Надежда Верещагина
Пограничные полномочия
13 апреля 2099 года, космос
– Ваня! Разлепи глаза!
Оп. Таращусь на экран – соображаю только одно: Солнечная система. Поспать-то почему нельзя?
– Тридцать минут до червоточины. Ты же не собираешься войти в неё в бесчувственном виде?
Блин. Логический анализатор наконец подгружается в сознание. Вот что значит шесть лет просидеть в одной точке космоса.
– Мхы… да, не стоит…
– Тогда побеседуем.
– Ы-ы-ы… Больше всего на свете в последние дни, Том, я хочу – хотя бы ненадолго, немногого ведь прошу! – перестать беседовать с тобой!
– Придётся чуть-чуть потерпеть. – Следит за отчётами стандартного теста корабля, непрерывно сменяющего диаграммы на планшете.
– На самом астероиде ведь тоже мирабилианцы, а не тулисианцы? – Задумчиво глажу прохладный край панели управления перед собой. Сбоку она сделана из чего-то очень похожего на полированное дерево.
– Да.
– И как вам это удаётся?
– Достаточно надеть фиолетовые линзы – и земляне начинают состязаться в толерантности по отношению к добросердечному «тулисианцу»! – Смеётся. – Думаю, торчи у нас при этом хоть зелёные рога, никто бы и внимания не обратил.
– Том, мне придётся войти в Мираж одному, других вариантов нет. – В качестве визуального подтверждения окончательности решения прекращаю бесцельно водить пальцами и резко хлопаю по «деревяшке».
– Да, – легко соглашается он. – Очевидно.
– Спасибо, что не сказал Гончару.
Коротко фыркает.
Полюбовавшись чернотой за иллюминатором – мягкой, обволакивающей, но в то же время непрочной и дребезжащей – продолжаю не молчать:
– Эта хрень по ту сторону, которую я прочувствовал, когда замкнул Мираж… она… до того глубока в своей жути… Мы, скорее всего, в неё попадём… в конце, ну… в конце концов. Какой тогда вообще смысл во всём?
Чем больше приходится всякого испытать, тем проще вопросы, которыми задаёшься. Пока не доходишь до того самого, который казался предельно глупым даже в детстве.
– Ты же бываешь чему-то рад? – Том поворачивается налево, щёлкает ящиком, извлекает бутылку с очередным мирабилианским коктейлем и победоносно протягивает её мне. – Он несладкий.
– Бываю. Даже счастлив!
– А если что-то когда-то имеет смысл, то оно имеет смысл вообще, – выводит нараспев.
– Ну… если что-то имеет смысл только при каких-то условиях, то вообще оно как раз не имеет смысла, м… Если, конечно, у меня от последних приключений ещё не посыпалась логика…
Отпиваю из бутылки (в самом деле, вкус уже ближе к тому, который хочется употреблять в жидком виде) и сильно сомневаюсь, что мы имеем в виду одно и то же. В конце концов, надо было для начала определиться с понятиями… А мой собеседник говорит на неродном языке…
– Только если существует само это «вообще» как таковое, – припечатывает Том – и лицо у меня вытягивается помимо воли. – Но пока по всему выходит, что нет.
Он не только меня понял – ещё и нашёл способ избавить от муторной зацикленной цепочки измышлений. Хотя бы ненадолго… Да и… может быть, даже не лжёт.
Только хмурится, таращась в планшет:
– С корабля расы двадцать шесть впервые передали сообщение. Переводчик не может определить язык. Но странное дело… и я не могу!
Перекинувшись через подлокотник и мельком глянув на текст, не сомневаюсь:
– Да это же просто скрипт. Написанный на языке примерно пятидесятилетней давности. К счастью. Иначе бы он сейчас запустился и заставил нас прослушать аудиофайл. Наверное, с агиткой «вы хотите знать». Да, похоже, у расы и впрямь специфическое восприятие времени…
– Да ребята совсем идейно устарели! – смеётся Том. – Они бы ещё… как это… граммофонную пластинку нам отослали в деревянном ящике. С этой… сургучной печатью!
– Я бы его тогда уничтожил не открывая!
– Да уж, испепелил бы за милую душу! Упреждающая расправа – твой почерк… Дай волю – переломаешь руки всей галактике. – Прищуривается, откупоривая зубами ещё одну бутылку с коктейлем.
– Почему упреждающая?! Если ты про Ритку и Артёма, что я должен был – вторую щёку подставить… или как там говорят?.. Да ты сам бы что сделал?!
– У меня богатое воображение и дочь… Не располагает к необоснованному великодушию, знаешь ли…
– Ну вот! Надо было вообще уебать его насовсем, как Сашка выражается, – обиженно не унимаюсь я.
– Пацифист-то? – оторвавшись от напитка, расплывается в максимальной улыбке Том.
– Одно другому не мешает!
Звучит экспрессивно, но мысли уже утекают в знакомом направлении – как сразу-то не подумал, кого можно спросить:
– Лучше скажи… что бы ты сделал с уродом, который покалечил Лею в порыве безалаберности и тупой самоуверенности?
– То есть с ребёнком, не рассчитавшим сил?
На лице у него почему-то проступает явное раздражение.
– Мне было уже семнадцать, как вы все не поймёте!
– Если так, мог бы убиться сразу. Один шаг с крыши небоскрёба… А я… я бы помешал этому, вот что я бы сделал. Саша так и поступил. Поразительно, что у тебя остались ещё какие-то вопросы!
Отворачиваюсь, стараясь не дать физического выхода подступившему гневу. И вроде уже давно так или иначе переиграть историю перестало быть моей навязчивой идеей… Но до одури злит, как все пытаются будто замять то, что произошло. Точнее, то, насколько недопустимым оно было…
– Ваня… в самом деле не уловил смысл? Теперь я понял, для чего на Земле до сих пор есть специальная профессия – психотерапевт. Беседовал с ними когда-нибудь?
– Да. Обязан на службе. Обычно я мысленно посылаю этого очкастого кренделя куда подальше до тех пор, пока он сам не закончит разговор. Если хочешь, почти телепатия!
– Ха-ха! Тогда слушай меня: что если бы тем каром управлял Алекс?
– О… – Это и вправду ни разу не приходившее мне на ум условие альтернативной задачи приводит в трепет. – Ты что… Нет! Я бы тогда до сих пор боялся… как бы он смог такое до конца пережить?
– Видишь, теперь слово «урод» как ветром сдуло… Через три минуты входим в тоннель. Я отключил медицинскую диагностику: уверен, у тебя достаточно адреналина в крови, чтобы не уснуть по пути.
Навигатор бесстрастно визуализирует горловину кротовой норы прямо по курсу.
16 апреля 2099 года, YILC7824
Якобы тулисианский астероид выглядит отвратительно. Хуже того увесистого булыжника, которым я в третьем классе проломил суперпрочное окно в комнате Краснопёрова… Весь корявый, неправильной формы, будто скрученный непроходящей судорогой, да ещё и вдобавок изуродованный допотопным композитным щитом, прикрывающим обитаемую зону небесного тела от космической радиации. Ландшафт Ёжика по сравнению со здешним пейзажем – лубочная картинка.
Садимся сразу в крытое помещение – нечто вроде небольшого звездолётного ангара.
Покивав двоим вышедшим встречать мирабилианцам, увёртываюсь от объятий и, прошмыгнув в просторный отсек с панелью управления системой, шлёпаюсь на первый попавшийся предмет: если он не предназначен для сидения, пусть пеняют на себя, изобретатели концептуальной мебели несчастные…
«Ну что, вы с Ритой в штабе?»
«Три человека с доступом к космической пушке попытались изъять у меня гражданский бластер. То есть да».
«А я уж думал, он у тебя продолжает пылиться в сейфе. На всякий случай: мой кабинет – четвёртый этаж, 424. Сработает на твой идентификатор. Если что, слушай скорее Тома, чем Гончара».
«Начну с себя».
«И, Саш, это важно… В общем, имей в виду: со мной всё в порядке. Я не специально нарываюсь на неприятности».
Ответа нет минуты две, за которые успеваю искоса оценить обстановку: мирабилианцы замутили здесь кричащее рококо – особенно дико смотрится на куске какой-то хренотени, вышвырнутом в межзвёздное пространство стечением обстоятельств.
«Алекс? Есть связь?»
«Очко в пользу Тома».
«В пользу против кого? Что ещё за игра?»
«В его пользу в моих глазах».
«Ну и хрен с вами. Я тут собираюсь плотно поработать. Мы всё выяснили? Потом может не быть времени…»
Рита расходится бурным текстом:
«Пётр Николаевич забрал Джека к себе в кабинет и дал ему самое крутое кресло! А нас с Сашей выставил оттуда! Знаю, ты не включишь видеосвязь! Не говори только, что не успел побриться и не хочешь нас напугать. Давно заметно, ты используешь гормональную коррекцию! Зачем я именно сейчас это пишу… И если уж вы начали разговор… скажу: я вообще никогда, с самого того дня, не чувствовала за тобой никакой вины! И никогда не могла понять, как донести словами! Это было внешнее что-то, законы физики, стихия… Много раз уже говорила, проконтролировать всё невозможно. Но знаешь, теперь кажется, что я ошибалась и ты – можешь! Так тебе этого хотелось, и теперь ты это можешь!»
Хех… Сомневаюсь. Но куда деваться…
«Спасибо. Я сейчас тут быстренько разберусь и вернусь! И дома не буду запираться, честно. Сто лет не был в центре. Погуляем».
И снова Алекс: картинка с подписью «Обещал, что не остановлюсь. До связи». Астероид YILC7824, заряженный в лихую сучковатую рогатку, которую я с победоносным видом держу перед собой, прицеливаясь в бездушную громаду. Небоскрёб с монотонными окнами, отсвечивающими одинаковым унынием пустоты, – здание секты злодеев из мультика, который мы смотрели с ним в детстве. Хм… А ведь в рисунке нет ни капли сарказма. Или, что скорее всего, он ускользает от моего понимания. Пора уже восстановить концентрацию.
«До связи».
– Ну, где тут ваши чудища недоделанные? Сейчас с ними Иван-царевич разбираться будет, или Иван-дурак, уж как получится…
Бегло зыркнув на недоуменные физиономии мирабилианцев, втиснутых в тёмно-зелёные куртки, похожие на камзолы, завладеваю панелью управления и довольно быстро обнаруживаю на астероиде звездолёт расы двадцать шесть – в карантинном, судя по всему, отсеке.
– И как я им, скажи, пожалуйста, твою тираду переложить должен? – беспокоится Том. – Переводчик с ней не справился.
– Вот сейчас-то у меня как раз есть настроение ликвидировать Вселенную… – задумчиво бормочу, проверяя боеготовность местного космического орудия.
– А теперь – очень лёгкая для автоматического перевода фраза, – уведомляет, мягко оттесняя от меня обоих соплеменников.
– Это шутка, – вспоминаю о приличиях я, – извините, я не представился…
– Всё в порядке, – перехватывает инициативу Том. – Они тебя знают. Познакомься: Ят и Чи.
– Почему бы вам просто не использовать разные звуки вместо имён? Хлопки, свистки и прочее?
Вежливость никогда не была моей сильной стороной. И не потому, что не воспитывали – старались всеми силами, – а потому, что в каждом таком моменте мне сложно воспринять, как чьё-то внутреннее переживание может быть важнее структуры происходящего… Особенно если сама структура откровенно смешна. Это моё качество, кстати, оказалось полезным: оставило поблизости только тех, кто способен его принять, а значит, видит мир похожим образом. А если точнее – не видит, а делает его таким. Алекс с его бесконечным скепсисом – для кого-то тяжёлый характер, для меня – безотказное орудие против серьёзных проблем. Ритка с её неисчерпаемой энергией, направленной на упорное вколачивание всего сущего туда, где оно никак не может, но должно в конце концов оказаться. По её представлению, конечно. Подтруниваю, но… это самое её представление меня полностью устраивает – прямо-таки ложится на душу. А теперь ещё и Том – так легко и в то же время серьёзно относящийся к самой природе вещей.
На самом деле не только он, а мирабилианцы вообще – вот и сейчас в ответ на моё нетактичное высказывание уже веселятся и лезут мять лапищами, а Том объясняет:
– Разные звуки мы тоже используем – для кличек животных.
– Ох. И ещё – почему ваши меня постоянно тискают? – Отбиваться от гибкого и ловкого Чи не так-то просто.
Упираюсь не очень рьяно, хотя и не терплю попыток блокировать моё тело. Особенно от тех, кому никогда не дам права вмешиваться в остальную жизнь. Алекс называет эту черту контрмазохизмом. Но мирабилианцы до предела моего терпения как-то ухитряются не доходить. Слишком уж они либеральны и пластичны – явного ощущения физической угрозы не возникает.
– Ты не обижайся только… – Том отводит глаза, складывая руки за спиной. – Земляне такие милые, маленькие… а когда вы гневаетесь или… витийствуете… это так…
– Няшно? – настороженно предлагаю я.
– Да! То есть… вроде того…
Да сами вы няшные! А ты почему не участвуешь в общем бесновании, напрашивается вопрос. Ответ ясен: из-за чего-то вроде уважения ко мне.
– Это мы-то витийствуем, Том? Ну где ты нахватался таких словечек…
Демонстративно выкатив зрачки наверх, обнаруживаю, что потолок здесь сводчатый, узорчатый и фрагментарно вызолоченный. Утомлённо пялюсь на этот элемент боярских палат на территории космической военной базы – надоедает быстро:
– К чёрту… Можно принять душ? Время ещё есть?
– Есть, как всегда, – лукаво щурится Том в фиолетовых бликах активированной кем-то из мирабилинацев дополнительной подсветки.
***
Конечно, мне хотелось получить не столько душ, сколько порцию уединения. Просторный санузел, набитый разноцветными прозрачными объектами, назначение которых сразу и не приходит на ум. И непонятно, что напихано в десяток дозаторов, удерживаемых ближайшей стеной. Может быть, от инопланетных снадобий волосы мгновенно выпадут и придётся отращивать их года два, чтобы выполнить обещанное Ритке… Моё замешательство, выраженное бездумными пассами, неожиданно приводит к продуктивному результату: на сенсорах появляются спроецированные системой метки на английском языке. Проигнорировав «gentle body oil» и не удержавшись от ухмылки, набираю горстью шампунь и наглухо задраиваю мыслительный канал связи с Томом: не сама же по себе обстановка решила поприветствовать на понятном языке – как-никак я в ванной на мирабилианском астероиде, а не в дополненной реальности эрмитажного зала Леонардо да Винчи.
И что я делаю здесь? Да и что я вообще когда-либо собирался делать? Эти самые люди, которые видят мир похожим образом, все, кроме меня, – золотые дети… Сашка, с его талантами во всех мыслимых сферах и способностью непринуждённо вникать во все сферы немыслимые. Ритка, с её фантастической усидчивостью, до скрипа рациональным подходом (ко всему, кроме выбора мужчин) и бронебойной энергией. Ну и рядом я – с надеждами, которые подавал. Теперь эти двое закономерно на высоте – каждый в своём деле. А я… не то чтобы всё ещё подаю надежды – скорее пробуждаю слабые упования…
Есть у меня подозрение, что в том и фишка: раса двадцать шесть – ходячее межпланетное небытие – нашла в моём лице некий вызов. Я такой же никчёмный, но всё-таки существую. С другой стороны, чем это грёбаное ничто может так рассуждать? Ох, ёлки же… Зажмуриваюсь, энергично растирая пальцами виски. Температура воды в душе еле-еле понижается.
***
– Ваня, но разве ты не любишь свою работу?.. – неспешно начинает Том, восседающий в затейливом кресле с мирабилианским кексом в руках. Остальных нигде не видно.
С минуту играем в гляделки. Не выдерживаю первым:
– Уверен, что контролировал свой мозг! Ты использовал какой-то секретный приём и снова сунул туда нос?
– Именуемый слухом. У нас он немного получше вашего. Ты стукнул по стене и выразился отчётливо: «Да я просто ноль без палочки, вот и всё!» И если я правильно истолковал эту идиому…
– Ты правильно истолковал эту идиому.
Отворачиваюсь, посвятив себя усердному поиску в окружающем апофеозе эклектики предмета, подходящего для размещения тела образцового среднестатистического землянина.
– Хорошо. И не колоти больше здесь по стенам – они могут…
– Я в курсе… Мне просто больше ничего не подходит.
– Э…
– Моя работа – не могу представить себя ни на какой другой.
– Так ведь это и означает…
– Да. Хватит уже.
Том заглатывает оставшийся кусок кекса, легко отрывается от кресла, втаскивает в него меня, сложным жестом заставив подлокотник превратиться в столешницу криволинейной формы, и, посуетившись с полминуты вне зоны видимости, последовательно передаёт мне тарелку с чем-то похожим на плов, аршинного размера ложку и раскалённую кружку с явно обычным земным чаем, а потом, ещё помедлив, осведомляется:
– Надумал что-нибудь?
Сам я и не вспомнил бы о еде, но поддаюсь кинематографичной выверенности происходящего – как будто только вот и надо сейчас, что сидеть и распивать чаи в кошмарной дыре с макабрической сущностью под боком. Зачерпнув солидную порцию и еле запихнув её в рот, поражаюсь: и впрямь самый настоящий узбекский плов.
– Ничего, кроме чёткого подозрения, что из этого ебучего пиздеца торчат уши кромешного сюрреализма…
– В смысле… он… подслушивает?..
– О господи… кто подслушивает? Сюрреализм?! – поперхнувшись изюминкой, сглатываю подступившие к горлу слёзы. – А-ха-ха! Разумеется, что ему ещё делать-то… Ты подслушиваешь, он подслушивает… а я пытаюсь не быть выслушанным до дна!
Том выражает прищуром восхищение, смешанное с приличной долей сияющего удовольствия – вот-вот, это-то и заставляет заподозрить, что недопонимание было мнимым. Один из его немаленького арсенала способов разрядить обстановку. Обратить её в ноль, я бы сказал…
– И… я же не мирабилианец – может быть, мне не стоит так объедаться перед миссией?
– Едва ли это так уж важно… – подсовывает рядом с тарелкой ещё и кекс. – И… мы можем отложить всё ещё на несколько часов.
– Нет!
– Ваня… – перестаёт петлять по окружающему пространству и, примостившись на каком-то крошечном хм… табурете, разглядывает меня снизу вверх. – Ты боишься? Почему? На Мирабилисе так не было.
– Я не бо… Что за идиотский вопрос! У меня нехилые шансы впасть в запредельную кому, или провалить миссию, или хрен знает что ещё… и совершенно непонятно, к чему это приведёт. Но самое фиговое – я не придумал никакого алгоритма действий!
– Но ты не… не ноль, без этой…
– Палочки…
– Да. И с этим ничего нельзя поделать. А ты так поглощён страхом, как будто возможно уничтожить не только твою жизнь, но и… тебя самого.
– Иди ты со своей философией… по такой логике мне лучше сразу сдаться без боя.
– По такой логике ты можешь проиграть. Но сдаться без боя…
– Будто это разные вещи! И то и другое означает слиться. – Отхлёбываю чая и съёживаюсь от неоправдавшихся ожиданий: как-то необъяснимо быстро остыл.
– Разные. Полярные.
– Ладно, хватит. Давай покончим с ним прямо сейчас.
– Погоди. Тебя разве не беспокоят какие-то ещё вопросы о расе?
Прикоснувшись к кружке у меня в руках, он заставляет её нагреться.
– А тебе – не страшно? – нацеливаю встречный вопрос.
Не знаю, когда меня прорвало. Кажется, из-за болезни Алекса. Раньше я бы даже слово такое вслух не произнёс по отношению к мужчине. Будто правило игры – заталкивать его как можно глубже. А потом – вцепился в саму суть эмоции и не могу прекратить её препарировать.
– Нет, – выпендривается Том.
– Ага, три раза. Не помнишь, что говорил на Мирабилисе?
– С тобой очень сложно… Не всё приводится в систему, возьми уже в толк. Страх – только часть. У меня больше… больше всего внутри в одно и то же время. И многое – важнее. Я ведь стараюсь показать…
– Ладно… – Проглатываю остатки чая. – Почему этот тип выглядит как персонаж Магритта? Сходство уж очень явное. Ориентировано изначально на землян?
– А… кто такой Магритт?
– Художник… Ты не знаешь?! Вы разве не поискали смысл транслируемой визуалки?
– Ваня… – Отнимает кружку и стискивает обе мои ладони одной своей. – Мы при всём желании не смогли бы… Там нет никакой визуалки. Каждый видит как может. Понимаешь? Ты… ты меня слышишь?
Когда меня в последний раз так сильно захлёстывало адреналином? Выкрутило бы наизнанку, если бы он не держал.
– Том, – силясь выдернуть одну кисть из хвата, объясняю очевидное, – я, мягко говоря, не люблю, когда мои движения ограничивают.
Особенно когда это перекрывает возможность наносить удары…
Вопросительно приподнимает бровь, безвинно распахнув ресницы и не убирая руки. Вздыхаю и отворачиваюсь, наблюдая, как поднявшаяся было волна раздражения растворяется в неприятно примиряющей и определённо снисходительной данности.
– А что ты… вместо него видишь? – тихо-тихо проговаривает мой голос.
Том резко опускает, а потом так же стремительно поднимает на меня глаза – будто перезарядив какое-то механическое оружие.
– Сначала просто странника того самого из детской сказки… а потом – после смерти моего друга в Мираже… – начинает он осторожно.
– Так… Понятно. Вот же уроды, и как они это делают?!
– Не они – только я сам. Тебе бы лучше всё же понять.
– Что – ты сам? Несколько лет?!
– Он вдобавок правдиво стареет с виду… – кивает, наконец выпустив меня и энергично откинувшись назад. «Табурет» реагирует немедленным превращением в гамак.
Отвлекаюсь на попытку проанализировать, как именно этот предмет мебели претерпел столь радикальную метаморфозу в такие сжатые сроки, и не сразу замечаю, как моё кресло бесшумно и безболезненно следует его примеру.
– Эй… – бормочу, понуро падая в упругие складки мирабилианского изобретения, – разве вы вообще стареете?
– Ха-ха… Самый непостижимый вопрос во всей Вселенной. Физически-то – да. А вообще… неведомо. Никто из моих друзей никогда… не изменял себе… Они росли, совершали непредвиденное, узнавались по-новому – но никогда не становились кем-то другим. Может быть, в этом сам смысл? Мы как настроены каждый на некоторую… м… многомерную ноту… И способны составлять такие… как музыкальные фразы.
– Нота? Хех. Слово не из твоего активного лексикона.
Не вижу его лица, но чувствую улыбку – причём мне почему-то кажется, что распознаю её с помощью слуха – то есть буквально ушами.
– Верно, я бы скорее использовал другую метафору, но она сюда не встаёт… Хотел сказать, оттенок или форма… заданные… но произнёс «нота». Так ведь, если кто-то начнёт отклоняться от неё, выйдет что-то… невозможное.
– Ты хочешь сказать невыносимое?
– Надо думать, это одно и то же.
– Хех. Хотел бы я, чтобы это было одно и то же…
– Это одно и то же. За всю свою жизнь я не встречался ни с чем…
– Том… Ну брось, если бы ты столкнулся с чем-то невыносимым, ты бы его не вынес. Тут не из чего лепить загадочную философию.
– Но возможным это, оно, для меня не стало бы, потому что меня бы тогда не стало точь-в-точь с того момента, как это могло бы попасть в категорию невыносимого…
– О-о-ох… – Представляю в уме, что заковыристый потолок сделан из бумаги, и пробую мысленно разложить его в виде фигуры на плоскости (подобные навязчивые желания – явный признак расфокусировки внимания, но рассказал о них я только Сашке – судя по снисходительной гримасе в ответ, у него бывает и не такое). – Невыносимое невозможно, но невозможное-то совсем не обязательно невыносимо. Вот! – радуюсь проблескам слаженных мыслей.
– Верно. Только вот… что из того? – Смеха в голосе он уже не скрывает.
– Так. Ты ввёл меня в транс?! – с горем пополам доползает до центра управления сознанием гипотеза, зародившаяся в самом начале диалога.
– Нет. И лучше бы тебе перестать ожидать от меня вероломства… Мирабилианский релаксирующий гамак! Влияние закончится, как только ты его покинешь. Не делай этого… – Боковым зрением видно, как он досадливо шевелит пальцами, вспоминая слово. – …резко.
– Я вообще не собираюсь этого делать… Он же на меня воздействует!
Интересная альтернатива успокоительным. Даже если бы для меня был от них толк, на службе в любом случае запрещено использовать препараты из-за возможного влияния на скорость реакции. А что ещё хуже, как показали исследования, снижение чувства опасности катастрофически влияет на адекватность принимаемых решений, даже если остальные параметры в норме. Не думаю, что мирабилианцы представляют собой какое-то исключение в этом смысле. У нас уже лет сорок есть метод Дэвидсона, у них – наверняка приёмы и покруче. Но всё равно за внешним спокойствием Тома стоит непрерывная мыслительная работа, иначе бы всё выходило из-под контроля у него вовсе не слегка…
Но метод Дэвидсона – способ запереть тревогу на периферии мышления. А вот гамак, в котором я возлежу как в райском облаке, просто-напросто страх выключил. Настроение куда-то двигаться сразу пропало. Интересно, как тут выходит с «нотой»? Изменяю ли я сейчас себе? Хм…
Не думаю. Просто провалился в промежуток между двумя активными точками бытия, растянув его на внятный по времени отрезок, где меня наглухо опутало шлейфами ярких воспоминаний – преимущественно детских.
К примеру, лет в девять хотел похвастаться Ритке акробатическими этюдами, а она не смотрела, уткнувшись в планшет. А когда я просёк этот манёвр и попытался обидеться, потащила к себе пробовать сотворённый вручную яблочный пирог, увидев который Тихорецкий взял нож и начал выступать с рассуждениями о трисекции угла, в конце концов утомив даже меня.
Так что… каждый из нас действительно «держит ноту». Причём чем дальше, тем сознательнее и самоироничнее. Мы как будто условились о ролях в постановке и не отступаем от образов, чтобы не испортить спектакль.
Я, например, – контрол-фрик, раздираемый импульсивными хулиганскими порывами…
– Кхм, Ваня… прости, но я… несколько минут назад отключил влияние гамака.
А он – беспринципная сволочь, наделённая безграничным терпением.
Нажимаю двумя пальцами на переносицу, будто активируя дополнительный ресурс, а потом одним движением выпрыгиваю из горизонтального положения на пол. Не ожидавший такой энергии Том переступает назад.
– Осторожнее, у нас здесь бывают неполадки с гравитацией.
– Веди к нему, – Принимаю героическую позу: руки в боки, нос кверху. – Счас я этой коробке с мультиками трансляцию-то отдебажу!
В ответ – ничего, кроме подрагивания подбородка с микроскопической амплитудой. Вряд ли он собирается заплакать, значит, причина – зачаток противоположной эмоции. Но её он так и не показывает, махнув в сторону одного из выходов и деловито устремившись вперёд.
***
Перед входом в ангар Том оборачивается, открывает люк и кивает в ответ на мой пристальный взгляд: дальше он идти не собирается.
Освещение становится ярче по мере продвижения к кораблю. Надоевший знакомец стоит рядом со сплющенной формы звездолётом, похожим на тулисианский, будто собирается позировать для рекламного ролика. Дополняют картину гладкие стены ангара, подсвеченные фрагментарно, как в подземном переходе, оснащённом газовыми, что ли, фонарями, или какие они там были… Ничего так, стильная получилась бы визуальная история, учитывая нашу моду на образы из XX века.
Машу́ ему издалека и громко спрашиваю:
– Эй, привет! И почему всё-таки Магритт?
– Вы хотите увидеть смысл? – Не меняя позы, наставляет «лицо» прямо на меня.
– Нет. Я спрашиваю, почему Магритт.
– Идентичность… – неожиданно произносит мой собеседник. Только с полусекундной задержкой понимаю, что получил ответ на прямой вопрос. – Вы хотите принять информацию?
Движется вперёд в полной тишине и застывает в полутора метрах от меня, будто вытянувшись и распрямив спину.
– Нет. Познакомиться с тобой хочу.
– Вы желаете знать?
– Да, – сдаюсь я, вытянув вперёд обе руки ладонями вверх – какой-то первобытный жест, но не могу придумать, как ещё заставить самого себя настроиться на выбранный план – не сопротивляться. До последних событий я и не подозревал: «не сопротивляться» бывает только двух видов – почти невозможно и… ничего не стоит. Сейчас первый случай.
