Лидия Луковцева
И нас качают те же волны
– Ребята, – наконец осмелилась Людмила Ивановна. – Если вы не возражаете, я возьму это кольцо на время. Я все-таки надеюсь разобраться в этой истории. Могу написать расписку.
– Не надо расписку. Мы не возражаем, – с облегчением сказала Лиза. Ей претила мысль, что это колечко, от которого вдруг повеяло криминальным душком, будет у нее в доме. – А вы в полицию его не понесете?
– Ну что вы, нет. Пока, во всяком случае.
– Если бы у вас получилось разобраться, – с надеждой вымолвил Никита – не муж, но еще мальчик, как выяснилось.
– А как вы разберетесь? – поинтересовалась мама Лизы.
– ОБС, – пожала плечами Мила.
Прощаясь с Людмилой Ивановной на площадке, Лиза горестно вздыхала.
– Ну, что мне с ним делать?
– Да ничего вам с ним делать не нужно. Это ведь все ради вас затевалось, прочувствуйте! Перерастет, перемелется!
– Да, а пока перерастет, еще чего-нибудь натворит!
Тон у девушки был уже совсем другой – доверительный.
– Ну – немножко повоспитывайте!..
– Как?. Ему двадцать два!
– Да, поздновато, – вздохнула Мила. – А то я могла бы порекомендовать вам один педагогический прием из арсенала моего зятя.
– Ваш зять – педагог?
– Я бы сказала, это у него от Бога.
* * *
Как-то молодая семья Емельяновых отправилась в супермаркет за покупками в полном составе, поскольку мальчиков оставлять дома одних было несколько рискованно. Вполне адекватные и легко внушаемые поодиночке, вместе они представляли собой некую сущность, новообразование, каждая половинка которого была вполне самостоятельна физиологически, а мозг был един. Вернее, мозг каждой половинки работал на одной волне с мозгом другой, в едином ритме и направлении. И этот общий мозг интегрировал такие идеи по части каверз, которые не способен был породить поодиночке мозг ни одной из половин.
Пока Юля с груженой тележкой стояла в очереди в кассу, Стас пошел взглянуть на машину. Мальчики, потихоньку дистанцировавшись от потерявшей на какой-то миг бдительности мамы, устроили игру в прятки и спрятались надежно. Мама решила, что сыновья без разрешения, поскольку она была занята с кассиром, убежали к папе, и, толкая тележку к выходу, уже готовила для мальчиков речь по этому поводу. Когда мама с тележкой вышла из магазина, первым вопросом шедшего навстречу папы был – «а где мальчики?».
Папе и маме хотелось бы мчаться назад в магазин быстрее молнии, но ноги у них буксовали. Юля побежала к лифту, поскольку мальчики любили на нем кататься, а эта возможность выпадала им нечасто. Папа, пометавшись без толку какое-то время по залу, включил свои технические мозги и попытался рассуждать логически. Логика подсказала ему, что нужно встать в центре зала и ловить чутким ухом нехарактерные для магазинного обычного шума звуки. Ухо уловило звук разборки неподалеку, и он, по-прежнему буксуя, стал передвигаться на этот звук. Два хулигана семи лет от роду стояли, понурившись, в виду перевернутой тележки с хлебобулочными изделиями, перед разьяренным дядей-администратором. Дядя фальцетом вопрошал «Где ваши родители?».
По дороге домой медленно остывающие родители ломали головы над способом наказания. С одной стороны, дети в самом деле притомились топтаться в очереди, с другой – надо было как-то так решить вопрос, чтоб впредь неповадно было. Пока стояли в пробках, родители остыли окончательно, и это, несомненно, свидетельствовало о пользе пробок в некоторых случаях. Дома папа сказал:
– Мыть руки, и несите мне каждый по чистой тетради. К тому времени мальчики научились писать печатными буквами: уже год как с ними приходила заниматься, в плане подготовки к школе, педагог – логопед-учитель начальных классов. У каждого в тетради папа написал печатными буквами заглавие вверху страницы: нельзя играть в прятки в магазине. Затем, немного пониже: нельзя в магазине убегать от мамы. И., еще пониже: нельзя шалить в магазине.
– Каждое предложение пишете по три раза.
Мальчики взвыли: все же начальные навыки письма были у них не ахти какими, и они отдавали себе отчет, какой адский труд им предстоит.
– Мы так до вечера писать будем! – рыдал Олежка.
– Вот и хорошо! Лучше запомните! – папа был непоколебим.
Пока более эмоциональный Олег размазывал сопли по щекам, более рациональный Глеб успел прочитать все три заповеди, начинающиеся словом «нельзя» и спросил:
– А от папы в магазине можно убегать?
Стас осознал, что в педагогике мелочей не бывает.
С тех пор не одна исписанная тетрадь лежала в столе у папы, где печатные крупные, корявые буквы сменились прописными, все более аккуратными. В этом году мальчики закончили первый класс.
Так рождаются семейные традиции и легенды…
– А вы знаете, в этом что-то есть! – задумчиво сказала Лиза.
* * *
Все это рассказала обществу Мила, когда настал ее черед.
И тут в третий раз позвонили в дверь. На пороге стоял гаденыш, поганец, сучонок, хам – как только не называли его за сегодняшний день! Наверно, Антону сильно икалось, и его дремавшая интуиция проснулась и повела его в дом к матери и бабушке. А может, ему просто любопытно было, приходили ли к мамочке три тетки из библиотеки, и чем все закончилось. Тетки были тут как тут. Мамочка пыталась сдерживаться при чужих людях и быть лояльной, но негодование так из нее и выплескивалось.
– Как ты мог? Я тебя просила брать мне какие-нибудь книги? Я сама в состоянии дойти до библиотеки! И где «Роза мира»?
– Отец взял в дорогу почитать.
– Библиотечную книгу?
– Ой, да ладно! Он же не насовсем. Какие мы порядочные!
– Мы – порядочные, – со сдерживаемой яростью выговорила Наталья Павловна, – и мне больно, что ты вырос непорядочным.
– Теперь самое время сказать, что ты меня плохому не учила!
– А что, разве учила?
– Давай не будем при посторонних!
– Твоими стараниями эти женщины теперь нам не посторонние!
– Ну, видишь, какая от меня польза? Ширится круг твоих друзей!
– Не юродствуй!
– Даже не думаю.
Гостьи сидели как пришибленные. Самое время им было мотать, линять, сваливать – любыми способами убираться из этой квартиры, от семейной свары. А каково было Людмиле Ивановне? Это была уже вторая семейная разборка за сегодняшний день в ее присутствии.
– Так чему же плохому я тебя учила?
– Теоретически – ничему!
– А практически?
– Ну, ты сама напросилась! Тем более, что эти тетки теперь тебе не посторонние! Так вот, в узком семейном кругу позволь тебе напомнить, что практически всю мою жизнь, от рождения, ты мне врала!
И наступила тишина. Та, от которой звенит в ушах. И в этой тишине бабушка Лена сделала четыре шага, приблизилась к Антону и залепила обожаемому внуку звонкую оплеуху.
– Извините нас, – сказала она гостьям, – нам тут поговорить надо по-семейному.
* * *
Вывалившись из квартиры, подруги шли скорым шагом, почти бежали, как будто за ними гнались. Первой за сердце схватилась Зоя Васильевна, тут же захромала Людмила Ивановна, Людмила Петровна, которая неслась впереди, одышливо запыхтела. Женщины приостановили бег, затормозили, переглянулись и залились смехом.
– Поговорили, как меду напились!
– Однако, как бабуля врезала внучку!
– А он!.. «Баб, ты чего»?. Полная неожиданность!
– В осадок выпал! Бабуля в разум привела!
– Истинно, хам! Такие только силу и понимают.
– А все же, девочки! Какие еще скелеты хранятся в шкафах этой семейки?
– А колечко Милка все же прихватила! Ну, и реакция у тебя, подруга!
– А как же! Не мое! Чай, на сохранение мне дадено!
Все ясно, но ничего не понятно
У Гарика появилась новая пассия. По прежним временам, в этом не было бы ничего необычного, пассий Гарик менял, по образному выражению, даже не как перчатки, гораздо чаще. Может быть, разве, реже, чем носки. Но с тех пор, уже давних, как Гарика перестал заботить имидж приличного человека и он окончательно махнул на себя рукой, с возрастающей скоростью приобретая имидж алкаша, женщины в его жилище появлялись все реже. Но и в этом обличье и состоянии он не изменял своим эстетическим принципам, и мужеподобные синеносые, помятые гражданки с прокуренными голосами и богатым матерным лексиконом его жилище не посещали. Хоть от этого Люся была избавлена, но в остальном – суров был ее жребий!
Гарик, которого под этим именем знала половина старого Артюховска, по паспорту был Херсонским Игорем Юрьевичем, в незапамятные времена – фельдшером станции скорой помощи. Высокий, сухощавый, статью и усами похожий на артиста Леонида Филатова, он в полной мере обладал и его обаянием. Если занедужившие гражданки вызывали скорую по терапевтическому профилю и сподобливались приезда бригады, в составе которой был Игорь Юрьевич, они чувствовали себя значительно лучше при одном его появлении в комнате. Пациентки начинали охорашиваться и все норовили встать с постели, чтобы угостить медиков чаем. Правда, хирургические случаи были вне компетенции его обаяния.
Немалая часть пациенток, помоложе и посимпатичнее, после выздоровления каким-то образом оказывалась в качестве гостий в берлоге Игоря Юрьевича, а кое-кто и задерживался на разные сроки. Дамам хотелось навести уют в загаженном жилище, и они начинали вить гнездо, обстирывать и подкармливать одинокого фельдшера. Какое-то время Гарик кайфовал, потом начинал тяготиться опекой, потом уже с трудом терпел очередную опекуншу. Человек незлобивый, он в принципе не мог обидеть женщину, а уж тем более – указать ей на дверь, поэтому предпочитал уйти сам. Он исчезал по-английски, не прощаясь. Несколько дней женщины не въезжали в ситуацию, названивали ему на работу, он смущался, лопотал про то, что подменяет коллег, производственная необходимость, ночует в ожидании вызовов здесь же, на станции, спит на кушетке.
Очередная пассия ругала эгоистичных коллег и бездушное начальство («сволочи, кто везет – на том и едут»), укладывала в сумку судки и термос и ехала спасать от неминуемого гастрита своего безалаберного и безотказного доктора. Несчастная не понимала, почему хихикают и перемигиваются коллеги Игоря Юрьевича, пока он давится домашней снедью, пряча под кушетку ноги в носках, от которых явственно несет амбре. Позаботившись о желудке любимого, женщина не подумала о чистых носках. В очередной свой визит дама, помимо кормежки, привозила и чистые носки, но все увозила назад в неприкосновенности: Игорь Юрьевич срочно брал неоплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам и уезжал хоронить родственника. И опять – перемигивание и хихиканье. Тут уже до самых недалеких начинало что-то доходить, они мчались домой и начинали, с некоторым опозданием, пытать Люсю – что за человек ее сосед.
Люся охотно делилась сведениями, тем более, что Гарик ничего против не имел, а на определенном этапе «отношений» даже и просил соседку об одолжении. Люся привыкла разрушать чужие иллюзии, не испытывая ни малейшего сочувствия к потерпевшим. Мозги надо включать вовремя. У нее самой иллюзий в отношении обаятельного соседа (он еще был таковым, когда поселился за стенкой), не возникало никогда. Хотя муж уже исчез из ее жизни, и Гарик, узнав, что соседка одинока, по привычке включил свое обаяние, но тут же его и выключил: от Люси веяло вселенским холодом, а на лбу у нее горела надпись – отвали! И сосуществовали они довольно мирно, как брат с сестрой, а куда ей было деваться! Дом был на два хозяина, а двор общий.
Через пару-тройку дней Гарик звонил Люсе: что там у него дома? Люся сообщала: дама отчалила, путь свободен. Сосед возвращался, пристыженный и смущенный, и некоторое время вел себя прилично, до следующего эпизода. Но пил все больше.
Специализировался Игорь Юрьевич на женщинах интеллигентных, ниже медсестры не опускался. Была у него нотариус, адвокатесса, учительница английского языка, музейный работник. У Гарика имелось кредо: с женщиной можно иметь дело, если она помнит наизусть хотя бы пару-тройку стихотворений из школьной программы, делает маникюр не только, когда приглашена на мероприятие, и пользуется носовым платком. Да, и еще: в его доме априори не могла появиться женщина с химзавивкой!
Давно уже Игорь Юрьевич превратился в Гарика. После очередной жалобы на приезд по вызову подшофе, его уволили. Некоторое время он еще перебивался тем, что делал уколы соседям и знакомым, но, оказывается, мастерство пропить можно! Пришло время, когда и этот источник дохода иссяк, болящий народ стал пренебрегать услугами всегда полупьяного и не весьма чистого Гарика-фельдшера. В его комнатах на полу теперь валялись не разнокалиберные бутылки, а разнокалиберные пузырьки из-под различных спиртовых настоек, и недавно появившиеся в продаже стограммовые пузыречки с неразбавленным спиртом, именуемые в народе «фанфуриками». Разбавленный ста пятьюдесятью граммами воды, «фанфурик» становился стаканом паленой водки.
Увлекшись однажды тестированием суррогатной алкогольной продукции и тестируя все без разбора, Гарик проводил над своей печенью жесткий эксперимент, но печень пока не сдавалась. Зарабатывал он теперь себе на пойло насущное физическим трудом – сидел с себе подобными «на бирже». «Биржей» был скверик возле рынка, облюбованный страждущими безработными. Бедолаги сидели в ожидании какой-нибудь немощной старушки или одинокой бабенки, которые наймут выполоть траву в огороде или выкопать выгребную яму. Когда на биржу идти не было необходимости, Гарик лежал на диване и итожил то, что прожил.
Женские голоса уже давно не звучали в Гариковой берлоге, и Люся жила в постоянном страхе, что рано или поздно их дом полыхнет, если Гарик уснет с непогашенной сигаретой.
И вот у Гарика появилась пассия, приличная женщина, между прочим. В первый же день своего появления она, нарушив установленную бывшими пассиями традицию, пришла к Люсе познакомиться и порасспросить ее об ее соседе. Люся ничего не утаила. А чего там было утаивать, стоило один раз зайти в этот хлев, чтобы все стало понятно! Но женщина и в хлев зашла, и Люсин рассказ выслушала, а не прониклась: вечером из-за стены, Люся слышала, доносился ее голос.
Ничего особенного по сравнению с ранее перебывавшими дамами, но кто ж на него сейчас позарится! И Гарик изменил своим принципам! Женщина – Лида – была швеей на местной швейной фабрике – на ладан дышащем производстве, а еще – носила химзавивку! На голове ее вились кудельки бывшего каштанового цвета.
Люся была несказанно рада появлению Лиды и горячо молилась, чтоб она не сразу сбежала. Оказывается, она из бывших пациенток Игоря Юрьевича, пришла на «биржу» нанять какого-нибудь мужичка спилить старую сливу, и увидела его. Видно, когда-то Гарик произвел на Лиду неизгладимое впечатление, сохранившееся в ее памяти навечно, да она в ту пору была мужней женой. Теперь муж умер, а Гарик был ничей – бери тепленьким!
Все это Люся рассказывала сидя вместе с Милой у Зоиной больничной постели. Рассказывала с юмором, желая напичкать Зайку положительными эмоциями. Милкины изыскания до добра не довели: чужие ли страсти-мордасти так подействовали на впечатлительную Зою, небывалая ли жара этого лета была тому виной, но ночью с ней случился сердечный приступ. Зоя сунула под язык таблетку валидола, кое-как доковыляла до двери, откинула крючок, затем позвонила Люсе и в скорую. Люся жила ближе, чем Мила, и была пошустрее. Она подбежала к калитке в тот момент, когда и скорая приехала, открыла своим ключом калитку, проводила медиков в дом, причем шла в кильватере, оберегая медицинские ноги от подлого Умки. Пожилая крупногабаритная громогласная врачиха, сняв приступ, стала настаивать на госпитализации.
– В нашем с вами возрасте, дорогуша, с сердечком нужно бережнее обращаться, – уговаривала она Зою Васильевну. – У вас предынфарктное состояние!
Зоя несмело возражала, у нее начал трястись подбородок. Люся, знавшая свою подругу как нельзя лучше, поняла, что уговорами можно только все испортить: сейчас Зайка рассиропится, и не миновать повторного приступа. Необходим был ледяной душ.
– А ну, прекрати мне тут! – заорала Люся, так что врачиха испуганно отшатнулась. – Огород у нее пересохнет! Умка у нее похудеет! А мы с Милкой на что? Через два дня гость приедет, заселим его в твою кухню, пусть отрабатывает пребывание, поливает огород! А мы будем инспектировать!
Зайка затравленно поглядывала то на разгневанную Люсю, то на кивающую, словно китайский болванчик, врачиху. Она физически не выносила крика, и уж тем более не выносила, когда кричали на нее. Но подбородок у нее перестал трястись. Врачиха велела нести носилки.
И вот Зоя Васильевна обретается в больничной палате на шестерых, а подруги пичкают ее деликатесами и юморят. Слава богу, инфаркт не подтвердился…
Ну, по домам? – спросила Люся, когда они вышли со двора больницы. – Хорошо, что вентилятор сразу догадались принести, вечером можно не ехать.
Садиться им нужно было на разные маршрутки, чтобы Миле выйти поближе к дому.
– А прогулка? Если Зайка в больнице, значит, можно сачковать?
– От кого я это слышу? – вытаращила глаза Люся. – Какая самодисциплина!
– Не ты ли вчера говорила, что хочешь абрикос купить на варенье?
– И где связь?
– Прямая связь! Видела, какое дерево у Любимовых во дворе? Усыпано абрикосами. Уж, наверно, ведро-то продадут, подешевле, чем на рынке!
– У-у-у! – взвыла Люся. – У-у-у Любимовых!!!
– Живот болит? – обеспокоилась Мила. – Ну, чего ты ваньку валяешь? Не хочешь подешевле – не надо! Дело хозяйское!
– Ну, даже если так! А собирать кто будет? Дед Федя? Или баба Зина? Или мы с тобой на дерево полезем?
– Там видно будет!
Все у нее легко, у этой Милы! Одно слово – пофигистка. И, главное, почти всегда все складывается! А если и не сложилось, Мила не горюет, рукой машет – как-нибудь образуется! Она, Люся, сто раз все отмерит, взвесит, а если не получилось, как хотелось, вся испереживается.
– Ну, так едем?
– Давай завтра. Эта твоя Заречная мне скоро уже сниться будет!
– Зачем откладывать?
* * *
Федор Игнатьевич сидел на лавочке не один, компанию ему составляла верная спутница жизни. На просьбу продать ведро абрикос невинно заметил:
– За абрикосами, значит? А я, было, подумал, рыбки идете на берег купить для кошек. А где же тара?
– Да мы прямо из больницы, подругу нашу навещали.
– Это ту, что сережку потеряла? Зою? Нашла сережку-то?
– Какую сережку? – вытаращила глаза Мила. – А-а-а, ну да! Нашла, нашла, дома, в огороде!
– Слава богу! – обрадовалась Зинаида Григорьевна. – А что ж с ней стряслось?
– Сердечный приступ, – объяснила Люся. – Хорошо, не инфаркт. И скорая быстро приехала. Да мы только узнать – продадите ли?
– Не продадим! – сказал Федор Игнатьевич. – Так дадим. И больную угостите, привет ей от нас передайте, пусть выздоравливает. – И закричал:
– Вера! Верка!
Из соседней калитки высунулась сухонькая старушка:
– Что кричишь, Федя?
– Да я невестку твою кричу, Роза. Но и ты сгодишься! Внук дома?
– Дома, в огороде траву дергает. На что он тебе?
– На дерево надо слазить, абрикос вот девушкам-красавицам нарвать.
– Сейчас скажу!
Мила победоносно взглянула на Люсю.
– «Офигеть!» – подумала та.
– Соседка наша, – сказал Федор Игнатьевич, глядя вслед старушке Розе, – сама татарка, первый муж был татарин, троих сыновей ему родила, в Распоповке живут. А мужа схоронила – второй раз за русского замуж вышла, соседа моего непутевого, Ваську Бажина, царство ему небесное. Водочку очень любил, потому рано и убрался. Цирроз. И ему сына родила, Степку. Слава богу, не в папаню пошел.
Вышла Роза, с пареньком лет шестнадцати.
– Исямесес! – поздоровалась Роза.
– Исямесес, – ответил дед. – Вот, девки, Роза меня по-татарски говорить учит, а я ее по-русски.
– Что меня учить, – сказала Роза, – я и до тебя по-русски умела, а ты так по-татарски и не научился, учи – не учи.
– Как не научился! – возмутился дед. – Дед Мороз – Колотун-бабай, Баба Яга – кошмар-апа!
– О, ялла! Мели, Емеля!
Зинаида Григорьевна повела паренька во двор – тару предоставить. Федор Игнатьевич на свободе тут же распустил перья.
– Вот, девки, Розочка! Имя как у цветка, а такая была ягодка, когда в соседнем дворе появилась! Эх, если б не Зинушка!
– Федя, охальник! – засмущалась экс-ягодка Розочка, – и в гробу шутить будешь.
– Как там сыновья в деревне поживают, Роза? Звонят часто?
– Сыновья? Суки-лар, Федя! Не позвоню – сами не догадаются.
В это время на Заречную вывернула свадебная кавалькада из пяти машин, оглушительно сигналя и пыля, промчалась мимо. На звук клаксонов из того же двора выглянула женщина, уже явно разменявшая шестой десяток, располневшая, с жиденьким узелком на затылке. Подошла, поздоровалась, с любопытством глядя на Люсю с Милой.
– Пойдете свадьбу смотреть, Федор Игнатьевич?
– Чего я там не видел? Как «горько!» кричат, я и отсюда услышу, а подробности мне Катька расскажет.
– Невеста с пузом замуж выходит! – с осуждением сказала Роза.
– Ну, мама, кого сейчас этим удивишь! Уже и в мое-то время с пузами выходили.
– Да чего далеко ходить! Подружка твоя задушевная тоже с пузом выходила.
– Какое пузо? У нее пуза и не видно было совсем.
– Пацан-то семимесячным родился. Не терпелось им с Вадькой! До свадьбы не могли подождать! – осудила Роза.
– Семимесячных сплошь и рядом рожают! Не вынашивают.
– Экология! – поддакнул Федор Игнатьевич.
– Ни о какой экологии тогда и не знали.
– Ну и не знали! Дело-то молодое, горячее, чего не понять! – заметил толерантный Федор Игнатьевич.
Из черновского двора выглянул здоровенный седой мужик, медленно направился через дорогу, к ним.
Люся с Милой напряглись и впились глазами в приближающегося дядьку.
– А вот и Коля к нам пожаловал! – сказал Федор Игнатьевич. – Полный консенсус!
* * *
После врачебного обхода в палате затеялся разговор – так, ни о чем и обо всем, все больше на медицинские темы. Заспорили о группах крови, каждый что-то читал или слышал про это. Одна женщина особенно горячилась. В маленьких женских коллективах всегда находится претендентка на лидерство. Она не говорит, а изрекает, никогда не сомневается в своей правоте и умеет заткнуть рот не согласным с ее точкой зрения.
Одна из спорящих утверждала, что, если у родителей определенная группа крови, то у их ребенка обязательно будет группа такая же, как у одного из родителей. Другая не соглашалась, она совсем недавно прочитала в журнале, что у ребенка группа крови может не совпадать с родительской.
– Они там это как-то объясняют, схемы разные, но я не стала вникать, зачем мне, я, главное, смысл уловила.
Еще одна участница дискуссии вообще считала, что группа крови у человека в течение жизни меняется, и в старости может быть совсем другой, чем в младости. Ее подняли на смех.
– А зачем тогда в паспортах ставят штамп и на нем пишут группу крови для всяких экстремальных ситуаций?
Зоя Васильевна в дискуссии не участвовала, ей это было неинтересно. Она пыталась читать. Пришла медсестра с обеденной порцией лекарств, разложила их на тумбочки и вынесла вердикт.
– Женщины, группа крови ребенка может не совпадать с родительской. Есть только одно исключение: если у обоих родителей первая группа, то и у ребенка обязательно будет первая.
– Совсем необязательно, – опровергла лидерша, – у моих знакомых, у обоих родителей, первая группа, а у сына – вторая положительная.
– Значит, отцом ребенка был другой мужчина!
– Этого не может быть!
– Да вам-то откуда знать?
– Как же мне не знать, мы на одной улице живем! Правда, мать потом переехала на другую улицу, а отец с сыном так и живут у меня в соседях.
– И что? – удивилась девушка-медсестра.
Зоя отвлеклась от книги.
– И все! – выложила свой главный аргумент лидерша. Зоя вспомнила, что фамилия ее была Денисова.
– Вы что, свечку держали?
– Зачем! – обиделась Денисова. – Просто очень порядочная семья! Мать – учительница, а отец… от таких не гуляют… – она мечтательно закатила глаза.
Тут явно просматривался амурный интерес.
– Правда, разошлись все же… – вздохнула лидерша, но сожаления не было в ее вздохе, скорее, злорадство.
Зою как по голове ударили. «Не я – так Катька расскажет, не она – так Любимовы или Верка Бажина, или Денисиха…», – вспомнились ей слова Елены Федоровны. Денисиха!
В тихий час Зоя Васильевна, по обыкновению, читала, Денисова вязала, остальные спали. Зоя завела тихий разговор, что вот, подруга не хочет жить в благоустроенной квартире, а спит и видит небольшой домик, поближе к Волге. С фантазией у Зои было бедновато, и она воспользовалась старым добрым проверенным предлогом – покупкой дома Милке.
Да, Денисова (Люба) и в самом деле жила на Заречной, и тут же посодействовала, подсказав адрес дома на продажу, а именно – шустовского.
Когда на следующий день, после тихого часа, Люся с Милой и Катей возникли в палате с чувалом новой еды, Зоя замахала руками:
– Девочки, вы очумели, что ли? Куда это все? Мыслимо ли все это съесть?
– Тебе нужны силы!
– Да я обессилею, пока все съем!
– Ничего, вас здесь шестеро, справитесь!
– Так всем же несут!
– А ты бы к нам пришла с пустыми руками?
Действительно… Вышли в коридор, присели на диванчик.
– А тебе ходить-то можно? – спросила Катя.
– Если нельзя, но очень хочется, то немножко можно, – отмахнулась Зоя.
– Нет, серьезно?
– Врач сказал – не усердствуйте, но и не залеживайтесь.
– Короче, переложил на тебя всю ответственность.
– Ну, в общем, да. Рассказывайте новости.
Подруги переглянулись.
– Давай сначала твои новости.
– Какие у меня новости, – скромно сказала Зоя, заранее предвкушая, как обомлеют подруги. Но присутствие Кати ее несколько напрягало. Даже учитывая сложившиеся между ними дружеские отношения, не настолько они пока стали близки, чтобы делиться своими предположениями. – Капельницы вот назначили…
– Ну и?.
– А еще я познакомилась с женщиной, у нас в палате лежит, Люба Денисова… Она на Заречной живет… Катя, ты ее знаешь?
– Кто ж не знает Денисиху, – скривилась Катя. – Я уж заметила ее в палате, да не поздоровалась, мы в ссоре.
– А почему?
– Из молодых, да ранних, – снова скривившись, объяснила Катя. Понимай, как хочешь!
– Девочки, по-моему, Антон – сын не Вадима! – не в силах дольше держать интригу, раскололась Зоя и прикусила язык.
Подруги в ступор не впали, лишь махнули рукой:
– Рассказывай! Катя, в общем и целом, в курсе.
Зоя рассказала про группу крови, напомнила слова Антона о том, что мать лгала ему с самого рождения.
– А еще, помните, когда Елена Федоровна рассказывала про скоропалительную женитьбу Вадима? В июне уехал – в июле вернулся, уже женатый. А Наташа ее оборвала: зачем эта хронология? И бабуля охотно с ней согласилась, да, мол, ни к чему. А до этого – я первоисточник, я первоисточник! Я сегодня всю ночь, вместо того, чтобы спать, сопоставляла и анализировала, дура старая! Ругаю себя, а любопытство гложет. Вот, Мила, как ты нас заразила – никогда не любила в чужом грязном белье рыться, а теперь в азарт впала.
– Не ты одна, – вздохнула Люся.
– Можно подумать, я большая любительница в чужом белье рыться!
– Девки… – вдруг шепотом сказала Катя – я поняла: именно это и хотела мне перед смертью Татьяна рассказать!
– Чего ж не рассказала?
– Кто ж теперь узнает? Может, не совсем уверена была.
Зоя Васильевна была уязвлена реакцией подруг на ее розыскную деятельность: ни тебе восклицаний, ни ахов и вздохов, ни бурного обсуждения ее версии. И почему вдруг они решили посвятить Катю? Удивлялась она до тех пор, пока подруги не начали рассказывать ей свои новости, и подумала, что это даже хорошо, что она лежит в больнице, под присмотром врачей, а не была вчера вместе с девочками: иначе выдержало ли бы ее сердце еще и вчерашнюю порцию этих, прости господи, тайн артюховского двора?
* * *
Когда Федор Игнатьевич, честь по чести, представил дамам Николая Павловича, а ему – дам, обе стороны с дипломатическими улыбками просканировали друг друга. Улыбались, преимущественно, Люся с Милой, Николай не сильно утруждался. «Бирюк!», – подумали подруги. Тем не менее, не прекращая сиять улыбками, завели старую волынку про свой внезапно обострившийся интерес к русской древности и про приезд питерского архитектора, который увековечит Артюховск. При этом обе со значением сверлили Колю взглядами – патриот ты родного города или нет? Николай Павлович оказался патриотом и согласился провести архитектора с дамами через свой двор во двор теремка.
– А нельзя нам сейчас посмотреть? А то нам в прошлый раз не удалось…
Смущенно улыбаясь, Мила давала понять, во-первых, что, разумеется, благодаря Федору Игнатьевичу, Коля в курсе их незаконного проникновения в тихановичевский двор, а во-вторых, им очень неловко за это несанкционированное проникновение.
– Почему нет? – пожал плечами Николай Павлович. – Пойдемте!
Проводив женщин в соседний двор, он занялся своими делами, гидом быть не захотел. Поскольку подруги все же успели в прошлый раз дом осмотреть, они, переглянувшись, прямиком устремились в галерею – на поиски круглого столика, опирающегося на львиную лапу. Все было, как рассказывал Никита: широкая резная лавка, перед ней – небольшой стол. Круглую столешницу подпирала мощная львиная лапа. Присев, женщины отметили, что лапа упирается в пол, но пальцы зверя с изящно выточенными когтями не прилегают к полу вплотную. Там вполне можно было устроить тайничок для небольшой вещицы, скажем, колечка в полиэтиленовом пакетике.
– А ведь не соврал Никитка!
– И само оно сюда никак не могло закатиться, в кармашке-то!
– А кто его мог сюда спрятать, кроме Никиты, который бродил здесь как у себя дома?
– Тот, кто тоже мог бродить здесь как у себя дома.
– Николай! – сказали обе одновременно
– А вот мы сейчас у него спросим!
– Милочка, я боюсь! Это уже не шутки. Ты видела, какой он, такому прибить ничего не стоит!
– Я тоже боюсь, но нас же двое! И все видели, как мы пошли к нему. Куда он денет наши тела?
– Туда же, куда дел тело Сергея. И не все ли тебе равно будет потом? Лучше позвонить Бурлакову, у нас же есть его телефон. Пусть полиция разбирается!
– Ну хорошо, пойдем, что-то мне тоже как-то не по себе!
– А уж мне-то! Зайка вообще умерла бы со страху.
Подруги уже подошли к калитке, ведущей во двор к Черновым, как услышали голоса. Не они одни были сегодня гостьями Николая, он вел еще кого-то от уличной калитки. Люся, уже взявшаяся за ручку калитки, застыла и сделала знак Миле: замри! Голоса были им знакомы: они принадлежали Наталье Павловне Шурмановой и Антону Чумаченко.
– Незваный гость хуже татарина! – вымученно пошутила Наташа.
– В этом доме всем гостям рады. Квасу хотите? Или минералки?
– «А нам не предложил!» – с обидой подумали подруги.
– Спасибо, Коля! Мы не надолго. Вот… я хочу вас познакомить.
– Да мы знакомы!
– Ты чего, мам! Мы знакомы!
Это было произнесено в унисон.
– А теперь познакомьтесь заново. Коля, это твой сын, а это, Антон, соответственно, твой отец, – продолжала вымучивать Наташа.
