Маргарита Бахирева
В отпуск – на Диксон. Путевые заметки
Здесь даже воздух детством напоен
Царства умирают на земле – Детство никогда не умирает.
В. Луговской
Абакан произвел впечатление разбросанного, небрежного города. Пыль, грязь. Народ тоже грязный и какой–то серый. Ни на ком не останавливается взгляд. Ох, уж эта привычка к «цивилизованному» внешнему виду. Как порой обманчив он. Может быть, каждый прохожий – самородок, но не вызывает интереса, поскольку до истинной сути человека нелегко докопаться. Лицом к лицу – лица не увидать – не я сказала. Впрочем, когда на следующий день зашла в книжный магазин, внимание тотчас привлек молодой человек, который с видом «знатока» покупал стихи. «Вероятно, поэт», – подумалось. Внешность, одежда мужчины: невысокого роста, распашонка «а ля художник» вместо пиджака – подчеркивали нестандартность.
Несколько лет тому назад родственники купили дом в Усть–Абакане. Это небольшой поселок, окруженный сопками, напоминающими лежбище слонов. С него когда–то начинался город Абакан. Поселения близ устья реки Абакан размещались еще с эпохи бронзы. В I веке до новой эры здесь находился так называемый «дворец Ли Лина». В 1780 годы возникло село Усть–Абаканское. А с 1925 года – посёлок Хакаск. Построенная позже новая часть города слилась с селом Усть–Абаканское и с 1931 года преобразовалась в город Абакан.
Где–то там, у подножья сопок, протекал Енисей. Но увидеть реку не удалось. Сначала ребятишки, двоюродные братья, намереваясь показать мне Енисей, собрались плыть на лодке. Взяли фотоаппарат, гитару и, вооружившись энтузиазмом, мы отправились к реке. Однако путешествие не состоялось. Как ни старались ребята, мотор не завелся, а на веслах далеко не уплывешь. Пришлось довольствоваться купанием в озере. Нарвали цветов и вернулись домой.
Мальчишки – совсем большие. Толик работает, учится в вечерней школе, увлекается мотоциклетным спортом. Геночка закончил пятый класс, занимается в музыкальной школе, обучаясь игре на баяне. Не проходит и минуты, чтобы не пел: поет, работая, играя и вообще каждую минуту. Люся (двоюродная сестра) перешла в восьмой класс. Бойкая, спортивная девочка, активистка. Еще недавно председатель совета пионерской дружины в школе, сейчас – комсомолка. Вступила в ленинские дни, в апреле, в Шушенском. Нынче удивила всех поездкой в Ленинград на слет красных следопытов. Ну а Сережка… Мой любимец. Симпатичный парень. Я так хотела, чтобы вырос благородный, воспитанный юноша, умный и образованный – он такой способный. Среда сделала свое дело. Парень активный. Спортсмен, имеет второй разряд по теннису, баскетболу, третий – по самбо. Готовится в техникум. А в детстве мечтал стать летчиком. Красивый, а одет небрежно. Это характерно для абаканцев. Вечерами бродит с гитарой, с ребятами. Увлекается девочками. Его «резиденция» – чердак, обклеена вырезками из журналов с красивыми девушками. Курит. Совсем взрослый. Но немножко не такой, каким я хотела бы его видеть.[1].Жизнь жестокой, бессмысленной и неумолимой силой, не встречая противодействия со стороны генетически пораженного неисправимой русской «вредной привычкой» разума, все устроила неизбежным образом. От детских мечтаний не осталось и следа.
В биологическом мире встречаются мужские особи, которые, выполнив функцию продолжения рода, сразу погибают. Нечто подобное происходит иногда и в роду людей. И если не физическая гибель, то полная атрофия интеллектуальных, духовных, нравственных и социальных функций. Человек становится балластом.
В отличие от мужчин, выживают, даже в самых неблагоприятных условиях, женщины, как биологически более жизнестойкие. Такой стала Люся, маленькая, хрупкая женщина, но мужественная, сильная, терпеливая, никогда не утрачивающая оптимизма, несмотря на безжалостность к ней судьбы. Да и к кому она – судьба–то – особенно жалостлива?
Гуляла по Абакану. В детстве я недолго жила здесь. Город изменился. Стал более современным. Выросли новые жилые массивы, изменилась планировка улиц, все сейчас утопают в зелени. Появилось много каменных домов. Раньше были в основном одноэтажные деревянные домики. В перспективе предполагается, что город станет расти вверх.
Побывала в краеведческом музее.
Удивительно, но прогулка по Абакану не вызвала никаких воспоминаний детства. Неужели также воздействует Таштып? Я ведь возлагаю на него большие надежды и строю творческие планы.
В Таштып съездили с бабушкой. У нее там оставались старые знакомые. Моя бабушка – человек удивительный. Добрейшей души.
Веселая. Постоянно что–то напевала, дедушка в молодости звал ее «сарафанное радио». Всех людей считала только хорошими. После того как взрослые дети с семьями разъехались по разным городам, бабушка каждый год навещала их. Затем рассказывала, какие хорошие попутчики в купе попались. Я как–то спросила: «А плохие тебе когда–нибудь попадались?» «Нет», – ничуть не сомневаясь, ответила. Бабушка любила животных, с ней даже куры «разговаривали», когда выходила покормить, а собака – дворняжка «улыбалась».
Так уж и улыбалась? – посмеивалась я.
Да, улыбалась, – настаивала бабушка. Любила цветы, которые выращивала на огороде. А какие огромные, всем на удивление, словно дыни, желтые сладкие помидоры «бычье сердце» привозила нам в гостинцы! Сейчас помидоры, под названием «абаканские», стали продавать и в нашем городе, но они совсем не похожи на те, настоящие. Находясь в гостях (мы снимали тогда частный дом на окраине города, недалеко от леса), рано утречком успевала сбегать за земляникой, чтобы подать к завтраку, а то на опушку за рыжиками. Прекрасная кулинарка, умела из ничего приготовить что–нибудь вкусненькое.
Ехали комфортабельным рейсовым автобусом. Когда же, в 1949 году, выезжали из Таштыпа, то добирались до Абакана на обычной грузовой машине. В памяти осталось, до сих пор при воспоминании болью отзываясь в душе, как за нами долго бежала наша собака – дворняжка «Жучка». Мы в голос ревели с сестрой, прося взять ее с собой, что, конечно, было невозможно. Лишь в Абазе, пробежав несколько километров, измученная, отстала от нас, пополнив свору голодных и бездомных собак. Что сталось с ней?..
По воспоминаниям детства, Таштып – довольно большое село. Расположено в котловине, по обоим берегам шустрой реки, и окружено со всех сторон почти вплотную подступающими синими горами с дикой таинственной тайгой. Потому казалось оторванным ото всего мира, а весь мир тогда – заключенным в нем.
Таштып поразил и приятно порадовал заповедностью, свежей, первозданной красотой, такой естественной и в то же время необычной, как все в детстве. Синие горы, покрытые лесом. Чистая, неглубокая речка у обрыва тихо журчит, переговариваясь с галькой. Мы проводили на ней все летние дни. Взявшись за руки, переходили вброд. Мост через реку увешан ребятишками, и сегодня выглядит также. Киоск, где продают мороженое. Те же вывески «Раймаг», «Сельмаг» и особо любимый магазин «Книги». Я долго позже рылась в нем, стараясь отыскать что–нибудь интересное. В таких глухих местечках всегда можно найти нужную и редкую литературу недоступную в большом городе. И это мне удалось. Обогатилась еще одним томом Паустовского, которым в то время увлекалась. Вот и детсад, и ясли, куда ходила младшая сестренка; здание райкома, где работал заместителем первого секретаря отец; дома, где когда–то жили. Все казалось таким родным, как будто и не уезжал никуда. Как будто и не проходило этих восемнадцати лет.
Остановились у давнишней бабушкиной приятельницы – Евдокии Ивановны Язовской, в маленькой деревенской избушке – кухня и горница. Жила старушка одна: дети, как и у большинства местных старожилов, давно разъехались по разным краям. Кормилась, в основном, с огорода, да что лес давал, что обычно для деревенских жителей.
Почти сразу же я бросилась осматривать село, отыскивать прежде знакомые места. Побывала у школы – двухэтажного белого, в свое время, пожалуй, единственного каменного здания, и потому казалось оно особенно большим. Здесь я училась с первого по четвертый класс. Более всего помнится первый день в школе.
Школьный двор тогда выглядел необычайно торжественным. Со всего села с цветами стекались сюда школьники. Среди старшеклассников мы, первоклашки, чувствовали себя смущенно и неуверенно. Как видно по фотографии тех лет, на нас не было ни шерстяных форм, ни капроновых бантов, все смешно и бедно одеты. Но это не мешало нам чувствовать себя счастливыми.
Если бы не один эпизод…
Нас было несколько девчонок–ровесниц, которые в сентябре 1945 года пошли в первый класс. И среди них Аля Долинина и я, неразлучные подружки с шести лет. Мы не мыслили, что сможем учиться отдельно. И вот нас распределяют в разные классы. К тому же у Али красивая молодая учительница. Моя же не нравится мне. Я в рев. Меня пытаются уговаривать, ничто не помогает. Я вообще не хочу идти в школу. Родители и учителя в смятении. Все улаживается лишь после того, как нас помещают вместе, да еще на одной парте.
На первом уроке учительница читала рассказ Короленко «Дети подземелья». Содержание настолько потрясло, что я едва дождалась следующего дня, чтобы опять пойти в школу и услышать продолжение.
В тот же день нас повели в парк, украшенный золотом сентябрьской листвы, собирать разноцветные листья для гербария. Вообще со школой тех лет, как и с самим детством, связано много приятных воспоминаний. Помнится первая любимая учительница – Мария Архиповна, подготовка к Новому году у нее дома: изготовление самодельных елочных игрушек; хороводы и игры на переменах с пением русских народных песен: «А мы просо сеяли». Позже, работая педагогом дополнительного образования в детском клубе, где руководила «Школой этикета» для малышей («Школой феи Здрасте»), я тоже учила детей делать такие игрушки: флажки с собственными рисунками, разноцветные цепи и фонарики – неприхотливые, но изготовленные собственными руками и оттого особенно дорогие.
Как мы плакали, когда учительница уехала от нас, выйдя замуж…
Знакомая дорога привела меня в парк. Теперь он запущен, зарос крапивой, пасутся коровы. Да кое–где из зарослей выглядывают или волейбольная сетка, или кольца для баскетбола и возвышается забор, ограждающий танцевальную площадку. Коровы здесь чувствуют себя смелее, чем люди, и я вначале растерялась, оказавшись одна в таком обществе. Меня смущали их упорные, угрюмые взгляды. Они тоже, по–видимому, ощущали меня чужой. Другое дело собаки. Те сразу признали во мне родственную душу. Вспомнилась строчка из написанных когда–то стихов: «Мой друг – бездомная собака.»
Собаки сопровождали меня, опекали и всячески одаривали любовью. Это случалось везде, где бы ни появилась. Сначала подобное произошло в Абакане, в парке. Купив билет на автобус и самолет, чтобы скоротать время, отправилась осматривать город и парк. У меня были с собой только что купленные стихи Ольги Высоцкой «Высота». Выбрав укромное местечко в безлюдной части парка, села на скамейку и принялась за чтение. Вдруг вздрогнула от рычания, а затем лая. Это собака, которую сразу не заметила, устроившись сзади скамейки, набросилась на мужчину, который проходил мимо. Удивила избирательность животного – ведь рядом шли и другие люди. Поразилась еще больше, когда, совсем осмелев, она обнюхала меня, облизала руки и устроилась у ног. С тех пор не отходила ни на шаг.
Люди плохо понимают или не стремятся понимать животных. Не понимала и я, пока не стала держать кошек. Более преданного друга, большего взаимопонимания и даже сопереживания, чем от кота Маркела, пушистого ласкового чуда с добрыми, все понимающими глазами, я не получила ни от кого в этой жизни. Доктор Курпатов, психолог и писатель, как–то написал: «Идеальный мужчина – это кот». Недаром говорят: «Чем я лучше узнаю людей, тем мне больше нравится собака». Разве что физически он не мог помочь, хотя и стремился в особо критические моменты. Животные такие же, как люди, только умнее, потому что понимают нас, а мы их – нет. И добрее… Уже ни для кого не откровение, что самое страшное из всех животных – человек. «Даже у животных есть запреты убивать особей своего вида. Человек – редчайшее существо на Земле: он убивает себе подобных», по словам Виктора Астафьева.
По мнению психологов, домашние животные развивают у людей интуицию. Мы прекрасно общались с Маркелом без слов, хотя и многие слова он понимал и даже жесты. Он прожил 21 год. Когда умирал, молча, без стона и писка, перенося последние страдания и уколы, из глаз текла крупная слеза, которую никогда не забуду.
Приятным напоминанием о детстве стала и встреча с ватагой маленьких ребятишек лет пяти – семи: двумя мальчиками и девочкой.
Первым заговорил мальчик, когда пробиралась сквозь заросли крапивы:
– Нажалишься, будешь в шишках ходить.
– Я уже.
– Так я ж говорю, – заметил важно.
Подслушала разговор детей.
– Ты видела медведей?
– Да.
– А где?
– Во сне.
Немного поговорив с детьми и сфотографировав, вышла из парка. Мне нравится общаться с детьми, потому как, перефразируя поэта: детей неинтересных в мире нет.
Встреча с Таштыпом была давно желанной. Он дорог, как дорого само детство. Как дорог каждый день, каждый час того далекого времени, которое никогда не повторится, с которым связано так много трогательных воспоминаний. Я и сейчас чувствую это облагораживающее душу влияние сибирской родины, с врожденным тактом и природной интеллигентностью. Б. В. Струве в «Воспоминаниях о Сибири.» отзывается о Евдокии Середкиной, сибирской жене декабриста В. Ф. Раевского, как о «женщине со здравым умом и сибирским тактом, благодаря которому она, появляясь в обществе, не заставляла за себя краснеть».
Таштып не кажется мне ни деревней, ни провинцией. Даже говор здесь какой–то особый – с удивительным «московским аканьем». Позже, когда выехали из Сибири и поселились на Урале с его характерным акцентом на «О» («деревенским», как казалось мне), нас даже дразнили в школе «москвичками». И народ здесь далеко не серый. Не Таштыпу ли обязана я романтической настроенностью, любовью к природе, стихам, музыке?.. Паустовский говорил о Пришвине, который «сам существовал как явление русской природы», что он «знал облагораживающую силу девственной земли».
Второй день пребывания в стране детства начался нудным, мелким дождем, казалось, зарядившим надолго. Я устроилась у окна и с грустью поглядывала на огороды, редкие домишки, что попадали в поле зрения.
«Разведрится, может, к вечерку–то, – говорила хозяйка, маленькая щупленькая старушка, по–сибирски добрая и гостеприимная. – Ранний гость до обеда, так и дождь». Она все сочувствовала мне.
Но, позавтракав пирожками с грибами, которые уже успела испечь Евдокия Ивановна, я все же не вытерпела и, надев плащ и сапоги, отправилась снова бродить по поселку.
На сегодня была запланирована сопка, куда когда–то детьми бегали за лютиками. Так в Сибири называли подснежники – желтые и лиловые цветы с нежным пушком по стеблю, ласково щекочущим ладонь – сон–травой по–научному, о чем тогда не знали. Первый раз – обычно сразу после первомайской демонстрации, а позже за жарками. До сих пор помню ее горящей огненным пламенем от обилия цветов. Вообще Сибирь славится цветочным разнообразием. Яркие, крупные, они поражают всех, кто побывал здесь впервые. Говорят, раньше в Красноярске садовыми цветами не торговали. Уличные продавщицы предлагали прохожим букеты, собранные в тайге, нисколько не уступающие по красоте городским собратьям, а, может быть, и прекраснее их. Я же вообще долгое время, пока не стала жить в большом городе, не понимала, как цветами можно торговать. Они не казались мне материальными. Паустовский писал, что «для женщин цветы – это живые существа, гости из мира, который взрослые и деловые люди – мужчины замечают мимоходом и относятся к нему со снисходительным пренебрежением». Ведь человек идет в поле, лес не просто за цветами, как на рынок за продуктами. Это нужно душе, как нужны музыка, поэзия, любовь, – душевное общение с природой. И насладившись им, как бы сроднившись с лесом и полем, и не в силах расстаться, мы уносим частичку их с собой, чтобы дома еще раз пережить это.
Сейчас жарков уже не было – стоял август, о чем, конечно, жалела. Вспомнилось, как однажды отец поехал осматривать райкомовские поля и взял меня с собой – за саранками. Это красивые крупные алые цветы с вкусными съедобными клубнями, которые надо выкапывать. Ехали на лошади: я в уютной плетеной кошевке, папа – на облучке. Бабушка напекла в дорогу блинов.
Душу переполняло счастье. Красивая природа вокруг. Поездка на лошади… Езда на лошади позже всегда влекла меня, хотя таких возможностей представлялось мало. После окончания первого курса института нас направили летом на целину на Алтай. В первый же день работы в поле бригадир обратился к девушкам: «Кто хочет возить волокуши?» Не имея понятия, что это такое, я тотчас согласилась (остальные промолчали), хотя до того ни разу не садилась на коня верхом. Многие годы таила в душе мечту отправиться в конный поход (тогда появились такие маршруты), к сожалению, так и не осуществленную.
Найденные саранки. Это было то редкое, приятное, воспоминание, связанное с отцом, которое сохранилось на всю жизнь. Омрачило его лишь одно. Всю дорогу, пока ехали, я ела и предлагала отцу блины, а он все время отказывался. Когда же, наконец, попросил, оказалось, что я все их съела. Потом, уже дома, он не раз, посмеиваясь, рассказывал об этом, что меня обижало.
Отец – человек мягкий, ранимый, но, как и многие, особенно мужчины, чувствительный по отношению к себе, не чувствовал, когда причинял боль другим, не понимая ни детской, ни женской психологии. Взаимное непонимание вообще причина всех наших бед. Вырос он в многодетной семье, в пять лет остался без матери, пришлось жить с отцом и мачехой. Рано начал самостоятельную жизнь. Где ему было учиться тонкости? Ирония являлась особым, вольным или невольным, методом отцовского воспитания. Как–то в Камском Устье, где жили на метеостанции, которую окружали роскошные поля с высоченной, в человеческий рост, травой, я, усевшись «верхом на палочку» и представляя себя, очевидно, ковбоем в прериях, с непередаваемым чувством восторга скакала в траве. Вдруг крик: «Рита! Девочки так не делают»! – с горьким чувством разочарования вернул меня в реальность.
