Лидия Луковцева
Кто в тереме?
…А когда Люся рассказывала о своем походе к мастеру по ремонту обуви, имя которого – Виктор, она живописала подробности в предвкушении соловьиных трелей и похвал со стороны капитана. Он же, вместо этого, переполошился и начал орать, мигом вспомнив, как один из «биржевиков» упомянул про талант Легостаева заработать копейку ремонтом обуви.
– Вы чего туда поперлись без моего ведома? Да еще и Зою Васильевну потащили! Если это Легостаев, он же мог ее узнать!
– Во-первых, не «поперлись»! – захлебнулась от возмущения Люся. – У Зайки на самом деле замок сломался! Мы что, и об этом факте должны были доложить? Во-вторых, не узнал, они и не пересекались вовсе. Они в своем подвале работали, Зоя в помещении музея. Зайка его тоже не признала. А в-третьих, если б мы не «поперлись», вы бы его еще сто лет искали!
Насчет ста лет она перегнула, конечно.
– Так. Вы не могли бы завтра с подругой заглянуть ко мне? – сухим безэмоциональным голосом произнес капитан. – Скажем, часиков в десять, одиннадцать.
– Ну, мы можем, наверное. А это зачем?
– У меня тут фотография имеется. Может быть, опознаете его.
Лейтенант Лысенко уже съездил на бондарный завод, где когда-то довольно продолжительное время работал плотником Легостаев, и в архиве нашлось его личное дело. С фотографией.
– Ну, мы постараемся, – успокоилась Люся. И тут же добавила мстительно: – Если выберем время!
– Уж вы выберите, пожалуйста. Непременно вас буду ждать.
…Едва взглянув на увеличенную фотографию Легостаева, обе женщины дружно вскрикнули:
– Он!
Предположения и оперов, и следователя, и деда Миши Конькова о том, что Витек укрывается у какой-то из своих подружек, подтвердились. И это при том, что прошел почти месяц, как он был объявлен в розыск. Бурлаков, честно говоря, узнав эту новость, пребывал в нерешительности. Никак не мог сообразить, стоит ли расшаркаться перед этими бабульками за очередную ниточку в очередном расследовании – или пойти сперва и от всей души накрутить хвоста участковому, который за месяц не удосужился проверить по ориентировке свои неблагополучные подворья?
Когда Светка, выглянув в окно на звонок и узрев две торчащие над забором знакомые головы в беретах, прошествовала своей неподражаемой походкой к калитке и гостеприимно распахнула ее, откуда-то появились люди в камуфляже. Неделикатно отодвинув хозяйку (называя вещи своими именами – отшвырнув ее в палисадник), рванули к дому.
Светка бежала вослед, голося:
– Витя, Витя, менты!
Витя ее крик услышал с запозданием. По крайней мере, когда Светка влетела в дом, любимого мужчину, раскорячившегося на полу, уже «паковали».
Его сопроводили к оперативно подкатившему серому УАЗику с синей полосой, погрузили. Легостаев из-за плотного окружения, сопровождавшего на всем пути от дома к машине, не заметил двух своих вчерашних заказчиц. А вот Светка, ведомая отдельно под белы руки дюжим полицейским, обложила дам весьма нелицеприятными словосочетаниями.
Пришибленные разыгравшимся на их глазах действом, женщины очень пожалели о своем в нем участии и подумали о последствиях. Ох, нелегкая это работа – выполнять гражданский долг, если даже знаешь, что помогаешь задерживать возможного убийцу.
– А как же мой ботинок? – вспомнила Зоя Васильевна.
Общественное – общественным, но твои личные проблемы за тебя никто не решит.
Увы, в дальнейшем выяснилось, что придется ей покупать новую обувку. Но, поскольку старые ботинки оказались удивительно носкими и за шесть лет надоели хозяйке до отвращения (женщины устают морально от долгого ношения вещей), это обстоятельство не слишком огорчило Зою Васильевну. Это же не ее прихоть и не мотовство.
С другой стороны, придется пока отложить покупку тонометра. Так уж сложились обстоятельства, с ними не поспоришь. Ведь обстоятельства, как известно, это гримасы судьбы.
Виктор Легостаев
– Да не убивал я его!!! – орал Легостаев. – Ну, не хотел я его убивать, не думал даже! Обычная пьяная драка.
– А вот говорят, что вы и в пьяном виде драки не любили и не участвовали в них.
– Кто говорит?
– Свидетели.
– Много они знают! А если и так, то раз на раз не приходится. Значит, вынудил, достал!
– Чем же Херсонский мог вас так достать?
– Да мало ли!.. Не помню. Два пьяных дурака!
– Хорошо. Расскажите, что помните. Как Херсонский оказался с вами на дачах? Он ведь должен был после ночного дежурства идти домой, всегда так делал. Почему вдруг, ни с того, ни с сего, он решил выпить с вами? Он ведь не пьет?
– Откуда же мне знать? Вот вы всегда можете объяснить, почему вдруг выпить захотелось?
– При чем тут я? Хотя… Я вам отвечать не обязан, но отвечу. Мне никогда не ХОТЕЛОСЬ просто выпить. Я пью в силу разных причин, по обстоятельствам. Но я не любитель участвовать в пьяных драках, и уж во всяком случае, не стану сбрасывать в колодец на верную смерть того, с кем недавно пил.
– Счастливый вы человек, прямо зависть берет! Все у вас по полочкам разложено.
– Возможно. Но сейчас речь не обо мне, я ВАС слушаю. Давайте и у вас разложим по полочкам. Напоминаю, что чистосердечное признание…
– Да-да, я в курсе, мать писала! – отмахнулся Легостаев.
– Тем лучше. После приезда на дачи, дальше что произошло?
Виктор молчал.
– Слушайте, Легостаев. Я одного не пойму, на что вы рассчитывали? До конца жизни прятаться под юбкой у Светки Минеевой? Или нашлась бы после нее другая дура, так бы вы от бабы до бабы и курсировали? Все имеет свой конец, самому-то не противно – так кончить?
Бурлаков наклонился и пододвинул к собеседнику лист бумаги с ручкой.
– Раз про чистосердечное в курсе, думаю, и про явку с повинно тоже слышали. Вот ваш шанс, Легостаев.
Последовала новая, довольно длинная пауза. Не то задержанный и правда пытался вспомнить подробности событий прошлого месяца, не то лихорадочно додумывал свою версию, чтобы пореалистичнее звучала…
– Я слушаю, внимательно! – поторопил Бурлаков.
– Ну не собирался я его убивать, – ответил, наконец, Легостаев, уже спокойным тоном. – Вообще не думал, с чего бы это мне в голову пришло?
…Гарик поспособствовал приятелю пристроиться на временную работу в музей. Постарался в благодарность за то, что когда-то Витек, в свою очередь, тоже помог Гарику. В один из его «черных периодов», когда и на опохмелку не хватало, не то что на хлеб, Легостаев пристроил его к себе на бондарный завод на путину, ящики сколачивать под вяленую рыбу для рыбозавода.
Не бог весть, какая хитрая работа, младенец справится, нужна только некоторая сноровка. Да ведь это – дело наживное.
– Это у Гарика-то сноровка?
– Да какая там сноровка! Он тогда уже конкретным синяком был. Ну, кое-как сколачивал, держался, я помогал. Норму, конечно, не вырабатывал, куда ему. Но хоть какую-то копейку зарабатывал, с голоду не умер.
Ну, и настал черед Гарику возвращать долги. Директор музея купеческого быта, нынешний начальник Гарика, надумал очистить подвал от хлама, которого за десятилетия скопилась прорва. Видно, прежняя хозяйка теремка, купеческая дочь Елизавета Белькова, складировала в подвале все, отжившее свой век. Человек старой закалки, она не вытаскивала почти ничего на мусорку, живя по принципу: авось, когда пригодится.
Хотя тогда в Артюховске и мусорок-то не было как таковых. Была свалка в овраге на окраине, а кому туда таскать было лень или не под силу – тот выходил из положения как мог. Кто в огороде, в уголочке, в ямку закапывал барахло, кто в печках жег.
Следующий хозяин – наследник теремка – недолго владел домом, не дошли у него руки до разборки подвала. А когда музей только зарождался, его молодой директор, Никита Михайлович, знакомясь с вверенным объектом, в первую очередь в подвал слазил. После чего добрая треть хлама, хранящегося там, перекочевала, после соответствующей обработки, в немногочисленные залы музея в качестве экспонатов.
Директор отбирал на экспозицию предметы быта, кое-какую мебель, утварь, шторки-салфеточки времен, как минимум, Октябрьской революции. Но много всего и осталось в сундуках, не представляющих, на взгляд Никиты Михайловича и привезенных им экспертов, культурно-исторической ценности.
И вот теперь все это нужно было вытащить из подвала, рассортировать и куда-то определить. Ну, а потом осмотреть подвальные стены и при необходимости подремонтировать, подбить-подмазать. Одному Гарику все это осуществить было не под силу. С Легостаевым заключили трудовой договор, Гарик за него поручился, и больше двух недель они трудились не за страх, а за совесть.
В подвал вели две двери. Одна из дома, расположенная в прихожей и всегда закрытая на ключ. Вторая – прямо со двора. Ею они и пользовались, так что никому не мешали: ни немногочисленному штату музейных работников, ни столь же немногочисленным пока экскурсантам.
Когда Гарик после ночного дежурства уходил домой отсыпаться, Виктор работал один. Гарик, поспав немного, возвращался, и они вместе завершали рабочий день. Потом запирали подвал и Гарик относил ключ в помещение музея, где он хранился среди других ключей, на специально отведенном месте.
Потом, по завершении работы, директор расплатился, согласно тому договору. И на этом все, взаимно довольные, разбежались. Вот и вся история.
– А в тот день… – начал было Бурлаков, подводя к сути, но Легостаев упредил его.
– А в тот день я заскочил, чтобы поблагодарить Гарика. Как положено у людей, за то, что помог мне.
– Как именно поблагодарить?
– Ну, как… С пузырьком, конечно.
– Он же не пьет?
– Кто вам сказал?
– Жена. Да и вообще все те, кто его в последнее время окружал.
– Же-е-на-а-а! Какая ж жена признается, что с алкоголиком живет, раз она его перевоспитывать взялась? Тут женское самолюбие… А те, кто его окружает, – они ему что, наливали? Может, он при них марку держит, а сам только и мечтает выпить. Слыхали ж, небось, что бывших алкоголиков не бывает?
Логика в словах этого мужичка кое-какая была. Но тут же Бурлакову вспомнилась Лида Херсонская, с ее фанатичной убежденностью в стопроцентном исцелении мужа от алкогольной зависимости.
– Ладно, допустим, что это правда. И что? Вы его мечту осуществили?
– Ну да, мы прямо во дворе музея выпили по стакашку и пошли на остановку.
– Почему вдруг на остановку?
– Я домой ехать хотел.
– Куда это – домой?
– Ну, на дачи же!
– Вот теперь точно врете, Виктор Иванович! На даче вы давно не жили.
Легостаев хотел было бурно возразить, но тут же понял, что этот факт полиции известен наверняка. На даче, конечно же, обыск был, ситуацию они знают. Начал выкручиваться.
– Ну, я не жить, я просто проведать хотел. Посмотреть, что да как… А Гарик сказал, что надо бы допить, но не на остановке же. И я предложил ему поехать со мной, на пикник, так сказать.
– Почему же именно на дачу?
– Ну а куда? В моем доме квартиранты, к нему нельзя ни боже мой. Не под забором же! Что мы, не люди?
– А вы что ж, вот прямо так, без закуски пили?
– Ну, нет. У него там что-то от ужина оставалось. И я ж тоже не с пустыми руками к нему шел.
Теоретически – возможно, отметил мысленно Бурлаков. Один из водителей маршрутки показал, что в день исчезновения Гарика вез двух поддатых мужиков. И высадил их на дачах. При этом разговаривали мужики вполне мирно, не ругались, не ссорились. Запомнил их только потому, что не много пассажиров приходится в зимний сезон высаживать на дачах.
– Потом что было?
– Потом еще какие-то мужики приходили, еще пили…
– Какие мужики?
– Не помню!
Все. Дальше у Легостаева наступала полная амнезия. Он не помнил ничегошеньки, абсолютно. Какие-то мужики, имен которых он не знал или забыл. Кто-то бегал еще куда-то за самогоном, потом еще кто-то ездил в аптеку за спиртово-травяными «фанфуриками». Прямо столпотворение какое-то было в тот день на дачах. Чуть ли не треть мужского населения Артюховска рванула на пикник.
– А как эти мужики узнали, что вы у себя?
– Ну, может, зашли на огонек. Бомжи, они там зимуют, они всегда замечают, где свет зажегся. А может, это из соседей кто. Да клянусь, я уже не соображал – кто!
Амнезия у Легостаева наблюдалась хитрого свойства: кое-что он, безусловно, помнил. На некоторые вопросы отвечал легко и откровенно, не задумываясь. Особенно если не улавливал связи вопроса со случившимся преступлением. А вот что касается имен остальных участников – тут память словно отшибало. Тут невольно придешь к выводу, что он попросту кого-то покрывает.
Но Легостаев стоял на своем непоколебимо.
– Врете, врете, опять врете. На вашей даче, Виктор Иванович, вообще нет никаких следов пребывания людей. Тем более, многочисленной компании. Никаких там мужиков не было.
– Ну как же не было? Были! Только не на моей были даче! – снова заюлил Легостаев. – Уже когда вышли из маршрутки, я обыскал все карманы – нет ключей! Где-то обронил, в кармане дырка оказалась. И тут я вспомнил, что у Кузнецовых двери никогда на замок не закрываются. Их дачу однажды бомжи разбомбили. Разозлились, что замок открыть не могут, так вообще дверь с петель сняли, нагадили там конкретно.
– Бомжи ли? А может, местная молодежь похулиганила?
Допрашиваемый напрягся.
– Молодежь? Может и молодежь. Но местные вряд ли. Может, с соседнего села вот только. Или приезжие какие. Решили, будет чем поживиться – домик у Кузнецовых крепенький, ухоженный. Ну так вот, они теперь, после того погрома, как и многие, входную дверь на щепку закрывают, еще банку-другую закруток оставляют на закусь, чтоб только незваные гости не безобразничали. Заходите, мол, но будьте людьми! Вот мы и пошли на кузнецовскую дачу.
– Стоп! Подробнее: где эта дача? Как зовут хозяев? Понимаете, да, что мы каждое ваше слово проверим?
– Проверите? Ну проверяйте… Только я место точно не скажу. Не уверен я, какая точно дача. Мы ведь, как выпили, потом еще куда-то шли, я точно не помню – снова заюлил Легостаев.
По рассказу выходило, что в какой-то момент он отключился прямо за столом. Гарик поплыл еще раньше, много ли надо ослабевшему от долгого воздержания организму! Когда Легостаев проснулся, в комнате никого уже не было, все разошлись.
Вокруг во множестве валялись бутылки из-под водки и пузырьки из-под «фанфуриков». Но самое страшное – в левой руке Витек сжимал толстую ножку от старой табуретки, а облупившиеся деревянные обломки на полу окровавлены. И повсюду на полу были следы крови.
Переведя взгляд, Витек увидел возле кровати Гарика. Приятель лежал без движения, не дышал, вся голова в крови. И решил Легостаев, что в пьяном угаре пошел на «мокрое дело». Единственный выход, который напрашивался сам собой, вытащить труп в степь и там бросить, а потом податься в бега. Благо, было где укрыться.
– Но ведь Херсонский был жив!
– Откуда ж я знал? Я подумал, что он мертвый. У него вид был, как у мертвеца.
– Когда вы его тащили, вы что ж, не почувствовали, что он живой? Он не застонал ни разу?
– Нет! Он был, как мертвый.
Врет, конечно.
– Ладно, продолжайте.
Светке ничего не рассказывал, наплел что-то. Вскоре по телевизору услыхали со Светкой о чудесном спасении Гарика, а потом и о таинственном покушении на него.
– А кто, по-вашему, мог покушаться на Херсонского?
– Откуда же мне знать?
– Допустим. Вернемся к происшествию на дачах. Кто помогал вам тащить Херсонского к колодцу?
– Никто! Я один!
– Врете, Легостаев!
– Не вру! Я не помню! Честно, не помню!
– У вас есть дети, Виктор Иванович?
Легостаев пожал плечами.
– Ну так-то нет. Может, и бегают где-нибудь, да я не в курсе. А почему вы спросили?
– Ну полно, как так не в курсе? Есть же человек, которого вы сынком называете?
Нет, Бурлакову не показалось. Легостаев напрягся. После паузы ответил:
– Нет такого человека. Вернее… Я же вообще всех молодых так называю. Привычка у меня такая, да!
Витек еще таил надежду, что замначальника «уголовки» действительно такая старая нюня, какой хочет казаться. Что не «разводит» своими вопросами, что на самом деле не замечает пауз перед некоторыми ответами. Мозг Легостаева, среагировав на стрессовую ситуацию, осветил самые отдаленные уголки памяти и почти мгновенно выдал подходящую информацию.
В Витькином детстве был такой дядя Миша, сосед. Кличка у него была «Сынок». Высокий, крупный мужик, к старости он обрюзг и расплылся, и стал еще крупнее. Сколько Витька себя помнил, он всегда был бритоголовым. Глаза его угрюмо смотрели из-под набрякших век, и не смотрели даже, а сверлили собеседника буравчиками.
Детей у них с теткой Машей, вроде бы, не было. Во всяком случае, их двор не оглашался даже летом визгом приезжих внуков. Может, судьба наказала его, не подарив собственных детей. А может, с другой стороны, судьба просто поопасалась их дарить дяде Мише, понимая, что он за фрукт.
Факт железный: детей дядя Миша не любил. Пока он работал и был занят делом, это как-то не бросалось в глаза, но пришло время ему выйти на пенсию. Из-за избытка досуга дядя Миша полюбил совершать моцион, и совершал его в любое время дня – то по утреннему холодку, то в дневную жару, то по вечерней прохладе. Но всегда по одному неизменному маршруту: от одного конца их улицы до другого, а потом обратно.
И поза его на протяжении всего маршрута не менялась: дефилировал он, держа руки за спиной. В руках же во время этих прогулок сжимал длинный прут, позже сменив его на тоненький ремешок. Ребятня подозревала, что дядя Миша купил его специально.
Завидев издалека несчастного, к которому звезды в этот день с утра были не расположены, дядя Миша окликал:
– Сынок, подойди-ка сюда!
Сашки, Ваньки, Петьки обреченно, как кролики, влачились к удаву – дяде Мише. Остановившись на безопасном, как им казалось, расстоянии, с тоской вопрошали:
– Чего, дядя Миша?
Дядя Миша ласково интересовался:
– Ты позавчера ко мне в сад за абрикосами лазил?
– Не, дядь Миш, это не я был!
– Ты, сынок, ты!
И внезапно появившийся из-за спины ремешок врезал несчастному, по чему придется.
Или:
– Сынок, ты зачем же моему коту хвост подпалил?
– Да не я это, кто вам наврал? – довольно натурально изображал возмущение малолетний садист, предчувствуя расплату.
– Да ты, сынок, ты!
И ремешок взмывал, словно меткое лассо.
И ведь не расскажешь никому, поскольку и в самом деле, рыльце в пушку было практически у всех, подвергавшихся дяди-мишиному наказанию. Глаз у него был алмаз. Если и ошибался изредка в определении виновного, то не сильно расстраивался: будет наперед наука.
Не подойти же на призыв нашкодившему было нельзя: в следующий раз, найдя вину, врежет больнее, а то и добавит лишний раз. Память у деда была феноменальная.
Что интересно, родителям, по умолчанию, не жаловалась ни та, ни другая сторона. Да и взрастал Витек во времена, когда правота взрослого не подвергалась сомнению по железному прародительскому принципу: у тебя еще молоко на губах не обсохло, а ты рот на деда разеваешь!
Это был порочный круг: чем больше лютовал дядя Миша, тем чаще ему мстили всякими пакостями. И только смерть старика, как говорится, примирила их.
– Перейдем к последнему вопросу. Где ваш телефон? Был же у вас сотовый?
– Потерял где-то… Не помню!
– Да что ж у вас за обострение склероза?! Как вы без телефона обходились? Сейчас даже малыши – все с телефонами.
– А кому мне звонить?
– Что, совсем некому?
Легостаев только пожал плечами.
* * *
Зоя Васильевна и помогавшая ей Людмила Петровна готовили экспонаты к новой выставке. Если говорить обычным языком, из того хлама, что вытащили Гарик с Легостаевым из подвала, сразу же были отобраны с десяток женских и мужских нарядов, пребывающих хоть и в весьма плачевном состоянии, но еще вполне пригодных. Не для ношения, конечно, а чтобы обрядить в них манекены.
Одежку нежно перестирали с шампунем, и теперь Зоя с Люсей гладили и подштопывали платья и блузки, а Никита Михайлович укатил за самими манекенами. Какая-то торговая фирмочка (а точнее, расширившая свой бизнес знакомая торговка с рынка) обещала ему выделить с десяток пластиковых болванов в качестве спонсорской помощи.
Предполагалось, что экспозиция будет называться что-то вроде «Мода купеческого сословия конца XIX – начала XX веков».
– Кто бы мог подумать! – искренне недоумевала Зоя Васильевна, разговор крутился вокруг задержания Легостаева. – На вид вполне себе нормальный мужик. К тому же трудяга, ведь пахал тут, как трактор. Неужели это и в самом деле он убил Гарика?!
– Именно, что на вид! А ты его видела-то сколько раз?
– Твоя правда. Пару раз – и то в окно.
– И откуда ты знаешь, чем они там занимались в подвале! «Пахал, как трактор!» Может, они там квасили все время! Хотя… Нет, Лида не распиналась бы так, если б Гарик не завязал стопроцентно.
– Ну, не знаю… Во всяком случае, они все стучали там. Даже когда Гарик уходил домой после дежурства, этот Витек все стучал. Я еще думала: и что там можно прибивать без конца, все же на века делалось. Да и кладка – кирпичная.
– Подожди. Ты же говорила, по договору они только очистить подвал должны были? Никакого ремонта?
– Нет, не то, чтобы совсем никакого. Какой-то мелкий ремонт предполагался. Самый необходимый.
– Тогда чего они там так много прибивали, интересно?
– Откуда я знаю! Может, доски отошли в каком-то месте…
– А вы потом лазили в подвал? Смотрели?
– Никита лазил, работу принимал. А я? С чего бы я туда полезла? Да ты же помнишь, я в санаторий собиралась уезжать, как-то мне тогда вообще не до подвала было.
– Тогда не интересно было, а теперь? Неужели тоже не интересно? Давай слазим!
– Ты с ума сошла? Зачем?
– Да просто так! Странно все как-то с этим подвалом.
– Что ты прямо зациклилась на нем?
– Фу, какая ты… индифферентная! Была бы сейчас Милка здесь, она бы уже туда птахой полетела!
– Не индифферентная, а не авантюристка, ты хочешь сказать. Так и есть. Там лестница крутая! И одеваться неохота.
– Зачем одеваться? Вообще выходить на улицу не надо. Мы по внутренней лестнице спустимся, из дома.
– Она ветхая! Еще сверзимся. А ту, что со двора в подвал ведет, Гарик с Легостаевым как раз подремонтировали. Они через нее и барахло из подвала таскали.
– Ну вот, и давай слазим! Все равно – санитарный день, посетителей нет. Закроем тут все. Басмач с Мочалкой дадут знать, если кто придет.
– Нет. Лучше не надо. Как-то мне не по себе…
– Чего тебе не по себе, глупая?
– Ну… пустой подвал, мы одни в доме… Там темно.
– И что?! День на улице!
– Со всеми этими убийствами…
– Тю! Нас, что ли, убивать придут? Легостаев в кутузке.
Зоя Васильевна колебалась, по обыкновению, не в силах сказать жесткое ««нет».
– А там у вас освещение-то какое имеется?
– Какое там освещение, кто его делал! У Никиты руки не доходят, да и средств не хватает.
– А зачем же подвал очищали?
– Канализацию будем проводить. И вообще, пожароопасно. Никита уже один штраф заплатил пожарникам.
– Тут надо подумать. А то что ж мы там увидим без света? – Люся уже считала дело решенным.
– Ну, можно фонарики взять.
Фонариков в музейном хозяйстве было несколько, на случай регулярных в Артюховске «веерных» отключений.
На калитке висела картонка с объявлением «Санитарный день», входную дверь заперли. Басмач и Мочалка проводили хозяек до двери в подвал с торцевой стены и смирно сели у открытой двери. Подвальную дверь женщины решили не прикрывать – все же дополнительный источник освещения, хоть и слабенький.
Людмила Ивановна, не вняв устрашающему предупреждению на картонке о санитарном дне, поскольку объявление ее не касалось, толкнула калитку и беспрепятственно проникла во двор. Консервативные артюховцы никак не могли преодолеть некоторого недоверия к новому статусу теремка, ставшего музеем, и по-прежнему называли его домом Тихановича.
Внутри дом и в самом деле мало напоминал музей. Насколько прекрасен он был снаружи, настолько обычным жильем оказывался внутри. Экскурсанты, пока еще не очень многочисленные, сразу замечали несоответствие формы содержанию.
Когда три наши дамы сами впервые оказались внутри теремка, они тоже удивились не слишком просторным комнатам и отсутствию залы для балов, чем развеселили Никиту с Лизой.
– Это у вас представления по фильмам – «Война и мир» и другим подобным. Там были дома аристократии, высшего общества. Купеческое сословие пышных балов не устраивало, во всяком случае, не богатеи первой гильдии, а просто зажиточные купцы. По полгорода в гости не собиралось, а если отмечались какие-то праздники, то из самой большой комнаты выносилась мебель, и там устраивались танцы для молодежи. Дом предназначался для жилья, семейного гнезда, и планировка у него была соответствующая – спальни, гостиная, детская, кабинет хозяина…
…Мила подергала запертую входную дверь и сообразила, что Мочалка и Басмач не просто так себе не бросились ее встречать, а продолжали дисциплинированно сидеть по другую сторону дома. Они, правда, синхронно заработали хвостами, приветствуя ее, но с места не сдвинулись. Даже если бы она сейчас крикнула: «Ужинать!» – реакции следовало ждать той же, поскольку собаки мигом понимали, когда их разводят: для долгожданного события время еще не наступило.
Басмач и Мочалка, пережив период проверки отношений, решили, наконец, воссоединиться. Легкомысленная Мочалка, возблагодарив судьбу за ниспосланную ей встречу, оставила обжитую нору под пирсом единственному оставшемуся отпрыску из последнего помета. Она и сама уже сбилась со счета, которого. Остальных разобрали, а этому повезло меньше, хоть и был кобелек. Во всяком случае, добывать пропитание он мог уже самостоятельно, а без крыши над головой она его не оставляла, и ее материнское сердце было спокойно. Для нее самой судьбоносная встреча с Басмачом на склоне лет обещала спокойную старость: гарантированную миску похлебки и конуру на двоих. В тесноте да в тепле, а значит – не в обиде!
Трех пожилых дам, как и молодого директора и его жену Лизу, Басмач и Мочалка воспринимали как хозяев второстепенных. Главными были сторожа, которые их кормили. Поэтому собаки, включив логику, не проявили особого энтузиазма, увидев долго отсутствовавшую Людмилу Ивановну. Тем более, что в данный момент из хозяев она была в единственном числе, в подвале все же их находилось больше.
Мила подошла ближе и заметила открытую дверь в подвал. Приглядевшись, заметила мельтешащие внизу, в темноте огоньки электрических фонариков. Присела и расслышала приглушенные подвальными закоулками, до боли родные голоса.
Радостные чувства от предстоящей встречи распирали Милу, ей вздумалось пошутить. Набрав в грудь побольше воздуха, она постаралась придать голосу басовитости и рявкнула в открытую дверь:
– Кто-кто в тереме живет?
Огоньки фонариков в подвале погасли и на полсекунды установилась полная тишина. А потом ее разорвал истошный двухголосый вопль.
Говорят, собака способна издали чуять страх человека. Научное объяснение такому феномену существует: когда проходящий мимо незнакомой собаки человек испытывает страх, в кровь его выбрасывается адреналин, и это порождает специфическое изменение запаха. Человек пахнет страхом и тем самым провоцирует нападение, поскольку собака – хищник, она инстинктивно бросается на того, от кого исходит запах жертвы. Но есть, конечно, и другие теории, куда менее научные. Они касаются умения собак улавливать то ли мыслительные волны, то ли ауру биополя – в общем, чувствовать чужой страх мгновенно и на значительном расстоянии.
Вместе со звуковой волной из подвала хлынула волна такого ужаса, что ее сумела уловить даже Людмила Ивановна. А бедные Басмач с Мочалкой, истерически взвизгнув, рванули, куда глаза глядят. Ведомые инстинктом, они метнулись было к конуре, следуя принципу «мой дом – моя крепость», но тут распахнулась калитка и во двор шагнул директор музея. Никита Михайлович благоговейно нес на отлете длинную картонную коробку, в которой уютно устроился манекен для новой экспозиции.
Обезумевшие собаки, увидев более верный путь к спасению, не сговариваясь, изменили траекторию движения. Они снесли Никиту с манекеном, а идущий следом со второй коробкой водитель «Газели», отпрыгнув, приземлился на пятую точку самостоятельно.
Собаки, причитая в унисон, мчались прочь, на волю, подальше от неизвестного кошмара. В эти мгновения Мочалку впервые посетило сомнение в том, сколь надежно плечо, ниспосланное ей судьбой на закате дней. Басмач несся впереди огромными скачками как последний трус. Далеко позади раздавался нескончаемый, оглушительный женский визг.
…Обозванная многими неприличными словами, которые в ходу на всей российской территории, а вдобавок еще и теми, что присущи только поволжским диалектам, Мила сидела в уголке. Нахохлившись, она вытирала слезы обиды.
Она уже охрипла объяснять этим двум старым дурам, что вовсе не собиралась доводить их до инфаркта, а только хотела пошутить. А «две старые дуры» в это время дружно «умирали».
Люся демонстративно, как считала Мила, лила корвалол в граненый стакан в красивом подстаканнике, подаренном Никите коллективом на 23 февраля. Она при этом даже забыла спустить со лба очки, чтобы считать капли. Зоя, столь же демонстративно, дрожащими пальцами выковыривала из блистера таблетки валидола.
А Никита Михайлович в это время метался между двумя непримиримыми лагерями и пытался объяснить каждой стороне позицию стороны противной, хотя и так уже всем все было понятно. Наконец, он успешно завершил свою миссию миротворца, и наступил подходящий момент выкурить трубку мира. Как раз и чайник вскипел.
Мила вытащила из пакета торт, бутылку шампанского. И уже без помпы, на которую рассчитывала (и имела на то полное моральное право), учитывая остроту момента, наконец решилась продемонстрировать документ. Сертификат, из-за которого она три месяца проторчала в чужом городе, вдали от подруг и происходящих в родном городе событий.
Документ был загляденье – красивый, на плотной глянцевой бумаге, в желто-золотистых тонах.
Шампанское после пережитого всеми стресса оказалось кстати. Хотя, по мнению большинства, тут была бы гораздо более уместна бутылочка самогона Антонины Семеновны, чистого, без всяких добавок. Торт оказался вкусным невероятно, прямо из советских времен – надо же, где-то еще выпекают такую вкуснятину. Вскоре Мила была прощена.
Директор, помозговав, решил:
– Завтра я протяну проводку в подвал, и мы туда слазим еще раз, с инструментами. Говорите, доски выщерблены?
– Ну да, как будто их пытались отрывать топором! Больше нам Милка… то есть Людмила Ивановна не дала ничего рассмотреть!
– Девочки, вы опять? Да идите хоть сейчас, смотрите. Я вам не мешаю.
– А почему ты раньше приехала? Мы тебя и не ждем еще. И почему не сообщила? – переключились опять на вредительницу подруги.
– Раньше потому, что группа попалась сильная, мы курс закончили досрочно, да еще новогодние праздники надвигаются, чего там преподаватели будут с нами время вести? А без предупреждения – хотела вам сюрприз сделать!
