Лидия Луковцева
Кто в тереме?
В кармане куртки у нее всегда имелся перочинный нож, на всякий непредвиденный случай, когда приходилось возвращаться домой поздно. Поздние возвращения были небезопасны, учитывая неосвещенные улочки старого города, на одной из которых она квартировала.
Кира в отчаянии, что долго вынашивавшийся план рушится, рванула на этот вой и заорала:
– Юльку держите!
Трое держали в прихожей бившуюся Юльку, двое – бабку, а она с яростью, которая в драках пробуждалась в ней, а теперь вспыхнула стократно, тыкала в ненавистную бабку ножом и шипела:
– Где деньги, старая карга?
При этом в голове у нее билась мысль: «Все пропало! Тюрьма! Эта карга все, все испортила!»
Юльке удалось вырваться и убежать, все же она была не хилая девочка. Бабка обмякла в Кириных руках и стала заваливаться. Кира выпустила тело из рук и помчалась за Юлькой. Парни – следом. Но сначала все же обтерли ручки двери, кому-то это пришло в голову, и подобрали киркин нож.
Всех била дрожь. Нелегко в первый раз убивать человека, даже если ты «крутой пацан», какими они себя считали. И даже если не сам тычешь ножом. Все было ужасно. Киру сотрясала такая же дрожь и во время рассказа на допросе. Несколько раз она жадно припадала к стакану с водой, но в итоге обошлось без корвалола и кареты скорой помощи.
Выговорившись, точнее, выкричавшись, она обмякла на стуле.
– Еще один вопрос, Кира… Зачем все же вам нужны были так срочно деньги?
Девушка мгновенно ощетинилась и «включила кобру».
– Да что вы прицепились! Не мучайте меня! Все, больше ничего не буду говорить! Отправьте меня обратно в камеру!
* * *
Вся гоп-компания дала признательные показания по делу с нападением на юлину бабушку. Но при этом от нападения на Гарика дружно открещивались. Кстати вспомнили, что как-то отмечали на даче у Стаса (ставшей у них чем-то вроде малины, штаб-квартиры, местом встреч) день рождения Дрюни. Уже собрались уходить – темнело быстро, можно было опоздать на последнюю маршрутку, поскольку они по темному за город не ездили.
Стас что-то замешкался, ликвидировал следы их присутствия. Стояли у калитки, курили. Рыжий с Михалычем шагнули за калитку и увидели в сумерках, как из ближнего переулочка двое вытащили третьего. Тащили под руки, почти волоком. Наверное, хорошо набрался мужик.
Еще посмеялись на тему культуры пития, и что до города его тащить придется, вряд ли их в маршрутку пустят. А уж жене-то счастье привалило – отмывать дядю да одежку отстирывать.
– Я б его отмыла! – процедила Кира.
Парни промолчали, кто б сомневался. Но потом отметили, что тащили мужика не к дороге, а почему-то в противоположную сторону. Может, машина где-то ждала?
А через пару дней пошла гулять по старому Артюховску жуткая история про бедолагу, найденного в колодце на старых дачах. Тогда им и пришло в голову, что мужика-то не пьяного тащили, а без сознания, потому и не к дороге троица направлялась, а в степь.
– А что ж не пошли в милицию, не рассказали?
Каждый из пятерки смотрел после этого вопроса одинаково с изумлением: ты чего, дядя?! Оно мне надо?
Бригада из следственного комитета возила их на дачи, побывала в том самом переулочке, но что там можно было увидеть? Месяц прошел, и почти каждый день – дождь. Сеял, моросил, хлестал, стирал следы любых преступлений…
Да, этот Легостаев. Как сквозь землю канул. Может, тоже в каком-нибудь колодце лежит? У него же нет такой жены, как Лидия Федоровна. Вообще никакой жены. Дом он, оказывается, совсем недавно сдал квартирантам, молодой паре. Взял квартплату за полгода вперед и больше не появлялся ни с какими проверками-инспекциями. А ребятам и в радость, всем бы таких хозяев!
Соседи не в курсе, Виктор был мужик необщительный. Да и по бабам жил чаще, чем в собственном доме. На его даче вообще никаких признаков жизни. Получается, это он отдубасил своего приятеля, бросил в колодец, да и подался в бега? А кто тогда помогал ему тащить Гарика, если это их видела компания Киры?
Ну нет, конечно их. Кого же еще, в этакую пору да в такой глухомани? Но если это была обычная пьяная драка, кто вполне профессионально проник в больницу и довершил дело, прикончив Игоря Юрьевича Херсонского и не оставив улик?
Тот, кто работает в больнице? Оля Крохмалева? Нет. Информация о девушке никак не вязалась с образом хладнокровного убийцы. Бурлаков прекрасно помнил, как вела себя Оля на допросах, убитая случившимся, возлагающая всю вину на себя – по причине своей халатности. Буквально почерневшая от горя.
От нее за километр веяло порядочностью – деревенская девочка, искренняя, без притворства. И зачем, зачем? Мотив? Любовь? Кого-то покрывает?
Да, и Лида видела в ту ночь в больничной палате именно мужскую фигуру в медицинском халате. Конечно, в шоковом состоянии, в каком она пребывала, можно было и перепутать. Но толчок, от которого она улетела под кровати, произвела явно не женская ручка.
Вот еще один момент: сейчас в нейрохирургии белые халаты мало кто из персонала носит. Врачи и сестры все больше в курточках и брючках самых разных расцветок. Халаты – это для посетителей. Их можно внизу, напротив регистратуры получить, но ночью там, разумеется, все закрыто на два старых, но надежных замка. Либо халат нужно было принести с собой. Кроме того, убийца должен был хорошо ориентироваться в отделении.
Кто-то из посетителей, кто ранее уже дежурил возле больного? Но ведь надо было не только в отсутствии санитарки убедиться, а еще и про Лиду знать, и отследить, когда она выйдет из палаты…
Кто-то из персонала? Вроде бы всех опросили, алиби проверили. И опять же – мотив, мотив! Кому могли помешать безобидный экс-алкаш и медсестра, вчерашняя студентка? Оля, что же ты видела, о чем так боялась мне сказать?
Старый опер все больше утверждался в мысли, что убийство Гарика и смерть Оли самым прямым образом взаимосвязаны.
Бурлаков
Хозяев дачных домиков в переулочке-тупичке отыскать было несложно. Беда была в том, что никто из них ничего не знал. Большая часть владельцев фазенд, произведя осеннюю зачистку участков, оставляли на столах в своих хлипких домишках пол-литровку самогона, пару банок консервов для незваных гостей (своего рода откупную, чтоб не безобразничали и не крушили ничего) и разъезжались по квартирам до весны. Замки не спасали, их навешивали чисто символически, как говорится, от честных людей.
Один из дачников, Михаил Александрович Коньков, ездил пару-тройку раз в неделю кормить собак. То была выборная должность, и дачники еще с осени определялись, кому нынешней зимой предстоит поработать кормильцем. Граждане скидывались и вручали избранному, точнее, изъявившему на этот раз желание добровольцу, энную сумму на прокорм животных – не до жиру, но с голоду не сдохнут, зиму перебедуют.
Бурлаков навестил «смотрителя» в его городском жилище. Дедок, как и многие в его возрасте, оказался говоруном.
– У них там, на дачах, собачий коммунизм, все поровну, – обрисовывал он ситуацию.
– Что-то мне не приходилось встречать собачьих стай, где бы все было поровну. Грызутся, как и все, за кусок. Побеждают сильнейшие.
– Так то – субординация, как иначе? У людей – не так? Вожаку – кусок послаще и в первую очередь, так на нем и ответственности больше. Зато вот когда Жульку машиной переехало, и она лежала со сломанной ногой, никто никогда куска не отнимет, а если кто и попытается – всей стаей отгонят, покусают. И лапу сломанную ей вылизывали, и в морозы вокруг нее кучей укладывались спать, чтоб не замерзла. Тут иначе нельзя – не выживут. Дачные собаки – это коллектив. Экипаж, я бы сказал!
– Значит, нынешний год – вы их кормилец?
– Ну да. Я бы даже сказал – кормчий, – без лишней скромности заявил дед Миша. – А так я все равно езжу кормить их, даже если не мой черед. Полезное с приятным соединяю, хоть свежего воздуху глотнуть, размяться.
– Командир, то есть? Рулевой?
– Командер, – согласился дед.
У Бурлакова был племянник Сережа, сын сестры его жены Лены. Когда ему было лет пять-шесть, как-то он однажды набедокурил. Отец, мужчина мягкотелый и добросердечный, взялся его отчитывать, даже вознамерился строго наказать. Маленькая дрянь, став в горделивую позу и всем видом демонстрируя презрительное бесстрашие, заявила:
– А ты у нас не командер! У нас командер – мама!
И это была-таки чистая правда. Все женщины-родственницы по линии жены были очень боевитыми и весьма склочными, и верховодили в семьях. Не стала счастливым исключением и его семья. Видать, праматерь их в седой древности была ведьма. А может, за какую-то провинность проклята была до седьмого колена, и проклятье передавалось именно по женской линии.
– Командер, значит?
Михаил Александрович приезжал на дачи по утрам и надолго не задерживался, потому при всей своей говорливости ничего полезного сообщить не мог. Разве что, дал краткую характеристику, по большей части нелестную, своим ближайшим соседям.
– А Легостаева вы хорошо знаете?
– Витьку? Ну, как не знаю, из старых дачников, родители еще дачу разбивали, камыш да солодку рученьками корчевали, деревья сажали. С ними-то мы хорошо общались. Они и пахали тут, главным образом. Витька – тот не любитель. Как родители умерли, он все забросил. Только и приезжал раз в месяц, чтоб деревья полить да вишню там собрать или абрикосы, продать да пропить. Я уж думаю, чего б совсем было не продать ту дачу? Сколько уже их продали вокруг, хозяева по нескольку раз на некоторых участках поменялись, многих и не знаю уже… Люди бы в земле ковырялись, кто любит. А так – почти без присмотра земля, соль подступает. А ему ничего не нужно. Семьи-то нет, ни жены, ни детей.
– Что, совсем никого?
– С женой давно разбежались, а детей у них не было. Может, и есть у него какая бабенка. Живет же он, наверное, с кем-то, мужик не старый еще. Да только сюда если и привозил бабу – отдыхать, неизвестно, от чего, и все разных. Беспутные, пьют, орут, визг, хохот, полуголыми на ерик бегали купаться. Все дачники этой картиной любовались. Чтоб тяпку в руки взять да хоть бурьян выкосить – нет, не царское дело! Уже камыш вовсю на участке попер!
– А может, родня у него какая есть? Он вот дом квартирантам сдал, где сам-то может жить?
– Родни нет. Может, дальняя какая, я не в курсе. Они сами-то с Украины, смолоду сюда переехали. Наверно, там вся родня и осталась. А живет, говорю же, скорее всего, у одной из своих бабешек. А что он натворил-то? С чего это Витьку полиция ищет?
– Да пока точно не знаем, – уклонился от ответа капитан. – Как свидетеля.
– Это ты если насчет мужика, что в колодец сбросили, так на Витьку не греши. Он и сильно пьяный в драку не лез. Не любитель был на кулаках разбираться. И зачем бы Витек сюда этого мужика привез? В такую-то пору! У него ведь дом имеется в старом городе.
– Говорю же, квартирантов пустил!
– Ну, а куда ж тогда он его привез, раз, ты говоришь, у дачи вид нежилой, запустение?
– Вот именно!
Бесполезной оказалась встреча.
Провожал Бурлакова Михаил Александрович не один. В ногах у него путалась и все норовила цапнуть за штанину рыжая кудлатая бестия. Она была хромолапой, но каталась вокруг капитана надоедливым ртутным шариком, пока хозяин не прикрикнул:
– Да уймись ты, Жулька!
Напрасно увещевал он Жульку! Невоспитанная была собака, не унималась до самой калитки. Наверно, это была та самая пострадавшая в неравной борьбе с машиной Жулька, которую всей стаей выхаживали дачные собаки.
Видно, дед Миша взял ее домой из жалости. А может, за то, что была такой звонкой и не ведала страха, хотя от хорошего пинка могла бы улететь далеко. Скорее всего, в азарте она сама бросилась под колеса. На месте машины, Бурлаков тоже бы ее переехал.
И уже вслед капитану Михаил Александрович прокричал:
– Ты знаешь, капитан, я пару раз видел: парень к нему приезжал – фу ты ну ты, в белых штанах, прямо картинка из журнала. Кто такой – не знаю, может, сын одной из баб.
– Почему вы так подумали?
– Я спросил, кто такой – весь из себя, а Витька смеется:
– А-а-а… сынок мой названный.
* * *
Жена Вадима Сергеевича Бурлакова была красавица. Не было ничего удивительного в том, что в свое время он влюбился и потерял голову.
Нет красавиц, с пеленок не осознающих факт своей избранности и не воспринимающих этот факт как нечто само собой разумеющееся. Судьбе угодно, чтобы на свет являлось время от времени чудо совершенства. И оно появлялось – на этот раз в образе Леночки Сударкиной.
В последнее время среди красавиц появилось новое поветрие. Нужно признаваться публично, что в детстве они были «гадкими утятами», и по этой трагической причине трудное у них было детство. Родители в них не верили, а сверстники притесняли.
Это вроде как хороший тон, признак демократичности, дающий возможность дурнушкам избавиться от комплексов и поверить в себя.
Лена всегда сознавала себя красавицей. Где-то классе в пятом-шестом на уроках истории Лена узнала о существовании в Древней Греции такой царицы – Елены Прекрасной, из-за которой случилась Троянская война. Даже то, что родители нарекли ее таким же именем, восприняла она как знак судьбы, а не как случайное совпадение.
Она с тех пор просила подруг и родителей называть ее Еленой, а не Леной, Леночкой, Ленуськой. И только в девятом, когда проходили «Войну и мир», сменила Елену на Элен.
Она не была классической блондинкой, натуральный цвет волос у нее был темно-русый, но анекдоты про блондинок недолюбливала. Как говорится, нутром чуяла их глубинный подтекст.
Лена считала себя интеллигентным и образованным человеком. К примеру, знала, что на унитазе человек сидит в позе «Мыслителя» Родена. Но когда она видела, что муж берет в руки книгу, во взгляде ее светилась материнская жалость.
При этом обладала бездной житейской мудрости и цепкой деловой хваткой, а потому и закончила в свое время технологический техникум по специальности «кулинария». «Всегда с куском буду», – комментировала она этот немодный выбор.
С матерью они жили дружно, но чаще дружили друг против друга. Строго по пословице: вместе тесно, а врозь скучно.
В гости к матери Лена ездила очень редко – натерпелась во времена детства и юности материнской любви: тотальной слежки и жесткого контроля. К себе тоже не особенно активно приглашала, но теще приглашения и не требовалось. Она была дамой бесцеремонной, и по инерции все пыталась учить дочь, внучку, а заодно и зятя – и даже в первую очередь! – как правильно жить.
Она не уловила момента, когда дочь выросла.
– Мама! – гневалась Лена. – Мне 45 лет, а ты сделала мне три замечания, пока я жарила яичницу. Что можно три раза сделать неправильно, жаря яичницу? При моем специальном образовании!
Возможно, Лена и замуж поторопилась выскочить в 19 лет, жаждая свободы и презрев перспективы, которые сулила ей красота. Впрочем, когда распространилась мода в стране на конкурсы красоты, она уже не могла претендовать на участие в них – по возрасту.
Но, между тем, мать и дочь дня не могли прожить, не созвонившись и не доложив друг другу обстановку в семьях, на родных улицах и в городе Артюховске в целом, не обменявшись мнениями о других насущных проблемах (например, в столичном шоу-бизнесе).
Жена в процессе не очень счастливой семейной жизни многократно и громогласно сокрушалась по поводу того, что напрасно она поспешила со своим замужеством. Тут она с успехом применяла литературоведческий прием – принцип айсберга. Подтекстом звучало, как же она, дура, пролопушила. С ее-то внешними данными, перед ней расстилался весь мир, а она позарилась на мента и прозябала в Артюховске на две их никчемные зарплаты. И не надо тут бла-бла-бла про малую родину!..
Предполагалось, что единственным аргументом со стороны супруга мог быть только этот – про малую родину, хотя Вадим во время таких сольных концертов молчал, как рыба.
Впрочем, больше двух десятков лет как-то прожили, и даже дочь вырастили. Чуть-чуть не дотянули до серебряной свадьбы. Положа руку на сердце, Вадиму неплохо жилось в бытовом плане, потому как Лена плавала в житейских водах, как рыба.
А в плане всего остального… Что теперь мусолить эту тему. Жизнь катится к завершению, во всяком случае, прожита большая ее часть. Ан вдруг оказалось, что для его жены жизнь только начинается.
Нет, конечно, не вдруг. Хоть мужья и жены и узнают последними об изменах супругов, но в городишках, подобных их Артюховску, эта схема не действует. И он-то ведь был оперативником.
Подруга юности Лены во втором браке стала Манасян, а ее муж-бизнесмен, занимавшийся строительством, надумал открыть ресторан. Не мудрствуя лукаво, назвал его своим именем: «У Гамлета».
Подруга предложила Лене стать администратором. Жена, прозябавшая на тот момент в маленькой кафешке, восприняла предложение с юношеским энтузиазмом. Вспомнив знания, усвоенные в техникуме, и профессиональные наработки, приобретенные в кафе, ринулась в новую жизнь.
В ресторане Гамлета «тусовались» в основном его земляки, такие же бизнесмены средней руки. Не заметить нового администратора, такую красавицу, было просто нереально. На то и был их с подругой расчет: привлечение солидной клиентуры и устройство судьбы Лены, вступившей в возраст: а) кризиса среднего возраста и б) когда, напротив, баба ягодка опять. Расчет оправдался очень даже скоро и по обеим позициям.
Отношения в их семье, уже довольно давно бывшие рутинными и прохладными, теперь стали совсем холодными. Вадим разговора на тему супружеской неверности не заводил – ждал первого шага от жены. Не то чтобы он совсем не ревновал, есть ли на белом свете человек, свободный от комплекса собаки на сене? Но он устал от семейной своей двусмысленной ситуации и хотел развязки.
Любовь прошла давно, общего у них и всегда было очень мало. Дочь выросла, окончила вуз и уехала работать в Калининград, там вышла замуж за литовца и ощущала себя европейской женщиной.
Воспоминания о малой родине не трогали ее душевных струн, и, видимо, родители в ее нынешнюю картину мира не вписывались. Ну или же были недостаточно комильфо для Европы. В общем, к себе их не приглашала, они съездили в гости только однажды – на свадьбу. Внучка росла с литовскими бабушкой и дедушкой.
Полина была похожа на мать внешне как две капли воды, а характером, как говорится, ни в мать, ни в отца – а в прохожего молодца. Никогда у нее не было потребности, как у матери с бабушкой, по полдня трындеть по телефону обо всем на свете, и при этом самозабвенно лаяться при встречах.
Почему Лена тянула с развязкой? Может, ее нынешний мужчина не хотел перемен в своей жизни? Может, ее саму что-то удерживало от последнего шага? Видно, понимала, что, если уйдет, вернуться уже не сможет. Муж не из тех, кто прощает, а дом – его, родительский. Пусть она даже и вправе оттяпать половину при необходимости.
Собственно, она ведь понимала, что муж уже в курсе ее новых обстоятельств и просто ждет ее инициативы, а совместного будущего у них, в любом случае, уже не будет. Да Лена, вкусив новой жизни, и не желала никакого будущего с ним!
Тяжело было обоим, но Вадим по обыкновению молчал, хотя выдержка уже начинала ему изменять. А жена по обыкновению раздражалась, искала и находила в муже все новые недостатки, цеплялась к нему и срывалась по пустякам, а после очередной сцены рыдала в спальне.
Вадим, наконец, решился разрубить этот узел, но одновременно и Лену осенила такая же счастливая мысль. А может, в отношениях с ее новым мужчиной произошел какой-то положительный сдвиг.
– Я ухожу, – сказала как-то Лена торжественно.
Ей интересна была его реакция – все же два с лишком десятка лет кантовались. И должен ведь даже такой дундук понимать, кого теряет!
У порога стояли три набитых барахлом здоровенных сумки – не плебейские, клетчатые челночные, а элегантные дорожные, у них раньше таких не было.
– Счастливого пути! – сказал Вадим. Но, сочтя, что в его пожелании прозвучала некая издевка, поспешил добавить:
– Да и вообще, счастливо тебе!
– Я ничего не беру! Все оставляю тебе. Никаких дележек!
– Спасибо! – еще раз расшаркался Вадим, включившись в прощальную игру в благородство.
– И ты ничего не хочешь у меня спросить?!
– Нет!!! – муж даже руки перед собой выставил, открещиваясь, словно черт от ладана, от излишней информации.
Как это ему напоминало сцену из «Ивана Васильевича…», где Зиночка уходит от Шурика!
– Ну да, ты же мент! – просочился из Лены сарказм. – Тогда что ж… Присядем на дорожку?
– Присядем, конечно!
Воистину, высокие отношения!
Он помог ей донести сумки до такси, чмокнул в щечку.
– Ну, давай, удачи!
Слава тебе, Господи, наконец двусмысленная ситуация разрешилась.
– Если я в чем виновата перед тобой… – все же не вытерпела Лена, уже сидя в такси. Как в Прощеный день. Готовилась, конечно, не один день, волновалась. Да и все равно сердечко, конечно, щемило.
– Ну, что ты! Все в порядке. Я, наверное, сам во всем виноват.
«Наверное!» А то нет! Все у него, не как у людей.
Впереди ее ждала новая, прекрасная жизнь.
А его? Новая – однозначно, а насколько прекрасная? Будем смотреть правде в глаза: он один как перст.
Бурлаков надумал воспользоваться прецедентом. То есть, вспомнив поход Людмилы Петровны и Лидии Федоровны на биржу, который привел к таким неожиданным результатам, самому посетить граждан алкоголиков, тунеядцев и хулиганов.
На многое он не рассчитывал – его мог узнать кто-то из тесно споенного коллектива, да и намекнуть «коллегам», что излишняя разговорчивость чревата неприятностями. Ведь в бригаде артюховских «биржевиков» не доценты же с академиками копают бабкам огороды и колют дрова. Сто процентов, найдется какой-нибудь свидетель по старому делу, а то и с ходкой, кому Бурлаков за свою долгую карьеру «поспособствовал»!
Конечно, мужики могли знать не больше того, что сказали Люсе и Лиде. Но мало ли…
Бурлаков замаскировался в силу возможностей. То есть, оделся в гражданское. Поразмыслив, последовал примеру дам: прихватил в качестве стимулирующего фактора поллитру дешевой водки.
Вотще пропали все его дилетантсие уловки, бичи раскололи старого опера почти сразу! С другой стороны, напрасным оказалось пренебрежение, зря Бурлаков отказывал им в праве на интеллигентность!
Тружеников лопаты и топора было немного, человек пять-шесть, поскольку погода не располагала. Обсуждали они как раз погоду. С утра задул восточный, со стороны Казахстана. Рыбаки называют его назарбаем. Что надует?.. Может, уже разгонит этот свинцовый мрак да ликвидирует, хоть вполовину, сырость? О снеге и морозце до второй половины января и мечтать нечего было. Елки и сосны на елочных базарах мерцали в свете фонарей не от инея, а от осевшей на них водяной пыли.
Коллектив сидел на сырых лавочках нахохлившись, кое-кто запасливый устроился с комфортом, подстелив под седалища «толстушки» – недельные выпуски газет, которые можно было выпросить в продуктовом магазине бесплатно. Ветер пронизывал куртенки на рыбьем меху и хлипкие пальтишки, выбивал слезу.
Да-а-а, надо обладать определенной долей мужества, чтобы сидеть тут часами в ожидании заказчиков. Капитан похвалил себя за предусмотрительность – на такой погоде водка сделает мужиков более общительными.
На лицах работничков в первые минуты читалось превосходство – а что еще там могло читаться? Здоровый лоб пришел нанять кого-нибудь для хозяйственной мелкой или черной работы! Сам, что ли, не мужик? Больной? Или богатенький?
На богатенького не похож, судя по прикиду. С одной стороны, это хорошо, что работа подвалила, с другой – такие до седьмого пота загоняют, а заплатят по минимуму. И не факт, что накормят.
Помимо чувства превосходства капитан чутко улавливал флюиды классовой неприязни. Он едва успел поздороваться, как его рассекретили.
– Товарищ полицейский, – спросила некая личность, – а вы к нам тоже насчет работы? Так что-то очень уж чистенько оделись. Нас иногда нанимают и нужники чистить.
– Мы знакомы?
– Да кто в этом городе из нашего брата с вами не знаком? Я вот, например, до сих пор радуюсь, когда торжествует справедливость, – обронила вторая личность трусовато, из-за спин своих товарищей.
«Ну, надо же!» – подумал Бурлаков.
– Меняются времена, и меняются с ними обстоятельства, – развивая тему предполагаемого падения старого полицейского на дно жизни, меланхолически резюмировала фигура в шапочке-«презервативе», бывшая, если верить рассказу Людмилы Петровны, «бугром» этих интеллектуалов.
Первый подхватил, со слезой в голосе:
– Да, каких только великих людей ни встречаем мы порой на жизненном пути!
– А потом теряем из виду среди житейского моря…
– Но вдруг они снова возникают перед нами, в уже изменившихся обстоятельствах!
Похоже, они тут успели хорошо не только спиться, но и спеться в период временных простоев, и могли развивать тему бесконечно. «О Боже! – воззвал мысленно Бурлаков. – Сплошь философы! Пошли хоть одного пролетария!»
Глас его был незамедлительно услышан.
– Кончай стебаться! – распорядился, почти рявкнул некто, с лицом-маской «клубника в сметане». – Вам что, охота тут дрыгнуть?! Может, человек по делу пришел!
На самом деле реплика его прозвучала гораздо жестче, чем при пересказе допускают нормы литературного языка, и гораздо ближе к жизненным реалиям.
– Тэ! Ты че квакаешь там? Поперед паровоза лезешь?! – возмутился бугор, на минуту выйдя из образа типичного русского интеллигента. Он не имел морального права допускать, чтобы подрывались иерархические устои в их маленьком коллективе. – Если у тебя какое особое мнение, то сиди и молчи его. Тебе тут не Америка, за демократией вали туда. А здесь диктатура, и тебе слова не давали.
– Да мне осточертело тут торчать! Умные все такие стали. Изгаляйтесь, если деньги не нужны, а я пойду поработаю! Ты чего хотел, мужик?
Наверняка этот парень до сих пор писал в анкетах – не привлекался. Он по-прежнему изъяснялся на свойственном простолюдинам наречии. Доведись капитану пересказывать его реплики в женском обществе, ему было бы очень трудно подбирать соответствующие эвфемизмы.
Видимо, авторитет бугра был в коллективе не слишком высок. Или в низах уже давно вызревал бунт, электорат жаждал перемен. «Приедается все»… Власть должна меняться время от времени.
Однако тот, что грустил об изменении обстоятельств во времени, бугров подпевала, крепкий, вовсе не типичной интеллигентской внешности, тихо обронил:
– Рот закрой и не рыпайся. Или завтра будешь себе другую точку искать.
– Мужики! – примирительно сказал Бурлаков. – Я только хотел поговорить. Всего пара вопросов! – и продемонстрировал валюту в стеклянной таре.
Воистину, в счастливый миг посетила его мысль купить поллитру!
Многого он не узнал, но кое-что надыбал. Например, подтверждение, что у Легостаева все же был молодой родственник. Может, племянник какой двоюродный, потому что он его сынком называл. Своих-то у него не было…
– Такой… весь из себя! Приходил раз, в сторонке разговаривали, но я слышал.
– А где этот Витька может жить?
– Да у него же дом свой!
– Квартирантов пустил.
– А-а-а! Значит, не бедствует. То-то он и к нам перестал заглядывать.
– Забурел!
– Да он в любом случае не бедовал так сильно, как мы.
– Почему?
– Витек своим делом подрабатывал. Ремонтировал обувку. Соседям там, знакомым. Не классный сапожник, но копейку имел на этом, без куска хлеба не сидел ни при каких раскладах.
Бурлаков, не будь он замначальника угрозыска, умел подбирать интонации в лад к собеседникам. Дальнейшая беседа с «биржевиками» пошла во вполне мирном ключе.
Разговор плавно перетекал с одной подробности из жизни биржевой «богемы» на другую. Это напомнило капитану ток-шоу в телевизоре. Иногда он, щелкая кнопками на пульте, натыкался на обожаемые Леной передачи с очередной скандальной историей.
– Не переключай! – кричала жена. – Дай посмотреть, как люди живут!
Он не уставал поражаться, как людям не омерзительно вытаскивать из шкафов свои скелеты и демонстрировать их широкой публике, трясти грязным бельем. Он слышал про постановочные шоу, но не от балды же берутся все эти истории?
И его всегда умиляла способность студии резко менять мнение. Вот профессиональная судия из народа начинает обличать сегодняшнего героя (как правило, это толстуха с химзавивкой, в кофте с люрексовыми цветами, мать семейства, пришедшая на передачу подработать детишкам на молочишко. Обличает по принципу – распни его; преобладает сослагательное наклонение: да я бы! Да если бы мне довелось! Предполагается, что в похожей ситуации ей бывать не приходилось, но вот если бы довелось, она, однозначно, вела бы себя по-другому. Более героически).
Студия дружно распинает и побивает бедолагу камнями, в переносном смысле, конечно. Хотя, если бы в студии находились камни, не факт, что не побили бы и в смысле буквальном.
Но вот раздается голос с противоположной точкой зрения, он аргументирует более убедительно. И даже осмеливается посочувствовать герою. И на того, уже заклейменного и скукожившегося, обрушивается лавина всенародной любви. Адвокаты и депутаты обещают немедленную бесплатную помощь, и девушки несут букеты, и он или она распрямляются-распрямляются – и уже горделиво посматривают на распаренную толстуху-заводилу, у которой ничего не вышло. Та уже жалеет о своем неуместном выступлении, а ее недавние подпевалы делают индифферентные лица и потихоньку отодвигаются подальше.
– Спасибо, мужики!
– Что, пойдешь? А на посошок?
– Нет, это вам. Там и так мало.
– Так ты это, слушай. А чего Витек натворил-то?
– Да вроде ничего. Запропал куда-то. Соседи волнуются.
– Соседи!!! – бригада дружно заржала. – Да кому он, кроме нас да вас, на… нужен? Не пыли, капитан.
– Да честное слово!
– Ну, ладно. Думай, что мы поверили. Всякие чудеса в жизни случаются.
* * *
Когда Бурлаков опрашивал бригаду строителей, возводящих больничный корпус, что-то его зацепило. Какая-то мысль засела в голове. Вернее, был момент узнавания.
Вроде бы, приходилось ему встречаться с одним из рабочих, и было это не в такой уж седой древности. Но просмотрел личные дела в кадрах – ни одной знакомой фамилии. «Похож, наверное, на кого-то», – подумал полицейский, просматривая тощенькую папочку.
Юдин Леонид Алексеевич, плотник, год рождения 1989, образование – строительный лицей. Нет, не привлекался. Фотография не слишком удачная, нечеткая, но черты лица вполне разглядеть можно. Обычное лицо, ничего особенного, но не без приятности. Наверняка нравится девушкам.
Вроде бы не было причин, но все же капитан сделал в уме себе заметочку – взять да и спросить напрямую у парня, не приходилось ли им встречаться, и в каких конкретно обстоятельствах. И посмотреть на его реакцию.
Работяги божились, что ни сном, ни духом не ведают, почему одна из входных дверей в строящийся корпус была не заперта. После окончания смены, в бендежке оставался сторож, запирался изнутри.
