими во двор бойцами. Япончик объясняет:
– И встал передо мной вопрос быть или не быть! Понимаешь?
– Понимаю – Гамлет, – улыбается Лёдя.
– Артист, мне не до хохмочек! Новая метла по-новому метет… При революции нельзя жить как мы жили раньше, но как-то же надо жить! Так что я решил сделать ход конем!
– Пойдешь в конармию Буденного? – опять не удерживается от репризы Лёдя.
– Фраер! Если б я тебя так не любил, ты б уже лежал в деревянном бушлате. Шоб ты знал, я сам себе – Буденный. У меня будет своя армия – революционный полк уголовников, желающих начать новую жизнь.
– Хороший ход конем! – одобряет Лёдя. – Но я тебе зачем?
– Понимаешь, с комиссарами я договорился, а надо еще договориться с моими орлами. Ну, что теперь они – красные бойцы, герои революции. Могу, конечно, давануть авторитетом, но хочется по душам… Я ж видел в ресторане: ты мастак речи толкать!
Лёдя выглядывает в окно на расхристанную, вооруженную до зубов толпу и вздыхает:
– В ресторане был другой контингент…
– Чего? – не понимает Мишка.
– Ну, другая компания.
Мишка тоже глядит в окно на соратников и тоже вздыхает:
– Да уж, эта компания – оторви да брось!
Что тут делать, Лёдя выходит на крыльцо дома и толкает пламенную речь перед заполнившими двор бандюганами всех мастей про то, что революция доверяет этой братве свою судьбу, и они, конечно, оправдают революционное доверие, сметут всех врагов революции, как смели паршивую одесскую шпану, так что выше красное знамя, тверже чеканный шаг, короче, как поется в хорошей песне: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это!»
Лёдя пламенно заканчивает песню и умолкает. Ощущая, что вроде как-то не совсем то пел. И действительно, аудитория обрушивает на него шквал недовольства:
– Артист, засохни!
– Держи мешок шире – насыплем картошку!
– А что наши бабы будут жрать, пока мы за революцию помираем?
– Могу тебе красное знамя толкнуть по дешевке! А могу белое!
Бандиты ржут и веселятся. Огорченный Лёдя возвращается с крыльца в дом.
– Извини, Михаил, – говорит он Япончику, – революционный оратор из меня хреновый.
– Не бери в голову! – утешает Мишка. – Это из моих орлов революционеры хреновые. Хотел с ними по душам, но опять придется давить авторитетом.
Тут распахивается окно, и на подоконник ложится грудью развязная девица – та самая проститутка Зойка из трамвая, для которой Лёдя пытался отобрать кошелек у вора.
– День добрый, Михайло Соломонович! – Она замечает Лёдю: – О, мальчик! Какая встреча!
Лёдя удивленно смотрит на Зойку:
– Ты?.. Вы… здесь?
– А куда ж бедной девушке податься? Михайло Соломонович – мне опора и защита!
Япончик криво усмехается:
– Это от тебя защищаться надо!
Зойка радостно хохочет:
– Ну, вы скажете! Мальчик, а ты так мою копеечку и не нашел?
– Зойка, не чепляйся до артиста, ему и так хлопцы больные нервы сделали!
Зойка призывно и нагло смотрит на Лёдю:
– Так это я полечу, как сестра милосердия! Не журись, артист, что хлопцы наши тебя на смех взяли. То они не над тобой – над собой смеялись. Ну, какие из них революционеры! Они ж всю революцию угробят! А ты – хороший, веселый… Айда до ресторации!
Япончик дает ей щелбана в лоб:
– Губу закатай, он женатый!
– Жена не стена, подвинется! – смеется Зойка.
– А правда, поехали в ресторан, – приглашает Мишка Лёдю.
– Нет, спасибо, я домой…
– Домой – так домой. Подвезу по дороге…
Япочник и Лёдя садятся в открытый автомобиль-кабриолет. Туда же запрыгивает и Зойка.
– Не откажите даме прокатиться с шикарными кавалерами!
Мишка нажимает на клаксон, выдавая мелодию «Смейся, паяц!». Из выхлопной трубы вырываются клубы черного дыма, автомобиль выезжает со двора. Прохожие останавливаются, глазеют на чудо техники. Зойка во все горло распевает «Мурку».
– Михаил, – просит Лёдя, – пожалуй, не надо меня до дома… Я на углу выйду…
Но машину догоняет всадник на белой лошади – один из банды Япончика.
– Я извиняюсь, господин артист, мы с хлопцами покумекали и постановили: зря мы над вами ржали. Давайте мириться!
– Да я с вами и не ссорился…
– А тогда давайте выпьем!
В руке у всадника невесть откуда появляется бутылка шампанского. Он пронзительно свистит, и к машине подлетает еще десяток бандитов на конях. В руке у каждого бутылка.
– Ну что, артист, придется пить! – смеется Зойка. – На брудершафт!
– На брудершафт? – оторопело переспрашивает Лёдя. – Со всеми?!
– Не надо со всеми, только со мной! – Зойка впивается в губы Лёди жгучим поцелуем.
Утром Лёдя с трудом открывает глаза. Перед ним – клетка с канарейкой. На стене – коврик с лебедями. Лёдя укрыт розовым атласным одеялом. Он поворачивает голову и обнаруживает рядом с собой спящую Зойку.
Лёдя испуганно садится на кровати, рванув на себя одеяло, и тем самым обнажает Зойку. Она ворочается, сонно улыбается:
– Проснулся, сладенький?
– Где я?!
– У меня, где ж еще?
– Сколько я спал?
– Спал? – лукаво прищуривается Зойка. – Спал-то ты немного…
Лёдя видит на столе батарею бутылок, остатки еды, вскакивает, торопливо натягивает штаны, не попадая в брючины, хватает пиджак и вылетает из комнаты. Вслед ему несется хриплый смех Зойки.
Дома весь помятый Лёдя стоит перед Леной.
– Тебя не было целые сутки! Что, ну что я должна была думать?!
– Что я пошел за… ну я вышел за… – бормочет Лёдя заплетающимся языком, роясь в карманах, и вдруг извлекает оттуда яблоко и страшно радуется: – Вот! Я пошел за яблу… ябло… за яблоком!
– Ах, за яблоком?!
– Ну да, доктор же велел виту… витамины…
Лена хватает яблоко и выбрасывает в окно.
Яблоко падает на колени сидящего во дворе вечного старичка. Он ощупывает фрукт, нюхает его и радуется:
– Чтоб я так всегда жил!
За дверью в коридорчике горестно прислушивается к скандалу между Лёдей и Леной папа Иосиф. Мимо него проходит мама Малка с ворохом белья.
– И правильно! – строго говорит она, не уточняя, к кому относится это замечание.
Папа Иосиф вздыхает и уходит в комнату, где играет на полу внучка.
– Диточка, золотко мое, пойдем погуляем…
Но в комнату влетает разъяренная Лена.
– Дита! Собирай игрушки! Мы уходим!
Папа Иосиф усаживается на стул. Лена бросает на пол большой клетчатый платок. Вбегает Лёдя.
– Леночка… Что ты… Леночка… Я не хотел… Я нечаянно…
Не слушая его, Лена швыряет на платок какие-то вещи, торопит дочь:
– Дита, я кому сказала! Собирай сюда игрушки!
Папа Иосиф раскачивается на стуле, обхватив голову руками:
– Ой, горе, горе!
Лена увязывает вещички в узел, хватает Диту за руку, тащит к двери.
Но путь ей преграждает мама Малка.
– Никуда ты не пойдешь!
– Пустите! Это мое дело!
Мама Малка решительно качает головой:
– Нет! Это – наше дело! Лёдька, падай на колени!
Лёдя недоуменно смотрит на маму.
– Падай, я сказала!
Лёдя опускается перед Леной на колени и бубнит:
– Прости… Прости меня, Леночка… Пожалуйста, прости…
– Прощай его, дурака! – командует мама Малка. – Не по злобе он, а по глупости. Первый раз и грех – не грех.
Лена растерянно смотрит сверху на покаянную голову Лёди.
А бабушка Малка отбирает у Лены ручку Диты и передает ее дедушке Иосифу:
Йося, ты хотел погулять? Так идите, идите!
Она выпроваживает деда с внучкой за дверь. И как ни в чем ни бывало сообщает:
– Схожу на Привоз – наволочки на мыло поменяю…
Мама Малка уходит. А Лёдя так и стоит на коленях, уткнувшись лбом в ноги Лены.
По улице едет роскошный автомобиль Мишки Япончика. Едет не спеша, чтобы прохожие могли изумиться чуду техники, а Мишка – насладиться изумлением прохожих. Но вдруг он жмет на клаксон, издающий «Смейся, паяц!», и кричит:
– Эй, пешеход, задавлю!
Это относится к бредущему с авоськами картошки в каждой руке Лёде.
– Чего не заходишь? – интересуется Япончик. – Зойка по тебе сохнет!
Лёдя только глухо стонет от воспоминаний о Зойке.
– Понимаю, – ухмыляется Мишка. – А вот чего я тебя не наблюдаю в искусстве – не понимаю. И вообще, чего-то культурная жизнь в Одессе зачахла…
Лёдя опускает авоськи с картошкой наземь:
– Какая культурная жизнь, когда люди по вечерам из дома не выходят!
– Что, революционный быт заел?
– Нет, просто боятся.
– Кого боятся? – Мишка наконец соображает: – А-а, моих хлопцев?
Лёдя отвечает уклончиво:
– Ну, твоих – не твоих… Но в городе вообще неспокойно. Пойдешь в театр, а вернешься ли домой – неизвестно…
– Будет известно! – твердо обещает Мишка.
Бандиты Япончика снуют по всему городу, занимаясь необычным для них делом. На афишных тумбах, на стенах домов, на заборах они расклеивают объявления такого содержания:
Всем гражданам-одесситам, кто изъявит желание сходить в театр или какое другое культурное заведение, гарантирую безопасность туда и обратно. Япончик.
И, лично подтверждая свою гарантию, Мишка в окружении бандитской свиты сидит в первом ряду наполненного зрителями зала одесской Оперы.
Еще не поднят знаменитый занавес, но здесь уже все как в прежние мирные времена. Поблескивает позолота на многочисленных скульптурных украшениях. Оркестранты в крахмальных манишках настраивают инструменты. Дамы разглядывают друг друга в театральные бинокли.
Достав золотые часы из жилетного кармана, Мишка открывает их крышку – при этом часы издают нежную мелодию – смотрит на циферблат и что-то шепчет сидящему рядом громиле. Тот понимающе кивает в ответ.
А за кулисами Лёдя в брюках и манишке на голое тело гримируется перед зеркалом, сидя спиной к окну, возле которого висит на крючке его фрак. Загримировавшись, Лёдя поворачивается за фраком, но крючок пуст. Лишь покачивается створка приоткрытого окна.
В гримерную заглядывает громила-адъютант Мишки.
– Я дико извиняюсь, господин артист, но Михайло Соломонович интересуются, или вы собираетесь начинать искусство?
– Искусство? Как? Вот так? – Лёдя гневно показывает на себя – полураздетого.
– А шо? – не понимает громила.
– Шо, шо! Фрак у меня свистнули!
– Так бы и сказали…
Громила удаляется. В зале он подходит к нетерпеливо поглядывающему на часы Япончику и шепчет что-то ему на ухо. Глаза Мишки расширяются, а кулак, наоборот, сжимается. И он грозит этим кулаком громиле, отдавая какой-то краткий приказ.
В гримерной администратор, утирая платком вспотевшую лысину, мечется перед полуголым Лёдей.
– А я так радовался: за столько времени – полный зал! Что же делать? Может, послать за моим фраком?
– И надеть его на меня? У публики случится инфаркт. От смеха!
– А может быть, выйдете прямо в своем?
Лёдя тычет в лежащие на диване солдатские штаны и потертый пиджачок:
– И в этом… своем… я буду петь арию графа?
Администратор в полном отчаянии еще сильнее трет платком потную лысину.
В дверь просовывается голова шпаненка с огромным фингалом под глазом.
– Я могу видеть артиста господина Утесова? – сипло интересуется он.
Лёдя, несмотря на драматизм ситуации, усмехается, глядя на его фингал:
– Ну, если ты вообще что-то можешь видеть, так Утесов – это я.
Шпаненок свистит кому-то за дверь. И Лёдя с администратором изумленно наблюдают, как банда оборванных пацанов вносит различные фраки и развешивает-раскладывает их по всей гримерной.
– Что… это? – недоумевает Лёдя.
– Ну, если вы можете что-то видеть, – отплачивает ему за насмешку шпаненок с фингалом, – так это фраки. Семнадцать штук.
– Зачем мне семнадцать фраков?
– А я знаю, который – ваш? Это весь улов за сегодня – ищите…
Лёдя, быстро перебирая фраки, находит свой.
– Ну спасибо! – Он косится на фингал пацана. – А это – в темноте наткнулся на фонарь?
– Нет, фонари я вижу хорошо, – с достоинством отвечает шпаненок. – А это мне объяснили, что грабить артистов некрасиво!
На сцене разворачивается зрелище, как минимум, странное: Лёдя во фраке под полный симфонический оркестр Оперы исполняет вовсе не арию какого-то неизвестного графа, а известные злободневные куплеты:
Гром прогремел – золяция идет!
Губернский розыск рассылает телеграммы,
Шо вся Одесса переполнута з ворами
И шо настал крихтический момент,
И заедаеть темный элемент!
Вот мент идет,
Вот мент идет,
Идет в обход,
Идет в обход!
Вот мент стоит,
Вот мент стоит,
Допрос идет,
Допрос идет!
Япончик и его братва в первом ряду веселятся и хлопают. Да и вся вполне приличная театральная публика аплодирует Лёде.
Такое это было время – разгул анархии и бандитизма. В городе еще толком не обосновались войска – ни красные, ни белые, и на домах еще не были расклеены прокламации о борьбе с бандитами и расстреле мародеров на месте.
Армия Мишки Япончика – не десятки, не сотни, а тысячи уркаганов – практически правила городом. У них даже был свой «моральный кодекс»: врачей и артистов не трогать – или, как они сами выражались, «не калечить».
Япончик все-таки сколотил свой полк и отправился с ним на фронт против петлюровцев. Но не приученные к воинской дисциплине и лишенные революционного духа борцов за счастье трудового народа бандюганы Япончика после первых же боев массово дезертировали. Говорят, что Мишка, чтобы не растерять окончательно свою армию, потребовал у коменданта станции Вознесенск вагоны для отправки своих хлопцев домой в Одессу, но у них с комендантом вышел горячий спор, и комендант успел выхватить свой револьвер первым…
Есть и другие версии гибели небесталанного человека и бандита Мишки Япончика. Но, так или иначе, ясно одно: время его власти и его жизни прошло окончательно и бесповоротно.
А в город пришли красные.
Усталый после концерта Лёдя возвращается домой, снимает в прихожей калоши, вешает пальто, направляется в комнату и застывает на ее пороге.
Вся семья сидит за столом, накрытым праздничной скатертью и уставленным праздничной посудой. И хотя на расписных тарелках лишь вареная картошка и кусочки селедки, в доме – явный праздник. Папа Иосиф радостно сообщает:
– Лёдичка! Клавочка вернулась!
Из-за стола оборачивается к Лёде худощавая коротко стриженая женщина в кожанке – неузнаваемо изменившаяся за время английской эмиграции старшая сестра Клавдия. Они с Лёдей обнимаются, потом он отстраняет ее, разглядывает:
– Ну, сестренка, тебя не узнать… Какая ты – прямо важная мадама!
Клавдия ласково щелкает его по носу:
– А ты, братец, не меняешься. Посолиднел, конечно, но глазки те же – шкодливые!
Лёдя усаживается за стол рядом с сестрой и Леной. Клавдия обнимает Лену за плечи:
– Хотя нет, вру, изменения у тебя имеются. И очень приятные: жена замечательная и дочка – сплошное очарование!
– Ну, рассказывай, – просит Лёдя сестру, – надолго к нам?
– Полагаю, навсегда.
– Чем же тебе Англия не угодила?
Клавдия строго объясняет:
– Я и в Англию уезжала, и в Россию вернулась не по капризу своему, а по заданию партии.
– Ах, ну да! Забыл, кто ты там – эсер, эсдек…
– Я – член партии большевиков.
– Слушай, а ты не планируешь подарить папе с мамой маленького большевичка? А то они всю свою энергию обрушивают на мою бедную Диту.
– Политические убеждения – не повод для шуток! – отрезает Клавдия.
– Дети, дети, не ссорьтесь, – волнуется папа Иосиф.
– Это разве дети? Это – клоуны! – заявляет мама Малка. – Одна на трибунах комикует, другой – в ресторанах…
– О, совсем забыл! – Лёдя убегает в прихожую и возвращается с бумажным свертком: – Вот, презент из ресторана!
Он выкладывает из свертка на тарелку котлеты и пирожки. Папа Иосиф открывает было рот, но Лёдя предупреждает его реплику:
– Спокойно, папа! Это из ресторана Блюменталя, так что считай кошерное.
Клавдия презрительно тычет вилкой в котлеты:
– Да-а, Лёдя, похоже, заблудился ты… Крепко заблудился в жизни!
– Ты о чем?
– А мне уже поведали кое-чего. Про рестораны твои, про дружбу с уголовным элементом…
– Это уже не уголовный элемент, – Лёдя с аппетитом ест котлету. – Это уже перековавшиеся бойцы революции.
Раздается стук в дверь, и в комнату заглядывает соседка Розочка с туго набитым узлом.
– Я извиняюсь, моя троюродная тетка Циля с Маразлиевской просила это к вам на сохранность покласть.
Клавдия изумленно наблюдает, как Розочка привычно заталкивает свой узел под кровать, под которой видны и другие узлы.
– Что это значит?!
– Дамочка, вы шо, с луны свалились? Или вы не знаете, что красные – как бандиты: тоже врачей и артистов не грабят? Вот мы и сносим свое добро к Лёде, дай бог ему здоровья!
Клавдия немеет от возмущения. А папа Иосиф неловко покашливает:
– Кхе-кхе… Роза, вы что, не узнаете… кхе-кхе… нашу Клавочку?
– Боже ж мой! – всплескивает руками Розочка. – Клава! А мы ж думали, ты за английского прынца выскочила!
Мама Малка решительно подталкивает Розочку на выход:
– Пойдемте, Роза, я имею вам что-то сказать!
Сгорающая от любопытства Розочка еще успевает обернуться в дверях:
– Клава, выходи на двор – посидим, побалакаем!
Когда дверь за соседкой захлопывается, Клавдия заявляет твердо:
– Чтобы больше всего этого я не видела! Ни бандитских подачек, ни укрывательства имущества от революции!
Ей отвечает негромко, но тоже твердо Лена:
– Мы вас, Клава, уважаем. Но Лёде нужно кормить семью. И вообще, всем надо как-то жить.
Клавдия и Елена обмениваются прямыми, не уступающими друг другу по решимости взглядами. Потом Клавдия говорит примирительно:
– Вы правы, Лена, жить, конечно, надо. Лёдя пойдет к нам, в реввоенсовет, на работу. И революции послужит, и паек у нас надежный.
Лёдя стоит перед бывшим дворянским особняком, где теперь находится реввоенсовет. На фасаде намалеван огромный плакат: мраморные ступени, на ступенях трон, а с трона текут потоки крови. И надпись:
Кровью народной залитые троны
кровью мы наших врагов обагрим!
Лёдя, чуть поежившись, нерешительно входит в особняк.
В своем кабинете Клавдия вручает брату новенькую скрипучую кожанку, красный бант, маузер в деревянной кобуре и скупо улыбается:
– Ну, теперь душа моя спокойна.
– А большевики же отменили душу, – улыбается в ответ Лёдя.
– Диспуты у нас по субботам, – отрезает Клавдия.
– А я думал, у нас по субботам – шабес.
– Мы не делим людей по национальному признаку! Иди, тебя внизу ждут…
Перед большим барочным зеркалом вестибюля Лёдя одергивает на себе кожанку, поправляет красный бант, передвигает на поясе кобуру, делает грозное лицо, но не выдерживает, корчит своему отражению рожу и спешит на улицу.
У подъезда стоит автомобиль. За рулем мордатый хлопец – тоже в кожанке с красным бантом.
– Товарищ Вайсбейн! – машет он рукой. – Пора, буржуи заждались!
В неспешно едущей по улицам машине бывалый напарник инструктирует Лёдю:
– Заходим, говорим: именем революции вы, господа хорошие, подлежите экспроприации. А дальше гребем что найдем. Оставить дозволено только то, что на них надето, да еще одну смену белья, да одну простыню на каждого гражданина.
– И все? – удивляется Лёдя.
Да им и того много! Буржуи – народ хитрожопый, так и норовят по две пары штанов надеть. А бабы, смех сказать: по два корсета напяливают. Так что баб надо щупать!
Напарник гогочет. Лёдю передергивает.
– Но шмотье – это самое простое. А когда доходит до камешков – вот где самая наша работа! И раз мы работаем вместе, сговоримся на берегу: ежли тебе какая вещичка буржуйская глянется, я слова не скажу, но и про меня молчок. Понял?
– Нет.
– Объясняю. Мы забираем у буржуев имущество в пользу рабочего класса, так? Так. А мы с тобой кто? Мы с тобой рабочий класс и есть. Значит, имеем полное право!
Лёдя с хлопцем поднимаются на этаж, и напарник без лишних слов и звонков колотит кулаком в дверь квартиры:
– Именем революции, откройте!
Щелкают несколько замков – люди наивно ставили хитроумные запоры, полагая, что они защитят от беспредела революционного лихолетья. Из двери выглядывает испуганное лицо с бородкой-эспаньолкой. Напарник отталкивает хозяина и врывается в квартиру, бросив лишь одно слово:
– Эскпроприация!
Интеллигентное семейство – папа, мама и сын лет двенадцати – забилось в угол. Лёдя вяло и бессмысленно перебирает книжные полки, аккуратно ставя книги на место. А напарник азартно потрошит шкафы, комоды, выбрасывая вещи и белье на разложенную посреди комнаты скатерть.
Хозяйка прерывисто всхлипывает. Муж и сын обнимают ее обеих сторон, но не произносят ни слова. Взопревший напарник утирает лоб, оглядывая небогатый лов, и спрашивает:
– А золото-брильянты где?
Хозяин дома горестно машет рукой:
– Какие брильянты! У нас и прежде богатств не водилось, а уж теперь и все, что было, проели.
Напарник подмигивает Лёде.
– Все они эту сказку рассказывают!
Поигрывая маузером, он направляется к иконостасу в углу комнаты.
– А это, по-вашему, тоже – ничего нету?
Он хватает большую икону в богатом окладе и бросает ее на кучу белья. Хозяйка в слезах выбегает из комнаты. Напарник не останавливает ее, лишь усмехается:
– Нервенная бабенка! Ничего, советская власть нервы-то ей подлечит. Вяжи этот узел, а мы с батей дальше поглядим…
Хозяин понуро уходит за напарником. Лёдя неумело пытается уложить и связать вещи. Мальчик наблюдает за ним. Лёдя берет икону и протягивает ее мальчику:
– Спрячь! Здесь уже смотреть не будем.
Мальчик прячет икону под шкаф. А Лёдя быстро завязывает узел с вещами.
Возвращается крайне недовольный напарник с хозяином.
– Ни хрена там нету! Тоже мне – буржуи!
Он подхватывает увязанный Лёдей узел и идет на выход. Хозяин плетется провожать незваных гостей. Напарник выходит, а Лёдя задерживается в дверях:
– Извините, время такое…
Хозяин лишь печально машет рукой.
Напарник суетится возле машины, бросает узел на заднее сиденье и вынимает из кармана две пары сережек:
– Я все же дамочку пушкой пощекотал – камушками разжился. Держи, твоя доля.
Напарник протягивает одну пару сережек, но Лёдя отшатывается:
– Не надо!
– Чего не надо? Бабе своей отнесешь – она на сахар сменяет или на муку.
– Мне ничего не надо!
Напарник меняется в лице:
– Против закона революции идешь? Как бы ты сам на их буржуйском месте не оказался! Ладно, едем, пообвыкнешь…
Напарник усаживается за руль. Но Лёдя решительно поворачивается и уходит.
В кабинете у Клавдии он бросает на стол кожанку и маузер. Сестра холодно интересуется:
– Отказываешься служить революции?
– Так служить – отказываюсь! Не могу я этого… Хоть режь – не могу!
– Кишка тонка?
– Да пойми ты, пойми: я артист! Просто артист!
Клавдия задумывается и решает:
– Ладно, послужи советской власти как артист!
Так Лёдя впервые окунулся в атмосферу незнакомого ему доселе революционного искусства. Он стал артистом агитационного поезда. За этим громким названием скрывалась обычная теплушка, увешанная агитационными плакатами, призывающими защищать революцию и бить буржуев. Эта теплушка возила Лёдю с его небольшой командой артистов со станции на станцию, где находились уходящие в бой или вернувшиеся из боя красноармейцы.
Лёдя был мастер на все руки – и автор, и исполнитель, и музыкант. Как и его измотанные боями зрители-слушатели, он недоедал, недосыпал, но был полон боевого энтузиазма. Нельзя сказать, что Лёдя уже глубоко проникся революционными идеями и был готов на подвиг во имя революции. Нет, он еще мало что понимал в подлинном смысле происходящих исторических перемен. Но ему нравилось само это состояние артиста, который нужен массам. А главное, ему нравилось это творимое им самим еще не очень осознанно, еще на ощупь новое искусство – пламенность чувств, открытость мыслей, синтетичность возможностей слова, музыки, танца…
Состав из нескольких теплушек останавливается на маленьком полустанке. На одном вагоне надпись: «РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АГИТПОЕЗД».
Подбегает красноармеец, колотит в дверь. Дверь отодвигается, и появляется Лёдя – сонный, помятый, с воспаленными глазами
– Артисты? – спрашивает красноармеец.
– Артисты, – отчаянно зевает Лёдя.
– Под Жуковкой рельсы взорваны, вам стоять часа три. Братцы-артисты, дайте концерт для бойцов, уходящих на фронт!
– Да вы что, у меня люди еле живые! По пять выступлений в день даем… Впервые за двое суток заснули…
– Но ты пойми: хлопцы идут на фронт! Кто знает, вернутся ли…
– Понимаю… Но рука не поднимется будить… Говорю же: еле живые они!
Ну, прощения просим…
Красноармеец огорченно чешет в затылке и уходит.
Лёдя смотрит ему вслед. И окликает:
– Эй, солдат! Собирай бойцов – будет концерт.
– Без артистов? – недоверчиво спрашивает красноармеец.
Лёдя весело ударят себя кулаком в грудь:
– Все артисты – здесь!
Красноармеец недоверчиво смотрит на Лёдю.
– Ну, чего стоишь? Помоги агитацию дотащить!
На богом забытом полустанке установлена декорация из агитплакатов. Красноармейцы сидят на земле. А Лёдя перед ними играет – один за всех, стремительно меняя детали: каску пехотинца, бескозырку матроса-пулеметчика, фуражку артиллериста, кавалерийскую буденовку:
Красноармеец всех родов!
К войне с врагами будь готов!
– Вот идут славные воины-пехотинцы…
Мы – красная пехота,
Мы – армии основа.
В нас всех крепка охота
Учиться жизни новой!
Мы от станка и плуга
Сомкнулись в красный строй.
С подмогою друг друга
Коммуны в селах строй!
– А вот мчатся на тачанках боевые пулеметчики…
Мы – пулеметчики,
Меткие наводчики!
Пусть враги кидаются с пеною у рта,
В ответ на атаку им
Враз мы зататакаем:
Та-та-та-та-та! Та-та-та-та-та!
– А вот поддерживают пехоту мощным огнем артиллеристы…
У артиллериста —
Своя сметка:
Сметаем чисто,
Сметаем метко!
– А еще сметает всех врагов с пути стремительная конница…
С неба полуденного
Жара – не подступи,
Конная Буденного
Раскинулась в степи.
Не сынки у маменек
В помещичьем дому —
Выросли мы в пламени,
В пороховом дыму.
Никто пути пройденного
Назад не отберет.
Конная Буденного
Армия – вперед!
Измученный и пропыленный после двух месяцев революционных гастролей, Лёдя в красноармейской гимнастерке возвращается домой.
На шею ему бросается Лена:
– Слава богу, вернулся! Переодевайся, быстро переодевайся!
Лёдя, удерживая Лену в объятиях, улыбается:
– А без фрака ты меня за стол пустишь? Жрать с дороги хочется…
– Потом, потом, переодевайся! – взволнованно торопит Лена.
– Да что случилось?
Лёдя входит в комнату и видит сестру Клавдию – не в привычной кожанке, а в селянском платье и платочке.
– У нас сегодня маскарад? – удивляется Лёдя.
– Ты откуда свалился? – еще более удивляется Клавдия. – Белые в городе!
Лёдя аж присвистывает.
– Не свисти в доме – денег не будет, – делает замечание мама Малка.
Она укладывает в платок нехитрую еду – хлеб, сахар, луковицу.
Лёдя спрашивает Клавдию:
– Раз пришли белые, значит, ушли красные… А что же ты?
– Я остаюсь для подпольной работы, – объясняет сестра.
Мама подает ей узелок с едой. Клавдия коротко обнимается с родственниками и обещает всем:
– Мы еще вернемся!
Она уходит. Все молчат. Потом Лена грустно спрашивает.
– Лёдичка, что же ты теперь будешь делать?
Лёдя спокойно улыбается:
– То же, что и всегда, – петь!
И действительно, Лёдя поет. Поет на эстраде злободневные куплеты, сообразуясь с тем, какая нынче власть на дворе. А власть эта меняется калейдоскопически.
По Одессе шагает отряд белогвардейской добровольческой армии.
И Лёдя поет:
Пароход плывет,
Вода кольцами,
Будем рыбу кормить
Комсомольцами!
Потом по городу идут красноармейцы.
И Лёдя поет:
Пароход плывет,
Вода кольцами,
Будем рыбу кормить
Добровольцами!
Потом улицу заполняют жовтоблакитники гетмана Скоропадского.
И Лёдя поет по-украински:
Пароход плыве,
Нафта плямами,
Рыбу будемо кормыты
Москалямы мы!
А когда маршируют войска германского кайзера и рядом с ними даже гуси идут четким строем, Лёдя поет какую-то абракадабру по-немецки.
А когда весело шагают французские солдаты, Лёдя поет по-французски.
А потом в городе появляются вообще инопланетные пришельцы: иссиня-черные, но белоглазые зуавы. Зуавы не столько воюют, сколько водят по городу навьюченных осликов, снимают с них поклажу и прямо на улице раскладывают марокканские ковры, шитые золотом туфли с загнутыми носами и прочие удивительные товары, гортанными голосами зазывая покупателей.
И Лёдя, запутавшийся во всех этих трансформациях, выдает последний окончательный вариант куплетов:
Пароход плывет,
Накось выкуся,
Нечем рыбу кормить —
Сдохла рыба вся!
К 1919-му году Одесса оказалась последним островком прошлого, на котором поместились остатки белой гвардии и осколки творческой интеллигенции. И все они по вечерам собирались в открывшемся Доме артиста: первый этаж занимал бар известного исполнителя цыганских песен и романсов Юрия Морфесси, второй этаж – кабаре при столиках а-ля «Летучая мышь», третий этаж – карточный клуб. В Доме артиста появлялась нарядная сытая публика. Офицеры и штатские с дамами, знаменитые артисты эстрады и бывших императорских театров, хлынувшие со всей страны к черноморским портам, в ожидании эмиграции пускались в последний загул на родной земле.