Надежда Верещагина
Гори оно ясным пламенем
1
– Этот сыр стоит четыреста сорок восемь рублей, – сообщает кассирша. И покачивает упаковку на ладони, будто собирается залепить мне ею в лицо.
– Замечательно. А теперь представьте, что они у меня есть.
Наверное, пора всё-таки купить новую куртку. И само собой, я не стану этого делать.
Ухитряюсь запихнуть все продукты в один пакет. Выхожу на улицу. Навстречу – белый лабрадор в ожерелье из кленовых листьев. За ним – нетвёрдой походкой – хозяин с зеркалкой на шее и блаженным выражением лица.
«Ш-ш-ш!» – тормозят в лужу колёса у меня за плечом.
Ну ёлки! Вытягиваю шею разглядеть штанину.
– Давай в машину! – командует Эрик из распахнувшейся двери.
– Слушай, вот извини, у меня дома куча дел и…
Недолго думая он выскальзывает из ремня, переползает через пассажирское сиденье, выпрыгивает на тротуар, хватает меня за локти и затаскивает внутрь. Блокирует дверь. Отнимает пакет, ловит выкатившуюся оттуда свёклину, ухмыляется, убирает мои покупки за кресло и поднимает глаза:
– Ага. А Константин у нас где?
– На рабо… – продолжаю тупить я.
– Чудесно! Но что-то я его там совсем не заметил… И здесь тоже, – машет в сторону нашего дома. – Зато заметил много всякого… интересного. Едем ко мне!
– Эрик, ну чего ты так завёлся… мало ли что там… может, прогулять захотел…
– Костя? Прогулять?! Тогда вообще труба! – Вздохнув, он решительно хватается за рычаг коробки передач.
Но тормозит, едва стартанув:
– Ага! Отследился!
Набирает сообщение, улыбается, отрывается от экрана и снова заводит двигатель.
Протестую:
– Стой! Значит, всё нормально, я пойду?
Не ответив, Эрик резко дёргает головой, будто вычёркивает все мои дальнейшие слова. Разворачивает машину, глянув в заднее стекло, ускоряется, обгоняет фотографа с собакой. Минует ещё два квартала, включает радио и одновременно элегантно входит в поворот. Этот человек и секунды не может усидеть спокойно – кривляется, подпрыгивает, раскачивается на всех без исключения стульях, – а водит так, будто у него полный салон развешанных на струнках стеклянных шаров. Хочешь кого-то понять – ищи эти контрасты.
Полистав частоты, он делает радио громче.
Autumn is here and they're burning the heather
Sheepdogs are running hell for leather
Seasons are changing, time's moving along
Give me a drink and I'll be gone
И подпевает – до нестерпимости похоже.
Я вытаскиваю пятки из слишком тёплых кроссовок и наполовину открываю окно.
Осень уже вовсю требует цветных карандашей. Шуршать растушёвкой, смешивать разогретые штрихи, вдыхать запах кедровой деревяшки. Но я ими не умею. Фотографировать – тоже. Загораться зато – да. Полыхать. Осыпа́ться. Проходить через градации оранжевого…
– А в немецком языке время женского рода… – для затравки замечает Эрик.
Кручу эту идею в голове, догоняю новые оттенки смысла:
– Фу…
– Знал, что тебе понравится, – смеётся он.
2
Дома у Эрика всегда заметная чистота – и полный беспорядок. Сочетаются они без проблем. А берётся и то и другое непрерывно из него самого. Вот и сейчас: закрывает холодильник – и тут же выхватывает откуда-то из-за спины оранжевую салфетку и протирает его сверху донизу. А потом, не прекращая болтать о пустяках, принимается за все ближайшие плоскости. Просто электровеник. Найденные по пути предметы небрежно сдвигает кучками: чашки, открывашки, бумажки, флешки. Чёрт ногу сломит. Но не Эрик – проверено: он свободно держит в голове новые локации всех этих вещей.
Подаюсь ближе и просто вцепляюсь ему в запястье:
– Эрик, говори.
Он легко уходит из моего захвата, бросает тряпку на крыло мойки, тянется к спинке стула – за пиджаком. Надевает его, кивком приглашает меня сесть, сам устраивается напротив и смотрит в глаза:
– Сеть напала на Костю.
– То есть? И где он?! Мы уже сорок минут здесь торчим! Он же выкрутился?
– Ваш двор сегодня был весь в паутине. Невидимой. Ага… Это их режим ЧП, скажем так. А Костя смог, – Эрик указательным пальцем выписывает в воздухе ломаную линию снизу вверх, – уйти из капкана. И выманить сеть в лес. А там уже мои люди помогли.
– Не понимаю. У него же чип! То есть… сеть ведь считает его своим? Или… ну она хотя бы не может ничего сделать против вас, да? Кроме типа укола лёгкой боли…
Закидывает ногу на ногу и чешет в затылке, глядя в сторону:
– Мягко говоря, не лёгкой. Ага… Но не суть. Похоже, твоя ячейка успела стукнуть в ключевой узел. С задержкой по времени… не важно, физика… Вывод: чип теперь ему не поможет. Скорее наоборот.
Жаль, здесь негде пробежать пешком километра три, чтобы поразмыслить. А из квартиры Эрик меня явно не выпустит. Придвигаюсь вместе со стулом ближе к нему.
– А что тогда поможет? И что значит наоборот?! И когда я его увижу?!
Вскидывает локоть – стряхивает рукав взглянуть на часы. И отвечает только на последний вопрос:
– Минут десять. Пойду встречу!
Вскакивает, наклоняется, поднимает с пола скомканную бумажку, бросает её на стол, в два шага покидает кухню – и через пару секунд щёлкает замком.
Я разворачиваю смятый листок: синим фломастером – сложные орнаменты и гирлянды из цветов. Явно Костиной рукой. Разглаживаю бумагу: выбросить жаль. И прикрепляю её к холодильнику. Единственным висящим там магнитом. Не магнитиком – обычным дуговым магнитом.
Допиваю чай. Хмурюсь, отгоняю морок. Всё же в порядке, пока. Эта квартира как бункер: изолирована всеми их возможными способами. А потом люди Эрика что-то придумают. Выходит, всё это из-за меня… И кажется, если бы Костя скрылся куда-то подальше, не оставался рядом, сеть бы от него отстала. Нет конечно, но…
Вздохнув, собираю бумажным полотенцем чайную лужицу с глянцевой поверхности стола. В самом деле, никакой передышки! Невозможно просто жить – приходится срочно затирать новые пятна. Пятна плодятся и разрастаются, некоторые – до размеров всего города и больше. Вечно мучаюсь, справлюсь ли с тем, что на себя беру. А хозяина этой квартиры не останавливает даже непрактичность белой мебели.
Ухожу в комнату. В ту, что считается кабинетом. Выключен свет, но штора сдвинута. Уже темнеет. На спинке дивана – плед из верблюжьей шерсти. Сладковатый шлейф парфюма, ставшего таким привычным. Его источник явно хранится здесь. Изучаю книжный шкаф. Куча стареньких немецких обложек, из которых разгадываю только Der Steppenwolf… Герберт Уэллс, разношёрстные детективы… Сонеты Шекспира. Мило. Верчу книжку в руках. Тиснёная обложка, вместо закладки – старая фотка Эрика. В смешном широкоплечем пиджаке из девяностых и даже с ультракороткой стрижкой. В остальном ничего нового: он балансирует на гранитном столбике ограды набережной Фонтанки, раскинув руки и улыбаясь до ушей.
– Таня!
Костя!
Пихаю фотку обратно, мну уголок, поправляю, втискиваю томик на полку и выбегаю навстречу.
Он делает шаг в дверной проём, наклоняется ко мне, но – будто отпружинив от упругой преграды – кренится обратно и медленно заваливается назад, на руки подоспевшему Эрику. Шепчет: «Не страшно… сейчас всё…» – и отрубается.
Эрик укладывает Костю на пол, закатывает ему рукав джемпера и подсвечивает чип своим сетеуловительным прибором.
Я замедляюсь во времени. Отодвигаю происходящее, расплывчато вижу отливающую золотом поверхность девайса и думаю только о том, что никак не могу привыкнуть: они называют эту штуку козой. Коза – от «короткое замыкание» вроде, только это замыкание имеет слабое отношение к электрическому току. Точнее… Да я ведь даже не попробовала разобраться!
– Подержи! – выдёргивает из анабиоза Эрик. Протягивает козу, шлёпает ладонью по полу: – Сядь сюда.
Нажимает двумя кулаками Косте на запястье. Тот резко выгибается. Прибор у меня в руках пищит и светится. Эрик одними губами ругается трёхэтажно.
Выхватывает из кармана телефон и заверяет меня:
– Исправим!
А потом в трубку:
– Вова, ловишь график?
– Вижу! – отзывается напористый баритон на том конце. – Замыкайте, не ждите! Я еду!
Эрик обрывает вызов, поднимает Костю, заносит его в комнату и выгружает на диван. Рука – левая, та, в которой чип, – соскальзывает по кожаной обивке и падает на пол. По всему бесчувственному телу снова прокатывается судорога. У меня пересыхает во рту.
– Не трогай его! – предупреждает Эрик, шагает к столу и вытаскивает из ящика провода с двумя датчиками, похожими на электроды кардиографа.
– Да что происходит, ты объяснишь или нет?!
Он прикрепляет «электроды» к запястью Кости и фиксирует их маленькими ремешками. Разъём втыкает в козу. Оказывается, я так и стою вцепившись в неё обеими руками.
– Отойди подальше. Я его подержу, чтоб не дрыгался.
Делаю четыре шага назад. Эрик наклоняется над Костей – вроде хочет навалиться на него всем телом. Но почти сразу отшатывается и просто садится рядом.
Коза тихо щёлкает – срабатывает таймер. Чип под кожей светится и хаотично пляшет. Секунду, две. Выгибается – вот-вот прорвётся насквозь, – замирает и моментом чернеет весь. Эрик поднимает Костину руку с пола, укладывает на диван, отключает датчики, начинает сматывать провода и наконец объясняет хоть что-то:
– Сеть непрерывно обращалась к чипу. А нервная система у нас к этому не приспособлена…
– Когда он очнётся? – не глядя пихаю Эрику козу и бросаюсь к Косте.
Падаю на колени перед диваном, трясу за плечо. Дыхание ровное, но больше никаких признаков жизни. И волосы влажные на висках, будто у него жар. По шее стекает капелька пота – утыкаюсь в неё носом. В голове у меня гудит.
Слышу, как Эрик уходит к столу и возится с ноутбуком:
– Он не был совсем без сознания. Пока я не выжег чип. Видела? Он же меня оттолкнул – мол, не держать его. Ага! Понял, значит, что происходит.
Не видела. Пульс стучит в животе. Поднимаюсь на ноги и поворачиваюсь к Эрику.
Он указательным пальцем убирает с экрана пылинку и сообщает:
– Костя был в двадцати километрах отсюда, когда пошли атаки! Сеть пробила защиту. Но он решил, что сможет. Ладно… доехал.
Переводит взгляд на меня – и осекается:
– Танечка… принести воды?
Слышу только слова, не сам вопрос. «Не был совсем без сознания». Какой-то бред. Да и… Здесь ведь всё заэкранировано намного надёжнее, чем в машине, и сеть не может до нас добраться. Зачем тогда выжигать…
В полной тишине кто-то отчётливо открывает ключом входную дверь.
Я бегом пересекаю комнату и выглядываю в коридор. Из прихожей, спешно стаскивая куртку, надвигается стопроцентный азиат. Ретируюсь в сторону Кости.
Шепчу:
– Там… японец…
– Это мой! – успокаивает Эрик.
– Кореец! – рапортует японец, бросает куртку прямо на пороге комнаты, шагает к нам и ставит на пол медицинский чемоданчик. Жестом подзывает Эрика – вручает ему разобранный штатив для капельницы. Тот хмурится, но с первой попытки соединяет части и придвигает стойку к дивану.
Гость захватывает чайный столик: отправляет на пол стопку книг, тарелку с одиноким апельсином и выкладывает медицинские инструменты и препараты. Я разглядываю флаконы:
– Пропофол, кетамин?! Вы будете оперировать? Прямо здесь? А если понадобится реанимация?!
– Эрик Юрьевич! – обрывает узкоглазый. – Уберите женщину с корабля. И сами – убирайтесь.
И, пока проглотивший язык Эрик медленно открывает рот, это хамло вышвыривает нас обоих в коридор. Пытаюсь увернуться, но успеваю только разглядеть его идеально зашнурованные сапожищи и крикнуть в захлопнувшуюся дверь:
– Хоть бы разулся, доктор Хаус грёбаный!
И пинаю его попавшуюся под ногу куртку. Эрик вздыхает, подбирает её с пола, отряхивает и относит на вешалку.
На кухне он принимается бормотать на отвлечённые темы. Но я припираю к стенке – буквально: оттесняю в закуток между подоконником, стеной и столом.
И атакую вопросами:
– На хрена нужна эта операция, ты же выжег чип? На хрена ты это сделал, квартира ведь экранирована? На хрена ему наркоз, эта штука ведь лежит прямо под кожей?!
Пространства для манёвра локтями нет, но он ухитряется выцепить из внутреннего кармана пиджака телефон. Я его отбираю, без церемоний снимаю блокировку пальцем Эрика, выключаю звук и прячу аппарат за спину.
Он наклоняет голову набок – значит, недоволен. Но всё-таки отвечает:
– Я предполагаю, что сеть может запускать самоуничтожение чипов. Как любых своих частей. Очень редко, но… Мне не нравится динамика сигнала.
– Так вы разве не сами эти чипы… что ли, делаете?
– Ага… Но собираем их из фрагментов сети. – Жестикулирует прямо у меня перед носом, изображая волны и что-то похожее на втыкание вилки в розетку. – Мёртвый чип токсичен. Надо сразу убирать. Но он срастается с окружающими тканями… И каким-то путём связывается с нервной системой, хотя и не повреждает сами клетки… Таня, не смотри на меня так! Чипы извлекаются без последствий. Я годами этим занимаюсь.
Резко опускает руки и холодно уточняет:
– Все вопросы?
Понимаю, что почти пробила дно. Но если уж человек выдаёт информацию о чём-то важном, не в моих правилах останавливаться:
– Ты никогда не скажешь, на кого работаешь?
Сканирует взглядом моё лицо сверху вниз и обратно. Оборвёт разговор? Отшутится? Я могла бы ещё спросить, каковы шансы, что Костин чип всё-таки взорвётся и мы взлетим на воздух прямо сейчас. Но будь они велики, он бы вёл себя совсем иначе.
В кабинете начинает звонить и тут же затыкается телефон.
Эрик приподнимает брови, фыркает и кладёт руку мне на плечо:
– Танечка… Я не подневолен. И знаю всяко побольше, чем наниматель. Смогу его опрокинуть, если вдруг что… Но не стремлюсь. Он хотя бы человек.
– То есть…
– То есть – хватит уже это выпытывать. Он человек, обычный. Ага. Без чипа даже. Честное слово.
Я возвращаю телефон прямо в руку, которой он ко мне прикасается. Эрик не глядя кладёт его на стол и выжидающе наклоняет голову. Ну раз можно…
– Слушай, а как тебя вообще во всё это занесло?
Пожимает плечами:
– Я учёный. Хотел докопаться до истины – и докопался.
Отступаю, освободив ему путь.
– По-моему, все твои подковёрные игры очень слабо связаны с теоретической физикой. А мои, – киваю на стену, граничащую с комнатой, – игры, или как это назвать, уж не знаю, и вовсе опасны для жизни. Чужой жизни.
– И что? Не играть? Пустой номер. Не выйдет.
Я многое могу возразить. Но только улыбаюсь в ответ.
Человеку нужно чувствовать себя причастным к общности. И больно быть частью чего-то чужого. Это самый глубокий конфликт, потому что граница размыта. И потому, что размываем её мы сами… С сетью – повезло: есть способ отличать её от нас. Эрик хочет сказать, что не играть в таких условиях – значит просто утонуть в чужой игре. А я – продолжаю улыбаться.
К нам врывается запах антисептика – и кореец входит совсем бесшумно. Не раздумывая открывает нужную дверцу и достаёт чашку. Наливает воды прямо из-под краника фильтра. В два глотка выпивает, ставит чашку, отталкивает её к стене, вынуждая проехаться по столешнице, и поворачивается к нам:
– Нормально. Дрыхнет пока.
И вдруг протягивает мне руку:
– Владимир.
– Ах, значит, теперь ты предлагаешь мне рукопожатие? – Не реагирую на жест.
Убирает руку и приподнимает бровь:
– Только для виду.
Да уж, он точно настоящий.
– А ты хорош! Меня Таня зовут.
– Поздравляю, Таня: ты притянула к нам сеть. Эрик Юрьевич, до вас не могут дозвониться!
Эрик хватается за телефон, с минуту изучает обстановку и распоряжается:
– Вовка, езжай-ка ты домой. Мигом. Не хватает ещё остальным подсветиться… И будь начеку.
Кореец молча выходит и, повозившись с чемоданом в прихожей, покидает квартиру.
– Что? – спрашиваю я. – Господи, что ещё?!
– А… Сеть теперь меня пингует. Но это ничего.
– Зачем ты отпустил хирурга? Если чипы опасны, надо, получается, удалить и твой?
– Не нужно. Пока защищает экран, я могу отсюда перезаписаться в системе. И сеть перестанет связывать чип со мной. Такая у неё логика, ага!
– Но только… Она, что ли, может следить отдельно за чипами, отдельно за людьми? То есть от тебя самого она ведь не отцепится?
– А вот и разберёмся.
