Лев Цитоловский
Гангрена Союза
32. Плоды независимости
Сразу после ночи саперных лопаток в местных газетах мятежников называли экстремистами, но они быстро превратились в героев. Некоторые вооружились, чем придется, и двинулись наводить порядок в Абхазию. Саперные лопатки не использовали, но погубили там примерно столько же, сколько сами потеряли в Тбилиси. Цели своей, конечно, не достигли; абхазы тоже были патриотами своей пострадавшей родины.
Вскоре все внезапно забыли русскую речь. Двуязычные русско-грузинские вывески на улицах перекроили. Они стали англо-грузинскими. Претензий Кате и другим, таким же, никто не предъявлял, но сторонились, беседу не начинали, отвечали неохотно.
В каждом учреждении раньше было несколько «рабочих лошадей» неместного происхождения, взятых не по блату – чтобы где-то что-то теплилось. Их выгнали и больше не брали никуда. Активность в этих заведениях заглохла. Это, между тем, мало кого заботило: деятельность этих контор и раньше ничего не давала ни уму, ни сердцу. Трудились для галочки, а сейчас их отчеты были никому не нужны.
Тбилисские власти ввели свою валюту, лари, но пока охотились за рублями, а более состоятельные накапливали доллары. Иногда казалось, что в городе осталось единственное исправное звено: дядя Вано и его лошадь.
Но, слава богу, озлобленность не переходила в погромы, как это наблюдалось в некоторых республиках Союза. Тысячелетняя культура все-таки имеет значение.
В итоге чужие постепенно уехали. Все, кто мог. С детьми и стариками, на голое место. Проще всего было перелететь в Адлер на «кукурузнике» и многие стояли в самолете на ногах, как в автобусе. Другие уплывали на барже и шутили, что, слава богу, не под обстрелом. Некоторым удавалось вывезти накопленные ценности, а кое-кто платил за эту попытку жизнью. Не выдержав неустроенности, некоторые коренные жители тоже искали счастья за рубежом.
Катя, волей-неволей, уже и сама ощущала себя бывшей оккупантшей, а Тенгиз подсознательно чувствовал неловкость за власть. Завод в нём теперь не особенно нуждался, и пришло время начать переговоры с московскими приятелями.
Товары исчезли, а очереди часто перетекали в потасовки между законопослушными разинями и теми, кто валил толпой. Семью Тенгиза выручали друзья, у которых уже появились возможности. А Катя подтрунивала над мужем: результаты его эксперимента оказались загрязнены корыстью. Тенгиз не оставался в долгу:
– Ну и как тебе, Катюша, – спрашивал Тенгиз, – реализация твоей мечты?
– Какой именно мечты?
– Самой твоей сокровенной мечты. Отменить государство, жить свободно. Анархия, ведь это мать порядка. Привольнее стало жить? Держава пала, твори и пробуй!
– Зато я, наконец, поняла сходство между анархией и коммунизмом.
– Нашла сходство! Неограниченная свобода и диктатура!
– А сходство есть. В основе обеих систем лежит одна и та же ошибка. Обе они были бы замечательны, если бы люди стали совершенны. Представь себе среду, где живут сплошь Иисусы Христы. Да это коммунизм и анархия в одном флаконе! Ни тебе принуждений, ни ограничений. Нравственные законы – внутри нас. Все свободно творят, что хотят, на благо всех.
– Всё ты верно говоришь. Поэтому-то анархический коллектив не способен выжить. А коммунизм нуждается в диктатуре: как иначе заставить всех быть белыми и пушистыми?
Бондо рос, перешагнул трехлетний рубеж, с родителями говорил по-русски, а с бабушкой переходил на грузинский. У него это очень естественно получалось.
33. Сплошная приватизация
Приятели Тенгиза давно уже не заглядывали в его беседку. Они были целиком погружены в заботы о городе. Это им плохо удавалось, жизнь понемногу разваливалась, но это не означало, что они управляли хуже, чем старая администрация: то же самое происходило по всей Грузии. Резко упала производительность труда, и даже земля, как назло, перестала родить в новых условиях, и впереди маячил голод. Друзья, однако, не забыли о Тенгизе. Они испытывали потребность в его остром уме и позитивном взгляде на отношения людей, но им трудно было теперь выбрать время и собраться вместе.
Поэтому Вова Кокая позвонил Тенгизу и предложил встретиться на их территории. Проще всего было посетить рабочее совещание, где они собирались своей компанией, без посторонних. Это предложение вполне устроило Тенгиза, ему было интересно, как функционирует аппарат управления городом и он предложил Вове свою собственную повестку встречи: он будет задавать друзьям вопросы, а они введут его в курс дела о своих заботах. Вова охотно согласился. Он знал, что Тенгиз не будет интересоваться личными тайнами или пустяками.
В назначенное время Вова подъехал на своем служебном лимузине к приятелю, вошел во двор, поздоровался с Катей и Тиной и не забыл извиниться, что ненадолго заберет у них Тенгиза.
В мэрии все уже были в сборе. Вова отключил телефоны и предложил Тенгизу сесть во главе стола, но Тенгиз отказался от этой чести: его будет смущать ответственность этого места. После этого Вова кратко охарактеризовал положение в городе, ничего не приукрашивая, и дал слово Тенгизу.
– Благодарю всех за приглашение, – начал заседание Тенгиз. – То, о чем рассказал Вова, мне, как и любому жителю города, знакомо. Было бы интересно обсудить частности. Каждый из вас заведует одной из сторон жизни, социальными вопросами, коммунальной системой, производством, торговлей, внешними связями. Мне хотелось бы, для начала, услышать о судостроительном заводе, где я уже практически не работаю. Я так понимаю, что им сейчас руководит Котэ Цвения. Что там происходит?
– Можно сказать, что завода больше нет, – ответил Котэ. – Да он и не был нужен. Его насильно внедрили во время войны и работали там посторонние люди. Мы завод приватизировали и реализовали всё мало-мальски ценное. Сначала распродали содержимое склада, потом пристроили кое-какое нехитрое оборудование. Станки сдали на металлолом, на них покупателя не нашлось. Горячие цеха, кузнечный и литейный, переоборудовали в торговые павильоны. Это принесло заметную прибыль и городу. Мы теперь можем поддерживать наших стариков.
– А кто хозяин, ты, Котэ?
– Очень частично. В основном, это прежняя политическая верхушка. Ты, ведь, знаешь, что их власть держалась не только на административных рычагах. Ну, мы их уволили, а влияние никуда не делось.
Вопрос о производстве товаров широкого потребления Тенгиз поднимать не стал.
– С этим ясно, а что с рыболовной промышленностью? Думаю, что Нико Кодуа в курсе? Ты, ведь, как многие наши, служил капитаном. Как вы это называли – «шоферами»?
– Да, это в зоне моей ответственности, – ответил Нико. – Не забудь, что флот, как и завод, ранее тоже обслуживали матросы и механики, прибывшие из Союза. Содержать корабли и наземное имущество стоит дорого, и собственники терпели колоссальные убытки. Кто такие собственники, тебе уже Котэ раскрыл. Им удалось выгодно продать здания и холодильники коммерческим структурам. Траулеры немецкой постройки загнали туркам. На старые сейнеры покупателей не нашли и перегнали их в Турцию, на металлолом. Хитрые турки их, конечно, отремонтировали, и промышляют теперь в наших территориальных водах. Но и мы своего не упустили: они отдают нам часть улова, и мы снабжаем горожан. Что касается рыбзавода, то перерабатывать ему нечего, желающих приобрести его – нет, и он пока законсервирован.
– Печально, – вздохнул Тенгиз. – А как обстоит дело с торговым сектором?
– Это моя вотчина. – Важно заявил Гиви Шония. – У нас – порядок. Мы всю торговлю национализировали.
– Что вы сделали? – Переспросил Тенгиз. – Приватизировали или национализировали? И, потом, как вам это удалось, она ведь итак была полностью государственной.
– Гиви немножко путает термины, – вмешался Вова Кокая. – Расскажи, Гиви, как ты преобразовал торговлю.
– Я навел полный порядок, Тенгиз. Теперь во главе всех заведений торговли стоят мегрелы. Других грузин – ни одного!
– Ты не национализировал, а шовинизировал торговлю. – Поправил Тенгиз. – А чем ты торгуешь?
– Мы ждем завоза. Ко мне обращались дельцы, предлагали пока торговать гашишем, но не на того напали.
– Это принципиально, Гиви. – Одобрил Тенгиз. – А что у нас с портом? Как я понимаю, тут загнать нечего. Причалы и волноломы не продашь, а портальные краны сдавать на металлолом – накладно: разобрать их выйдет дороже, чем возможная выручка. Может быть, поэтому жизнь в порту не угасла и пока грузовые корабли обслуживают?
– Всё совсем не так, Тенгиз, – возразил Нодари Хубуа. – У нас теперь открытое общество и контрольный пакет акций приобрели арабские шейхи из Саудовской Аравии. Помнишь, Тенгиз, как мы сидели на камнях брекватера с удочками? Теперь нельзя. Они запретили свободный проход на территорию порта. Мы работаем, как перевалочный пункт между Закавказьем и зарубежьем. Вывозим оборудование, металлы, руды, стройматериалы, но, в основном, вторсырье. Берем небольшой процент – и это всё. Даже рабочие, в основном, привозные.
– Тяжелая картина. А как расстались с частями советской армии? Кто знает подробности?
– Тоже радоваться нечему, – сказал Вова Кокая. – Подразделения армии выводили в спешке, военное имущество бросили. Если бы всё это они передали нам, мы бы какой-никакой порядок навели, так нет – просто ушли и оставили. Сам знаешь, на какой ноте мы с ними расстались. И что? Оружие моментально нашло новых хозяев, иногда случаются даже автоматные перестрелки. Да ты и сам их наверняка слышал. Есть у тебя, Тенгиз, мысли, что нас ждет дальше?
– То, что кругом безответственность и расцвела преступность – понятно. Старая страна разрушилось, а новая еще не поделена. Как поделят – уличная преступность исчезнет. Но появится коррупция. Средства сопротивления известны. – Тенгиз вздохнул и продолжил. – Но это будет происходить повсюду, не только в Поти. Однако кое-что зависит и от вас. Вы получили финансовую автономию, сами собираете налоги и планируете бюджет. Это дает вам рычаги влияния. Раз вы хотите гармонии, следует исходить из принципа: вы или помогаете, или не мешаете. Но помочь каждому – это большая морока. Проще – не мешать. Поменьше декретов, запретов и контроля. В этом случае ваши расходы упадут. Вам просто ничего не нужно будет делать, кроме обеспечения общих нужд: содержания в порядке улиц, социальной помощи, медицинского обслуживания, юридической системы. На это уйдет небольшой базовый налог, который вы и будете собирать. Налоги на другие статьи должны быть адресными и добровольными. Каждый решит сам, стоит ли ему участвовать в финансировании милиции, религиозных нужд, постройки общественных зданий, проведении празднеств. Кто хочет принять участие в содержании всего этого – прекрасно, а кто не желает – его личное дело.
Здесь Тенгиз заметил, что среди друзей пробежал недоверчивый ропот.
– Не нужно опасаться, – объяснил он, – что добровольные налоги никто сдавать не будет. Пусть, предположим, кто-то сэкономит и не внесет налог на милицию. Его право. Ведь милиция представляет власть и обслуживает она власть, а не народ. Но если человек попадет в беду, ограбят его, например, или шантажируют, и ему понадобится помощь, она для него окажется платной. Тем более, при всеобщей открытости всем, и плохим людям тоже, будет известно, кто и что оплачивает.
После встречи каждый тепло приобнял Тенгиза. Как будто, прощаются навсегда, подумал он. Реформ, конечно, не будет. Тут нужно давление снизу.
34. Трудовые фронты свекрови
Утром Катя собралась погулять по улице с Бондо. Он уже ловко ходил, но предпочитал бегать. С моря дул влажный ветерок и пахло морской солью. Кружки старинных друзей еще собирались на улицах, но беседовали о своих проблемах менее оживленно, и выглядели не столь элегантно, как прежде. Было тепло, но жара еще не терзала прохожих. Вдруг яркое небо внезапно потемнело, и хлынул ливень. В Колхиде дождик обычно не моросит. С неба на землю без подготовки, всего на несколько минут, обрушиваются реки, и этого обычно достаточно, чтобы ручьи текли уже по мостовой. Однако на этот раз ливень не кончился так быстро, поэтому они задержались под смоковницей, которая раскинула ветви над тротуаром, а сама пряталась за забором. Бондо к ливням привык и показывал матери, что лучше бы выйти под дождь. Внезапно над калиткой показалась пожилая голова, укутанная в платок. Это была подруга Тины, Русико.
– Зачем стоите под моим деревом? Вон, прячьтесь под тем кипарисом. Тут вам не Москва.
– Извини, дорогая. Мы по-русски совсем не говорим, – ответила Катька без малейшего акцента.
– Ты плохая, Русико, – вмешался Бондо. – Скажу на тебя бабушке.
Ливень стих, как будто в небесах закрутили вентиль, и они повернули к дому.
После обеда Катя уложила ребенка и заглянула к Петровичу, прибраться и отвести душу. Стирал и готовил он сам, однако для поддержки чистоты ему всегда не хватало времени.
– Сегодня утром помогал Тине дотащить корзину с рынка, так она, пока я ковылял, слова не проронила, даже, якобы, не слышала, что говорил я. И даже спасибо не сказала, – пожаловался Петрович. – Она, конечно, княжна, но и я не холоп. А как добрались до дома, посоветовала уехать, я здесь, видите ли, чужой. Тебе, говорит, так будет лучше. И не поймешь, сочувствовала или угрожала. А раньше дружили. В день по два раза у нее что-нибудь ломалось. Ты ведь знаешь, Тина и раньше предпочитала своих, но относилась к нашим вполне терпимо, с легкой иронией.
– Ну, не одна Тина так изменилась. Спасибо, что не задевают, молча проходят мимо.
– У Тины всегда был характер. В школе ученики обожали выставлять ее дурочкой.
– А как они до неё добирались? Она же директриса, до нее было далеко, разве что иногда вызывала кого-нибудь из них на ковер? – Беседуя, Катя орудовала шваброй.
– Ну это не сразу, а до того она преподавала русский. Пацанов веселил её акцент, они и диктанты писали, как бы с акцентом. Как слышали, так и писали. Всем классом – одинаково. Кончилось тем, что родители стали жаловаться и её отстранили. Перевели директором. Ты же знаешь, каким крутым был старик Пагава, кто с ним будет связываться?
– Любопытно…
– Однажды сорванцы почти довели её до инфаркта, а я её спас.
– Как спас? Надавал подзатыльников?
– Разрушил их замыслы и немного припугнул заводилу.
– Слушай, Петрович, а ты-то тут причем?
– Тина позвала меня в школу, на помощь. – Он загадочно улыбнулся. – Пойдем, отдохнем в качалке, спешить некуда.
Катя любила его качалку. Петрович построил её из бамбука и повесил на асимметричной подвеске. Поэтому она перемещала туловище не только вперед-назад, но и нежно колебала в поперечном направлении. Укачивала, а не качала. Прихватив виноградный сок, они несколько минут отдыхали. Петрович отложил в сторону костыль и не спешил. Видно было, что в истории есть изюминка. Катя пила сок и ждала. Изабелла прошлого урожая удалась, и напиток из нее получился отменный.
– Дело было поздней осенью, смеркалось рано. Учились в две смены, и во время последних уроков за окном уже было темно. В классе зажигали свет, но сорванцы портили проводку, и Тине приходилось отпускать их по домам. – Петрович знал, что Катя любит истории про электрические цепи. – Наиболее легко было немного открутить лампочку. Об этом догадалась даже Тина и потребовала, чтобы кто-либо залез на стол и лампочку подкрутил. Но все и слышать не хотели, будто бы упасть боялись. Тогда Тина решила залезть на стол сама. – Он весело посмотрел на Катю. – Можешь вообразить Тину на столе? Она тогда тоже худенькой не была. Весь класс лежал.
– Ну, открутить лампочку – это примитив, – пожала плечами Катя.
– Потом они повеселились от души с выключателем света. Отсоединили провода, к одному из них привязали нитку и вывели ее наружу. Стоило дернуть – провода разъединялись, и свет внезапно гас. Момент для отключения света выбирали, когда Тина нацеливалась поставить кому-либо двойку в журнал.
– Это уже лучше, – отметила Катя, – но можно было и этот фокус разгадать.
– Конечно. Но не сразу. И вот она опять столкнулась с проблемой. Вначале урока свет горел нормально, но ближе к середине начинал мигать и внезапно гас. Тина тут же бежала к выключателю, но тот был в порядке. Потом залезла на стол подкрутить лампочку, но и это не помогло. Я решил сходить с ней на урок и разгадать вредительство.
– И что же оказалось?
– Перед уроком они выворачивали лампочку, засовывали в патрон жеваную промокашку и ставили лампочку на место. Теперь-то их уже нет, но тогда писали чернилами, написанное нужно было промокать, чтобы текст не размазался. Пока комок был мокрый, свет горел. Но ток нагревал промокашку, она высыхала и свет гас. И подкрутить лампочку было нельзя – там же была сухая промокашка.
– И после твоего вмешательства новых акций уже не было?
– Не было. Но здесь есть еще вишенка на торте. В этом классе учился Тенгиз. Он и верховодил. Пришлось пригрозить: не прекратит, расскажу отцу. Шалва серьезный был мужчина.
– А как Тенгиз оправдал издевательства над собственной матерью?
– Утверждал, что она его позорит. Кого, мол, она может научить, если сама говорит на ломаном языке. Лучше пусть пойдет уборщицей, вместо тёти Наташи. А тётя Наташа – учительницей. Наташа, между прочим, тогда была уже на последнем курсе педагогического.
35. Прощание с Петровичем
Пришло время задуматься о бегстве с насиженного места и Петровичу, его уволили. Мы вас уважаем, сказали хозяева, но из-за чужаков сами стали забывать родную речь. Но Петрович не переживал, ему уже всё порядком надоело. Честно говоря, дело было не в языке. Петрович бы не понадобился, даже будучи местным уроженцем. Станков-то его любимых уже не стало.
Ехать ему было некуда, жена давно умерла, сын не вернулся из Афганистана. Перебираться он собрался в Краснодарский край, ближе к морю – привык жить в тепле.
В его возрасте не было резона ехать голым, он бы не смог уже срубить дом самостоятельно. Помимо участка земли и великолепной избы, он накопил кое-какое имущество. Это были оригинальные бытовые приборы, приспособления для земляных работ на участке и мебель своего изготовления. Всё это он легко пристроил. Трудности были с продажей дома.
Цены предлагали совсем смешные, на них в Краснодарском крае нельзя было бы купить и сарай. А дом Петрович в свое время построил отменный. Тактика покупателей была хорошо отработана. Каждый следующий кандидат предлагал чуть меньше, чем предыдущий. Однако в настоящее время почти все инородцы разбежались, жилья на продажу выставляли всё меньше, а покупателей было, хоть отбавляй. Поэтому методика сбивания цен давала осечки.
В итоге, дом Петрович, в конце концов, реализовал заметно выше, чем диктовали блюстители интересов местного населения. Оформили продажу по бросовой цене, а разницу он получил нелегально. Иначе покупателю бы тоже не поздоровилось. Получив деньги, Петрович, для безопасности, перебрался на несколько дней к супругам Пагава, которые тоже почти сидели на чемоданах. Договорились, что рвать дружбу не следует. Петрович будет иногда приезжать в столицу, а они смогут проводить отпуск на Черном море. Но последнее было не наверняка, ведь тут оставалась Тина, а море здесь было тоже Черное.
Выехал Петрович вместе с приятелем, недавно вышвырнутым из порта. Жил тот, вместе с такими же горемыками, в деревянном 8-квартирном доме, уже почти опустевшем. Коммунальные службы перестали снабжать их теплом, и жильцы понемногу сдирали деревянную обшивку внешних стен своего жилища и топили этим печки в своих квартирах. Он объяснил Петровичу, что иначе не выжить, а обитатели понимали, что еще до наступления следующего сезона холодов все уже разбегутся, а дома наверняка снесут.
У приятеля была на ходу старая машина, и они рассчитывали добраться на ней до Сочи, где его ждала дочь с семьей.
У обоих была с собой приличная сумма денег за вырученное имущество. Поэтому выехали они внезапно, ночью, неожиданно для посторонних. Тенгиз проводил их до Сухуми. Все три часа пути приятель Петровича пытался добиться от Тенгиза ответа на мучивший его вопрос: почему за провал политики партии возлагают вину только на русских? Во всех республиках была своя, местная, партийная прослойка, как правило, более значительная, чем в самой России. Всюду жили простаки, а были и хитрюги.
Тенгиз не видел здесь загадки. Всегда виноват чужой.
К несчастью, после отъезда следы Петровича затерялись. Позже, уже из Москвы, Тенгиз слал запросы в Ростов, в Краснодарский, и даже в Ставропольский край, но безрезультатно. Приятеля, с которым они вместе тогда выехали, Тенгиз тоже искал. Нашёл его дочь. Она так и не дождалась отца в Сочи. Следовало проводить беженцев до конца, на Тенгиза бы посягать не стали.
