Лидия Луковцева
И нас качают те же волны
В подъезде было не так, чтобы очень светло, но достаточно для того, чтобы Мила заметила, как беленькое от роду личико Лизы приобрело голубоватый оттенок, и стало цвета женских ножек без колготок после зимнего сезона
– Заходите!
Дела давно минувших дней
Зоя Васильевна была готова к тому, что на лице открывшей им дверь Натальи Павловны появится кислое выражение. Однако дверь на звонок открыла давешняя бабулька – мать учительницы. Всеядная сторонница самолечения Зою Васильевну признала сразу и, похоже, ей обрадовалась, по Людмиле Петровне скользнула остреньким любопытным взглядом.
– Здравствуйте… – начала было Зоя.
– Благодарствуйте, здравствую! Вашими молитвами, – улыбнулась бабулька. Видать, насмешница была та еще!
– Нам бы Наталью Павловну, – в некотором сомнении промолвила Зоя.
– Никак, еще ученик?
– Да нет, на этот раз по библиотечным делам.
– А где же другая твоя подруга?
– Она… там, внизу, в беседке.
– Что ж вы ее там оставили? – лукаво усмехнулась бабуся. – Стесняется, что ли? Горшки в чужом доме бить не стесняется!
– Нога у нее разболелась, – решительно вмешалась Людмила Петровна. – У нее прогрессирующий артроз.
– Да-а-а?… – бабулька перевела заинтересованный взгляд на Люсю. – Артроз – это дело серьезное. Хотя в прошлый раз она как козочка скакала и на карачках ползала.
– Это она с перепугу да от неловкости, – поспешила извинить Милу Зоя Васильевна.
А у тебя как со здоровьем?.. – обратилась бабушка к Люсе.
– Слава богу, нормально у меня со здоровьем!
– Это хорошо! – разочарованно вздохнула негостеприимная хозяйка, продолжая держать их на пороге. – Значит, денежки у тебя водятся.
– А какая тут связь?
– Ну как же? На лекарства не тратишься!
– Это да. Пока, в основном, на витамины трачусь.
Взгляд бабульки полыхнул алчным огнем.
– А какие ж витамины надо пить, чтоб не болеть? Чай, не девочка уже, не в обиду тебе будь сказано.
– Нам бы Наталью Павловну, – решилась на вторую попытку Зоя.
– Натка в школу ушла, бандитов своих пасти. Летняя отработка у них. А твои зубы как? Все анальгин пьешь?
– Съездила в стоматологию, полечила. Так мы пойдем, пожалуй, – разочарованно протянула Зоя. – Я ей записку оставлю, передадите?
– Зачем записку? Проходите, милости просим! – наконец созрела старушка.
– А она скоро придет?
– А вот мы у нее сейчас спросим!
Введя гостий в комнату и усадив их, хозяйка взяла со стола сотовый, набрала номер.
– Натка, привет, это я. Да ничего не случилось, что ты заполошная какая! Гости у нас, к тебе по делу. Нет, не репетиторство. Вот сама и поговори.
Она протянула телефон Зое.
– Ну, – улыбнулась ласково Люсе, но улыбка ее показалась Люсе хищной. – Тебя как зовут-то? Меня – Елена Федоровна. Так что там с витаминами?
Когда Зоя, в общих чертах объяснив ситуацию Наталье Павловне, протянула телефон хозяйке со словами «ваша дочь хочет поговорить с вами», она успела увидеть, что бабулька запихивает в рот несколько витаминок.
– Люся!
– Что я могу?
– Не ори! – шепотом сказала старушка Зое. – Прямо как моя дочь. Из ничего проблему создает.
– Что там у вас? – донесся из трубки голос Натальи Павловны. – Мама?.
– Да все у нас нормально! Ты чего хотела?
– Напои женщин чаем. Я буду через полчасика. Никаких лекарств, ты поняла?
– Чего не понять, не в маразме еще. Ты о чем-нибудь другом можешь думать? Прямо зациклилась на лекарствах.
– Я зациклилась?. – захлебнулась негодованием Наталья Павловна.
Зоя, со своей гипертрофированной честностью, дернулась к телефону – доложить о происходящем, но угрожающим шепотом была пригвождена к дивану:
– Сидеть!
Аккуратно положив телефон на стол, бабулька насмешливо обратилась к Зое:
– Ну, и чего тебе неймется? Сильно честная, да? Это ж не анальгин твой, а всего лишь витамины!
– Так вы же сразу несколько штук проглотили!
– А ты и пожалела! Чай, не твои!
И по-свойски обратилась к Люсе:
– Как, говоришь, они называются?
– «Компливит». Только их надо всего два раза в день принимать, и по одной штучке! Я вам четыре дала, на два дня, а вы сразу!..
– Ничего страшного! – успокоила бабуся. – Что вы напрягаетесь так! У моей дочери по жизни талант – всех перебаламутить. Но мы ей ничего не скажем, так ведь? – ласково пропела Елена Федоровна.
Ласково, но подруги почему-то учуяли вокруг себя смрад инквизиторского застенка.
– Я вам всю упаковку отдам, только вы по инструкции принимайте! Сразу много вредно, – промямлила Люся, с опаской глядя на благообразную старушку в веселеньком сарафане и с розовой резиночкой на седом пучке.
– Правда?! – лицо бабульки осветилось прямо-таки небесным сиянием. Вроде бы даже количество морщин на нем уменьшилось, как будто двойная доза витаминов немедленно начала свое волшебное действие.
Давно уже не приходилось подругам видеть столь счастливого человека, и, что было особенно приятно, творцами этого счастья были они. Не нужно отнимать у человека все, чтобы потом возвращать ему понемножку! Достаточно всего лишь лишить его бесконтрольного употребления лекарств, а потом выдавать согласно рекомендациям.
Женщины на какой-то миг забыли о прописной истине: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Но уже в следующий миг они вспомнили о расплате: вскоре должна была возвратиться Наталья Павловна.
– А ваша дочь?
– Мои проблемы! Вы никак подумали, что я у нее в рабстве? – усмехнулась бабуля.
Елена Федоровна шустро захлопотала с чаем, Люся ей помогала, Зоя сквозь стеклянную дверцу разглядывала книги в шкафу. Серьезный подбор! В этом доме жили люди, любящие хорошую книгу: русская и зарубежная классика, из современников – Довлатов, Ерофеев, Толстая… И, что пробудило в Зое Васильевне пылкую симпатию к отсутствующей хозяйке, – «Отец-лес» Анатолия Кима, которого она считала одним из лучших современных российских писателей! А еще (и вспыхнувшая симпатия тут же угасла и покрылась пеплом) – «Роза мира» Андреева из родной библиотеки! Ну, Наталья Павловна! Ну, погоди!
Процесс чаепития окончательно сблизил женщин. Елена Федоровна ударилась в воспоминания: видимо, как почти всякий старый человек, она ощущала недостаток общения и была жадна до новых людей. Рассказала о своем муже, погибшем на фронте, о том, как растила одна дочь.
– Нас было три подруги, вернее, сначала две – я и Танька Чернова. Царство ей небесное, хоть я и постарше нее. У нее тоже муж в первый год войны пропал без вести, она с сыном бедовала. Мужья наши дружили, ну и мы тоже. И дети наши.
– Сын – Николай?
– Ну да, а вы откуда знаете?
– Да мы… – замялись подруги. – Наша подруга на Заречной дом хотела купить, ну, мы с людьми потолковали, что за соседи у нее будут.
– А-а-а… Та, что горшки бьет? А чей же дом? Уж не шустовский ли?
– Его… Так и узнали, что тихановичевский дом пустует, а наследник пропал.
– И что Наталья Павловна ухаживала за Татьяной, когда ее парализовало.
– Ясно-понятно, – ухмыльнулась Елена Федоровна. – ОБС. Надо думать, много чего вы узнали!
– Какой ОБС?
– Ну – одна баба сказала. Это даже дети малые знают. Как же это?.. А, вспомнила, – аббревиатура! Витамины твои действуют! – подмигнула она Люсе.
– Ничего такого особенного мы не узнали!
– А что ж это такое – особенное-то, чего вы не узнали?
– Да мало ли!.. Ну, вот вы говорите, было вас три подруги. А третья кто же?
– Да неужто ж не просветили? В жизнь ни поверю.
– Елена Федоровна, да с какой же стати? Мы же дом ходили смотреть, а не сплетни собирать!
– Одно другому не помеха. А от сплетен бывает большая польза.
О, мудрая старость! Как она может быть прозорлива!
– А третьей стала Олька Чумаченко, когда моя Наташка сдуру замуж выскочила за первого встречного, а потом как выскочила скоропалительно, так и развелась скорехонько. А Вадим, зять, мать свою с Урала перевез – Ольгу.
– Он что ж, плохим человеком оказался? – деликатно поинтересовалась Зоя.
– Нормальный он человек, легкомысленный только. Ветер в голове свистит. Все планы строил, как, мало работая, много денег заработать. Его бы в крепкие руки – глядишь, и остепенился бы. Да только моя дочь воспитательницей быть не захотела. Ей школы хватает! А он меня мамой и сейчас зовет, и не женился больше.
– Любил Наталью Павловну?
– Любит! – с гордостью уточнила Елена Федоровна. – Жили бы вместе, глядишь, и Антон не таким шалопаем бы вырос.
– А что… шалопай?
– Ну, – слегка смутилась бабуля, – это наши семейные дела!
– А что же ваша третья подруга – Ольга?
– Вот когда Ольга переехала сюда, очень мы с ней сдружились. Прямо не сватьи, а подружки задушевные. Только Татьяна ее не приняла, как я ни старалась их сдружить, заревновала ко мне, назло стала Катьку Мокрову привечать, известную сплетницу, и настраивать ее против Ольги и Вадьки. И между нами черная кошка пробежала. Так что, строго говоря, как было две подруги, так две и осталось, только состав поменялся.
– А что это она так?
– Так Натка моя с Колькой же с детства хороводились, думали, породнимся, а он!.. – с сердцем сказала Елена Федоровна и прикусила, было, язык, сообразив, что опять сболтнула лишнее. Но неутолимая жажда общения уже несла ее дальше. – Да ладно уж, чего там! Словоблудие – грех, конечно, прости меня, Господи, но я ведь не мировые секреты раскрываю. Не я – так Катька расскажет, не она – так Любимовы или Верка Бажина, или Денисиха, да кто угодно, если на Заречной ваша подруга поселится. Живем же все – как на юру!
– А вы-то? – подначила Люся, и Зоя пнула ее, постаравшись сделать это незаметно.
– Я первоисточник! – с достоинством сказала тетя Лена. – А могу и не рассказывать ничего!
– Да что вы! Это так интересно! Как будто книгу читаешь! – слова, найденные Зоей, были как раз те, которые золотые и вовремя сказаны.
– Танька все надеялась, что сын с Галчонком своим разбегутся, и все еще наладится. А тут дочурка моя отмочила номер – месяц погуляла с Вадькой, и свадьбу сыграли. Колька-то со своим сокровищем так всю жизнь и пробедовал. Сильно, однако, обиделся, что Наташа глаза не выплакала из-за него, а судьбу свою устроила. Ну, а Натку терпением Бог обидел, долго не выдержала с другим. Вадьку и Антошку жалко, сильнее всех пострадали.
Подруги переглянулись: однако, редкое явление – мать держит сторону зятя, а не родной дочери.
– Что хорошо, сказала Елена Федоровна, – как с Вадимом разбежались – вылечилась от Кольки. Как святой водой умыли. Такой нежданный поворот!
За душевной беседой женщины не заметили, что миновали уже трижды назначенные Натальей Павловной полчасика, и только слегка посочувствовали про себя терпеливо их ожидающей в беседке Миле. Конечно, они тоже кое-что рассказали о своей жизни тете Лене, было бы просто непорядочно промолчать о себе, выпытывая ее. Информацией надо обмениваться, хотя бы в минимальных дозах, чтобы непринужденная женская беседа не превращалась в допрос, а складывалась в задушевный разговор. Это основной принцип женского развлекательно-познавательного общения.
– А хотите узнать, почему в горшке с глоксинией кольцо обреталось? – заговорщицки подмигнула Елена Федоровна. – Небось, душонки горят – о колечке узнать? За этим и пришли, придумали библиотечные дела?
– Да что вы, Елена Федоровна! – сказала смутившаяся Зоя. – Мы и правда по делу! Ваш внук…
– Ну-ну! Что там внук? – с неподдельным интересом вопросила старушка.
Слушая рассказ женщин, она искренне резвилась и временами с умилением восклицала:
– Вот су…нок!
Дослушав, вздохнула:
– Убери свое мнение с лица. Это к матери его все претензии, вот пусть и расплачивается. По грехам и муки.
– Ну нельзя же так! – возмутилась Людмила Петровна. – Парню двадцать шесть лет, он вполне может отвечать за свои поступки! Мало ли какие травмы переживались в детстве. Мало ли родителей разводится! Его же никто не учил быть непорядочным. Ваша любовь слепа!
– Да, – вздохнула Елена Федоровна, – что есть, то есть: люблю поганца. И Ольга его любила, у нее он тоже – единственный внук, от единственного сына. И Вадька в нем души не чает.
– Ну, так ведь отец же!
– Ну да, ну да…
– Уж не хотите ли вы сказать, что мать его не любит? – не вытерпела Зоя.
– Любит, конечно! Но уж очень она к нему требовательна. А толку-то! Поменьше бы кнута, побольше бы пряников.
– Наверно, из лучших побуждений…
– Наверно… – с долей непонятного сомнения промолвила бабушка. – Говорит, эффективное использование кнута значительно экономит пряники. Вот он с пятнадцати лет и живет с отцом. Девки, вот почему учителя лучше знают, как чужих детей воспитывать? А как до своих дело доходит, те же шишки набивают?
– Совсем необязательно, – попыталась опровергнуть теорию Елены Федоровны Зоя. – При чем тут профессия? Хотя… Мой покойный муж – заслуженный учитель, с нашим сыном тоже не очень ладили. А я – с дочерью, – поколебавшись, честно добавила она.
И тут прозвучал звонок в дверь…
– А чего это ты не открываешь своим ключом? – раздался из прихожей удивленный голос Елены Федоровны.
– Ах, да чтоб в сумке не копаться! Гостьи ушли уже? – влетев в комнату, договорила на бегу Наталья Павловна. – Вы еще здесь? Я думала, вы меня не дождетесь. Простите, ради бога, никак не смогла раньше!
– Ничего страшного, – успокоила Зоя Васильевна. – Мы здесь с Еленой Федоровной чай пили, разговоры разговаривали.
– Это мама любит! Представляю, сколько она вам всего наговорила.
– Ничего удивительного! С тобой разве поговоришь? Я тебе – давай пообщаемся, а ты? «Я, мама, так за день с учениками наобщалась, мне бы в тишине посидеть!» – съябедничала Елена Федоровна.
– Мама, ну давай не будем загружать людей нашими проблемами!
– Ну, давай не будем, – покладисто согласилась мама.
– Мы просто болтали, – вклинилась Людмила Петровна. – Старые люди любят поговорить.
– А мне кажется, молодые люди тоже очень даже не прочь, – насмешливо сказала Елена Федоровна, со значением глядя на «молодых» Зою и Люсю.
Как легко мы допускаем бестактности! Зоя вспомнила, как совсем недавно Люся окрысилась на стажера-полицейского, всего лишь невинно выразившего беспокойство об их здоровье. Поистине, в чужом глазу!..
Зоя поспешила исправить оплошность подруги.
– Не знаю, как молодые, уже не помню, а мы, пенсионеры, и в самом деле не прочь.
– Как же пенсионеры?.. – мигом спалила Зою Елена Федоровна. – А говоришь, по библиотечным делам пришли?
Продолжалось ли действие ударной дозы витаминов или бабулька от природы была умом остра и наблюдательна, но Зоя с Люсей с некоторым опозданием подумали, что с ней ухо надо держать востро.
– Я на пенсии всего-ничего, а помогаю коллегам, так сказать, на общественных началах.
– Чайку?.. – сменила тему Наталья Павловна.
– Спасибо-спасибо! Уже некуда! Да и нам пора.
– Так что там с книгами?
– Ты представляешь, что наш поганец вытворил? – встряла любящая бабушка.
– А я у вас в шкафу увидела «Розу мира»… – не затягивая паузы после рассказа бабушки, вклинилась Зоя Васильевна. Розовея от стыда за интеллигентную хозяйку, она отсекала ей пути к отступлению и возможности соврать, ставя тем самым всех в неловкое положение.
– Ах, вот оно что! – ни капли не смутилась укрывательница библиотечных книг. – Я так полагаю, вы библиотечную книгу узнаете по штампу и номеру? Или вы на глаз определяете уже только по внешнему виду, цвету обложки?
– А еще по шифру и листочку срока возврата, – холодея от запоздалой догадки вдруг начала мямлить Зоя Васильевна, уже не розовая, а пунцовая от стыда. Ей, обнаружившей так быстро похищенную библиотечную книгу, не пришла в голову мысль, что книга может быть собственностью Натальи Павловны. А должна была прийти!.. Радость затмила ей рассудок! Эта квартира обладала странным свойством ставить в неловкое положение приходящих в гости, во всяком случае, их с Милой это уже коснулось.
И тут звонок прозвенел во второй раз, и перед открывшей дверь хозяйкой предстала Мила.
«Лопнуло у Милки терпение – торчать в беседке!» – подумали Люся и Зоя.
– Вот, полюбуйтесь! – сказала Мила и продемонстрировала в высоко поднятой руке золотое обручальное колечко.
– Ой! – воскликнула Наташа, хватаясь за сердце. И закричала: это мое, мое!
– Нет! – твердо ответила Мила. – На этот раз – не ваше!
– Именно на этот раз – мое! – слабым голосом, но насмешливо ответила Наталья Павловна.
– Колись, Натка, чего уж там! – вклинилась Елена Федоровна. – Видно, пришла пора, от людей ничего не скроешь. Да и какая твоя вина, чтобы таиться? И тайна – не твоя, и люди уже поумирали, и девки, чай, не из милиции, не поволокут тебя за сокрытие фактов. Не поволокете ведь, девки? А то, гляди, люди бог весть что подумают! И так уже, наверно, думают!
– Ну, хорошо! – тем же слабым голосом, но решительно сказала Наташа. – Но тут уж без чаю не обойтись. Только я сначала корвалолчику приму.
Она вытащила из сумочки косметичку, из нее – пузыречек с универсальным лекарством. Мать зорким взглядом сопровождала каждое ее движение. Люся тем временем уже смоталась на кухню и принесла чашку с водой и, поменьше, – пустую. Отобрала у хозяйки пузырек – руки у той плясали – отмерила двадцать пять капель в пустую чашку, долила водички. Наталья Павловна лихо опрокинула чашку. Потом, взглянув на пребывающую в добром здравии после ударной дозы витаминов Елену Федоровну, поколебалась и накапала десять капель для нее тоже.
Пока Елена Федоровна с Люсей накрывали по новой чайный стол, Зоя, с младых ногтей усвоившая принцип «общественное – прежде всего, личное второстепенно», объяснялась с Натальей Павловной на предмет «Розы мира». Книга и в самом деле оказалась собственностью учительницы, с дарственной надписью, ей подарили коллеги на пятидесятилетие.
– Не понимаю, зачем она ему понадобилась! Антон сроду не увлекался ни мистикой, ни религией, ни серьезной литературой вообще… Разве что для отца… Муж – любитель литературных изысков.
– Почему же он не попросил у вас почитать?
Тень скользнула по лицу женщины.
– Об этом надо у него спрашивать. Возможно, раз уж пришел в библиотеку, воспользовался случаем. Почему бы не взять библиотечную книгу?
– Не так все просто… Книга ценная, находится в читальном зале. Работала у нас одно время на преддипломной практике студентка библиотечного колледжа – девица с большим ветром в голове. Никакой ответственности, все ей по барабану, кроме мальчиков. Скорее всего, ваш сын воспользовался своим мужским обаянием, уболтал ее, парень он у вас видный, а она знала, что скоро от нас уйдет, с нее взятки гладки. Я по почерку и по срокам вижу, что ее работа.
Ох, лукавила Наталья Павловна! Зоя Васильевна, уже немножко посвященная в историю болезненного семейного вопроса, понимала, что парню было легче охмурить легкомысленную девицу, чем попросить у матери книгу для отца. Юношеское самолюбие бродит извилистыми тропами.
– Знаете, что? Берите мой экземпляр взамен библиотечного. Можно ведь это как-то оформить?
– Оформить несложно, но как же?.. Ведь это подарок коллег, с дарственной надписью! Память…
– Зоя Васильевна, когда-то в ходу была фраза «сын за отца не отвечает». Но родители всю жизнь отвечают за детей. Все, что делают их дети, и чего они не делают – вина и заслуга родителей. Что я вам говорю прописные истины! У вас есть дети?
– Сын и дочь.
– У вас никогда не было повода огорчаться или стыдиться за них?
Зоя вынуждена была признать, что такие поводы были.
– А память… Память – да, жалко, хорошие слова коллеги написали. Учительница литературы стихи сочинила. Ничего, я их перепишу на открытку!
– Нет, это будет уже не то… Знаете что, Наталья Павловна? У нас в библиотеке ксерокс, я вам их отксерокопирую на открытку, и автографы сохранятся!
– Буду очень признательна!
Как и процесс чаепития, и общий труд, порывы великодушия тоже сближают, и хочется быть все великодушнее и великодушнее!
* * *
– Угощайтесь, – сказала Наталья Павловна, когда расселись опять за столом. Зоя-то с Люсей уже пошли по второму кругу, а Милу чаем никто не угощал. А потому рука ее, повинуясь безусловному рефлексу, рванулась к тарелке с нарезаным аппетитными кусками свежайшему румяному лавашу, принесенному хозяйкой, и не менее аппетитным кусочкам брынзы, которую Мила обожала.
А Наталья Павловна все мялась, не зная, с чего начать.
– Ладно, Натка, – пришла, наконец, ей на выручку мать. – Давай я начну. В конце концов, это я с Ольгой дружила, и от меня ты сама все узнала. Я – первоисточник! – напомнила она о своем амплуа.
Ольга родом с Южного Урала, родители ее всю жизнь прожили в Челябинской области, в маленьком городке. Родители – коренные уральцы – дальше Челябинска никуда не выезжали и упокоились на старом городском кладбище среди многочисленной родни. Когда бы пришел ее час, нашлось бы и ей там местечко. Да судьба распорядилась так, что пришлось ей умереть в чужих краях и лежать в соленой поволжской земельке, среди чужих людей.
Из близких родственников со стороны мужа на старом кладбище нашла свой последний приют только его бабушка – Чумаченко Евдокия Тихоновна.
Дуся Тонконогова (в девичестве – Вохминцева) была тридцатипятилетней вдовой с тремя дочерьми-малолетками на руках, когда в их рабочем городке объявился хохол Иван Чумаченко. Случились это году в тридцать третьем. Он устроился учеником токаря на напилочный завод, а учительницей его выпало быть токарю Дусе Тонконоговой. Роман их начался сразу же. Оба были видными, из первого десятка не выкинешь. Правда, она была старше на два года и имела трех детей (муж погиб под поездом по пьяной лавочке), но Иван в свои тридцать три года не имел никакой специальности, приличной зарплаты и своего жилья да еще и с легкими был у него непорядок, все кашлял. Иван сразу предупредил, что не туберкулез, избили его сильно, когда-то в банду его внедряли, оказывается, он в органах работал. (Где конкретно – не уточнял, не любил подобные разговоры и расспросов не допускал, но Дусе понятны стали и его угрюмость, и отсутствие всякой специальности в таком солидном возрасте).
Так что их брак, зарегистрированный через год, ни для одной из сторон не был мезальянсом, хотя некоторым одиноким бабенкам таковым и казался. Еще через год родился сын, Алексей, последний ребенок Дуси и первый – Ивана. Жили они, можно сказать, хорошо. Главное – Иван не пил. Дусю, человека веселого, компанейского, хлебосольного, удивляла его нелюбовь к застольям, праздничным компаниям, встречам с родственниками, даже к обычным мужским посиделкам-перекурам. Молчалив был молодой муж, все дома и дома, что-то мастерит, управляется по хозяйству или в огороде, или читает газету. И подруг Дусиных постепенно отвадил. В остальном все было хорошо, ни жену не обижал, ни детей, дочки сразу же папой его стали называть, а Алешу любил без памяти.
Когда началась война, Ивана тоже призвали, хоть и кашлял – не туберкулез же. Накануне ухода, после ночных прощальных объятий, закурил и, помолчав, сказал:
– Не знаю, вернусь ли… Хоть и не передовая, но пуля – дура, и от судьбы не уйдешь. Спасибо тебе, ты была мне хорошей женой. Тяжело тебе будет с детьми… Никогда тебе не говорил, видно, пришло время. Портфель мой помнишь?
– Какой портфель?.. А-а-а, ну да, помню. Только я его сто лет не видела, думала, ты выбросил его.
Когда Иван переехал к ней в дом, приданое у него было – всего-ничего: старенький чемоданчик с бельишком и старый же, потрепанный, облезлый рыжий портфель, который потом незаметно куда-то делся.
– Нет, не выбросил… Он здесь, под кроватью.
– Где под кроватью? Ни разу не видела!
– Раньше не видела, теперь увидишь.
– А где же он был раньше?
– Где был, там уж нет. Да и ты, как меня проводишь, убери его куда подальше, а как нужда припрет, достань. Для детей ничего не жалей, сбереги их.
– А что там такое, в портфеле?
– Увидишь! Спасибо тебе еще и за то, что не любопытничала, как остальные бабы: не совала нос, куда не следует, не приставала с расспросами, не обшаривала карманы.
Что правда, то правда: Дуся была напрочь лишена женского любопытства по части того, что ее напрямую не касалось, и порой даже досадовала на себя за отсутствие у себя этой черты. Это случалось, когда подруги обсуждали какую-то громкую историю, а она выглядела полной дурочкой, будучи абсолютно не в курсе.
Утром едва не проспали, забывшись после бессонной ночи коротким сном. Обнимая жену в последний раз у калитки, Иван стиснул ее так, что косточки хрустнули, и сказал тихо:
– Люблю тебя, всегда любил. Тебя мне Бог послал, хоть я в него и не верю. Но он, наверно, все-таки есть. Одно знай: чужой крови на мне нет. – Усмехнулся:
– До сих пор не было. А остальное… Бес попутал… Но, видно, грехи мои мне простились, раз тебя мне подарили.
И ушел. И больше не вернулся.
А Дуся, отплакав, стала жить дальше, как все: работать, тянуть детей, пустила на постой эвакуированную семью.
В портфель она заглянула в тот же день. В нем были несколько писем – от родителей Ивана и его сестры, единственном ее письме, в котором она сообщала о смерти родителей, был значок ВЧК – на фоне красного знамени профиль Дзержинского – и был небольшой тяжеленький мешочек – кисет, доверху наполненный золотыми кольцами, брошками, ожерельями. Кольца были разных размеров, обручальные и перстеньки с камушками разных цветов. Одно большое обручальное кольцо, тяжелое, толстое, видно, что мужское, было с гравировкой. Лизанька – Никита было выгравировано на внутренней поверхности. У Дуси захолонуло сердце. Все последующие дни она ходила как пришибленная и все думала, думала. Не в тайге жила – слышала об обысках, расстрельных командах… Кем был ее любимый Ваня? Откуда это богатство у него? Не зря ведь прятал его. Понятны стали и его угрюмость, и его нежелание общаться с людьми, и нелюбовь к спиртному – боялся за пьяный дурной язык.
Был один-единственный случай, когда он хорошо набрался в гостях у Дусиных дяди с тетей на серебряной свадьбе – не пойти было нельзя. Назревала, как водится, драка, – в разгар застолья начались внутрисемейные разборки, и Дуся Ивана утащила домой, поскольку с удивлением отметила желание мужа поучаствовать в акции. Иван ушел, но дома добавил и, сидя за накрытым женой на скорую руку столом в одиночестве, произносил нескончаемый монолог, а точнее, диалог. В диалоге этом один участник был пристрастным и грозным обвинителем, другой – обвиняемым, несущим жалкий оправдательный лепет. Дуся и не вслушивалась в этот пьяный бред, но, снуя туда-сюда, убрать-принести, кое-что слышала, а теперь память ей услужливо напомнила.
– Я один такой, что ли? – вопрошал обвиняемый. Не я, так другой!.. У воды быть, да не замочиться!
Она могла сколько угодно изводить себя мыслями и догадками, но поделиться ни с кем не могла: позор на всю оставшуюся жизнь и на все их племя, да и с точки зрения закона для всех это плохо кончилось бы. Муж-мародер, хотя она всеми силами души искала ему оправдание. Может, он за эти побрякушки кому-то жизнь спасал? Тоже ничего хорошего, но ведь простой деревенский парень, голь перекатная, не устоял перед искушением. И если его поймали на мародерстве, то почему не расстреляли? Нашлись заступники или поделился награбленным с влиятельным человеком? И как умудрился сохранить остальное? Она даже представить не могла те обстоятельства, в каких пришлось побывать ее Ване! Судя по наградному значку, муж ее был на хорошем счету на своей службе.
Но и не выбросишь же этот проклятый мешочек – воплощение крови и подлости. Вернется Ваня – разберемся. Только бы вернулся! И Дуся оставила в портфеле письма и значок и поставила его за футляр со швейной зингеровской машинкой: вроде бы и глаза не мозолит, но и в доме присутствует. Мешочек же засунула в старый отцовский кирзовый сапог, что валялись в сарае, и, дав себе мысленно клятву не прикасаться к нему ни при каких обстоятельствах, постаралась о нем забыть. И забыла, до поры, до времени.
Устроить мужу допрос и выяснить историю драгоценностей Дусе не пришлось. Похоронка пришла в конце первого года войны. Уральские богатые леса обеспечивали грибами-ягодами, озера – рыбой, земелька – знатной картошкой, но Дусе надо было тянуть четверых детей. Она тянула, сколько могла, но настал час, когда пришлось вспомнить о проклятом мешочке и наказе мужа сберечь детей.
Завпроизводством в столовой, у которого морда едва не трескалась, так что сразу было понятно, что именно по этому адресу стоит обращаться, согласился купить у Дуси принесенные ею колечко и брошку, якобы мамины, за продукты. Потом пришел черед еще двух колечек, якобы мужем дареных. Но вскоре завпроизводством куда-то делся, пришлось искать другого покупателя. Это было и хорошо, потому что сошли старые легенды о мамином наследстве и мужниных подарках. К концу войны и по истечении трех первых послевоенных лет мешочек почти опустел. Но, даже когда подросшие дочери одна за другой повыскакивали замуж и поразъехались, мать ни одной из них на свадьбу не подарила ничего из оставшихся украшений. Не хотела она передавать им в наследство чужое несчастье.
Сын женился рано, на соседской девочке. Жили на одной улице, учились в одном классе, поженились, едва Оля окончила педучилище, а Алеша – геологоразведочный техникум. О том, что жена беременна, Алексей узнал, будучи на службе в армии. Вадика первый раз взял на руки, когда приехал на побывку. Может, потому и чувств особых к ребенку не испытывал, что не пришлось быть с ним с первых дней его жизни. А может, уж таким его создал Бог.
Странным он был, ее Алешенька, из породы неприкаянных шатунов. Про таких еще русские классики писали. Все ему было не мило, все куда-то стремился, в думах пребывал. Не то за больную совесть отца ему расплачиваться приходилось, не то профессия геолога сделала его неприкаянным бродягой, не то слишком ранний брак и отцовство.
Оля с Дусей жили ладно, в полном согласии, растили Вадика, пока его папа колесил по свету в поисках непонятно чего. Периодически он возникал в их жизни, звал Ольгу переезжать в очередную обетованную землю, где молочные реки и кисельные берега, да жена наотрез отказывалась. Но и не разводилась. Может, был у нее кто-то на стороне, свекровь не знала, и знать не хотела: лучшей невестки она не желала, внука любила без памяти. К тому времени две ее дочери умерли, третья жила на Сахалине, и получалось, что роднее Ольги у нее и нет никого. А потому именно ей она и поведала свою тайну о мешочке в кирзовом сапоге. Кое-что там еще оставалось. Вадик рос, а на отца, романтика-бродягу, надежд особых не было. А учительская зарплата велика ли?
Вадику уже было восемнадцать, когда Ольгу вызвали повесткой в суд на предмет развода с Чумаченко Алексеем Ивановичем, от которого поступило исковое заявление, присланное из поселка Тавда Свердловской области. Развод не нанес душевной травмы, а принес чувство определенности и облегчения. Потом умерла свекровь, а родителей Оля похоронила давно. Однажды сын решил навестить армейского друга, жившего в Астраханской области, давно звавшего его на знаменитую волжскую рыбалку. Навестил, да и подзадержался там. Уехал в июне – вернулся в июле, а возвратившись, «порадовал» мать известием: женился.
