Лидия Луковцева
Кто в тереме?
Леха, по мере возможности, блистал опереньем – перечислял авторов, цитировал к месту запомнившуюся чужую мудрость. За месяц он продвинулся весьма значительно, уже и до «обнимашек» дело дошло, и девчонка тогда трепетала в его объятиях так же, как теперь эта Оля.
Алексей не мог до конца поверить в ее искренность. Что ее так разобрало, что она в нем, невзрачном и тогда еще не слишком умелом увидела?! У нее полно друзей, тот же партнер по танцам – преданный поклонник.
Бэлла готова была к последнему шагу и хотела этого, да он не хотел торопиться. Конечно, Лешка не оставался совсем уж бесчувственным, разве можно было устоять перед чарами юной прекрасной девушки, но все же рассудок преобладал. Наличие рядом такой красотки льстило и возвышало в собственных глазах, заставляло вести себя благороднее.
Может, случись подходящие условия, все и произошло бы, но мать постоянно была рядом. Она уже почувствовала, что пахнет жареным, симпатия ее к мастеровитому начитанному пареньку-сироте резко убыла, и она была начеку. Такого ли будущего она хотела для своей девочки, которую тащила одна? Не для Лешки или ему подобных растила она свою доченьку, не для пеленок, в ее неполных семнадцать.
Еще месяц они встречались урывками, после того, как закончилась их с крестным работа в доме учительницы. Гуляли в парке, бродили по берегу Волги – местах не слишком людных, но их кто-то заметил пару раз.
Привести девушку в свою конуру – значило бы загубить все, чего он добился. Его убогий быт отрезвит Бэллу мигом. Может быть, потом, позже, когда окончательно привяжет ее к себе.
А чтобы привязать окончательно, начал использовать мелкий шантаж, обыгрывать роль маленького человека. В том плане, что она слишком хороша, а он слишком некрасив, и Бэлла скоро сама это поймет, прозреет, а не сама, так друзья убедят ее в этом. Недаром они их пару называют Красавица и Чудовище. И рано или поздно она его бросит, а зачем ему эта мука?!
Он хотел гарантий, и чем дальше, тем больше наслаждался своей ролью мучителя. В нем проснулся талант шантажиста. Глупышка, рыдая, доказывала, что такому не бывать никогда. В силу своего юного возраста, она искренне верила в вечную любовь.
Он стал прямо-таки, изъясняясь современными понятиями, биологическим вампиром для Бэллы. В конце концов, он договорился до того, что вот, в наше время из-за любви с собой не кончают. И повторил это и раз, и два. А Бэлла, дуреха, пошла и прыгнула с шестого этажа строящегося дома, продемонстрировав любимому силу своей любви, и то, что в наше прагматичное время подобное случается.
Она оставила записку с просьбой никого не винить. Но Алексей стал мерзавцем и убийцей для всех: для ее матери, для друзей, для самого себя. Хотя, поскорбев некоторое время и покаявшись в душе, себе, любимому, он со временем нашел оправдания.
Провожала Бэллу в последний путь едва ли не половина города. В Артюховске ее знали многие. В качестве призерши и дипломантки в конкурсах бальных танцев она мелькала на экранах телевизоров в местных новостях. Друзей и поклонников у нее было множество. А тут – такая чудовищная смерть. И из-за кого?!
Тем же вечером его жесточайше избили. Но, кое-как оклемавшись, на похороны он пришел. В белом костюме, с букетом белых роз. Так, он полагал, следует прощаться романтическому герою с безвременно ушедшей возлюбленной.
К гробу подойти, попрощаться, однако не рискнул. Стоял в отдалении, с заплывшим глазом и широким кровоподтеком на щеке – воплощенная скорбь.
Его и потом еще пару раз отлавливали и били друзья Бэллы, но… Все проходит, прошло и это. И, по законам истории, все перевернулось с ног на голову.
По прошествии недолгого времени он превратился для девичьей части Артюховска из шантажиста и убийцы в рокового мужчину, из-за которого жертвуют жизнью женщины. А в нем все глубже пускали корни цинизм и хладнокровие. Ему не приходилось теперь прикладывать особых усилий, чтобы «уболтать очередную телку». И это при его невзрачной внешности…
Он не был любителем петь самому себе в одиночестве, но порой повторял следом за Сюткиным:
Девочки всегда во мне чего-то находили,
Не знаю, что, но девочкам видней…
Сложись все по-другому, вряд ли он смог бы любить ее по-настоящему, слишком рассудочным было его отношение к Бэлле с самого начала. Маловероятно, что это изменилось бы со временем. «Чем меньше женщину мы любим…» И, меняя местами слагаемые: чем больше нравимся мы ей, тем меньше мы ее любим…
Но тем не менее, всех последующих своих девушек он мерил по той, первой. Они были ему чаще неинтересны: недалекие, пустоголовенькие, но с их помощью он набирался мужского опыта и лоска. Утверждался в роли донжуана и казановы, пусть и артюховского разлива.
Со временем он научился использовать своих подружек не только в плане интима, но и финансово. Правда, по мелочам, сильно не сквалыжничал – в кафе заплатить или презент там какой мужской. Кто сколько может!
Подружки не жмотились, из-за одной лишь возможности похвастаться перед остальными «а меня Лешка Ситников в кафе пригласил» – чтобы еще раз пригласил.
Ну, цветы или какой-нибудь презент, что-то из бижутерии, не золото, конечно, – это было за ним. Правила игры он понимал. Честно говоря, по стоимости подарки были несопоставимы, но кто ж их сопоставлял! Не влюбленные же дурочки.
Да, честно сказать, не все и влюблены-то были, окучивали его из соображений собственного престижа. А потом – дорог не подарок, дорого внимание, так ведь?
Все это было потом. Сначала надо было пережить людскую ненависть и судебное разбирательство. Светлая его девочка основательно подпортила ему жизнь. Учительница вздумала истопить баню, но печь была битком набита бумагой. Она решила вытащить половину, чтобы печь не дымила, и обнаружила дневник дочери, с описанием всех перипетий ее недолгого романа.
Ну, кто в наше время ведет дневник? Правда, имя Алексея в нем не фигурировало, он был обозначен там как Любимый и Он, а друзей мужского пола у Бэллы было немало. Но кто ж еще, как не он? Мать-то не сомневалась!
Дело о доведении девушки до самоубийства тянулось довольно долго и вяло. В конце концов, парень был оправдан за недостаточностью улик, поскольку его моральный шантаж не был отражен в дневнике с подробностями, лишь в общих чертах. И опять – спасибо крестному, повторяющему не единожды:
– Смотри, Леха, поменьше баб води домой, не приучай их! Нельзя гадить там, где живешь и работаешь.
Никто из опрашиваемых соседей никогда не видел Бэллу у него дома, а прогуляться с девушкой по берегу Волги – это не криминал. Судьба хранила Леху. Да и не призывал он Бэллу впрямую покончить с собой! Невозможно было это доказать.
Жилось Лехе в то время несладко, и он совсем уж было надумал уехать из города, но куда? Кто его ждал? Крестный придумал выход. В Лехиной истории дядя Витя был полностью на его стороне и крыл Бэллу последними словами за то, что отравила крестнику жизнь своей выходкой. Все бабы дуры, теперь ты убедился?
Продали Лешкин домишко на левобережье и по-тихому купили такой же в старой, правобережной части города, почитай деревне. Так река разделила его жизнь на до и после.
Потом Леха и работу поменял, и вообще, начал жизнь с абсолютного нуля. Как будто только что на свет появился. Да так оно и было. Только по-прежнему совершенствовался: посещал открывшийся в старом Артюховске фитнес-клуб, куда поначалу не слишком многие устремились, – даже продвинутая молодежь рвалась в центр.
За четыре пролетевших года он немного вытянулся, «накачался», возмужал. Даже прическу изменил и стал сам себе красить волосы, сам себе же делал фруктово-овощные маски, чтобы не шляться в парикмахерскую и не стать посмешищем для бабского артюховского населения. А потом, поднакопив деньжат, поехал в косметический салон, в Астрахань, избавляться от шрамиков на лице.
После завершения судебных мытарств и обретения душевного равновесия, злость на Бэллу уступила место светлой меланхолии. Привыкнув постепенно к навязанной ему судьбой роли донжуана, вошел во вкус и использовал ее на всю катушку. Хотя тот искусство обольщения применял ради самого искусства, а Леха в какой-то момент от своих баб и практическую выгоду научился получать. Кто чем может, как говорится, в том числе и деньгами…
В одежде предпочитал белый цвет, старался не занашивать вещи до потери ими первозданной белизны, и всегда выглядел на сто процентов. Он был аккуратным парнем и привык сам себя обслуживать.
«Принимают по одежке, провожают по уму», учили их в школе народной мудрости. А он прекрасно усвоил, что и провожают по одежке. А вернее, встретив по одежке, на ум как-то уже не особо реагируют.
Еще подростком запомнил фразу, прочитанную в каком-то историческом романе: уже не было жалкого тела, подверженного слабости и недугам; оно скрывалось под красивой материей и шитьем. Примерно так. Пожалуй, сейчас они с Бэллой смотрелись бы вполне гармонично.
Он постепенно стал уверен в себе, а потом и самоуверен, раскован, но в какой-то момент заскучал. Как-то все было не то… Не было перчинки в жизни, острого привкуса. И он не влюблялся.
Оказалось, что успех у девочек – в жизни не самое главное. А – что главное? Он как был работягой, так им и оставался, и перспективы что-то поменять ему не светили. Он не бедствовал, зарплаты и шабашек хватало на безбедное существование, быт свой он неплохо обустроил. Но и только.
О чем-то большем можно было только мечтать. Только о чем, не о женитьбе же?
Все что-то было не то и не так… Как-то подзакис он… Хотелось куда-нибудь уехать, увидеть другой мир, другую жизнь, прекрасных женщин, которых язык не повернется назвать овцой или телкой. Инопланетянок.
Дубай, Мальдивы, Таиланд… Уже в самих географических названиях звучащая музыка, экзотика. Золотые пляжи, шум океанских волн… И ведь кому-то это все доступно и даже обыденно, привычные места отдыха, для него же – мечты, манящие и несбыточные. Эта его пресловутая малая родина – грязненький зачуханный Артюховск, откуда ему не судьба была вырваться, разве что на недельку по турпутевке, надоел ему до скрежета зубовного.
И тут в его жизни после небольшой паузы появилась очередная девушка – одна из многих… Неприкаянная душа, изображающая из себя крутую. А фактически – как и он, обиженная жизнью и непутевыми родителями соплюшка, которой хочется прислониться к надежному мужскому плечу. Как всякой бабе.
Прислоняясь к первому попавшемуся, они свято верят, что обрели надежность. Все бабы по одному лекалу скроены, говорил крестный. В его, лехином, плече она почувствовала надежность. А он, как обычно, не возражал. Да и какая разница – она, другая? До поры до времени, конечно. Ну, там оно видно будет.
Оля торопилась на свидание. В Артюховске в декабре уже в четыре часа полусумрак, и жильцы частных стареньких домиков, каких большинство в старой части города, в эту пору уже закрывают ставни. Но день был будний, любимый работал, и встретиться они могли только вечером.
Судьба прониклась к ней симпатией ли, сочувствием ли. Возможно, решила, что Оля была достаточно терпелива в своих ожиданиях и заслуживает награды. Судьба послала ей ее героя.
И пусть герой спас ее не от смерти, а всего лишь от ушибов и, может быть, парочки переломов, но он все же спас ее. Это не банальное «девушка, а не хотится ли вам пройтиться?»
Правда, ОН в свои 26 то ли слишком робок, хотя отнюдь не производит такого впечатления, то ли боится ее обидеть, хотя должен отдавать отчет, что 23 для девушки – не 16. Она, как-никак, по образованию медик, хоть и скромна до неприличия.
Может быть, она не слишком ему нравится? Но кто ему не велит поставить точку в их пока еще недалеко зашедших отношениях? Хотя о таком исходе Оля страшилась думать, она уже успела прикипеть к парню.
Их свидания (всего пять) были быстротечны, и не потому лишь только, что счастливые часов не наблюдают. Он все время спешил куда-то. Домой не приглашал. И только в последний, пятый раз, о котором Оле как раз тошно было вспоминать, был жарок и настойчив.
Оля тут только поняла, в чем сладость поцелуев. Прежде это занятие пробуждало в ней чувство брезгливости. Но как ужасно все закончилось! Именно в ту их встречу, именно в то Олино дежурство, когда она и отлучилась-то всего на полчасика (правда, потом выяснилось, что полчасика каким-то непостижимым образом растянулись до полутора часов), произошло убийство пациента в ее отделении.
Подобное могло случиться только с такой невезучей клушей, как она. Она ли первая выскакивала на полчасика в ночное дежурство на короткое свидание!
Неприятности посыпались лавиной. До окончания следствия ее перевели в санитарки, вкатив строгий выговор. И некому было поплакаться. Чтобы сообщить родителям – Оля даже мысли такой не допускала.
Любимый был ей поддержкой и опорой в эти дни, он же и отговаривал ее повиниться перед следователем: она как сказала со страху, что вздремнула в ординаторской, так этой версии и придерживалась. А ключ торчал в замочной скважине изнутри!
На самом деле, ключ-то был в кармане ее халатика, пока она с милым обнималась на площадке подвального этажа. Честная ее натура противилась этому вранью, она чувствовала себя закоренелой преступницей. Кто-то же проник в отделение! Как, каким образом?
– Глупышка, если поменяешь показания, то подумают, что тебе есть что скрывать! Затаскают! Какая разница, где ты была в тот момент? Разве мы с тобой не имеем права на любовь? Какое преступление мы совершили?
Это «мы», в сочетании с «правом на любовь», решили дело, но совесть продолжала терзать ее.
– И потом, если ты расскажешь, что была со мной, у меня ведь тоже могут быть неприятности.
– Ты-то здесь при чем?
– Я ни при чем, но ментам это надо будет доказывать. Не усложняй мне жизнь, пожалуйста.
– А я?.. Как мне жить?
– Олюшка, поверь мне, все обойдется! Ты ни в чем не виновата, мы же с тобой это знаем! И я всегда с тобой! – и поцеловал нежно.
И вот сегодня он пригласил ее на свидание, и уже по его тону Оля поняла, что оно будет особенным. Она чувствовала, что именно сегодня случится ТО САМОЕ, ВАЖНОЕ, чего она и хотела, и ждала, и робела.
Ну, в самом деле, долго ли ей еще, как дуре, ходить в девицах?! Да она счастлива будет потерять эту самую невинность с любимым человеком, а не с каким-нибудь полупьяным, воняющим перегаром и табаком Петькой-Ванькой, в силу необходимости, только потому, что все сроки уже вышли!
Но как это случится?! Наверное, любимый пригласит ее, наконец, к себе. Они договорились встретиться на автобусной остановке. Наверняка он уже подготовился, возможно, уже и стол накрыл, останется только свечи зажечь… И конечно, будут цветы… И музыка… Какой у него дом? Наверно, такой же необыкновенный, красивый, как он сам…
«Мы работы не ищем, она нас сама находит», цитировал кого-то коллега Бурлакова при очередном выезде на происшествие. Сегодня работа нашла оперов «с ранья с самого», как выражался тот же коллега.
Он стоял на крыльце, докуривая сигарету и набираясь отваги, чтобы сделать первый шаг в новый день. Опять моросит. Стопудово, братья Стругацкие писали своих «Гадких лебедей» в декабрьском Артюховске.
Бурлаков предположил, что братьям довелось как-нибудь в благословленную летнюю или в золотую октябрьскую пору бабьего лета отдыхать в Артюховске, и этот отдых оставил в их душах неизгладимый след. И вот, испытывая кратковременный творческий застой в своем промозглом, слякотном Питере, они решили рвануть в запечатлевшийся в памяти солнечный городок. Рванули за вдохновением, в предзимнюю пору, в твердой уверенности, что на раз создадут к Новому году нечто изящное и оптимистичное, вроде «Понедельника…», который начинается в субботу.
Вадим Сергеевич прямо-таки воочию видел, как два психически здоровых, адекватных мужика выглядывают в хронически запотевшие, мутные артюховские окошки, а за стеклами день за днем сеет и сеет «мыгычка», и братья-писатели начинают потихоньку звереть. Их охватывает чувство сиротства, безнадеги и вселенского одиночества, так что хочется, задрав голову, завыть, как хозяйский Бобик. И тогда на свет появляются «Гадкие лебеди»…
Ночная тьма медленно расползалась, неохотно уступая место дневному жиденькому свету, в надежде с ним как-то договориться и сосуществовать вместе дальше в виде серенького сумеречного дня.
Капитан поднял капюшон куртки и, отбросив окурок, мужественно шагнул с крыльца. Шагая по асфальтированной дорожке к калитке, за которой его ждала служебная машина, он прикидывал, насколько далеко отстоит его родной город от Египта. По географии его натянутая четверка всегда с готовностью рада была уступить место заслуженной тройке.
– Тьма прямо египетская, – сообщил он водителю Илье, усаживаясь.
– Чего? – не понял Илюша, дембель с незаконченным средним. – Почему египетская?
– Бог наслал на Египет десять казней. Двумя из них, мошкой и саранчой, он нас точно покарал. Летом. Зимой нам конкретно грозит их девятая из казней – тьма.
– А за что он их?
– Не отпускали евреев уйти из Египта.
– А чего евреи там забыли?
– В рабстве пребывали.
– А мы тут при чем?
– Вот и я о том же. Поехали.
Мальчишек, сокращавших путь к школе через дыру в заборе городской больницы, пути неисповедимые привели к строящемуся на территории больницы пятиэтажному корпусу. Новый корпус должен был стать гордостью больницы имени Пирогова в частности, и старого Артюховска вообще. Разместить в себе почти все отделения, разбросанные нынче по территории больницы.
Возводили его на больничном пустыре, поодаль от старых одноэтажных корпусов. Вот как раз за стройкой, на свалке строительного мусора, куда сроду никто не заглянул бы, пацаны и обнаружили тело женщины.
Устанавливать личность погибшей долго не пришлось: это была медсестра нейрохирургического отделения Крохмалева Ольга Петровна. Дружно сбежавшийся на зрелище медицинский персонал сразу опознал в мертвом теле ее, несмотря на все повреждения, полученные телом при падении с большой высоты.
Прибывший минут через 20 после опергруппы «комитетский» следователь тоскливо поглядел на место происшествия и сделал глубокомысленный вывод: либо она выбросилась сама, либо ей помогли выброситься.
Бурлаков молча переглянулся с криминалистом, и так же молча они продолжили работу.
Да, положение тела говорило о том, что это был ее собственный выбор. Лежала погибшая на приличном расстоянии от стены, даже для падения с самого верхнего, недостроенного пятого этажа. Прыгала, сделав пару шагов для разбега, или все-таки «помогли» резким мощным толчком в спину?
Травмы на теле тяжелые, но это вообще не показатель: на этом хламе даже если просто споткнешься – можно шею сломать. Нужно ждать заключения эксперта, все ли травмы прижизненные, нет ли признаков насилия, не была ли она уже мертва в своем последнем полете.
Зачем, интересно, она поперлась поздним вечером, в темноте, на верхний этаж недостроенного здания? Звездами любоваться? Какие звезды в декабре в Артюховске, когда и неба нет, а какая-то темная рыхлая субстанция, редкий день не сочащаяся влагой?
Самоубийство? Не станет же девушка в здравом уме, если она не лунатик, гулять ночью в недостроенном здании. И даже ради самоубийства не станет – вон поблизости несколько пятиэтажек есть, все двери нараспашку, свободно можно на любую крышу подняться.
А тут, в больнице, после недавнего убийства пациента, администрация навела шороху. И даже здесь, в недостроенном корпусе, на все проемы навесили двери и заперли на ключ.
Но вот одна из четырех входных дверей на первом этаже, с торца, была не заперта. А должна была. Откуда же девушка знала, что именно сегодня дверь будет не заперта, и именно эта? Или она ходила наугад и дергала все двери по очереди – авось, какая-нибудь да откроется?
Нет, не укладывается. Человек, надумавший покончить с собой спонтанно, сделает это прямо дома. А планирующий заранее – продумывает все мелочи. Добывает ключ от нужной двери, например. Есть здесь где-то ключ от входной двери? Нету.
Мастер строительного участка, молодой парнишка, уже издерганный своей хлопотной должностью и проистекающей из нее ответственностью, а также безответственностью и пофигизмом своих работяг, уверял, что по утрам все двери самолично открывал для рабочих, а после окончания работ – закрывал. И понятия теперь не имеет, почему одна дверь оказалась открытой. Продемонстрировал ключи.
– А если, скажем, вы задерживались? Ну, бывает же, что по производственным причинам вам надо утром быть в другом месте?
– Тогда рабочие ждут меня в бендежке, попасть в нее можно с центрального входа.
– Просто сидят и ждут?
– Ну, не просто сидят, делают какую-то работу. Я звоню и даю задание.
В бендежке, кстати, ночевал сторож, который ничего не слышал, потому что смотрел телевизор. Старый малогабаритный «Квазар» тут же и стоял на столе. Все остальное место занимали в навалку бокалы, чашки, плошки и пустые консервные банки с окурками. Осмотр бендежки ничего не дал.
– Вы территорию ночью не обходите?
– А чего ее обходить? – несказанно удивился сторож. – Грязь месить?
– А стройматериалы, которые вы охранять должны? Кирпич, доски?
– Кому они нужны, – махнул рукой сторож. – Как их отсюда вывезешь? На проходной охрана. А краски-мраски – под замком в соседней комнате, там на окне решетка, а дверь в подъезд я изнутри запираю.
Фамилия погибшей резанула Бурлакова по ушам. За последний истекший месяц пришлось общаться с этой девушкой не единожды, поскольку именно в ее смену в нейрохирургии был убит Игорь Юрьевич Херсонский.
Крохмалева на опросах рыдала и стояла твердо на своем: прилегла вздремнуть в ординаторской. Входная дверь, ведущая на лестничную площадку, была закрыта на ключ, ключ торчал в замочной скважине изнутри, и о том, как проник посторонний в отделение, она понятия не имеет.
Не хватало теперь где-нибудь в сумочке Ольги Петровны обнаружить записку или в «Одноклассниках» – ее страничку с жалобами на зверя-полицая, истерзавшего ее допросами. А то и похлеще – заявление, что капитан Бурлаков своими беспочвенными подозрениями опорочил ее имя, и жизнь для нее потеряла всякий смысл.
Но сумочки нигде поблизости не наблюдалось. И записки в карманах одежды тоже. Как и телефона.
Оля Крохмалева два года тому назад окончила медицинский колледж. Родом она была из села. Устроившись на работу в Артюховске, стала снимать квартиру.
Трудоустроиться ей сложности не составило – в нейрохирургическом отделении больницы имени Пирогова она проходила практику и оставила о себе хорошее мнение. А текучка среди медицинского персонала среднего звена – явление постоянное.
Квартиру снимала у своей же сотрудницы, санитарки нейрохирургии. По свидетельству сотрудников, девушкой была не слишком общительной.
Врачи отзывались о ней как о старательном, дисциплинированном работнике, медсестры и санитарки – как о молчунье. Только Яна Полынина, тоже медсестра из нейрохирургии и бывшая однокурсница Ольги, была о ней своего особого мнения – как о простушке и серой мышке.
– Пионэрка! – с насмешливой гримаской охарактеризовала однокурсницу Яна. – Село!
Подруг у Оли не было, из сотрудников более-менее тесно она общалась именно с Яной, по причине общего студенческого прошлого. Но Яна, как ни старалась, не могла припомнить ни одного их задушевного разговора.
Парня у Ольги тоже не было. По крайней мере, Яне об этом ничего не известно. Яна уверена, что, появись у Ольки парень, она бы непременно похвасталась.
Не намного больше рассказала хозяйка квартиры, Валентина Трофимовна Симонова. Вообще, как-то странно она вела себя. Понятно, что расстроена, оглушена случившимся, но уж слишком немногословна, сдержанна. Заторможенная какая-то. Прежде чем ответить на вопрос, подумает, каждое слово прямо-таки выталкивает из себя, как раба по капле.
Скрывает что-то или так уж устроена? Или бурлаковское удостоверение производит свое гипнотическое действие?
Оля хозяйке очень нравилась – скромная, застенчивая девушка, не чета нынешним. Наверное, только в селе такие девушки еще и остались. И то – не факт. Никаких дискотек, компашек и мальчиков – работа и дом. Ну, еще библиотека.
Дома – телевизор. Чистюля необыкновенная! Мечтала об институте, но родители не потянули бы. Слава богу, колледж осилили. Но специальную литературу читала, много книг по медицине из библиотеки у нее осталось.
– Материально ей туго жилось?
– Не жировала, конечно, но я с нее по минимуму за квартиру брала, чтобы себе хоть какой-то приварок к зарплате был. Мы, знаете, не то чтобы одним котлом жили, но практически вместе питались: я сготовлю – ее зову, она что-то вкусненькое купит – меня угостит обязательно. Так что даже копить немного умудрялась. В основном, на еде и экономила, мяса не покупала, все больше сосиски.
– А сосиски не мясо? – пошутил Бурлаков.
– Нынешние сосиски даже вегетарианцам не во вред.
– Это да… А для чего копила-то?
– Одеться хотелось. Ноутбук планировала купить.
– Значит, ноутбука у нее не было? А телефон?
– Ну, кто же в наше время без телефона обходится! У самой ветхой бабки сотовый в кармане!
– Телефона при ней не было. Может, уходя, оставила дома? Забыла?
– Да смотрите, конечно, в ее комнате, но вряд ли! Сейчас девчонка скорей кошелек забудет, чем телефон и косметичку.
Помолчав, протянула:
– Не верю я, чтобы Оля на себя руки наложила! С чего бы?! Да и не тот характер у нее был. Она бы, прежде всего, о родителях подумала, каково им будет! И книги в библиотеку непременно сдала бы – очень совестливым человеком была. У нее в крови это было – как бы не осложнять людям жизнь.
– Бывают, знаете, ситуации, когда о других не думаешь.
– Это я в курсе. Нешто, по вашему, я на этом свете меньше вас живу? Какая уж там такая тяжелая ситуация?! Беременность, что ли? Кого нынче этим удивишь? Даже матери-одиночки пузо с гордостью носят.
– Ну, не все. Вы же говорите, что скромницей была. А что, у вас есть какие-то подозрения на этот счет? – оживился оперативник.
– Какие подозрения! Ничего про ее личную жизнь я не знаю. Некогда особо было по душам разговаривать: обе работаем, у меня внуки. Да и молчуньи мы с ней подобрались. До нее у меня была квартирантка – трещала, как сорока, и по делу, и без дела. Прямо утомляла меня.
– Оля не трещала?
– Не-е-ет! Но в последнее время как-то ожила, повеселела. Даже, я бы сказала, расцвела.
– Вы думаете, парень?
– Не уверена, но скорее всего. Она на мои шутки отшучивалась или отмалчивалась, но этого же нельзя не заметить: стрижку другую сделала, бровки выщипала, недавно попросила меня как-нибудь съездить с ней на вещевой рынок, помочь юбку купить. Сама как-то робела вещи приобретать. Не слишком часто ей приходилось их покупать. Родителям помогала. И вдруг – на тебе!
– А почему скрытничала, как вы думаете?
– Да кто ж ее знает! Может, сглазить боялась, все-таки возраст уже для девушки приличный, замуж давно пора.
Бурлаков сделал пометку в блокноте.
– Оленька, Оленька, что ж ты наделала! – запричитала вдруг хозяйка, противореча своим же, сказанным недавно словам, что Оля не могла наложить на себя руки.
– Валентина Трофимовна, успокойтесь, пожалуйста! И покажите нам комнату Оли.
Осмотр не дал ничего. Телефон не нашелся, дневник Ольга не вела. По крайней мере, признаков его существования не обнаружилось ни в письменном столе, ни в тумбочке, ни в двух сумочках – черном ридикюльчике и зеленом саквояжике.
Да и кто их сейчас ведет? Все душевные излияния – в интернете, для широкой аудитории. Типа, давайте все, пишите отзывы – я ищу у вас моральной поддержки. Душевный эксгибиционизм.
Никаких тайн в этой девичьей келье не обнаружилось.
– Валентина Трофимовна, а сумочек у нее всего две было, не знаете?
– Три. Еще красненькая, небольшая такая, на цепочке.
Сумочки, как и телефона, ни возле тела, ни поблизости не обнаружилось. Как и в ординаторской, как и в комнате на пятом этаже недостроенного корпуса, откуда она, предположительно, шагнула вниз, во тьму.
Мальчишки, обнаружившие тело, позарились? Нет, мальчишки близко не подходили. Рядом с телом не было следов. Как вариант, сумочку мог забрать кто-то, оказавшийся у тела намного раньше мальчишек. А следы смыл хлюпавший ночью дождь. Но тогда, получается, сумку могли забрать только сразу после падения – до дождя.
Кто? Не тот ли, кто, возможно, помог ей шагнуть?
– Валентина Трофимовна, вот вы предположили, что у Оли появился парень. Как давно это произошло?
– Даже не знаю… Говорю же, она этой темы не хотела касаться, отшучивалась да отмалчивалась. Ну, где-то с месяц… Может, два…
– Она стала чаще уходить из дома? Принаряжалась?
– Да нет, из дома не чаще уходила. Принаряжалась – да! Когда шла на смену. У нас ведь в отделении не только старичье да глубоко женатые лежат, и молодые-интересные бывают. Но у нас с ней дежурства не совпадали, да мы обе еще подрабатывали на полставки. Случалось, и виделись не каждый день.
– А вчера?
– Вот и вчера: она с ночного пришла, когда я уже убежала. А с работы я припозднилась, к внукам забежала, так что и не знаю, в какое время она из дома ушла.
Хозяйка проводила оперативников до калитки.
Откуда-то из-за сараев выскочил антрацитового цвета пес и, черной молнии подобный, устремился к незваному гостю. Хозяйка вела себя индифферентно и классическое «пошел вон!» кричать не торопилась.
Бурлаков поднапрягся – пес был немалого росточка. Собаки в артюховских дворах на привязи, по большей части, не сидят, разве что уж особо впечатляющих размеров и агрессивные. Они с малолетства дышат воздухом свободы, не зная цепи, и рассекают по двору, где вздумается.
Поэтому гость из местных, впервые посетивший чей-либо дом, всегда заглядывает опасливо в гостеприимно распахнутую калитку и задает традиционный вопрос:
– Собака есть?
Следует традиционный же ответ:
– Не бойтесь, она не кусается!
При этом в голове гостя-неартюховца рождается резонный вопрос: а зачем тогда держать во дворе собаку, если не для охранных функций? Если бы он его высказал вслух, то получил бы столь же резонный ответ: ну, а как же во дворе без собаки?
– Не бойтесь, – вымолвила, наконец, Валентина Трофимовна, – Блэшка – ласковый, он не тронет.
Она не была оригинальной: все артюховские хозяева уверены в лояльности своих питомцев к гостям. Случается, что они на этот счет сильно заблуждаются.
Произносила хозяйка свое успокаивающее предупреждение, когда Блэшка с разбегу уже поставил грязные лапы Бурлакову на грудь и, свесив розовый язык набок, одарил его теплым проникновенным взглядом, как бы спрашивая, все ли у капитана в порядке.
– Фу, Блэк, фу! – постфактум разродилась хозяйка.
