Лидия Попкова
Исцели меня
– А? – переспросил его я, осознавая, что прослушал его вопрос. – Ты о чем?
– Я спрашиваю, ты в редакции, у Николая, все дела закончил?
– Почти, вчера должен был завести статью, но из-за банкета не успел.
– Вполне удачный вечер выдался, – загадочно произнес отец, потирая руки.
Я нахмурился, думая, что я еще упустил.
– Да уж, – тяжело вздохнул я, – я дочку Козлова вроде как обидел, ты же не имеешь с ним ни каких дел.
– О-о, что ты, мы давно распростились, мерзкий тип, впрочем, как и дочь. Хоть так и нельзя говорить про даму…
– Брось, какая там дама, так… – усмехнулся я. – Мне на неделе должны новую мебель подвести, по типу твоей, только вместо черных тонов я предпочел лакированную вишневую столешницу и молочного цвета мягкую мебель и кресла. Хочу, чтобы в кабинете было светлее. Старую мебель отдам в кабинет Димона.
– Не такую уж старую, она и года не простояла, – уточнил отец. – Я рад, что твой друг согласился работать с нами.
– Сегодня он заканчивает работу в редакции, а завтра выходит на работу, вместе съездим на объект, ему полезно будет.
– Ты в нем уверен?
– В нем есть скрытая перспектива, он умеет работать над собой, в этом ему помогает упрямство и жесткая сила воли, чего, к сожалению, нет у меня.
– Ты явно к себе строг. Тебя что-то тревожит? Может, отпуск возьмешь, – заботливо произнес отец. Как я ни старался увести разговор посредственными темами, его родительское сердце чувствует мои страдания.
В кабинет постучали, и вслед за стуком вошла стройная молоденькая девушка с серебряным подносом в руках. Она вежливо улыбнулась и поставила поднос с двумя маленькими белыми кружечками и такой же сахарницей на стол. Как только секретарь скрылась, я продолжил разговор:
– Исключено, мое дело только начинает дышать полной грудью, а ты меня в отпуск гонишь! – возмутился я., – Это не логично.
– Логично, очень логично. Слетаешь на пару дней в Америку, проведешь время с любимой и с новыми силами в бой. Думаю, причина твоего недуга кроется в именно ней, – произнес он, любя посмотрев на меня голубыми мудрыми глазами.
Если бы он знал как мне больно от этих слов. В глазах потемнело, стало невыносимо жарко, и я ослабил галстук, чтобы было чем дышать. Сейчас я бы легко жизнь отдал ради разговора с ней. Прикоснуться к ее нежной румяной щеке, зарыться в золотисто-каштановые кудри, вдыхая цветочный аромат ее тела. Я глубоко вдохнул прохладный, охлажденный кондиционером воздухом, чтобы привести себя в порядок. Отец не должен меня видеть слабым. Свои таблетки я утром смыл в унитаз, обещая себе справляться с данной проблемой самостоятельно, и теперь должен собрать всю свою волю и сдержать обещание.
– Да, ты прав, я обязательно созвонюсь с Настей и узнаю о ее планах на выходные, – с болью произнес я. – На столе я оставил для ознакомления документы. Я заключил некоторые договора с поставщиками. Ты был прав, большая часть продукции низкого сорта. Не удивляйся, сейчас мы немного переплатим, но зато будем уверены в том, что наши дома простоят столетиями, а это немаловажно для нашей семьи. Что значит имя строителя, пронесенное через столетия, – это бренд и будущее нашего потомства.
– Да, я бы потискал своего внучка, – мечтательно произнес отец.
Меня от этой мысли передернуло. Я пытаюсь зарыть свою кровоточащую рану в душе рабочими делами, а отец каждый раз вскрывает ее, вспоминая о ней вновь и вновь.
– Ну, что у вас молодых все так сложно. Карьера, карьера… мы с матерью внуков ждем
– Пап, все будет. Я очень хочу семью, но, кроме Насти, рядом с собой никого не вижу, – резко произнес я. Внутри меня скопилась злоба, и я был на грани рассказать ему всю правду, но зная, как он трепетно относится к Насте, я воздерживаюсь.
– А кто против Насти? – удивился он.
– Ладно, проехали, все нормально. Я правда устал и истосковался по ней, поэтому совершаю глупости и несу бред, – утешаю я его, сквозь силу улыбаясь. Отец одобрительно покачал головой и осушил кружку с кофе. – Ты не увлекайся этим, помни про свое сердце, – уточнил я, показывая на кофе, вспоминая, как Настя его спасла.
– У меня сердце как у слона, все выдержит, – усмехнулся он, посмотрев на дно кружки.
Я ушел, так и не выпив свой кофе. Меня мало тянуло в забытую редакцию, в последнее время я отдавал статьи через Димона либо отправлял по электронной почте, но я должен отдать последний долг уважения этому месту, взрастившему меня, и лично поставить в этом деле точку. Когда я появился в редакции, на меня озирались любопытными взглядами и по офису пошло шушуканье и стук клавиш в переписке. Я ухмыльнулся от того, что в некоторых местах со временем ничего не меняется. Вдалеке увидев радостный взгляд Димона, я указательным пальцем показал на кабинет Петровича, он одобрительно кивнул и, отвернувшись, ритмично продолжил строчить что-то на компьютере.
Подходя к стеклянному кабинету, я вспомнил, как часто бывал здесь, выслушивая мораль Николая Петровича, и скалился, как идиот, веря, что мне все нипочем. Хочу то время, в нем я встретил ее.
«И снова я думаю о ней!» – мысленно ругаю себя я.
– Можно? – произнес я, открывая дверь.
Николай Петрович, сведя мощные брови вместе, сосредоточенно читает книгу в зеленом переплете, но, увидев меня, растекся в доброй улыбке.
– О-о-о, Макс, проходи… садись, – сказал он, показывая на кресло.
Я прошел и с комфортом устроился в кресле. В его кабинете тоже ничего не изменилось, разве что сувениров на полках стало намного больше.
– Спасибо. Вот вам статья, – положил я распечатанный текст на стол.
– Мне даже немного стыдно, такая важная персона и до сих пор пишет для меня, – улыбнулся он.
Взяв в руки текст, профессионально пробежав по нему взглядом, он одобрительно покачал головой.
– Не преувеличивайте, я все тот же Морозов, тем более материал был очень интересный про мироточивую икону, которая помогла многим людям. Я даже сам немного заинтересовался этим необычным явлением, хотел съездить, да времени нет.
– Нет, Макс, ты уже не тот Морозов. Не знаю, что на тебя повлияло, может, вся это мистическая ахинея либо что-то посерьезнее, но ты в одночасье из мальчика превратился в мужчину, и я не верю, что это бизнес отца так повлиял на тебя.
– Много всего было, я не жалею, что вел эту колонку. Стоит задуматься над тем, как мы живем, а я хочу жить лучше, получать больше, ну и все такое, – улыбнулся я.
– Смысл? Чтобы иметь дорогую жизнь?
– Нет, я не об этом. Некоторые люди, даже когда уходят из жизни, продолжают совершать чудо на земле, а я хочу совершать его при жизни. Не ради гордыни или лести, просто ради своего внутреннего успокоения.
– Все-таки я скажу тебе, – он замолчал, задумчиво посмотрев вверх, а потом осененный идеей, продолжил: – Когда ты был несносным юнцом и вытворял свои выходки, я переживал за тебя и ждал, когда ты остепенишься. Это время пришло. И сейчас я смотрю на тебя и не вижу живого блеска в твоих глазах. Твоими благородными поступками руководит внутренняя трагедия, конечно, которую ты скрываешь ото всех. Я желаю тебе, чтобы ты нашел силы справиться со своей бедой и совершал поступки не ради внутреннего успокоения, а для своей радости.
Он говорил настолько спокойно и мудро, словно зная о моем душевном страдании, и его пожелания были так искренно важны для меня и грели мне душу.
– Спасибо, а вам в особенности, за то, что обещали моему отцу сделать из меня человека, – ухмыльнулся я. – Мне было приятно с вами работать.
– Удачи, Морозов, жду приглашения в гости…
Выйдя из кабинета, я ощутил такое спокойствие и трезвость, каких не испытывал даже после приема у Софии Вячеславовны. Я вспомнил то чувство, когда я был мальчиком и на велосипеде мчался на огромной скорости, с радостью обгоняя друга по двору, и, не вписываясь в поворот, подаю на асфальт. Острая боль, с раненых колен сочится алая кровь, а по щекам бегут слезы обиды. И отец подходил ко мне, ласково поглаживая по голове, говорил: «Не реви, ты мужик, все раны заживают. Иногда только остаются маленькие шрамы. Но не бывает мальчиков без шрамов, в них кроется твоя отвага и терпение». Николай Петрович, возможно, сам того не замечая, ментально погладил меня по голове и утешил, как родной отец. Вот именно этого мне не хватало – утешения.
«Надо постараться пережить эту боль и зализать полученные раны. Для этого я должен признаться родным о нашем расставании с Настей. Это будет первый шаг к нашему окончательному прощанию».
На моем бывшем рабочем столе стоит коробка с канцелярским хламом, я предполагаю, что Димон проявил заботу и собрал мои вещи. Обернувшись, я увидел Димона с точно такой же коробкой подмышкой.
– Я даже в фантастических снах не мог представить, что уйду отсюда, – с досадой произнес он, надув пухлые губы.
– Расслабься, это всего лишь этап в жизни, к которому ты вернешься позже в другом качестве, – подбодрил я его, хлопая по плечу.
Оставив коробки в машине, мы прошли в бар, чтобы окончательно попрощаться с нашей работой. В этом баре мы каждый день обедали, по пятницам забегали пропустить по кружечке пива с большой порцией раков, весело отмечали небольшие корпоративы и, конечно, дружной компанией болели за наших в хоккей. Сейчас моя компания сводилась в лице одного Димона.
В баре было немноголюдно, мы сели за дальним небольшим столиком. За этот год, проводя обеды в разных ресторанах, я уже отвык от подобного места, где пахнет пивом, копченостями и котлетами. Дима суетливо прошел к бармену и вернулся с большими кружками в одной руке и чашей с чипсами в другой. Я улыбался, пытаясь создать приподнятое настроение.
– Может, парней позовем, Ромку и Пашку? – радостно спросил Димон.
– Сегодня вторник, еще нет пяти, думаю, никто не согласится. Ромка вообще в заядлые спортсмены подался, его желательно приглашать только на семейные праздники, – ухмыльнулся я и сделал большой глоток прохладной жидкости.
Почувствовав легкое расслабление, я еще раз припал к бокалу. Димон тоже сделал пару глотков. Настроение сразу улучшилось.
– Сейчас раков принесут, – весело сказал он. – Ты думал над тем, что я тебе говорил вчера?
Я покачал головой, делая вид, что не понимаю о чем он и отпил еще пиво.
– Тебе нужна девушка, тебе надо по полной оторваться.
– Не хочу, – отрезал я.
От пива в голове появился легкий дурман, и мне захотелось выпить что-нибудь покрепче.
– Знаешь, раньше ты пугал меня тем, с какой ты скоростью меняешь девок, сейчас меня пугает, что у тебя их вообще нет. Ты как с этим живешь евнух-затворник? – продолжал пытать меня Димон.
– Тяжело мне, но… – перевожу я дыхание, от переполнявшей злобы. – Вот… вот… – стучу кулаком себе в грудь, – вот здесь все болит, мне нужна только она.
– Ты так с ума сойдешь, – печально произнес он. Посмотрев на мой пустой бокал, спросил: – еще?
– А есть что-нибудь позабористее, водка, коньяк, ром?
– Нам завтра на работу, – заботливо уточнят Дима.
– Это же завтра, а сегодня мы пьем, – ухмыльнулся я.
– Макс, тебя опять понесло? – насторожился Дима.
– Ты о чем? – изображаю я непонимание. – Это легкое недомогание, которое я разбавлю коньячком, завтра я буду в строю, – хитро ухмыляюсь я.
Дима ушел и вернулся с бокалом пива для себя с бутылкой коньяка для меня. Я благодарно кивнул, он ответил мне подозрительным взглядом. Выпил пару рюмок подряд, и хмель ударяет мне в голову, становится так легко и беззаботно. В баре стало оживленно, что означает конец рабочего дня, и народ желает разбавить напряженный день чем-нибудь горячительным.
Димон тоже захмелел, он улыбался, лицо стало красным, а в глазах плясали пьяные искринки, так всегда бывает, когда он выпьет. Он сосредоточенно смотрел на телефон и водил пальцем по экрану. У него что-то не получается, он выругивается и раздраженно бросает телефон на стол. Посмотрев на дно уже третьего пустого бокала, он подтащил к себе четвертый и с хрустом разломил клешню рака. Мне стало смешно над этим зрелищем, возможно, сейчас я точно также смешон. Мои мысли становятся все туманнее и отстраненнее.
Вдруг откуда-то появилась Виктория, она яростным взглядом зыркнула на нас двоих, потом, подпихнув Димона бедром села рядом с ним. Он ласково улыбнулся ей и вытянул свои толстые губы в длинную трубочку, она поморщилась и ладонью отвернула его лицо в сторону. Он, не ожидав такого поворота событий, недовольно хмуря брови, он повернулся к ней и, округлив глаза, по театральному изобразил жалостливый взгляд, а потом забавные гримасы, чтобы рассмешить любимую. Она не выдерживает его шалостей и, улыбаясь, позволяет себя обнять. Он сжал хрупкую Викторию в своих медвежьих объятиях и страстно поцеловал в губы. Я был рад за друга, но от такой нежности мне все же стало некомфортно, и я отвернулся. Все воспоминания о Насте всплывают перед глазами, я пытаюсь растворить их в очередной рюмке обжигающего напитка. Когда я повернулся, они мило ворковали, о чем-то беседуя.
– За вас, ребята! – поднял я рюмку вверх, Дима оживленно поддержал меня.
– У-у-у, сегодня кто-то решил набраться? – язвительно произнесла Маша, возникшая из ниоткуда.
– Точно, – сказал я, выпив до дна. – Круто выглядишь, – произнес я, оценивая ее красное обтягивающее платье, наполовину обнажающее ее грудь. Сейчас я достаточно пьян, чтобы совершить глупость или осуществить свой план по «зализыванию ран».
– Можно к вам присоединиться? – скромно спросила она, что далеко не в ее стиле.
– Милости просим, – улыбнулся я и похлопал ладонью по дивану рядом собой.
Она, расцветая в улыбке, медленно села на край дивна. Я, обняв ее за талию, резко прижал к себе. От неожиданности она засмеялась. Димон, сразу поняв мои намерения, неодобрительно смотрел на нас исподлобья.
– Что будешь пить? – ласково шепнул я Маше на ушко.
– То же, что и ты, – игриво ответила она, забирая рюмку из моих рук. Скромность быстро улетучилась и вышла на свет настоящая Маша – роковая, соблазнительная, страстная и игривая.
Сколько я выпил, не знаю, но мой разум находится в приятной туманности. Маша, обнимая меня за шею, прижимается ко мне, возбуждая интерес. От горячего тепла ее тела и сладких ароматов духов я пьянею еще больше, желая поскорее оказаться с ней в постели.
– Нам пора, детка, – тихо сказал я ей, подталкивая ее встать.
Даже сквозь смутное сознание я чувствую на себе серьезный трезвый взгляд Димы. Он что-то шепнул Вике на ушко, и та поднялась, освобождая ему проход. Наши девушки прошли вперед, а Димон придержал меня, схватив за локоть.
– Что ты творишь? Завтра ты об этом пожалеешь, – сквозь зубы гневно прошипел он.
– Димон, это твой совет… Клин клином…
– Опасный ты себе клин выбрал, брат.
– А я устал сходить с ума, к черту все, – рявкнул я, освобождая свой локоть. – К черту все… учить еще меня вздумал, – фыркнул я.
Мой здравый смысл давно утонул в коньяке, я прижимаю Машу за талию к себе, она ласково водит пальцами по моему животу, груди, желая получить меня полностью. Я смотрю вдоль улицы, высматривая такси, которое недавно вызвал. И мой взгляд устремился через улицу вглубь парка, где когда-то я прогуливался с Настей. Маша шаловливыми ручками поворачивает мое лицо к себе, жадно целует меня, слегка покусывая губу. Возбуждаясь и тяжело дыша, я вступаю в ее игру, отвечая на поцелуй, с силой запускаю пальцы в ее белокурые локоны.
– Эй, голубки, это вы такси вызывали? – прервал нас мужик, высунув голову из серого автомобиля отечественной марки.
– Ага, – смеясь, ответила Маша и потянула меня за собой в машину. Через стекло я еще раз всматриваюсь в парк, чувствуя, что упускаю что-то важное, но ловкие и цепкие пальцы Маши заключают меня в объятия, и я предаюсь страсти, забывая обо всем. Я целую ее, желая скорее лишить ее одежды, но остатки трезвого рассудка говорят, что мы не дома, а в машине. Я останавливаюсь, давая возможность отдышаться Маше и привести себя в порядок. Таксист безмолвно с любопытством наблюдает за нами через зеркало, увидев мой строгий взгляд, он уставился на дорогу, будто ничего не произошло.
Я снова пропадаю в страсти, целуя ее. Прижимая ее к металлической двери, я пытаюсь ключом открыть дверь. Замок сделал щелчок, отрываясь от поцелуев, я открываю дверь и вталкиваю Машу внутрь квартиры.
– Тут очень миленько, – произнесла она, быстро оглядываясь, – лучше, чем на даче.
Захлопнув дверь, я набросился на нее, целуя ее и крепко прижимая к себе. Ее губы очень горячие и страстные, и, с жадностью целуя их, я пытаюсь утолить свою внутреннюю жажду и понимаю, что мне не хватает Настиной нежности и мягкости.
– Морозов, как я скучала по твоей дикой страсти, – шептала она, тяжело дыша.
– Молчи, – произнес я, лаская ее губы, шею и подталкивая к спальне. Она медленно пятилась назад, постанывала под моими прикосновениями, и ногтями с болью впивалась мне в волосы.
Мы добрались до спальни. Она быстро окинула комнату взглядом и хитро посмотрела на меня, потом медленно оттянула галстук и освободила меня от этого офисного хомута. Длинными ноготками она ловко начала расстегивать рубашку, начиная с верхней пуговицы. Затем провела острыми ногтями по голому торсу, вызывая мурашки возбуждения по всему телу. Опускаясь передо мной на колени, она расстегнула ремень на брюках.
– Уфф, – вырвалось у меня, я схватил ее за запястье и поднял с колен. Прикусив ее подбородок, я резко оттолкнул ее от себя, и она упала на кровать, заливаясь смехом. – Я главный в этой игре, – строго произнес я, снял рубашку и швырнул ее на пол.
– Дикарь, – прошипела она с улыбкой, страстно смотря на меня, руками гладя свое вожделеющее, изгибающееся тело. Расстегивая верхнюю пуговицу брюк и оторвав взгляд от пылающей страстью Маши, я посмотрел вперед.
Во встроенной нише над кроватью, на стеклянной полке стоит одинокая фотография Насти. Свет от подсветки падает прямо на фото, и ее беззаботная улыбка и печальные глаза кажутся такими реальными, что я в минуту стал трезв. Она одаренная, всем телом и душой служит Богу, но на меня действует как заклятая ведьма, чаруя меня своим обаянием и красотой.
– Ты что замер? – кокетливо произнесла Маша, продолжая поглаживать себя по изгибам стройного тела, отчаянно продолжая меня соблазнять.
– Ничего не будет, – жестко произнес я, застегивая пуговицу на брюках и поднимая рубашку с пола.
– Как не будет? – резко села она на кровати, таращила на меня свои большие хмельные голубые глаза.
– Потому что я козел, – спокойно произношу я, застегивая рубашку. Она следит за каждым моим движением.
– Ка… ка… к? – заикается она.
– Я просто в очередной раз хотел воспользоваться тобой. Мне было плохо и, как назло, подвернулась ты. Прости…
– Прости?! – заорала она. Ее лицо стало цвета платья, она соскочила с кровати, ненавидящим взглядом раздирая меня на части. – Да ты… ты, – тычет она мне пальцем в грудь, – ты кретин, Морозов.
С диким воплем, слезами и с кулаками она кинулась на меня, но я схватил ее за запястье и поднял их вверх, желая прекратить эту истерику.
– Хватит! – заорал я и резко бросил ее руки вниз.
Она замерла, смотря на меня широко открытыми глазами.
– Я признаю, что я кретин, урод и козел и очень виноват перед тобой, и я прошу прощения.
Она внимательно слушает меня, по ее щекам бегут слезы, образуя темную дорожку от туши.
– Я не могу полюбить тебя, – развел я руками, – мне всегда нравился лишь секс с тобой, но это, увы, не любовь, и не надо меня соблазнять, особенно когда я пьяный, потому что наутро, когда я стану трезв, я все равно уйду. Давай на этом поставим точку.
– Но как мне жить со своими чувствами? – хнычет она, потирая нос.
Я виновато пожал плечами.
– Жизнь сложная штука. Я думаю, такая красотка, как ты, не останется без мужского внимания.
– Макс, мы можем хотя бы остаться друзьями, – упрашивает она меня.
Я не имею права давать ей надежду.
– Нет… дружбы у нас точно не получится, ты всегда будешь выискивать мои слабые места и не перестанешь пытаться меня соблазнить.
– Все равно, козел ты, Морозов, – произносит она с полуистеричным смехом, но утирая слезы, успокаивается и выходит из комнаты. Я следую за ней.
– Завидую я твоей… – произнесла она с сожалением, собрав вещи.
– Мой роман гораздо печальнее твоего. Я вызвал такси, а пока ты можешь привести себя в порядок в ванной комнате.
Она не отказалась от моего предложения, и через несколько минут появилась без косметики. Она казалась бледной, скромной и подавленной. Мне стало очень жаль ее, ведь я такой же, как и она, – одинокий и разбитый.
– Макс, я рада что мы все выяснили, – робко произнесла она, пряча красные заплаканные глаза.
– Иди ко мне, – тихо произнес я, открывая руки для объятий.
Она несмело подошла ко мне и, положив голову мне на грудь, заплакала. Я, поглаживая ее по растрепанным волосам, просто ждал, когда она успокоится.
– Макс, это точно все? – печально спросила она.
– Да… все, Маша.
– Тогда мне нечего здесь делать. Больше не надо меня жалеть и утешать, – жестко произнесла она, резко оттолкнув меня от себя. – Это хорошо, что ты ушел из редакции.
– Колонку, которую тебе сейчас дали… Отнесись к ней серьезно, она заставляет смотреть на мир иначе.
– Прощай, Морозов, – произнесла она тихо, подходя к двери, и на ее лице появилась лукавая улыбка.
Я подозреваю, что за маской стервы она иногда прячет глубокое переживание, например как сейчас.
Как только захлопнулась входная дверь, я почувствовал одиночество в душе и ущемленность.
«Смогу ли я когда-нибудь стать полноценным человеком?» – спросил я сам у себя стоя под прохладным душем, перекрывая горячую воду. Капли становятся все холоднее, а мне начинают нравиться эти физические страдания, за которыми я перестаю думать о душевных. Мои губы дрожат от холода, разум абсолютно трезв, и я разрешаю себе открыть горячую воду, чтобы немного согреться.
Я надел спортивное серое трико, белую майку и пошел на кухню в поисках напитка, которое сможет на время согреть мне душу.
Нажимаю на створки кухонного шкафа, они автоматически открываются, и я с надеждой пытаюсь найти что-нибудь алкогольное. Веста путается под ногами, ласково мурлыча свою любимую мелодию, выпрашивает что-нибудь вкусненькое.
– Какой я правильный стал, ни капли алкоголя в доме, – рявкнул я сам себе.
На полке в ряд стоят белые фарфоровые кружечки с золотым рисунком, которые мои родители подарили Насте на день рождения, в надежде, что я передам ей их подарок. Я раздраженно руками смахиваю их на пол, они, ударяясь об кафель, разбиваются на мелкие кусочки.
– Для кого это все? – заорал я. – Тебя все равно нет…
Кошка в испуге убежала в другую комнату. Я беру клатч и выхожу из дома. На улице уже темно, темные тучи скрыли звезды и лунный свет. Я быстро дошел до первого супермаркета. Продавщица удивленно посмотрела на меня, охранник напрягся, вероятно, рассмотрев во мне криминальную личность. Я уверенно прошел в винный отдел и не выбирая взял с полки бутылку коньяка. Мне было все равно, что пить, лишь бы покрепче.
– В ночное время алкогольная продукция не продается, – вежливо произнесла девушка на кассе.
– Для чего же вы вообще работаете круглосуточно? – ухмыльнулся я и, открыв клатч, накинул еще одну купюру сверху. – А так?
Девушка скромно пожала плечами, поглядывая на охранника, вероятно, ожидая одобрения.
– Мало? – равнодушно произнес я и накинул еще одну зеленую…
– Спасибо за покупку, – очень вежливо и сладко произнесла она, торопливо забрав деньги, спрятала их под кассу, – приходите еще.
– Обязательно… как только потребуется добавка, – съязвил я.
Не сходя с порога, я открыл бутылку и с жадностью припал к узкому горлышку. Алкоголь, обжигая горло, выбивает слезы на глазах. Состояние невесомости вернулось ко мне, и я медленно побрел к дому, продолжая припадать к бутылке. От меня шарахались редкие прохожие, а я с каждым глотком становлюсь все свободнее и счастливее.
Подул холодный ветер, и крупные капли дождя упали мне на плечи. Я встал, подняв лицо кверху и раскинув руки в разные стороны, и радовался каждой упавшей капле, вспоминая, как первый раз поцеловал Настю именно в такой дождь. От алкоголя меня пошатывало, дождь усиливался, раздался раскат грома, придавая мне трезвости и силы, и я бреду домой. Не чувствуя себя, я, мокрый, грязный, вполз в коридор квартиры и ногой захлопнул дверь. Собрав в себе оставшуюся трезвость, я сел к стене. Веста, как обычно, ласково встречала меня, думая, что я с лакомством для нее вернулся с работы.
Посмотрев на расплывчатый силуэт кошки, я сделал еще глоток коньяка, который уже имел отчетливый привкус спирта.
– Ты вот скажи-и м… мне, что я-я-я сделал не та-а-ак? – произнес я еле внятно, – я ни для кого-о-о так не расши… расшибался, как для нее-е-е. Даже когда ее не-е-ет рядом, даже после того-о-о, как она кинула меня-я-я, – распинаюсь я в жалобе перед кошкой, – я продолжаю делать все-е-е для нее.
Я замолчал, уставившись в одну точку, пытаясь собрать остатки трезвых мыслей.
– Ты сломала меня, просто взяла и меня, несгибаемого Морозова, просто взяла и сломала напополам! – отчетливо заорал я. – Я стал идеальный даже сам для себя, в надежде, что в твоем долбанном небе что-то изменится и ты вернешься ко мне… Но нет, нет… ничего не меняется! – я продолжал громко орать, думая, что до нее донесется моя истерическая жалоба. – Зачем? Зачем ты снилась мне? Зачем ты влюбила меня в себя? Зачем? Зачем? Будь все проклято, я не хочу так жить…
Мои глаза стали влажными, и я почувствовал горькие слезы. То ли от алкоголя, то ли от накопившейся боли я заплакал как дитя, чувствуя себя при этом ничтожеством.
– А-а-а! – заорал я и бросил бутылку в стену, та разбилась, и остатки жидкости брызнули по сторонам. – Почему, Настя? Что я сделал не так? – роптал я и, не осознавая больше ничего, сполз со стены на пол, и свет для меня погас.
