Наталия Павловская
Истории для кино
– Выздоравливайте поскорее…
– Да я уже здоров! – Лёдя хочет сорвать повязку, но стонет и падает навзничь.
Волны моря набегают на берег. Лёдя с Любашей отпрыгивают от них. Голова Лёди по-прежнему перевязана, а в его глазах – восторг первой любви. Умаявшись, они падают на песок. Лёдя пускает камешки «блинчиками» по воде. А Любаша будничным голосом рассказывает печальную историю своей жизни.
Детство раннее у нее было золотое: мамка любила, отец баловал. Только отец болел сильно. Болел-болел, да и помер. Вскоре после него и мамка на тот свет отправилась. А тетка – мамкина сестра – та прямо сказала, что ей Любаша вовсе не нужна. Тогда и настало времечко – хоть с голоду помирай. И тут ей повстречался Яков Петрович. Это ничего, что он с виду такой жуткий, но в душе-то он добрый. Силач Любашу на улице подобрал, в цирк привел. А там надоумил собачками заняться. Сама-то она ничего не умела, ничего не понимала…
Лёдя, сочувственно слушающий Любашу, пламенно обещает:
– Не бойся, мы теперь с тобой вместе будем!
Она грустно улыбается:
– Ты еще такой молодой, не знаешь жизни…
– Да знаю я! Вот гастроль с Бородановым отработаем, и сами двинем в Одессу или в Харьков, в настоящий театр наймемся. Мы с тобой станем знаменитыми артистами!
Любаша усмехается, рисуя что-то пальцем на песке.
– Так не бывает…
– А у нас будет! – Лёдя возбужденно вскакивает. – Ты мне верь! Будет!
Очередное пристанище цирка – еврейское местечко Тульчин.
Три дня назад в Днестровске цирк покинули его музыканты. Их переманил хозяин местного ресторанчика. У которого, в свою очередь, музыканты сбежали попытать свое музыкальное счастье в одесском варьете. Потому представление в Тульчине сопровождают местные тульчинские музыканты: два скрипача – юная, но не сказать, чтоб очень хорошенькая Аня и ее долгоносый папа, а также толстяк с барабаном.
Барабанщик бухает колотушкой, когда силач Ярославцев играет с гирями.
Скрипачи играют вальс, когда Любаша работает со своими собачками.
После Любаши на арену кувырками выкатывается Лёдя в наряде рыжего клоуна:
Публика встречает его смехом. Юная скрипачка Аня от восторга распахивает рот и даже забывает о своей работе. Но папа толкает ее в бок, Аня подхватывает скрипку, и музыканты выдают туш.
Любаша возвращается после номера в свой закуток. А там ее поджидает Ярославцев. Он хватает девушку за руку:
– Кукла чертова! Вчера опять со щенком путалась?
– Ай, пустите! Мы просто гуляли…
На арене Лёдя, совершив еще несколько клоунских кульбитов, вдруг громко лает по-собачьи и вопит:
– Ой! Злая собака! – Продолжая лаять, он в мгновение ока вскарабкивается на центральный шест. – Ай! Спасите, помогите!
Публика хохочет. Юная скрипачка Аня восторженно хлопает. На арену выходит грозный Бороданов:
– А ну, слезай! А то уволю!
– Ой, дяденька, не увольняйте!
Лёдя умоляюще складывает ладони и от этого срывается с шеста. Публика ахает. Но Лёдя удерживается на шесте ногами – вниз головой. Публика аплодирует.
А за кулисами силач нависает над забившейся в угол Любашей:
– Догуляетесь вы с ним… Я его убью!
– Нет! Вы и так уже чуть не убили…
– Ха, это я еще только предупреждал!
Лёдя, цепляясь за шест одной рукой и одной ступней, лает и вопит:
– Ни за что не слезу! Я этого волкодава боюсь!
Публика веселится. Бороданов обращается к ней:
– Дамы и господа! Прошу вас, снимите этого болвана!
Но никто не проявляет такого желания.
За кулисами Любаша тихо плачет. Силач немного смягчается:
– Любаня, девочка, пойми: он – малец, сопляк… Ничего не знает, не может. А я тебе – опора в жизни. – Он пытается обнять девушку.
Она отталкивает него. Он снова разъяряется:
– Ну, гляди, я его раздавлю! Одним пальцем!
– Не надо! – вскрикивает Любаша. – Не трогайте его… – И начинает покорно расстегивать кофточку…
На арене Бороданов взывает к публике:
– Господа, нам нужно продолжать представление! Кто поможет снять этого паразита – плачу рубль!
Подтверждая свое обещание, он поднимает рубль над головой. На арену лезут несколько мужиков-добровольцев. Но Лёдя опережает их:
– Шо? Вам – рубль? Та нехай все злые собаки на свете подавятся – за рубль я и сам слезу!
Лёдя – не просто, а с акробатическими фокусами – спускается с шеста. Публика не жалеет ладоней. Оркестр опять играет туш. Скрипачка Аня не отрывает от Лёди восхищенного взгляда.
А он выхватывает у Бороданова рубль, снова заливисто лает, изображая бегство от собаки, и покидает арену.
Окрыленный успехом Лёдя, еще с намалеванной на пол-лица клоунской улыбкой, вбегает в закуток Любаши и замирает. Девушка, распростертая на куче тряпья, уставясь невидящим взглядом в потолок, мерно дергается под натиском мощного тела Якова.
Услышав появление Лёди, силач оборачивается и, не прерывая своего занятия, мерзко ухмыляется.
Лёдя вылетает из цирка, стаскивая на бегу рыжий парик.
Идет проливной осенний дождь. Лёдя бежит, не разбирая дороги, по кривым глинистым улочкам. Ливень смывает грим, и по лицу Лёди текут грязные потоки – то ли дождь, то ли слезы. Лёдя выкрикивает какие-то слова, разобрать их в шуме дождя невозможно, но и так ясно, что слова эти, как сказано у классика, «облиты горечью и злостью». Лёдя грозит кулаком затянутым пеленой дождя небесам. Но небеса равнодушны к его угрозам и даже не унижаются до того, чтобы ответить Лёде хотя бы громом, не говоря уже о молнии.
Ноги Лёди разъезжаются на глине, он спотыкается, падает ничком в лужу, лупит кулаками по грязи и постепенно так и замирает – лицом в луже. А потом бессильно переворачивается на спину и закрывает глаза, чтобы больше никогда не видеть этот бесконечный дождь, это равнодушное небо, эту несправедливую жизнь…
А когда Лёдя все-таки с трудом открывает глаза, он уже лежит на белоснежной подушке под разноцветным лоскутным одеялом в чисто выбеленной комнатке.
Над ним склоняется юная скрипачка Аня, которая вместе с отцом сопровождала цирковое представление.
– Где я? – Лёдя еле шевелит языком.
Аня прижимает палец к губам:
– Доктор не велел вам разговаривать. Отдыхайте…
Она осторожно меняет компресс на лбу Лёди. Глаза юноши закрываются сами собой.
Лёдя уже сидит, опершись на груду подушек. Аня поит его чаем из блюдца.
Заглядывает долгоносый Анин папа:
– Очухался? Ну, от и добре… Аня, собирайся на похороны.
– Кто-нибудь умер? – волнуется Лёдя.
– Ну, ясно, умер, раз похороны…
Папа достает из шкафа скрипку. Дочь поспешно объясняет Леде, что в цирке они, к сожалению, играли только раз, а вообще у них такая работа – играть на похоронах.
Папа бодро уточняет: почему только на похоронах – они играют и на свадьбах, и на обрезаниях, и на бармицве… Он со своей скрипкой выходит, а дочь достает из футляра свою, тихонько трогает струны и сообщает, что лично она как раз даже больше любит играть на похоронах. Потому что музыка печальная и красивая. А на свадьбах нужны только гоп-цоп два притопа, да еще мужчины напиваются и начинают приставать.
Лёдя сочувственно кивает. Аня укладывает скрипку в футляр и добавляет, что ей очень понравилось играть у господина Бороданова – было так празднично, весело. Жалко, что цирк уехал.
– Как уехал?! – Лёдя пытается вскочить, но сил не хватает.
– А-а, – спохватывается Аня, – вы же ничего не знаете, вы столько были без памяти… Господин Бороданов сказал, что уже вся публика Тульчина в цирк сходила и надо ехать дальше.
Лёдя потрясен:
– А я?! Как же я?!
– Вот и девушка, которая с собачками, спросила: а как же вы? А господин Бороданов говорит: ничего, он крепкий – выдюжит! Так и сказал – выдюжит…
– Бросили они меня! – горестно заключает Лёдя.
Аня хочет его утешить, но раздается голос папы:
– Иди же, доча! Покойник ждать не будет!
Через неделю уже чуть окрепший Лёдя сидит в кресле, безвольно уронив руки на подлокотники. На нем слишком просторная рубаха – явно с чужого плеча. Аня кормит его бульоном с ложечки. И вдруг, отстранившись, смотрит на Лёдю.
– Какой вы красивый!
Лёдя смущается и выпаливает:
– Если кто здесь красивый, так это вы!
– Ой, бросьте!
– Правда-правда… У вас удивительно тонкие черты лица…
Аня грустно улыбается:
– Мне никто еще так не говорил. И не только мне… У нас в Тульчине девушке трудно… Если она из богатой семьи, родители, конечно, находят ей жениха, а если нет… – Она умолкает.
Лёдя пытается встать. Аня его удерживает:
– Доктор вам не разрешил самому! Я помогу…
– Да не надо…
– Надо! И не стесняйтесь, когда-нибудь вы мне тоже чем-нибудь поможете.
– Обязательно помогу! – обещает Лёдя.
Аня помогает ему доковылять от кресла до кровати, укладывает, укрывает одеялом. Лёдя отворачивается к стене, закрывает глаза. Аня любуется им. Думая, что он уже уснул, осторожно проводит рукой по его волосам. Лёдя приоткрывает глаза и тут же снова зажмуривается.
И вот наконец, опираясь на Анино плечо, Лёдя делает первые шаги по комнате.
– Молодец, умница! – поощряет его Аня. – Сейчас пойдем во двор – на солнышко…
В комнате появляются ее родители; мама – такая же долгоносая, как папа. Аня замирает в предчувствии дальнейшего. А Лёдя еще ни о чем не догадывается.
Папа с мамой как-то преувеличенно любезно улыбаются. Лёдя вежливо улыбается в ответ. Мама многозначительно предлагает:
– Анечка, доча моя, что бы тебе не сходить в курятник – выбрать для Лазаря Иосифовича свежих яичек на обед.
Аня со странной поспешностью выходит. Неловкая пауза. Лёдя вопросительно смотрит на родителей Ани. Мама усаживает Лёдю в кресло:
– Присаживайтесь, молодой человек…
И опять повисает пауза. Потом начинает папа:
– Лазарь Иосифович, вам уже нивроку достаточно лет…
– Семнадцать! – быстро уточняет Лёдя.
Папа с мамой переглядываются. Мама вздыхает:
– Да? А в цирке говорили – двадцать. Ну, семнадцать – тоже хорошо… Не пора ли вам, Лазарь Иосифович, подумать о семье?
– А я о ней думаю, – все еще ни о чем не догадывается Лёдя. – У меня в Одессе мать, отец, три сестры, брат…
– Да-да-да, – кивает папа, – но у вас там, если я не очень ошибаюсь, нету жены?
– Жены нету.
Папа наконец берет быка за рога:
– Так у вас будет жена! Возьмите нашу Аню!
От неожиданности Лёдя вскакивает и снова падает в кресло. А папа развивает наступление:
– Аня – хорошая дочь и будет таки хорошей женой!
Папу быстренько поддерживает мама:
– И у Анечки нивроку хорошее приданое: серебряный портсигар и часы от дедушки! Где вы, хочу я знать, найдете лучше?
Оглушенный родительским напором, Лёдя беспомощно лепечет:
– Я… Конечно, я перед вами в долгу… Но я не думал… Я…
Появляется Аня – вся смущение, волнение, ожидание – и протягивает лукошко:
– Мама, вот свежие яички для Лазаря Иосифовича.
– Ай, зачем ему теперь яички! – восклицает папа. – Ему теперь надо рюмочку нашего домашнего вина!
Аня млеет от счастья. Лёдя потерял дар речи. А мама уже шустро накрывает стол вышитой скатертью.
– Сейчас пообедаем! По-семейному!
Аня мечет из буфета на стол тарелки и приборы. Папа подмигивает Лёде, указывая на дочь:
– Золотая будет хозяйка! Правду люди говорят: судьба и за печкой найдет!
Папа достает из буфета и ставит в центр стола бутыль вина. А мама волнуется:
– Жениху много не наливай – он еще слабенький!
Потом Лёдя – уже вполне здоровый, но очень скучный – сидит на крыльце дома, перебирая струны гитары. Аня подыгрывает ему на скрипочке. Получается странный музыкальный дуэт: бессмысленное, невпопад треньканье на гитарных струнах и нежный красивый голос скрипки.
Из дома выглядывает папа:
– От голубочки! Спелись? Будем теперь играть трио. Нет, на похоронах, конечно, гитара не пойдет, но на свадьбах – очень даже!
Довольный папа ныряет обратно в дом. А дуэт-какофония дополняется неожиданным аккомпанементом – жалобным тявканьем. Во дворе появляется собачка – тощая и грязная, но, похоже, когда-то вполне белоснежная, точь-в-точь Любашина болонка.
Лёдя откладывает гитару, бежит к калитке, распахивает ее, вылетает на улицу… Улица абсолютно пуста. Лёдя уныло возвращается во двор.
Там Аня гладит собачку:
– Бедненькая! Потерялась? Ну, мы тебя покормим, вымоем… Правда, Лёдя, она похожа на собачек из цирка?
Лёдя не отвечает, напряженно думает о чем-то своем, потом решительно направляется в дом. Аня растерянно смотрит ему вслед.
В доме на кухне папа прокручивает мясо через мясорубку. Мама раскатывает скалкой тесто. Лёдя входит, чуть мнется у порога и выпаливает:
– Мне нужно в Одессу – забрать свой гардероб!
– Что? – переспрашивает папа.
– Ну, мои вещи, вся одежда остались в цирке… Я ведь ношу – спасибо вам – все ваше… А мне нужен мой гардероб.
– Гар-дэ-роб? – мечтательно повторяет красивое слово мама.
– А как же без гардероба? – уважительно соглашается папа. – Поезжайте, Лазарь Иосифович!
Лёдя мучительно краснеет и выдавливает:
– Но… Бороданов… не выплатил мне содержание…
– А сколько вам нужно? – интересуется мама.
– Ну, на билет… – Лёдя поспешно добавляет: – Четвертого класса.
Перед воротами дома Ани возница сидит на телеге, наблюдая, как вся семья – папа, мама и Аня – провожает у ворот дома Лёдю, одетого в чересчур просторный для него костюм Аниного папы. Папа торжественно вручает Лёде деньги.
– Вот вам, Лазарь Иосифович, один рубль семьдесят копеек! Ровно на билет из нашего Тульчина до вашей Одессы.
Мама протягивает Лёде бумажный сверток с проступившими пятнами жира.
– Котлетки вам на дорогу. Домашненькие.
Возница нетерпеливо помахивает кнутом:
– Как бы к поезду не опоздать…
– Вы, пожалуйста, не гоните! – волнуется мама. – Это же таки жених нашей единственной дочери. Он едет у в Одессу за гардэробом!
Лёдя и Аня в неловком молчании стоят друг перед другом. Папа и мама деликатно отворачиваются. Молодые начинают что-то говорить одновременно, но замолкают и нервно смеются.
– Ну, – решается Аня, становясь на цыпочки и прикрывая глаза.
– Ну, – вздыхает Лёдя и целует Аню в щечку.
Мама и папа умиленно наблюдают за сладкой парочкой.
Не рассказать никакими словами и не живописать ни на каком полотне состояние души Лёди, когда он – счастливый и свободный – возвращается домой! Он идет, шагает, фланирует, летит, порхает по родной Одессе.
Кривая и узкая Малая Арнаутская улица… Прямая, как стрела, Итальянская… Тенистый Французский бульвар… Тихие переулочки, выщербленные ступеньки лестниц, витые чугунные ограды…
И море – спокойное, бескрайнее, искрящееся в солнечных лучах…
На Привозе Лёдя, как в еще вроде бы таком недавнем, но уже и таком далеком детстве, покупает мороженое. Маленький кудрявый мальчик, каким и Лёдя был когда-то, протягивает мороженщику копейку. Лёдя подмигивает ему и, облизывая сладкий шарик мороженого, легкой походкой свободного человека идет дальше – мимо овощных рядов, мясных, рыбных… И по людям, по их разговорам, по бессмертному юмору, Лёдя окончательно понимает: он таки да – в Одессе.
По рыбному ряду проходит разодетая не по-будничному дама. Торговки сразу же оживляются.
– Вы погляньте, какая дамочка! Красавица! Муж должен быть из нею счастливый! Мадамочка, возьмите у меня скумбрию! Это ж цельный кит, а не скумбрия! Красавица, возьмите!
– Ну, и почем ваша скумбрия? – интересуется дамочка.
– Гривенник.
– Что-то дорого…
– Дорого?! – Торговка мгновенно переходит от подхалимства к агрессии. – Вам дорого, так скидывайте парижское платье, кидайтесь у море, ловите рыбу сами – и вам будет бесплатно! Не, вы только погляньте на эту конопатую – ни рожи, ни кожи!
Все торговки радостно поддерживают коллегу дружным и презрительным:
– Тю-ю-ю!!!
Лёдя с интересом ждет развязки бабской дуэли. И дожидается – нарядной дамочке тоже, оказывается, палец в рот не клади. Она интересуется:
– Но скумбрия-то ваша хоть свежая?
– Еще какая свежая! – Торговка столь же мгновенно возвращается к подхалимству: – Вы, дамочка-красавица, не сомневайтесь, рыбка свежайшая!
– Да? А что ж, я смотрю, над ней мухи летают? Мухи – они знают, над чем летать, ха-ха-ха!
Дамочка язвительно хохочет и удаляется. Торговка остается с открытым ртом.
Лёдя пересекает площадь перед знаменитым круглым Оперным театром, который местные остряки называют «тортом». Огибая театр, Лёдя слышит из открытых окон голоса певцов, звуки инструментов. Взобравшись на какую-то тумбу под окном, Лёдя заглядывает в репетиционный зал, где пузатый тенор выводит арию Герцога из «Риголетто»:
Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая…
А в скверике Пале-Рояль беседуют одесситы-меломаны в белых чесучовых костюмах.
– Что вы мне будете рассказывать! Да я знаю наизусть все эти ваши оперы!
– Это не мои оперы. К сожалению! Вчера в «Паяцах» я не услышал ни одного приличного тенорового «до», ни баритонального «соль»!
– А я обязательно хожу в оперу с клавиром. Я слежу и за оркестром, и за певцами.
– Ну, и что вы уследили за этим Де Нери?
– А что там можно уследить?
– Ну, так вам нечего делать в Одессе, можете ехать в Николаев.
– Зачем мне ехать в Николаев?
– А Де Нери поехал туда продавать петухов, которых он пускает в «Гугенотах».
– Слушайте, перестаньте кидаться на Де Нери, он хороший певец.
– Может, для Италии хороший, но для Одессы – это не компот!
Лёдя пересекает Пале-Рояль, распевая во весь голос только что услышанную арию Герцога.
Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая…
– Ненормальный! – качает головой один меломан.
А другой, напротив, радуется:
– Что я вам говорил? «Ла Скала» отдыхает! Все таланты – в Одессе!
И наконец Лёдя дома.
Надо заметить, к чести всех домашних, нет ни слова упрека блудному сыну и брату, ни слова издевки над неудавшимся циркачом. Только – объятия, поцелуи, а кое у кого из женской половины семьи – даже слезы радости. Кроме, конечно, суровой мамы Малки. Нет, она тоже не выдержала, прижала сына к груди. Но не более. И сухо объявила:
– Сейчас будем обедать.
Младшая сестра Полина подливает воду из кувшина брату-близнецу, умывающемуся с дороги над фаянсовым тазом. Средняя сестра Прасковья подает полотенце. Лёдя утирается и норовит обнять маму, поцеловать ее в щеку. Но мама отстраняется и снова командует:
– Все за стол!
Во время обеда родственники не столько едят сами, сколько наблюдают, как уплетает домашнюю еду Лёдя. Прасковья приглядывается к брату:
– Повзрослел ты, что ли… Глазки уже не такие щенячьи…
– Что ты удивляешься, Песя? – строго замечает старшая сестра Клава. – Пора бы уже ему и повзрослеть – не мальчик!
– А похудел как! – огорчается папа Иосиф.
– Ты на гастролечках своих случайно не подженился? – усмехается брат Михаил.
Лёдя поперхнулся, закашлялся и отрицательно трясет головой. Мама ощутимо лупит сына кулаком по спине:
– Дайте человеку спокойно покушать с дороги! Фиш, между прочим, с косточками.
Все послушно умолкают, принимаясь за еду. Мама ставит блюдо с домашними пирожными. И по давней традиции, режет каждое на половинки, раздавая их взрослым уже детям. Лёдя получает свою половинку пирожного, с наслаждением откусывает кусочек и расплывается в облегченной улыбке, свидетельствующей, что вот теперь он уже окончательно и бесповоротно – дома.
Однако идиллию нарушает папа Иосиф.
– Ну, сыночка, что тебе сказать… Все мы, конечно, счастливы, что ты вернулся своими ногами и без конвоя. Но пора таки подумать о будущем…
Улыбка Лёди гаснет, он с тоскою ждет продолжения. И папа продолжает:
– Ты нивроку хорошо нагулялся…
– Я работал в цирке! – перебивает Лёдя.
– Ну да, ну да, ты нагулялся в цирке, – гнет свое папа, – а теперь пора за дело. Мы с мамой подумали: ты поедешь к дяде Фиме…
– В Херсон?!
– Да, в Херсон, у него там магазин: «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент».
– И что я там буду делать?
– Работать. Конечно, это не так весело, как крутиться-вертеться в цирке. Но на старости лет ты уже не покрутишься, а лопаты, топоры и грабли будут нужны людям до самого Страшного суда.
– Но я не сумею! – умоляет Лёдя. – Это совсем не мое дело… Вы поймите…
Молчавшая до сих пор мама сурово обрывает Лёдю:
– Мне сдается, никто не предлагал тебе высказаться!
Лёдя безнадежно машет рукой и понуро опускает голову. А мама смягчается и протягивает ему вторую половинку пирожного.
– На, скушай… Папе уже вредно много сладкого.
Куда идет Лёдя в трудные минуты, в отчаянные моменты? Конечно же, к морю. Там отдыхают его душа и тело. И кажется, что все не так уж плохо. А может, скоро даже будет хорошо. Лёдя прыгает в море со скалы, ныряет надолго, потом выныривает, хватая ртом воздух, яростно работает руками и ногами, борясь с волнами моря, как с волнами жизни.
Потом он неподвижно покоится на воде, раскинув руки и глядя в солнечное небо.
И наконец, неспешно плывет к берегу. Выбирается на сушу, бесконечно усталый, шатающийся, делает несколько шагов и падает без сил на спину. Неподалеку расположилась веселая компания – мужчины и женщины расстелили скатерть на песке, выпивают, закусывают и болтают. Лёдя печально смотрит в небо, невольно подслушивая оживленную беседу.
– О боже, как наша прима вчера разбушевалась!
– А чего это? Ей ведь принесли на сцену десять корзин роз…
– Да, но заплатила-то она за двенадцать!
Компания смеется. Лёдя тоже слегка улыбается. И уже внимательней прислушивается к разговору.
Томная красивая брюнетка, слегка растягивая слова, рассказывает:
– Я как-то спросила этого индюка Потемкина… ну, из Малого драматического: «Сколько времени у вас в театре идет „Отелло“»? Он так важно надулся и отвечает: «Мадам, день на день не приходится: иногда – три часа, иногда – два». – «Как это?» – «А так: мы играем до последнего зрителя!»
Ее рассказ подхватывает бойкая толстушка:
– А я помню этого Потемкина еще совсем юнцом. Мы едем на гастроли, я говорю: «Возьми саквояж!» А он: «Зачем?» – «Как зачем? Сложишь в него костюм, белье…» – А он так испуганно: «Костюм и белье? Но тогда в чем же я поеду?»
Компания опять смеется. Лёдя садится на песке, с интересом наблюдая за происходящим. Кудрявый, вальяжный и заметно нетрезвый красавец разливает вино по бокалам.
– Дамы и господа! Предлагаю тост за нашу наивную и, увы, ушедшую юность!
– Наивную – да, ушедшую – ни за что! – возражает томная брюнетка.
Все выпивают. Вальяжный опять разливает вино, приговаривая:
– Ох, уж эти юнцы… Слыхали, мой-то Карпов, юное дарование, укатил!
– Как укатил?
– Вдова, гречанка-миллионерша, втюрилась в него, наобещала с три короба: я для тебя театр построю! Он с ней и уехал…
Сухопарая дама морщится:
– Обычно подобные истории – про актрис, а не про актеров.
Ей возражает мужчина с пышными бакенбардами:
– В наш век эмансипе от женщин и не такого дождемся!
– Да чихать мне на эмансипе! – восклицает вальяжный. – Этот Карпов, подлец, оставил меня без партнера…
Лёдя вскакивает и решительно направляется к веселой компании.
– Извиняюсь, что невольно подслушал ваш разговор, но вам, кажется, требуется артист?
Компания с любопытством смотрит на Лёдю.
– Артисты требуются всегда, – заявляет вальяжный. – А вы, простите, кто?
– Я как раз артист!
– А какого, позвольте полюбопытствовать, театра?
– Еще не знаю.
Компания удивленно переглядывается. Лёдя поспешно объясняет:
– Вообще-то, я работал в цирке, но это так, для разминки… А истинное будущее меня ждет в театре!
Артисты смеются, но не обидно, а доброжелательно. Вальяжный подает руку.
– Евгений Скавронский!
– Лазарь Вайсбейн! – пожимает его руку Лёдя.
Скавронский задумывается и решает:
– Ничего, это поправимо.
– Что? – не понимает Лёдя.
Скавронский не успевает ответить – Лёдю приглашает томная брюнетка:
– Присаживайтесь к нам!
Уговаривать Ледю не надо, он запросто плюхается на песок рядом с артистами. Скавронский, покачнувшись и слегка расплескав бокал, протягивает его Лёде:
– Выпьем!
– Спасибо, я не пью. Но с удовольствием разделю вашу компанию.
Лёдя сразу чувствует себя здесь своим и начинает травить байки.
– У нас, кстати, с вином был забавный случай. Я делал акробатический номер: на канат ставил стул, сам на него забирался, ставил на голову стакан вина и играл на скрипке!
Дамы восхищенно ахают. Польщенный Лёдя распускает павлиний хвост:
– Да-да! Так вот, я балансирую на канате и стуле с вином, и слышу, как господин в первом ряду громко сообщает своей спутнице: «Броня, помнишь, у нас выступал скрипач Шульман, так он таки играл лучше!»
Компания смеется. А Лёдю уже не остановить.
– Еще помню, как-то на представлении слышим скандал среди зрителей: «Мадам, снимите вашу шляпу! Я отдал за билет два рубля и хочу видеть артистов!» – «А я, – отвечает дама, – отдала за шляпу десять рублей, и хочу, чтобы ее видели все!»
Артисты опять смеются. А Скавронский поднимает палец:
– О! Хорошая мысль! Молодой человек, хотите заработать два рубля?
– Кто же не хочет? – удивляется Лёдя. – Если нужно что-то носить или грузить…
– Фи! – морщится Скавронский. – От вас требуется не физический труд, а интеллектуальный. Нужно сыграть в театре.
– В театре?! Да это я могу и бесплатно! – Лёдя поспешно уточняет: – Но за два рубля тоже согласен!
– Прелестно! Будете играть со мной «Разбитое зеркало».
В театре «На Большом Фонтане» идет репетиция интермедии «Разбитое зеркало». Суть незамысловатой комической сценки в том, что денщик нечаянно разбил зеркало, а его хозяин-офицер после бурно проведенной ночи пытается привести себя в порядок перед этим самым зеркалом, вернее перед пустой рамой, по другую сторону которой денщик лихорадочно повторяет все жесты и гримасы офицера, имитируя таким образом отсутствующее зеркальное стекло.
Комизм происходящего усиливается тем, что Лёдя – тощенький и шустрый, а Скавронский – крупный и неторопливый, так что признать одного в другом можно лишь после действительно бурной ночи.
Работники театра покатываются со смеху. А режиссер – маленький лысый человечек – наблюдает репетицию с выражением вселенской скорби на лице. Впрочем, по окончании он произносит неожиданно жизнерадостно:
– Блеск! Восторг! Завтра спектакль, юноша! Не опаздывайте!
Скавронский хлопает Лёдю по плечу:
– Я в тебя верил, Лазарь Вайсбейн!
– Спасибо! – Лёдя весело сбегает со сцены.
– Минуточку! – останавливает его режиссер, – Чего вы скачете, как бычок на сковородке! А что я напишу в афише? Вот это?!
– Что… это? – не понимает Лёдя.
– Ну, это… Лазарь… как?
– Вайсбейн.
– Представьте себе эту афишу: «Денщик – Лазарь Вайсбейн». Да зритель высмеет весь свой смех возле афишной тумбы и уже не дойдет до театра!
Скавронский повторяет загадочную фразу, сказанную им еще на пляже:
– Это поправимо.
– И поправлять надо немедленно! – приказывает режиссер. – Чтобы к вечеру мне было такое имя, какое можно написать на приличной афише!
Лёдя со Скавронским бредут по Дерибасовской в мучительных поисках выхода из сложившейся ситуации. Лёдя полон сомнений:
– Псевдоним… Легко сказать… Это же раз – и на всю жизнь!
– Не всегда, – возражает Скавронский. – Я, к примеру, был – Вронский. Ну, Лев Толстой, «Анна Каренина» – чем не имя для героя-любовника? Но как-то к нам приехал на гастроли столичный премьер. По фамилии… как ты думаешь?.. Вронский! Что оставалось делать? Я-то был всего лишь начинающий… Ну, сделал приставочку и стал – Скавронский.
Значит, надо придумать такой псевдоним, чтоб ни у кого не было! – решает Лёдя.
Он вертит головой по сторонам, замечает табличку с названием улицы – Дерибасовская:
– Вот, может, Дерибасов?
Скавронский скептически хмыкает. И сам Лёдя качает головой:
– Не, еще подумают, что дальний родственник Дюка…
Скавронский указывает Лёде на открытое кафе:
– У меня здесь назначена встреча. Деловая.
Скавронский и Лёдя сидят в кафе. Лёдя ест мороженое, сосредоточенно думая о своем. Скавронский блаженствует: пьет пиво с креветками.
– Лёдя, я успел заметить: у вас какое-то детское пристрастие к мороженому. Причем всегда – один сорт.
– Да, ванильное с клубникой и орехами… О! А если – Орехов?
– Критики станут язвить: надо Орехову выдать на орехи!
Лёдя уныло ест мороженое. Скавронский блаженно щурится на солнце.
– Так бы всю жизнь и сидел на бульваре!
– О! Бульваров! А?
– Нет… Это что-то кафешантанное.
– А как вам… ну, скажем… Звездов?
– Чего скромничать, уж лучше сразу – Солнцев!
В кафе впархивает очаровательное круглоглазое создание. Скавронский улыбается, приподнимаясь навстречу барышне. Лёдя насмешливо шепчет:
– Это и есть ваша встреча… деловая?
Скавронский шепчет в ответ:
– Пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает! – И усаживает девушку за столик:
– Прошу, Ниночка! Знакомьтесь, Лёдя, моя протеже – Нина Синявина, мечтает о сцене, собирается к Станиславскому… А это – восходящая звезда Малороссии… э-э-э… ну вы еще услышите его громкое имя! Ниночка, вы приготовили отрывок?
Барышня молча и часто-часто кивает. Скавронский вальяжно машет рукой:
– Ну-с, прошу!
Барышня робеет:
– Прямо… здесь?
– А почему бы и нет? Привыкайте к публике!
Барышня глубоко вдыхает, как перед прыжком в воду, и испуганно тараторит стихи:
– Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…
Скавронский перебивает:
– Не верю! – и передразнивает писклявым голосом: – На груди утеса-великана… Я не вижу утеса! Лёдя, я вас прошу: покажите, как это делают профессионалы…
Лёдя теряется, но почтительный взгляд барышни придает ему смелости. Он прикрывает глаза, принимает театральную позу и басит нараспев:
– Ночева-ала ту-учка золота-ая на груди-и уте-е-еса-велика-а-ана… – И вдруг оборачивается к Скавронскому: – А как вам – Великанов?
– Великанов? С вашим-то ростом?
Лёдя обиженно надувается. Скавронский подхватывает под руку барышню:
Ниночка, пойдемте, вам нужны более глубокие и проникновенные знания! А вас, коллега, я оставляю в раздумьях!
Скавронский и барышня направляются к выходу.
А Лёдя, и верно, остается в напряженных раздумьях:
– На груди утеса-великана… Грудинин?.. Тьфу, бред! Утеса-великана… Утес! Утесин?.. Нет… Утесский? Нет… Утесов? А что, звучит – Утесов! Да! Утесов!
Лёдя выбегает из кафе за ушедшим Скавронским:
– Послушайте, а как вам – Утесов?
Но Скавронского уже и след простыл. А по улице идут люди, и все они заняты своими делами, и думают свои мысли, и никто из них даже не подозревает, что вот только что, сейчас, буквально на их глазах, рождается великий артист Лёдя… нет, какой Лёдя – Леонид… да, Утесов!
И он не выдерживает и кричит на всю улицу:
– Утесов!
Эхо многократно повторяет его крик. И кажется, что Лёде вторят улицы, дома, скалы, обрывы, море – вся Одесса:
– Утесов! Утесов!! Утесов!!!