bannerbannerbanner
полная версияКто в тереме?

Лидия Луковцева
Кто в тереме?

Полная версия

Гарик


Ночь у Людмилы Петровны выдалась беспокойная. За стеной (домик ее был на две половины) у Херсонских шла какая-то возня, слышался бубнеж, всхлипывания.

С тех пор, как у ее соседа Гарика появилась новая пассия, вскоре приобретшая статус жены, в душе Людмилы Петровны воскресла надежда на спокойную жизнь. То ли это старая, окончательно почившая в бозе, как она уже себя уверила, надежда очнулась и глаза свои открыла, то ли взрастали хилые ростки новой, но с каждым месяцем надежда крепла и расцветала.

Гарик – Игорь Юрьевич Херсонский – в лучшие свои годы был похож на артиста Леонида Филатова: статный, поджарый, усатый. Усы были предметом его гордости и обожания. Когда он перед зеркалом подстригал отросшие волоски, нарушающие идеально ровную линию, то приятным тенорком мурлыкал:

Усы гусара украшают

И таракану жить дают…

О да, в те времена Людмила Петровна находила его тенорок приятным! Это потом, спустя годы, вкусив всех прелестей близкого соседства с запойным алкоголиком, она будет болезненно морщиться и говорить двум своим подругам:

– Ну, заблеял козлетоном!.. Теперь похабщина пойдет.

Похабщина звучала не всегда, но гимн усам Гарик исполнял в любом состоянии. Иногда, перебрав где-нибудь халявного угощения, он не успевал добраться до родного порога и испытывал действие закона земного притяжения прямо на одной из пыльных улиц родного Артюховска, маленького поволжского городка. Сердобольному прохожему, пытающемуся придать ему вертикальное положение, Гарик, оторвав от матери-земли припорошенное рыжей артюховской пылью лицо, доверительно сообщал:

Усами девушек ласкают,

Усами улицу метут!

Он как бы мотивировал бедственное положение, в котором на данный момент оказался.

Людмила Петровна Комарова, одинокая немолодая женщина пятидесяти семи лет от роду, большую часть своей жизни прожила в этом доме. Дом был еще крепок, хотя ему и перевалило за сотню. Строил его еще прадед ее бывшего мужа Толика. Правда, он заметно просел на один угол, но поднимать дом у Людмилы Петровны не было ни сил, ни средств, ни желания. Она жила по принципу: на мой век хватит. Не дует, крыша не течет, внутри – тепло и уютно, чего же боле!

Но если домом, в целом, она была довольна, то из-за соседей на судьбу роптала. Здесь наблюдалась полная невезуха. Когда-то прадед разделил дом на две части и в другую половину отселил вышедшую замуж дочь. Каким образом та половина перешла в руки чужих людей, история скрыла от Люси в своих анналах.

Когда юная Люся в роли Толиковой жены и на правах хозяйки переступила порог дома умерших к тому времени стариков, за стеной обитала одинокая бабушка, Надежда Александровна, незлая и невредная. Она была не совсем одинока. У нее постоянно обитали ЖИЛЬЦЫ, как она их называла. Иногда это были пришельцы, потом, вероятно, когда пришельцев призывал Космос, их сменяли призраки или какая-то другая сущность.

Девушку Люсю, воспитанную в духе атеизма, рассказы Надежды Александровны ужасно раздражали, но та, живописуя, упоминала такие реалистические подробности и детали, которые не выдумает даже воспаленный мозг, так что по спине Люси суетливо начинали бегать мурашки. Хоть Люся и считала, что старушка-соседка с большим приветом, оставаясь одна, вздрагивала при каждом шорохе и стуке. И, коря себя за жестокосердие, не слишком горевала, когда соседка ушла в мир иной по причине преклонных лет.

Наследники продали жилье бабушки Нади. Вот тогда Люся с опозданием осознала, что бабушка Надя была сущий клад, да и жильцы ее существовали только на ее площади, а на Люсину территорию не покушались и жизнь ей не отравляли.

Вселившийся новый сосед – старичок Иван Иванович – жизнь ей стал отравлять сразу же. Он принадлежал к мерзкой породе престарелых шалунишек-лапальщиков, которые в свое время чего-то не добрали в интимной жизни. С первых дней своего вселения он старался улучить момент и приобнять Люсю, ущипнуть, хлопнуть по попе. При этом простосердечно, по-отечески улыбался, когда она, онемев от неожиданности, таращилась в возмущении.

Когда Толик однажды поговорил с ним по-мужски, Иван Иванович направил свое неудовлетворенное либидо в другую сферу деятельности. Он начал писать жалобы на молодых супругов по разному поводу и в разные инстанции, причем не анонимно, а под своей фамилией.

Если учесть, что был он участником Великой Отечественной и инвалидом труда (по пьяни, трудясь путевым обходчиком, попал под поезд, и ему отрезало половину ступни) и своим положением пользовался весьма умело, понятно, что молодым супругам жилось несладко. К счастью, как-то в сердцах Люся пожаловалась свекрови, та рассказала мужу, и свекор о чем-то переговорил с Иваном Ивановичем, тихонько, по душам. Дедок после этого буквально сочился ядом, но затих, а вскоре объявил продажу своей половины дома.

Увы! Приобрела дом одинокая женщина сильно за сорок, пережившая личную драму. Она в одночасье потеряла мужа (его у нее увели, но пребывал он в полном здравии у новой жены) и похоронила сына (лучше бы наоборот, восклицала новая соседка каждый раз, как разговор заходил на эту тему).

В такой тяжкий момент своей жизни попалась она в сети «ловцам человеков» из какой-то секты. Как и многих других, отловили ее на улице две приличного вида немолодые женщины с постными, просветленными лицами. А немного времени спустя до молодых супругов Комаровых дошло, что за стеной у них – филиал церкви ли, молельня ли, место ли для шабашей. И нынешняя история показалась им во сто крат хуже, чем две предыдущих.

Как говорится, их жизнь вступила в пору зимы, и нужно было что-то предпринимать радикальное, поскольку у них подрастал сын, Виталик. Для юной неокрепшей души подобные зрелища отнюдь не полезны, тем более что приходящие на спевки сестры и братья взялись привечать соседского сынишку и щедро угощать сладостями.

Из борьбы молодые супруги вышли победителями, но с большими физическими, моральными и финансовыми потерями. Сестры и братья дали Вере добро на продажу ее половины дома только после того, как Люся и Толик пообещали приплатить недостающую сумму для покупки ими отдельно стоящего, изолированного дома, без соседей. Толик шутил:

– Ну, Надежда и Вера уже жили у нас за стеной, теперь надо ждать Любови.

– Нет, – отвечала Люся, – по хронологии теперь должен вселиться мужчина. Как наши президенты чередуются: лысый – волосатый, лысый – волосатый!

Невезучая половина дома переходила из рук в руки, в промежутках пустовала или сдавалась квартирантам, а время сначала шло, потом бежало, после уже и летело. Люсина и Толикова любовь не выдержала проверки временем и бытом, и они расстались. Толик поселился у новой жены и благородно не претендовал на положенную ему по закону часть отеческого гнезда.

И вот тогда, в соответствии с Люсиной классификацией, их соседом опять стал мужчина – Игорь Юрьевич Херсонский, фельдшер станции скорой помощи.

В те времена он именовался Гариком только в узком круге родственников, друзей и любимых женщин. Руки у него были золотые, сердце доброе, характер незлобивый, и в старой части Артюховска он был нарасхват: капельницу поставить, укол сделать, давление померить. К нему бежали и днем, и ночью. Так и получалось, что помимо своей официальной работы с не такой уж большой зарплатой, он практиковал неофициально, не афишируя своей деятельности (времена были другие), при этом практика у него была широкой и доходы весьма приличными.

Поскольку накопительский инстинкт у Игоря Юрьевича напрочь отсутствовал, а семьи не имелось (вероятно, когда-то она была, но история об этом умалчивает), то ему ничего не оставалось, как тратить «левые» заработки на коньяк. Плюс к этому – бесплатный медицинский спирт и подношения в виде того же коньяка. И пошел необратимый процесс.

О женщинах Игоря Юрьевича можно было бы рассказывать долго. Для него тоже наука страсти нежной была «измлада и труд, и мука, и отрада», и он никогда не изменял принципу этики – о женщинах, как о покойниках, или хорошо, или никак. Не изменял он и своим эстетическим принципам в отношении женщин. «Искра пробежала» – это было не про него. У женщины должен был быть определенный социальный статус – парикмахерши, продавщицы, массажистки его не интересовали, даже на том этапе его жизни, когда сам он приобрел статус маргинала, а вышеперечисленные труженицы превратились в стилистов, менеджеров и специалистов по мануальной терапии широкого профиля. Ниже медсестры он не опускался. Имея за плечами багаж знаний медучилища, он никогда не переставал заниматься самообразованием.

Зоя Васильевна Конева, близкая подруга Людмилы Петровны, в бытность свою заведующей районной библиотекой, с придыханием рассказывала об одном из активнейших своих читателей – Игоре Юрьевиче Херсонском. Тот, по ее словам, совсем не читает ширпотреба – фэнтези, триллеров и боевиков, а следит за серьезными художественными новинками и не пропускает ни одного номера «Нового мира» и «Иностранной литературы». Женщина, которую выделял из толпы прочих его благосклонный взгляд, должна была помнить хотя бы два-три стихотворения из школьной программы, обладать чувством юмора, дабы не приходилось ей объяснять, в каком месте анекдота надо смеяться, уметь ходить на высоких каблуках и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не носить химзавивку.

Женщины постоянно роились во дворе у Люси и Гарика. Случалось, одна еще не окончательно отчаивалась взять его в руки и превратить в полезного члена общества, а другая уже маячила в калитке, уверенная, что у нее-то все получится в деле перевоспитания обаятельного фельдшера и превращения его в порядочного семьянина.

Когда Игорь Юрьевич въехал в свое новое жилище, он и на Люсю обратил благосклонный взор. Конечно, дама значительно старше него, но сохранилась хорошо, есть в ней изюминка, и речь правильная. Никаких тебе «каклета» и «вармишель», «ярманка» и «помидора». Ох, уж этот артюховский диалект!

 

Опять же, одинока и под боком!

Он, было, попытался сходу ее обаять, в уверенности, что особых усилий не потребуется, но Люся скроила такую гримасу и пошлепала губами – что-то прошептала про себя, что Гарик мигом понял: ему тут ничего не светит. Он был не в курсе Люсиной печальной истории и даже слегка закомплексовал, хотя в ту пору был еще ого-го!

Постепенно женщины отсеялись, а Игорь Юрьевич скатился к самому подножию социальной лестницы и превратился в Гарика-алкаша. Пол его берлоги был усеян бутылками различных калибров, а в последние годы – уже и пузырьками из-под спиртовых настоек. Слава богу, Гарик завязал с куревом из экономии, а то бы рано или поздно уснул с окурком, и полыхнули бы они за милую душу!

И на этом этапе биографии соседа на его жизненном пути возникла Лида. Она не носила высоких каблуков, а головку ее обрамляли кудельки неопределенного цвета. Видимо, химзавивку ей делала неопытная мастерица и сожгла волосы.


* * *


Под утро Людмила Петровна, наконец, крепко уснула, и ей даже что-то начало сниться. Из блаженного предутреннего сна она была выдернута самым немилосердным образом.

– Люся! Люсенька! – голосили под дверью. – Открой, пожалуйста!

В первый момент после грубого вторжения в глубокий провальный сон Людмила Петровна решила, что это опять безобразничает Ксюня. Ее трехцветная красавица достигла, по кошачьим меркам, весьма преклонных лет – ей исполнилось двенадцать. Она уже реже рвалась на ночные променажи, предпочитая активному общению с собратьями уютные вечера на хозяйском диване перед телевизором. Она и днем-то весьма неохотно покидала диван, а с приближением вечера буквально вжималась в него, впивалась когтями в плед и крепко зажмуривалась, полагая, что сделалась невидимой.

Жестокосердая хозяйка отдирала ее вместе с шерстинками от пледа и вышвыривала на улицу. Как всякая нормальная артюховская кошка, проживающая в частном секторе, а не в благоустроенной квартире, Ксюня к лотку была не приучена, и свои естественные надобности справляла на улице. Возраст брал свое, и если в весеннее-летний период осуществление физиологического процесса было еще туда-сюда, то в осеннее-зимние слякоть и холода – просто туши свет!

Старость, как известно, – это дурные привычки. Ксюня уже позволяла себе несколько раз непотребства, когда хозяйка теряла бдительность или в морозы проникалась жалостью к не молоденькой своей подруге. Со временем они пришли к консенсусу: Людмила Петровна отправляла Ксюню погулять после обеда, дабы ближе к ночи та вернулась в тепло и комфорт.

Беда была в том, что пищеварительный тракт по заданному графику не всегда работает. Случалось, Ксюня гуляла безо всякого результата, возвратившись, терпела всю ночь, в надежде, что как-то само рассосется, но под утро физиология гнала ее к двери. Сначала она, понимая, что в данном конкретном случае не права, мяукала робко, вполголоса, но потребность становилась все насущнее, а мяуканье – все громче и продолжительней. Под конец это уже был один непрекращающийся вопль отчаяния. Хозяйка, вынырнув из сна, мчалась заплетающимися ногами на зов, а точнее, – гнусный рев.

– Люся! Люсенька! – голосила Ксюня. – Открой, пожалуйста!

Как провинциальная актриса в драматическом монологе форсирует звук, желая подчеркнуть трагичность момента, и переигрывает, так и Ксюня переигрывала.

– Брыс-с-са! – по-артюховски заорала Людмила Петровна, ненавидя в этот момент хулиганку.

Ей казалось, что заорала, на самом деле она только почмокала губами, поскольку Ксюня не прекратила голосить.

– Люсенька, да открой же! Ты там живая?

Ксюня была необыкновенно умной кошкой, но не настолько же, чтобы произносить человеческие слова. Такова была вторая мысль возвращающейся из глубокого сна в реальность женщины.

Наконец, она осознала, что вопли отчаяния издает под дверью ее соседка Лида Херсонская. Сон мгновенно улетучился, уступив место испугу. Людмила Петровна метнулась в коридор, сдвинула щеколду и распахнула дверь.

– Что? Что случилось? Что с тобой?

– Гарик пропал!

– Как пропал? Когда пропал? Я позавчера вечером его видела в окно, когда он на работу уходил!

– Вчера и пропал! С работы не вернулся!

– Фу, Лида! Напугала до смерти! – Людмила Петровна выдохнула и начала успокаиваться. – Ну куда он денется? Небось, запил и у кого-нибудь заночевал!

Лида даже рыдать перестала и так взглянула на соседку, что той стало нехорошо. Окатила волной презрения, буквально!

– Гарик не пьет уже полтора года, если ты не заметила!

– Я заметила, но мало ли? – трусливо, но все же возразила Людмила Петровна. – Бывших алкоголиков не бывает.

– Бывают!!!

– Может, встретил бывших друзей… Не устоял…

– Бывшие друзья, которых ты имеешь в виду, в прошлом.

– Но ведь случается, что закодированные срываются?

– Гарик – не за-ко-ди-ро-ван-ный! – по слогам произнесла Лида. – Он просто завязал! Сам!

– Прости… я не знала…

Когда произошло это знаменательное событие, Людмила Петровна с Лидой еще не были особенно дружны, а потом, когда они сдружились, как-то неловко было затрагивать эту деликатную тему. Она и не затрагивала. Да и потом… Людмила Петровна жизнь прожила в уверенности, что чудес не бывает.

Правда, история, приключившаяся с ней и ее двумя близкими подругами без малого два года назад, такую уверенность слегка поколебала. Но ведь если чудеса и случаются, то не каждый день и даже не каждый год!

Потому она и была уверена, что Гарик в завязке долго не протянет. Однако, видимо, в небесной канцелярии тот период был обозначен как Год чудес не только для них с подругами. Этот год закончился, пошел второй, а Гарик не развязывал. Под благотворным влиянием Лиды он медленно возвращался к нормальной жизни…

– А ты на работу звонила?

– Звонила! Никита Михайлович вчера с утра был на деловой встрече, а Зоя твоя в налоговой. Никто не видел, когда он ушел.

– А в полицию?

– Ты издеваешься, что ли? Кто со мной там станет разговаривать? У них же эти «три дня», раньше которых о пропаже даже не говори! Да и какой мент в старом Артюховске не знает Гарика Херсонского? Он себе репутацию годами зарабатывал, теперь вот она против него и работает.

– А больницы?

– Звонила! И в скорую, может, они на травму или ЧП какие ездили. А может, к ним забрел по старой памяти…

– Ну, это вряд ли! С какой стати? Столько лет прошло! Кому он там нужен!

– Да это я уже от безнадеги, так, на всякий случай предположила.

– Что же делать, что же делать? – забормотала Людмила Петровна, пытаясь собрать мысли в кучку.

– Люсенька! – опять заголосила Лида, пятерней вытирая распухший нос. – Давай его поищем! Я так боюсь, что с ним что-то случилось!

– Да что с ним может случиться?

– Да мало ли? Я чувствую, что-то случилось!

– Где же мы будем его искать?

– Я не знаю-у-у! – завыла волчицей Лида.

– Да прекрати ты! – прикрикнула Людмила Петровна, а про себя подумала: «Вот это любовь!».

– Ну, вот что, – по зрелом, но недолгом размышлении сказала она Лиде. – Ты иди выпей чаю, а я пока умоюсь да оденусь.

– Я не хочу! В меня кусок не лезет!

– Иди выпей чаю, я сказала! – рявкнула Людмила Петровна (она уже подмерзать начала в ночнушке в холодном коридоре). – Да включи телевизор, местные вести.

– Ты думаешь?.. – помертвела Лида.

– Да ничего я не думаю! Так, на всякий случай… А я все-таки Зое еще позвоню.

– А потом? – присмирев и немного входя в разумение, спросила Лида.

– Потом… Сходим на «биржу», поспрашиваем мужиков. Гарик там не один год ошивался. Может, какого-нибудь его другана вспомнят времен лихой молодости. Может, видел его кто.

– Хорошо, Люсенька. Только ты уж побыстрей!

– Да чего уж «быстрей»? Как будто эти работнички строго к восьми туда приходят.

Люся покрикивала специально: она поняла, что только строгостью можно как-то сдержать лавину Лидиного горя и дисциплинировать ее.

Увы, подруга Зоя – Зоя Васильевна, работавшая экскурсоводом в музее купеческого быта, где сторожевал Игорь Юрьевич, как оказалось, была тоже не в курсе событий, о чем и сообщила Люсе по телефону.


* * *


«Биржей» в народе прозывали чахлый скверик возле рынка. Он представлял собой несколько подстриженных кустов желтой акации, да вечно изъеденные червями вязы, верхушки которых венчали вороньи гнезда. Еще там были два старых тополя с мощными корнями. Под землей они протянулись к самому тротуару и вспучили асфальт настолько, что вздутия можно было принять за лежачих полицейских, уложенных в сквере по прихоти чьей-то дурной административной головы.

О том, что это все-таки сквер, свидетельствовали четыре деревянные лавочки, потрескавшиеся и облупленные. А в центре возвышался, так сказать, скверообразующий элемент – памятник. Он изображал мужика в шинели, с девочкой на руках. Возможно, это был Феликс Эдмундович Дзержинский, олицетворявший борьбу с беспризорностью, поскольку сквер и рынок располагались на улице, ранее носившей его имя. Но когда началась эпопея с переименованием всего советского на все дореволюционное (в лучшем случае – нейтральное, не вызывающее ассоциаций с «кроваво-красным режимом»), улица и сквер стали называться «Имени Победы».

В общем, памятник теперь вполне мог олицетворять неизвестного солдата со спасенной девочкой на руках. А какого конкретно исторического персонажа изначально изваял автор, из какой эпохи, теперь помнили разве что старожилы и краеведы.

Нынче скверик облюбовали маргинальные личности: безработные, бездомные, бичи и прочие «пролетарии». Лавочки, раньше разбросанные там и сям, нынче выстроились в каре, и практически весь световой день их облепляли, как саврасовские грачи березу, мужики всех возрастов живописного вида. Жаль, что столичным режиссерам не приходило в голову изредка наведываться в Артюховск: тут была готовая массовка для фильмов о сегодняшнем российском дне (в смысле дна).

Если бы не особые обстоятельства, при приближении к этому святому для нее месту у Лиды непременно затрепетало бы сердце: именно здесь судьба свела ее с Гариком в третий раз, и, как она полагала, теперь уже на всю оставшуюся жизнь. Увы, обстоятельства не располагали к сантиментам.

– Мальчики, – сказала Людмила Петровна, вежливо поздоровавшись, – нужна ваша помощь.

Польщенные «мальчики», недружно ответив на приветствие, однако приняли индифферентный вид и возвели очи горе. Наступал момент их торжества: у кого-то возникла в них нужда.

Всем своим видом они демонстрировали, что сидят здесь вовсе не для того, чтобы какая-нибудь безмужняя бедолага наняла их поднять упавший забор или вычистить выгребную яму. Просто дружной компанией дышат осенним воздухом. У них, типа, мужской клуб на пленэре. Во-первых. А во-вторых, может, они, наоборот, уже напахались с утра: разгрузили машину с песком, к примеру! И чтобы сподвигнуть их на новый трудовой подвиг, надо хорошо попросить! То есть, со всем уважением.

– От пятисот и выше! – небрежно уронил «бугор», бывший интеллигентный человек, с синюшным лицом, в бывшей серой, а сейчас просто засаленной шапочке-«презервативе».

– В зависимости от рода деятельности, – добавил он, секунду подумав.

– Мальчики, – попеняла Людмила Петровна их высокомерию, – не о работе речь. Гарика Херсонского вчера никто не видел?

– Гарика?.. – с пренебрежительным пониманием усмехнулся бугор. – Вчерашний день ищете, девочки. Гарик тут уже с год не появляется.

– Полтора! – автоматически поправила Лида.

– Надо же! Как летит время! – печально констатировал бугор.

– А мы вам не можем помочь? Вместо Гарика? Мы еще хоть куда! – подала голос длинная тощая особь с фингалом под левым глазом. То была претензия на юмор.

Коллектив дружно заржал.

– Мы подумаем над этим вопросом! – Поддержала шутку Людмила Петровна.

– Может, он с кем-то из вас дружил? – не потеряла присутствия духа и Лида.

– Он же интеллигент! – отверг такую возможность бугор.

– Да и вы, вроде, не лаптем щи хлебаете! – польстила Люся. Она изо всех сил старалась приноровиться к аудитории.

Мужчинка приосанился.

– А может, вы знаете, с кем он дружил? – гнула свое Лида.

– Может, и знаем… – обронил многозначительно еще один персонаж, в драповом пальтеце времен шестидесятых прошлого столетия. Склеротические жилки исполосовали его физиономию так, что казалось – он нанес себе на лицо клубничную маску и вышел из дома, забыв ее смыть

– Так скажите! – выкрикнула страдалица-жена.

– Даром и петух на курочку не залезет! – изъяснился афоризмом совсем молоденький и, похоже, уже совсем пропащий.

– «Спасибо» в кармане не булькает! – развила его мысль, тоже афористически, Клубничная Маска.

 

Люся с демонстративным треском расстегнула на сумке молнию и показала горлышко бутылки. Бутылка самогона имелась у нее всегда для экстренных случаев.

Увы! Контакта не произошло. Мужики зажглись, было, но тут же и поскучнели, так как никто не мог припомнить, дружил ли с кем-то Гарик. Откуда им было это знать! Да и о какой дружбе могла идти речь! В их коллективе, мобильном и текучем, днем они были конкурентами, а по окончании трудового дня все расползались по своим жилищам как-то пережить персональную ночь. Люся проигнорировала протянувшиеся к ней руки.

– Оплата – по завершении работы! В зависимости от результата! – адресовалась она к бугру и с тем же треском застегнула молнию.

– И чур, без фантазий, мы все проверим! – поддержала Лида.

«Садюга! Фашистка!» – могла бы прочитать Людмила Петровна в страждущих глазах, но ей недосуг было заниматься чтением.

– Я знаю, – раздался сиплый голос. Он исходил из недр невысокого коренастенького мужичка в синей куртенке из плащевки. Про таких говорят: неладно скроен, да крепко сшит. Все головы синхронно повернулись в его сторону.

– Так поделись с нами своими знаниями! – велел бугор.

– Когда Гарик с нами гужевался, Витька Легостаев тогда еще на бондарном заводе работал. Пару раз он Гарика на подработку устраивал к себе. Они там ящики сколачивали для рыбозавода, на путину.

– И?..

– Потом Витек и сам к нам пристроился… А Гарик тогда от нас уже ушел.

– Ну?.. Пока что ты рассказываешь нам бородатые анекдоты!

– Сам такой! – обиделся Сиплый. – С месяц назад Гарик с Витьком тут трепались в сторонке. Витька потом хвастал, что Гарик его обещал к себе на работу пристроить. Типа, он добро помнит!

– Устроил?

– Откуда ж мне знать? – удивился мужичок. – Витек больше здесь не появлялся.

– А где этот Витек живет? – воспрянула Лида.

– Точно не скажу. Но вроде бы, в последнее время обитал на старых дачах.

– В расчете? – повернулся бугор к Люсе.

– Вполне, – солидно ответила та, хотя понятия не имела, чем эта информация им поможет.

Молния Люсиной сумки протрещала в третий раз. Треск ее прозвучал для страждущих потенциальных тружеников топора и лопаты как «Свадебный марш» Мендельсона для брачующихся. Самогон перекочевал в руководящие бугровские руки, а руки подчиненных дружно протянулись к нему с невесть откуда взявшимися в них пластиковыми стаканчиками.

Люся с сожалением проводила взглядом траекторию движения бутылки: апломб ее был показным, в душе она была далеко не уверена в равноценности обмена. Ее самогон был не просто самогон. Это была амброзия, напиток богов. Если переводить в денежный эквивалент, он был валютой, и, пожалуй что, даже не долларом, а евро. А она ни за понюшку табака, собственными руками отдала его этим синякам, для которых – что бормотуха, что настойка боярышника, все едино, лишь бы поправиться.

Процесса регенерации женщины уже не наблюдали, они поспешали к автобусной остановке.


* * *


Старые дачи уже приблизились к черте города. Как только там разрешили прописку, участки стали активно скупаться людьми с Кавказа и предприимчивыми аборигенами, в карманах у которых шелестели денежки. Скоро на месте слепленных из чего придется скворечников стали возноситься коттеджи.

Менялся ландшафт, менялся дизайн. Старые плодовые деревья вырубались, на их месте взрастали голубые ели, туи, араукарии. Новые хозяева, скооперировавшись, асфальтировали улочки, обустраивали подъезды к гаражам.

Протянулись коммуникации. Электричество, правда, там уже давно было подведено, теперь подвели и газ, и даже наблюдались кое-где канализационные колодцы. Но немало стойких дачников не желало продавать свои «фазенды». Старичье, прикипевшее к политым потом и кровью соткам, среднее поколение, не желавшее травить своих близких яблоками и помидорами с нитратами, молодые рациональные наследники, не имеющие достаточно средств в настоящем, но просчитывающие будущее – они в меру сил и возможностей обихаживали свои хибарки.

Большинство домишек в осеннее-зимний сезон пустовало, в немногих жили. Улочки были пустынны, и не у кого было спросить, где проживает Витек Легостаев. Не звонить же в звонок на художественной ковки калитке какого-нибудь коттеджа. Откуда его обитателям знать этот персонаж!

Наконец, на одной из улочек Люся с Лидой заметили бомжа. Бомж занимался рутинным делом – исследовал мусорный бак.

– Это ж надо, каких высот достигла цивилизация в Артюховске! – подивилась Людмила Петровна. Мусорные баки уже на дачных улицах понаставили.

– Ну, ты палку перегнула. Понаставили! Я только один и увидела.

– Важен прецедент!

– Чего?

– Того! Главное – начать!

Женщины направились к возможному источнику информации. Как оказалось, не зря. Мужик знал Витьку Легостая и, изнемогая от любопытства, объяснил, как попасть на его улицу и найти его домишко.

– Только он тут зимой-то не живет!

С трудом продравшись сквозь бесчисленные «а чо?» и «а зачем вам?», женщины все же добрались до сути.

Витькина улица оказалась крайней, дальше простиралась степь. Ее (улицу) еще не испортил ни один коттедж: то ли аборигены оказались самыми стойкими членами дачного кооператива, то ли им просто негде было жить, и они сопротивлялись натиску прогресса изо всех сил.

Во двор Витькиной дачи женщины не могли попасть при всем желании: калитка, правда, чисто символическая, была прикручена к опорному столбу несколькими слоями колючей проволоки. Недлинная песочная дорожка вела от калитки к дощатому домику. Крылечка перед домишком не имелось, только навес, и можно было разглядеть на входной двери амбарный замок. Все это: и никем не потревоженная мокрая тропинка, и намертво прикрученная калитка – просто вопили, что хозяева не появлялись здесь давненько.

– И что нам это дает? – задала риторический вопрос Люся. – Не похоже, чтобы тут жил кто-нибудь.

– Люсенька, пойдем к тому бомжику, может, он нам еще какую наводку даст?

– Ну, пойдем… – неохотно сказала Люся. Хотя особой грязи не было, некому было ее размесить в этой пустынной местности, но ноги разъезжались, идти было трудновато, и ботинки они угваздали.

Бомжик уже исчез, а вдалеке, в начале улицы, показалась свора собак всех мастей. Самая вредная, разумеется, сразу же звонко и вызывающе тявкнула. В любой стае есть «шестерка», чья роль – спровоцировать драку. Собратья дружно ее поддержали, но пока к активным действиям не переходили, лишь зафиксировали факт присутствия на их территории двуногих чужачек.

– Люся, – затрепетала Лида, – надо убегать! Они сейчас опомнятся и кинутся!

Людмилу Петровну собаки любили, но как поведут себя именно эти конкретные собаки, голодные и одичавшие?

– Бежать нельзя, тогда точно кинутся. Охотничий инстинкт же! Просто давай быстренько уходить!

И они резво направились в другой конец улицы, туда, где начиналась степь. Свора, было, устремилась следом, но не слишком охотно, далековато было. Постепенно лай стихал. Вероятно, самые ленивые или самые сытые шавки постепенно отсеивались.

Пара-тройка самых упертых все же проводила их почти до самого конца улицы. И только выгнав в степь, с чувством исполненного долга вернулась к коллективу.

– Ф-ф-фу, – перевела дух Людмила Петровна, – я вся мокрая! Прямо поджилки трясутся!

– Да уж, не приведи господи! – согласилась Лида. – Вот попали! Живыми бы не выпустили. И отбить бы нас некому было. Меня однажды собака покусала, я знаю, что это такое!

– А неслись-то мы, как по облакам, а не по грязи! Даже не вязли!

Некоторое время они, не смея поверить в избавление, передыхали, даже шапки поснимали – взмокли, то ли от бега, то ли от страха. Но постепенно в души женщин закрадывалась какая-то смута: то действовало на них уныние осенней бесприютной степи.

До горизонта тянулось покрытое жухлой рыжей травой пространство. Низкое небо как будто тоже испытывало силу земного притяжения и, удерживаясь из последних сил, норовило упасть на землю. Оно не было затянуто тучами, оно все было – одна сплошная свинцово-серая туча, переполненная влагой. Влага начинала произвольно сочиться с неба мелкой моросью. И тишина, первобытная, первозданная… Только вдали гул нечасто проезжающих по автостраде машин.

Необъяснимая, пещерная тоска подступала к сердцу.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru