Надежда Верещагина
Пограничные полномочия
– Да сколько можно уже! Ничего бы я не изменила, вообще ни-че-го!
А Тихорецкий корчит такую кислую мину, что, кажется, у него сейчас прорежутся клыки.
– Том, а ты?
– Не понимаю, для чего нужно поворачивать в прошлое… Ведь в будущем перестраивается что угодно…
Чокаюсь и делаю символический глоток.
Вкусное, зараза.
Прямо на весь этаж Алекс транслирует клип Unfruitful Day – If You Look Down on Me. Сколько ему уже, лет двадцать? Виртуальные ребята бодро пляшут в строительном антураже, а я, не спеша расправляясь с шампанским, всё пытаюсь взять в толк, почему эта песня так к нам прицепилась… Look down… Кстати говоря…
Выскальзываю из-за стола и перемещаюсь к краю: город за время моего отсутствия расстелился ещё больше вширь. Здорово ощущать себя причастным к процессу, находясь прямо в эпицентре строительства. Но сверлящее чувство, будто мне здесь нет места, время от времени накрывает с момента возвращения на Землю. Наверное, адаптация.
И плевать… Я всё-таки побываю ещё на Ёжике. Да и в штабе иногда приходится решать интересные задачи…
Оборачиваюсь, рассчитывая высмеять Тихорецкого, проверяющего, не подошёл ли я к опасной черте (как будто я туда рвусь, угу), но вместо этого вижу, как они с Риткой лихо пляшут под зацикленную If You Look Down, синхронно с подтанцовкой. Так как вытворяют такое они далеко не впервые, получается просто отлично. Решаю присоединиться, неожиданно выпрыгнув из-за несущей колонны. Но обнаруживаю за ней видавшую виды акустическую гитару Алекса и очень ярко проникаюсь: в ближайшие несколько часов честно хочу находиться именно здесь. Вот что творят даже малые дозы алкоголя… Главное, не из вражеских рук.
Поднимаю глаза – и натыкаюсь на бесшумно передислоцировавшегося сюда Тома.
– Ваня… у тебя акрофобия? Прости, если… не догадывался раньше.
– Угу… Как ты понял?
– Ты словно бы примеривался, не спрыгнуть ли.
До чего же дешёвая примитивная психология… и до чего неуютно видеть, как она срабатывает со мной.
– Бесполезно, – пытаюсь отшутиться, – спрыгнуть мне никто здесь не даст.
– Ты сам себе ни за что не дашь. – Его зрачки успокаивающе искрятся, зарядившись от доверительной улыбки.
– Пойдём лучше обратно, у нас ведь там и джем есть. Рита сама его делает – по старинному рецепту!
– Но это же важно знать, – вполголоса развивает он тему, следуя за мной, – так ведь?
– Ага, – бесповоротно ударяет мне в голову шампанское. – Сначала ты знаешь, что тебе не дадут упасть. Потом – не даёшь упасть себе. А потом – уже тащишь кого-то куда-то. Не важно куда и не важно кого. Важно, что ты знаешь, что не дашь ему упасть. И конечно, ты делаешь это для себя – для того, чтобы как-то быть.
– Пиши напутствия для школьников, гений мысли, – обрывает упоение слегка раскрасневшийся от танцев Алекс, вынырнув из тени внутренней стены, технично подставив мне подножку и уронив на гору какого-то рыхлого строительного материала.
Наполовину затонув, вижу всё как в затемняемом по краям кадре старинного фильма: на его периферии Ритка хохочет над нами, откусывая прямо от целой плитки шоколада. Том и вовсе испаряется за пределы сцены.
– Да ты же сам постоянно таскаешь кого-то, тьфу… – Возмущённо карабкаюсь из плена, но проваливаюсь ещё глубже. – Ну зачем, а?!
Рывком выдернув меня обратно на ноги, Тихорецкий достаёт из кармана очередную никотиновую палочку и цедит, сминая её зубами:
– Не даю тебе упасть.
– Есть мнение: это ты меня и уронил!
– А что важнее? – выдвигает риторический вопрос Том, явившись с полным салатником клубничного джема в одной руке и столовой ложкой – в другой. – Мне нравятся твои друзья, Ваня!
– И этот ещё, блин, Карлсон, который живёт на крыше, ёлки… – бубню себе под нос.
– Прилетел и… ничего не обещал, – добавляет Ритка, привычным жестом вытаскивая изо рта у Алекса ещё не зажжённую сигарету и отправляя её в строительный утилизатор.
Часть 2
20 февраля 2099 года, Земля
Надеюсь, в штабе меня всё-таки поймут.
Тогда, в оставшиеся два года на Ёжике после отлёта Тома, корабль расы двадцать шесть появился в зоне лишь однажды. Но перемещался не в определённом направлении – очертил подобие петли. За те шесть секунд, что новая программа оставила в моем распоряжении, закончить эту фигуру высшего пилотажа он, конечно, не успел. Опасения перевесили любопытство, и я не стал препятствовать уничтожению звездолёта в соответствии с новым кодом, хотя отменить команду вручную может любой пограничник – независимо от того, были ли коррективы программы с Земли. Собственно, именно для того мы там и нужны. Следим за адекватностью искусственного интеллекта и вносим, так сказать, в систему элемент человечности… Правда, с Земли могут в считаные секунды вмешаться и торжество человечности прекратить…
Уже оказавшись в штабе, я потребовал предоставить мне отчёты об остальных подобных вторжениях. Посмеялись – мол, они всё проверили и ничего особенного не заметили, а Кузнецов опять выдумал себе головоломку на пустом месте, – но данные передали.
Все появившиеся в тот день корабли двигались непрямолинейно, но никакой системы было не выявить. Ни на первый взгляд, ни после чудовищного по мощности штурма искусственным интеллектом. Никакого ключа или послания в коллективном представлении зашифровано не было.
То есть, очевидно, они двигались бессистемно – просто чтобы продемонстрировать нетипичное поведение и вынудить оператора отменить уничтожение. И они не способны (или не хотят) выходить на связь по-другому.
Напоминает разговор слепого с глухим. Правда, пришельцы определённо в курсе, что мы можем не открывать огонь. Либо они хотят, чтобы мы его открыли. Второе невыгодно нам: наши ресурсы они обращают в некое благо для себя. Тогда почему бы не попробовать пропустить их, заранее предприняв повышенные меры безопасности в каком-либо из пограничных пунктов? Конвоировать на пути следования. Очень дорого – но иначе что? Том уклонился от моих расспросов, хотя явно знает больше. Он как-то сказал только, что гораздо продуктивнее мне было бы выведать что-нибудь у собственного начальства.
И я всё-таки попытаюсь сейчас это сделать.
Иду по коридору, с одного бока полностью состоящему из огромного окна во двор, где снег уже почти растаял, а небо обросло по-весеннему лёгкими облачками, в кабинет к полковнику, изобретая способ заставить его пойти на откровенность.
Вызов от Ритки вынуждает притормозить.
– Ваня… – Её голос дрожит, и сердце у меня тут же с размаху ухает вниз. – У Алекса грибковое заболевание… У нас не получится ничего сделать…
– Не понимаю… вы не способны вылечить Тихорецкого от кандидоза? – проговариваю, уже догадываясь. – Так, ну… может, эта фигня сама пройдёт?
– Ваня… – еле слышно сдавленно всхлипывает, – у него то самое… болезнь Огавы.
В ушах звенит, а ближайшая стена услужливо огревает по плечу. Как гласит буклет, который мне уже раз пять выдавали в медицинских кабинетах, этой мутировавшей до неузнаваемости хренотенью мы обязаны тулисианцам. Грибок в итоге атакует мозг, вызывая смерть землян, а лечения нет. Особенной красоты добавляет ещё и то, что заболевание передаётся исключительно половым путём.
Но сказать что-то необходимо:
– Так лечите! Экспериментальные методы есть? Он у тебя в больнице?
– Методы… есть, но они… нет методов, и мы… – До отказа натянуто каждое слово. – не можем ничего сделать…
– Сейчас приеду.
– Я дома, я… у меня шок, наверное… Не хочу, чтобы он видел…
– Я сейчас приеду!
Добежав до конца коридора, без предупреждения вламываюсь в кабинет Гончара:
– Пётр Николаич, можно мне в отпуск прямо сейчас?
Ошивающийся там майор Дятлов, которого после службы на Бурой разнесло как на дрожжах, корчит насмешливую мину:
– Хе-е, Кузнецов, не всех голубей ещё на крышах разогнал?
– У Тихорецкого серьёзные проблемы со здоровьем, – чеканю я не глядя на кретина и тормознув очевидное «хотя был не разломал технический отсек, как некоторые, чуть не накрыв медным тазом всю работу погранпункта».
– Две недели свободен, – выносит вердикт Гончар, испепеляя Дятлова косым взглядом.
***
Вот почему последнее время Сашка был какой-то бледный, слегка осунувшийся и долго болел какой-то ерундовой инфекцией, а врачи предполагали, что она дала осложнение на печень. Как-то мы обычно не придаём значения таким вещам… Его лечат, и мы спокойны. В случае с Алексом, конечно, зря. Он отлынивал от большинства обследований и только требовал таблетки, чтобы быстрее поправиться и вовремя сдать очередной проект. Собственно, я – слепой кретин – и думал, что выглядит он так нездорово исключительно из-за недосыпа.
Варианты один другого бесперспективнее так и толкутся у меня в мозгу.
Связаться со Стивеном и спросить, нет придумали ли в Штатах какого-нибудь нового способа лечения? Он же крутится в высокопоставленной тусовке – венерология там должна быть особенно актуальна. С другой стороны, медицинские базы данных едины, а сокрытие эффективных методов – серьёзное уголовное преступление, так что шансов почти нет. Да и реакция Жени на моё явление со словами «у нас тут смертельное ЗПП» – совсем не то, над чем мне сейчас хочется иронизировать.
Выступить с заявлением, обращённым к молодым учёным, мол, полцарства тому, кто доработает какое-нибудь новое лекарство в ближайшую неделю? Отчаяние. Да и у этих титанов мысли и так астрономические доходы, где мне взять полцарства адекватных габаритов?.. Попросить о помощи Гончара?
Попробовать самому изучить, как устроена зараза, какими методами на неё пробуют воздействовать и как-то скорректировать схему или что-то изобрести? Угу. Опять у меня начинается.
Вообще никаких вариантов. Я бы сейчас любой океан переплыл несколько раз во всех направлениях, если бы чем-то помогло. И рвение продолжает копиться, а выхода нет!
Просто пойти к Гончару и… не знаю… «Пётр Николаич, сделайте что-нибудь, я не справляюсь!» Шедеврально! А то он мало моих соплей с пола подобрал за последние пятнадцать лет, ага…
Соберись, придурок несчастненький, Кузнецов! Сейчас ведь ещё у Риты надо как-то появиться.
Или, может быть, вообще с Томом посоветоваться?..
***
Если она сейчас не заплачет, то заплачу я, и неизвестно, что тогда произойдёт, – настанет конец света, не иначе… В общем, такого не должно быть просто по определению.
Но она не плачет, а поворачивается ко мне, окаменевшему посреди комнаты, и выпаливает:
– Это хотя бы не от курения.
– Да уж.
Курение тут ни при чём, но из-за вредной привычки Алекса Ритку постоянно мучает чувство вины: прошлое – куда от него денешься…
– Я позвонила Тому! Сказал, постарается помочь: он бывает на разных планетах и знает медицинские центры. Сможем попробовать экспериментальное средство! Лучше, чем ничего. – Неестественно заламывает руки, вывернув правое запястье.
– Рита… – Трогаю её за плечо, ожидаемо натыкаясь на реакцию – крупную дрожь, точно как тогда… – Пойдём сядем.
Волоку на диван – сколько было уже здесь беззаботных вечеров, ну почему всё расползается по швам опять! Мельком замечаю грустную вопросительную морду Джека, пристраивающегося у наших ног.
– Ты инфекционист. Значит, на самом деле понимаешь: Том просто хочет помочь нам не сойти с ума. Но я уверен, что для этого как раз нельзя терять связи с реальностью. Не надо хвататься за всякий бред! Факты, Рита, понимаешь? Есть только они…
– Не знаю… теоретически возможность разработать лекарство не исключена. Я дала ему доступ на ввоз препаратов, придётся кое-что подтасовать… – Рассеянно теребит мой рукав. – Представляешь, по счастливой случайности он был на Марсе как раз когда я проходила там практику! Не должно возникнуть вопросов, где мы могли познакомиться…
– Ну вот… и тебя вовлёк в соучастие своей раздолбайской манере жить… – произношу как можно менее агрессивно.
Уже почти месяц как Том улетел с Земли, а я так и не решил, что написать вдогонку. Слишком много мы сказали слов, гуляя по городу или сидя за каким-нибудь подвернувшимся столом… Дело, может, в инопланетности… как будто иное мироздание. Но в то же время… до ментального опьянения понятный общий язык. Это мой язык, конечно, но всё равно трудно ожидать такого от существа с фиолетовыми глазами… Ладно, пусть делает, что бы он там ни надумал… Любую помощь сейчас приму.
– Ну перестань… Знаешь, я стала врачом не для того, чтобы видеть такое! Надеялась, буду говорить пациентам: «Это вирус, но у нас же XXII век на носу!» А все ужасы из учебников – видеть только в лаборатории! Но это – это как будто призвание, от которого я устала. Или даже не призвание, как назвать… карма! Исправлять ошибки – чужие и природы. Лечить, отмывать, чистить, чинить! Лезет изо всех щелей – а теперь ещё и, как издёвка, прямо с Алексом, и прямо по моей специальности! Только разделаюсь со всеми проблемами, они опять косяком идут! В прошлом месяце были такие сложные случаи – хотя поначалу ничего не предвещало! И вот теперь… – отодвигается от меня и умолкает, ожесточённо изогнув губы.
– Я знаю, Рита, и у меня похожая мутотень… Стоит только подумать, что долг выполнен… тут и возникает главная заморочка… или, как потом оказывается, первая…
Слабо улыбается, но тут же снова скисает:
– Мы сделаем всё возможное!
– Да, но если…
– Больно ему не будет. Всё-таки почти уже XXII век…
– Зачем он… с тулисианкой, без защиты!..
– Из-за симпатии, наверное… – Рита выдёргивает из волос заколку, защёлкивает, бросает рядом и запрокидывает голову.
– Просто идиот… но ведь сразу после – целых десять минут, чтобы обработать дезинфектором!
– Не хотел разрушать момент! Это же Алекс, Ваня, ну хватит!
Уставившись на пол, замечаю рыжий волосок. Скольжу глазами дальше – ещё и ещё. Везде шерсть Джека – как-то подозрительно много. Даже если у него линька или что там… С настройками квартирного пылесоса явно косяк. И здесь, что ли, намудрил Алекс…
– Подожди минуту.
Выхожу в коридор и распахиваю дверцу технической секции.
В детстве мне казалось, что, когда кто-то умирает – просто страшно остаться без него. Но, как выясняется… не иначе благодаря эгоизму, каждый раз начинаешь упорно представлять себя на месте того, другого… Как это – не иметь возможности ещё повоевать?..
– Ну что у тебя опять? – выясняет Рита, бесшумно пробравшись следом в техническую и утыкаясь носом мне между лопаток.
– Сейчас… в ручной режим его переведу пока и посмотрим. Слишком много шерсти. Всё будет нормально, я…
– Ваня! – протестует она. – Ты не сможешь так всегда! Не всё можно перевести в ручной режим! Взять хоть наше собственное тело! Ну ты же должен это сейчас понять! С пылесосом всё нормально. У Джека просто линька чуть раньше срока. Сегодня система просканирует и всё сработает, она обучается и без твоей помощи!
Переступает, шлёпнув босой ногой по полу, и я начинаю расслабляться.
– Ладно, хорошо. Завтра проверю. – Оставляю панель управления в покое. – И… я смогу проконтролировать. Всё, что в принципе возможно проконтролировать.
– Нет, и ты не должен… Пойдём в комнату, пожалуйста!
Вернувшись на диван, Рита шумно вдыхает и наконец разражается жуткими рыданиями, притянув меня к себе за шею крошечными ладошками. Дикое чувство: облегчение и содрогание одновременно.
Содрогание – оттого, что вот это вот всё я до сих пор не умею. Хотя пробую не впервые… Насколько проще было бы сейчас рвануть в бой, забраться на крышу по тросу или вырваться из горящей квартиры… Было бы нужно… Но необходимо как раз другое. Господи, за этим ведь – к Алексу, а не ко мне!
И если бы не Рита, вцепившаяся в плечо в порыве детской беспомощности, я бы уже взял, к примеру, вон ту синюю вазу с цветами от очередного хрен знает кого и запустил её вон в ту стеклянную стену.
Но стараюсь изо всех сил:
– Вот, смотри, мы сделаем из дивана гнездо, сейчас покажу… и тебе нужен… Джек, неси плед! Вот молодец!
Когда выпрямляюсь, закончив сооружение противошокового убежища и затолкав туда и собаку, – уже готов, что она будет вот так смотреть: опустошённо и с надеждой.
А способ бороться есть только один – быть Алексом, если коротко:
– Я не ухожу. Я за чаем. Я не уйду никуда.
***
– Сдайте оружие, – как будто утомлённым голосом сообщает система на входе в больницу. Не отпуская Риткиной руки, швыряю бластер в распахнувшуюся ячейку сейфа.
Несколько ступенек к лифту, салатовые стены, деловитый персонал – раньше казалось царством исцеления и оплотом всемогущества. А тем, что Ритка к такому причастна, я гордился даже больше, чем потенциальной способностью Тихорецкого в кратчайшие сроки утыкать небоскрёбами все окрестные планеты.
А теперь безобразно не представляю, что ему сейчас скажу.
Но, войдя в палату, в общем, почти такую же, как у нас в госпитале (почему-то казалось, здесь должна быть какая-то особенная супернавороченная обстановка…), обнаруживаю, что Алекс сам прекрасно способен выразить среднее между охватившими нас всех эмоциями одной фразой. Как-то неуклюже боком сидя на кровати, он поднимает на меня глаза и – выдержав идеальную по длине паузу – объявляет:
– Это хотя бы не из-за курения.
– Я уж понял…
– Ваня! – шёпотом одёргивает меня Рита.
– Обещай мне, что не полетишь больше на Ёжик.
– Что?!
– Я умираю. Обещай.
– Ты серьёзно?
– Саша, ну зачем! – волнуется она, подскакивая к Алексу, трогая за плечо.
Он вымученно улыбается – догадываюсь, что всё-таки пошутил или… на грани… Рита изображает намёк на подмигивание, мол, соври в ответ…
Подхожу совсем близко – и обещаю.
– Я больше не полечу на Ёжик, никогда. Только… – Еле выравниваю интонацию, успевая судорожно подумать, что Ритку сейчас снова прорвёт из-за выражения моего лица. – …только если на экскурсию вместе с вами. С вами обоими.
– Окей, – слабо выдыхает Алекс.
А Рита реагирует удивительно спокойно.
1 марта 2099 года, Земля
Она по-прежнему спокойна, нисколько не выдавая того, что творилось за пределами палаты в последние дни.
Том обещал справиться за неделю, но появился только сегодня – 1 марта.
Здоровье Алекса ухудшалось всё это время невообразимыми темпами. Я даже не представлял, что так бывает. Правда, есть маленькая хорошая новость: у него трудности с координацией и ощущениями, но нет никаких симптомов помутнения рассудка – про себя я печально отмечаю: тягаться с настолько мощным сознанием трудно даже тулисианскому грибку.
Руководство клиники вынудило всех нас перевести пациента в Москву. Слишком тяжёлый случай, да ещё и человек публичный. В общем, галочку о том, что сделано всё возможное, хотелось поставить нам всем. Включая даже самого Алекса.
В местной больнице влили в него, похоже, весь арсенал доступных средств, но получили только угрожающие побочные эффекты. Я настоял на том, чтобы мы с Риткой (и Джеком, за которым здесь хотя бы есть кому присматривать) заселились в один номер в московской гостинице, просто потому что страшно – якобы за неё. Большую часть суток мы толчёмся в больнице, стараясь тем не менее попадаться на глаза Алексу как можно реже.
И вот сегодня волшебник в голубом вертолёте кое-как долетел – и Ритка отправилась его встречать. А я в этот момент просто спал. Если бы не вырванные из суматохи три часа покоя, вырубился бы где-нибудь в больничном лифте – из-за физического истощения, нервного напряжения и нарастающего тремора бестолковой надежды.
***
– Ваша очаровательная девушка только что зафинтилила мне оплеуху, поэтому сначала перейдём к делу, а потом уже твой настрой будем расхлёбывать! – предупреждающе кричит издалека Том, завидев меня на крыльце больницы. Полы тёмно-синего в какую-то белую точечку то ли пиджака, то ли куртки энергично хлопают, пока он преодолевает двор аршинными прыжками.
– Зафинтилила? – Не препятствую собственной горькой усмешке. – Всё расширяешь спектр тематических словарей?
Так как мы замышляем кое-что незаконное, по традиции отбираю у него оружие, чтобы система на входе обратила внимание только на меня, и в который раз поражаюсь ответной остроте восприятия контекста: если кто-то без слов вцепится в мой бластер, я отреагирую моментально – не знаю как именно, но уж точно не милой улыбкой и участливым кивком.
Здание Центральной специализированной московской инфекционной больницы – пятидесятиэтажка, как минимум половину площади которой занимает исследовательский центр. И таинство исцеления здесь тоже, как и в питерской клинике, – основной смысл. Персонал нас уже узнаёт и провожает такими взглядами, будто мы собираемся намеренно испортить всем праздник…
Алексу не рассказывали об идее Тома, поэтому, увидев на пороге взволнованную компанию, он с трудом приподнимается на локте:
– И чем обязан?
Выдвигаюсь вперёд, набираю побольше воздуха в грудь и докладываю:
– Мы заменяем твоё лечение!
– Вот как? – глумится он потрескавшимися губами. – Это я здесь умираю, Кузнецов. Хотя бы сейчас можешь прекратить командовать?
Ритка очень больно бьёт меня ребром ладони между лопаток. То ли вздрогнув, то ли отпрянув от удара, невольно делаю ещё один неуклюжий шаг вперёд и опускаюсь прямо к нему на кровать:
– Ал… Саша, Том привёз инопланетное средство, экспериментальное. Так как терять… ну… если ты согласишься, мы своевольно изменим протокол.
Подвергнув осмотру всю команду и, остановившись на Рите, он вдруг чуть прищуривается, почти задорно, и подтверждает:
– Да, я не против.
– Серьёзно? – снова решаюсь привлечь внимание Алекса к своему лицу.
И есть что-то непробиваемо жизнеутверждающее в том, что мне не мерещится: его специфический насмешливый взгляд никуда не делся даже сейчас. Зажмуриваюсь, тут же заставляя себя снова распахнуть глаза: нам будет этого настолько не хватать…
– Терять нечего, ты прав.
И тут меня охватывает паника:
– Том, а… хуже не станет, точно? Он всё-таки человек…
– Ты что, думаешь, я не выяснила механизм действия?! – Рита спихивает меня с кровати, оставляя простор для дальнейших врачебных манипуляций. – Давай без дурацких вопросов, ладно?
Почему они все так уверены?! Том может умалчивать о рисках. Тогда Алекс всё равно умрёт, но ещё быстрее… Я, кажется, к такому не готов. Отступив, снова сталкиваюсь с ним глазами. Сочувственно улыбается. Ничего хорошего это сейчас означать не может.
– Как я понимаю, мы не сможем надолго отключить сканер? – беспокоится Том, наблюдая за индикаторами системы. – Анализ запускается каждые десять минут. Ваня, взломай его, пожалуйста.
– Серьёзно, да? Офонарел?! По-твоему, это так просто?
– Просто или нет, тебе следует это сделать…
Как я не подумал, палата интенсивной терапии… Сканер здесь нельзя отключить в принципе. Перенастроить можно, но там же прогон будет всё равно хотя бы раз в час точно, плюс ещё пару раз в день отчёты мониторятся вручную… А я тут ерундой занимался целыми днями – вместо того чтобы заранее подготовиться. Полный проёб… придётся нам сейчас Алекса под каким-нибудь предлогом забирать домой. Говорил же я, рискованная идея…
– Уймитесь, – шипит Ритка, отпихивая меня от настенной панели и получая доступ к управлению устройством. – Сканер мы сейчас просто на Ваньку перенаправим! Состояние у него предобморочное, как раз правдоподобно получится. Оставлю анализ только по основным параметрам – давление, пульс, глюкоза… Алексу я давление плавно снизила, так что, Ваня, уж пожалуйста, без сюрпризов – рассчитываю на сто десять. А с пульсом – нормально, ты же больной…
– Там же вручную данные мониторят, Рита! Какая глюкоза?! У него же инфекция, должно быть одних параметров два листа!
– Мониторят, но раз в двое суток! Я добилась доступа и в нужный момент быстренько там… перетасую их!
Отвесив челюсть, просто хлопаю глазами. Что ещё остаётся, только и хлопать – если уж взялся прохлопывать с самого начала…
– Давай, давай, защитник космоса, ложись на кушетку! Сюда никто не войдёт без экстренной необходимости. Я всё-таки официально лечащий врач.
Тем временем Том извлекает из нагрудного кармана пиджака четыре ампулы в герметичной упаковке с насыщенного изумрудного цвета содержимым – ни дать ни взять подкрашенный гель для детских игр, который тоннами производит любая домашняя лаборатория.
– Тебе сейчас станет довольно… скверно, – предупреждает он Алекса.
– То есть ещё сквернее? – уточняет тот, прикрыв один глаз.
– Так… – наконец доходит до Тома, – насколько скверно уже сейчас?
По лицу Алекса растекается ярко выраженная нейтральная эмоция.
– Ладно… если я тебе скажу, что м… впечатления… будут большей частью мнимыми, продлятся примерно сорок минут, затем ослабнут, а лечение целиком отнимет меньше суток, после чего станет лучше и больше никакого вмешательства не понадобится, ты сможешь прямо сейчас… не всполошить людей?
– Я не дам тебе меня связать. Так что придётся… не всполошить, – падающим тоном констатирует Алекс.
Кошусь на сканер, нервно сглотнув. Тридцать шесть минут до прогона, а тут такие дела… Где там сто десять… Глубоко дышу и прогоняю по кругу установки метода Дэвидсона – армейского способа бороться со страхом. Не то чтобы бороться – скорее выпихивать его из зоны восприятия.
– Гематоэнцефалический барьер? – уточняет у Риты Том. – И… как я просил…
– Барьер открыт. Да, всё есть. – Она достаёт простой допотопный шприц, набирает в него содержимое ампулы, подсвечивает вены своим планшетом и недрогнувшей рукой вводит лекарство.
– Рита, – подаёт слабый голос Алекс, – если всё всплывёт… тебя лишат права на работу?
– Не лишат, – автоматически отвечаю я, – она лучший инфекционист в городе.
И мне всю ночь придётся делать что-нибудь для того, чтобы к утру у неё прекратился панический озноб.
***
Следующие часы проходят в таком полубреду, как будто это меня, а не Тихорецкого, сначала иссушила болезнь, а потом накачали зелёным инопланетным ядом. Первое время я вообще не могу прекратить высматривать изменения на лице Алекса. Но оно ничего не выражает, а фокусируется он упорно на потолке.
Том подкатывается на врачебном кресле и нагло загораживает мне обзор спиной. Кажется, он ещё и нежно держит своего подопытного за оба запястья. Но адекватно рассердиться мешает внезапно навалившийся сон, прямо внутри которого дважды подозреваю, что Ритка с утра всё-таки подсыпала транквилизаторы мне в чай. Обычно они на меня не действуют, но не при такой степени недосыпа… Вот почему она и не думала беспокоиться о давлении и пульсе для отчёта… Всегда так: поплачет, ресницами похлопает, а коварный план всё равно провернёт…
Когда я снова начинаю воспринимать окружающий мир, уже явно близится вечер; и в палате никого нет, кроме меня и Алекса. Сканер снова нацелен на него.
– Значит, вот как ты просыпаешь побудки на службе, товарищ майор? – ехидничает Сашка, повернув голову в мою сторону.
– Это Гончар тебе наплёл?! Я лишь раз проспал, и то на Земле!
И спохватываюсь:
– Ну… как самочувствие? И куда они все свалили, блин?!
– Нормально… Теперь всего лишь просто скверно…
– Ё…
– А твой тулисианский дружок владеет гипнозом.
– Что?!
С трудом принимаю сидячее положение. Мышцы как ватные – дело точно нечисто…
– Спроси у него при случае.
Лёгок на помине – светящийся от радости Том с подносом с какой-то синтетической едой для Алекса проникает в палату следом за Ритой.
– Спасибо тебе! – говорю.
Иногда я бываю способен произнести и такое.
– Прости, Ваня… простите все: с доставкой лекарства всё слегка вышло из-под контроля… но, главное, успел.
– Да что у тебя вообще когда-нибудь не выходило из-под контроля, Том?!
– Трудно сказать… но обычно я люблю, когда оно это делает.
Он явно собирается кормить Алекса с ложечки, и от такого зрелища я, пожалуй, себя избавлю.
– Что – оно? Это ведь ты сам делаешь, боже мой! – гневно оглядываясь, досадую уже в дверях.
– Ладно… я. Но… как сюрприз для себя самого.
– Ненавижу сюрпризы!
– Уж в этом, Ваня, сомневаться давно не приходится…
Вываливаюсь в коридор и прохаживаюсь туда-сюда, бубня под нос «я тебе сюрпризы-то на ноль поумножаю…» и разглядывая портреты передовых целителей на стене. А развёрнутых мыслей нет ровным счётом никаких. Как будто всё, для чего предназначена моя голова, – оглушающий стук крови в висках…
– Извините, – раздаётся откуда-то снизу юный голосок медсестры-азиатки, – не могли бы вы передать врачине, что её приглашают на консилиум… по поводу… этого пациента. Начнётся уже через полчаса, а она запретила заходить в кабинет.
Вдруг девушка вытягивает шею, силясь заглянуть мне за спину, и, улыбаясь, кивает:
– Ой, здравствуйте, Маргарита Константиновна, я как раз просила…
– Я десять лет училась на врача не для того, чтобы меня называли врачиней, – отрезает материализовавшаяся рядом с нами Ритка, круто разворачивается на каблуках и, остервенело покачивая бёдрами, удаляется к автобуфету.
Если я вздумаю хохотать – эхо разнесёт по всему этажу: в коридоре фантастическая акустика. Но эта речевая мода пятидесятилетней давности… а родившиеся где-то за пределами новой Москвы люди, как водится, просто застряли во времени… Но Маргариту Константиновну застрявшие во времени люди неизменно приводят в ярость.
– Передайте им, она подойдёт, – заверяю оторопевшую медсестру.
Сплошь застеклённая стена коридора поблёскивает, впитывая разгорающийся мартовский закат.
