Лев Цитоловский
Гангрена Союза
41. Переход на базарные рельсы
После Нового года Россия перешла на рельсы рыночной экономики, и отпустили цены. В первый же день они выросли в 10 раз. Не в 9 и не в 10,5. Во всех торговых точках, на удивление, выросли одинаково. Полки магазинов наполнились товарами в широком ассортименте.
Все с испугом рассматривали ценники и проходили мимо. Кое-кто покупал, вероятно, те же, кто в период всеобщего дефицита, приобретал это через заднюю дверь магазинов. Хотела бы Катя знать, как оформляли сейчас покупки в торговых сетях – по новым ценам или, вроде бы, реализованные раньше, до повышения цен. Тогда разницу они клали в карман и таким путем получали первичное накопление капитала. Эти финансовые запасы им вскоре очень понадобятся, чтобы приватизировать общественное имущество.
И крайне важно, что магазины в это время еще не были в личной собственности. Без сомнения, имел место сговор лиц, причастных к власти. Нужно было дать возможность социально близким баловням судьбы резко разбогатеть. Тогда появились бы те, на кого можно опереться.
Теперь Катя уже удовлетворенно вспоминала о событии в подсобке. Скорее всего, и другие участники того происшествия догадались, откуда, как по мановению волшебной палочки, появилось это изобилие. Было бесспорно, что конкретные дельцы на местах – лишь пешки в этой игре. В доле были, но не смогли бы поменять цены столь синхронно. Они – пешки, а мы – никто! Мы не в игре. Мы доноры их нового богатства. Государство само провело гигантский эксперимент, как будто специально для полёта мысли Тенгиза. Где бы еще ему предоставили такую возможность?
Москва покрылась базарами, малыми и крупными. Казалось, частная инициатива бурно расцвела. Но это, в основном, беднота распродавала имущество, проедая то, что наживала годами. А кое-кто умел шить, вязать, мастерить предметы обихода и это их теперь выручало. Бабушки раскладывали это добро на газетах, а сами сидели рядом, на ветхих тряпочках. Некоторым удавалось расположить свой скарб на пустых картонных ящиках.
Более предприимчивые перепродавали вещи, завезенные из Турции, либо приобретенные каким-то хитрым способом на складах. Много было добра, вынесенного с госпредприятий. Тогда ассортимент легко выдавал место службы хозяина: одни продавали слесарные инструменты, кое-кто выставил микроскопы, аналитические весы, мензурки, тигли. Кто-то надеялся даже реализовать реагенты для химлабораторий.
Катя не выдержала и приобрела набор для пайки, платы для демонтажа, осциллограф, новый немецкий усилитель. Покупки заняли деревянный ящик средних размеров. Хранить его было негде, пока разместили в лоджии, но Катя рассчитывала выделить место на будущей даче. Можно будет поколдовать по выходным. Жалко, что всей этой роскоши не увидел Витя. Уж он бы развернулся. Катя не верила ни в бога, ни в черта, но потом сходила к Вите на кладбище и всё ему подробно рассказала. С Юлей и Тенгизом она этим делиться не стала.
Некоторые умельцы уже успели основать кооперативы и торговали предметами народного творчества, кондитерскими изделиями, бельем. Это не требовало обустройства сложных фирм. Катя прикинула, что можно было бы произвести на продажу простые, но полезные вещи. Тенгиз бы помог, но у нее душа не лежала к массовому выпуску. То, что она конструировала, нельзя было назвать даже штучным товаром. Скорее, одноштучным. И вообще не товаром. В свою задумку она вкладывала душу, а продавать кому-то душу было обидно. Этим она походила на Петровича, который тоже никогда не пускал свои уникальные приспособления на продажу. Только перед отъездом.
Эти события послужили очередным психологическим шоком для населения. После отправки цен в свободное парение пришлось расстаться с капиталистической мечтой. Успех теперь определялся якобы свободным почином. Но это, как выяснилось, было почти уголовное сообщество, жившее по понятиям. Вся инициатива сводилась к привилегии урвать что-то у соседа. С этим трудно было примириться.
Других вариантов обустройства повседневной жизни, помимо социализма и капитализма, никто не знал. А оба потенциальных идеала потерпели крах.
Нельзя сказать, что кого-то одолевала зависть. К богатым испытывали ненависть. Всех приводило в смятение, когда, где и как они это богатство добыли, ничего не оставив взамен. Кто-то, богатея, оставил людям Microsoft или конвейерную систему производства, или прекрасную музыку – это понятно. А этим за что привалило?
Кроме того, пропал стимул к труду. Стоит ли надрываться, если кое-кому всё на свете досталось за так. Катя однажды наблюдала, как интеллигентная старушка, проходя мимо припаркованного Мерседеса, с остервенением колотила морщинистым кулачком по ветровому стеклу. А как-то высокий исхудавший старик, по внешнему виду профессор, застрял у кассы, пересчитывая мелочь. У него не хватало на бутылку молока. Катя добавила ему и сколько-то подкинула другая женщина. Старик был смущен. Зато теперь ему хватало и на молоко, и на хлеб. А однажды Катя шла по тротуару в своей шубке и этим отличалась от скупо одетых пешеходов. Навстречу ей двигалась женщина, широко, по-мужски, размахивая руками, и, проходя мимо Катя, будто бы нечаянно, двинула ее локтем. Неприязнь к богатым иногда оказывалась направленной на честных, но более деловых, умелых или просто более удачливых труженников.
Мир менялся. Сема поведал Тенгизу, как памятник Свердлову сбрасывали с пьедестала. Семе достался осколок руки, в которой Свердлов держал когда-то портфель, и он подарил его Ниночке. Она была тронута.
42. Друзья в структурах
Место для Тенгиза было обговорено заранее в министерстве, он получил там отдел, у него всегда легко складывались отношения с руководством. Жилье ему выделили довольно быстро. Бондо моментально освоился в квартире, во дворе, а потом и в детском саду.
Сема возглавлял соседний отдел, они распределяли финансирование между нижестоящими организациями. Излишка денег не было и следовало определить, кого власти поддержаит, а кому откажут. От них многие зависели. Кроме того, у обоих был льготный доступ к приватизации. Жизнь их была легка, но несколько однообразна.
Сема приватизировал кинотеатр, но он приносил мало прибыли, потому что охотников смотреть фильмы по завышенным ценам почти не было. Приходилось сдавать вестибюль под торговые прилавки и мелкие мастерские. Сёма рассматривал свою покупку, как вложение в будущее.
Следовать примеру Семы Тенгиз не горел желанием, и он вложился в Катю: приобрел комбинат бытового обслуживания на первом этаже огромного жилого дома, радиомастерскую и соседнее кафе. Всё это он привел в божеский вид. Помимо маленькой нищей лаборатории в Институте, у Кати появилось свое солидное подразделение для поисковых исследований. Она нашла необходимое оборудование и рыскала по разоренным учреждениям в поисках коллег и могла позволить себе удовольствие зарабатывать гроши, а Тенгиз кормил семью. Больше вкладывать было некуда, но супруги организовали лабораторию и для Юли, которая получила полную независимость и могла проводить свои изыскания в нужном направлении.
Насмотревшись на инициативы Тенгиза, Сема решил привлечь к деловой активности Ниночку. Та быстро вошла в роль хозяйки, возглавила сеть парикмахерских, пивоварню, пекарню и несколько кафетериев, это получалось у неё гораздо лучше, чем занятие наукой и не занимало у нее много времени: она посещала салоны красоты, фитнес центры и деловые приемы, а дела вели нанятые ею специалисты обанкротившейся сферы услуг. Ниночка проявила редкий талант в поиске полезных кадров. Она обнаружила, что тех претендентов, которые рассыпались перед ней в комплиментах нужно сразу же гнать в три шеи. Сема постоянно жаловался Тенгизу, что Ниночка требует от него дальнейшего расширения дела.
Служба Тенгиза приносила достаток, но это противоречило его убеждениям об оптимальном устройстве социума, и он решил поставить очередной эксперимент. Можно было попытаться тихой сапой подобраться к воротилам экономики, политики и блюстителям порядка, выставить их тайны на всеобщее обозрение и посмотреть, что из этого выйдет.
43. Возмездие Сокову
Юля с Катей иногда забегали к Семе, вспомнить былое. Ниночка всегда была с ними приветлива, но темы для разговора предлагала только она. Сейчас ее не было. Но ощущался аромат ее духов.
Юля спросила у Семы, не боится ли он рэкетиров, которые, говорят, ставят утюг на голый живот и отнимают ценности. Но Сема в ответ рассмеялся:
– Нет, рэкетиров я не боюсь. Я этих боюсь, бывших комсомольцев, с их нынешними миллиардами.
– И напрасно не боишься, – со значением сказала Юля. – Мой Деня говорит, что твой торговый бизнес запросто могут отжать.
– Кто это «Деня»? – Попытался уточнить Сема. – И почему это он твой? Опять вляпалась?
– Деня – это телеведущий. И совсем я не вляпалась. Может быть, даже рожу ему сына. Он просит.
– Не бери в голову, Сема, – вставила Катя. – Деня – явление временное. Обычный пузырь.
– Почему это пузырь? – Возразила Юля. – Он очень даже спортивный. Скорее, худощавый.
– Я не имею в виду – жирный, он весь надут собственной значительностью. – Катя надула щеки, сморщила нос и сделала глазки щелочками. – Его узнают на улице, он и пыжится. Да ну его. Скажи лучше Сема, что ты думаешь о Сокове? Неужели он причастен к гибели Вити?
Не знаю. У нас есть, максимум, беспочвенные подозрения, по принципу – кому выгодно? Но это не все его прегрешения. Вы не забыли, как он подгадил вам при защите дипломов? А воровство вашей идеи? Витя мне всё успел рассказать. Я, во всяком случае, не забыл. Это Тенгиз – чистюля, пустяками заниматься не будет.
– И что ты придумал? Тоже наемного убийцу подыщешь? – Поинтересовалась Юля.
– Ну, уж нет. Это слишком незатейливо. Пусть лучше помучается. – Сема уверенно щелкнул пальцами.
– Не темни, Сема, выкладывай поскорее, – поторопила Катя. – И мы с Юлей не простили. И Тенгиз тоже. Он выжидает.
Катя не выдержала и легко подтолкнула Сему рукой в плечо, чтобы расшевелить.
– Я уже принял меры, скоро Соков останется на бобах и без охраны.
– И? – Привстала Юля.
– Мне через третьих лиц удалось выйти на его соучредителей в Силиконовой долине. Теперь они получили сведения, откуда и каким именно способом Соков черпал свои идеи. Эти чистюли очень даже уважают патентную чистоту. А тут еще и подозрения в убийстве. Только подозрения, но им даже и намёка на криминал не нужно. Соков пока еще ни о чем не знает, но сюрприз не за горами.
– Сема, нет слов! – Всплеснула руками Катя. – Прошу тебя, порадуй Тенгиза!
– Зачем? Он и сам скоро всё узнает. Силиконовые акулы, по моим сведениям, собираются выйти на него. Так что, радуйтесь девочки. С их участием всё у вас пойдет быстрее.
И правда, дельцы из Калифорнии вскоре предложили супругам Пагава союз. Они уже кое-что знали об их успехах и обеспечили финансирование Катиной и даже Юлиной лабораторий. По соглашению, они будут субсидировать дальнейшие исследования, выпуск будущей продукции, и обязались оставить за разработчиками 2 % будущей прибыли. Кате показалось, что американцы их грабят, но Тенгиз посчитал, что это еще по-божески.
44. Проверка системы на вшивость
Для нового эксперимента Тенгизу был бы полезен Деня, новый приятель Юлии.
Поэтому Тенгиз как-то пригласил Деню в ресторан и предложил ему сотрудничество. Он предоставит Дене документальные данные о темных затеях восходящих звезд бизнеса и политики, а Деня вылепит из этого телевизионные сюжеты. Время наступило самое подходящее, эпоха гласности продолжалась, зрителя уже трудно было чем-то удивить и сенсации были в дефиците. Сам Тенгиз в соавторы не набивался, и втолковал Дене, что сюжеты будут посвящены его, Тенгиза, персональным врагам. Такую цель Деня принял и оценил, что Тенгиз не строит из себя Дон Кихота.
Тенгиз был вхож в деловые круги, а для получения телевизионной картинки воспользовался датчиками из Катиного арсенала. Деня был под впечатлением, когда в его руки попал репортаж из самолета, под завязку забитого долларами, которые вывозили за рубеж. По оценкам, там было более миллиарда наличности, и это соответствовало заметной доле госбюджета. О происхождении валюты никто ничего не знал: она оказалась бесхозной. Кто-то, очень лихой, легко отказался от миллиарда, и он ушел в бюджет.
Вскоре после этого Деня получил репортаж об особенностях ваучерной приватизации с документальной записью переговоров о покупке ваучеров у рядовых работников по бросовой цене, а иногда и за бутылку водки. Вдобавок, хозяином становился директор, назначенный еще в советское время, бывший коммунист.
Были еще документальные съемки детального инструктажа «независимого» судьи перед процессом. Красочно выглядели взятки женщинами легкого поведения, которые получали крупные чиновники. Особенно был впечатлен Деня репортажем о получение заказа на убийство, подоспевшим как раз к выпуску в эфир сообщения о реально совершенном злодействе.
Телевизионные передачи, на удивление, не оказывали никакого впечатления на должностных лиц, так красочно разоблаченных. Никто никаких выводов не делал, подробностей не запрашивал, следствия не открывал, мер не принимал, а герои репортажей были вполне собой довольны. Они теперь были крутыми ребятами, и Тенгиз слышал, как они хвастались в своем кругу, что отныне перед ними будут трепетать, никто не посмеет их и пальцем тронуть. Но, конечно, сразу после передачи обыватели были под впечатлением, бурно обсуждали каждую мелочь и ждали возмездия. Но дожидались только очередного разоблачения.
Деня прослыл ведущим комментатором по экономическим вопросам и его приглашали давать профессиональные оценки по громким делам, уже и не имеющим отношения к материалам Тенгиза. Выглядел Деня очень значительным, объективным, комментировал основательно, пространно и хорошо поставленным голосом, но смысл его речей ускользал. В результате, Юля бросила его, так и не успев родить ребенка.
Тенгиз был удовлетворен опытом с Деней. Система продемонстрировала устойчивость: народ терпел, и верхи уверенно смотрели в будущее. Без реформы судов гласность была совершенно бесполезной. Её лишь использовали для спускания паров: создавали впечатление, что в публичном пространстве идет битва за справедливость, вот-вот наведут порядок. Еще немного, еще чуть-чуть. Наличие свободной прессы далеко не достаточно для борьбы с коррупцией, понял Тенгиз. Ему было понятно, что стоит лишь власти окрепнуть, и эту маленькую свободу вскоре ликвидируют.
Была еще возможность локально влиять на распределение бюджета, и Тенгиз попытался оказывать протекцию преимущественно сто́ящим дельцам, а не откровенным хапугам. Этот эксперимент мог для него окончиться плачевно. Дело в том, что хапуги, как правило, были прекрасно обеспечены и пронырливы. Потерпев фиаско, они не успокаивались и обращались к высшему руководству. Тенгиз умел отговориться, но нельзя было злоупотреблять терпением. Сема предупреждал его об опасности, но однажды он всё-таки попался. Ему подстроили, нечто вроде «контрольной закупки» наоборот. Очень важному господину, который уже разжился нефтяной скважиной, требовалась приватизации лесного участка для расширения поместья, а Тенгиз взять откат отказался. Он предпочел энергичного сибиряка, который разводил норок. Публичного скандала не было, его тихо убрали и даже предлагали другую, очень престижную службу, нечто, вроде свадебного генерала. Но Тенгиз решил как-нибудь обойтись.
Этот его опыт показал, что внутри коррупционного конгломерата нельзя образовать честно работающее звено.
45. Подпольная спецслужба Тенгиза
Настало время, когда запасы Тенгиза истощились. И он предложил Кате поучаствовать в улучшении их финансового положения.
– Самое время нам, Катя, попытаться реализовать кое-какие твои старые поделки.
– Ты собираешься, что-либо в серию пустить? Так ведь у нас для этого нет материальной базы, даже если бы мы очень захотели.
– Нет, я тебя истязать не буду. Мы привлечем сторонних участников.
– О чем ты говоришь? Фабрики не работают, редкие мастерские примитивны, умельцы разбежались…
– Я пристрою, Катюша. Нужно выбрать что-то из твоих задумок. Да, впрочем, выкинь из головы, я и сам справлюсь.
Выбрать то, что может иметь спрос, было не очень трудно. Легче всего пустить в серию умные игрушки для детей. Тенгиз составил несколько заявок на получение патентов. Это были старые разработки, и американские союзники не имели к ним отношения. Партнеров он искал за рубежом, где заводы были на ходу. Хорошо пошел электронный чертенок, который умел отслеживать местонахождение ребенка и за ним бежать. Им управлял почти живой блок, вроде украденного когда-то Соковым, с некоторыми усовершенствованиями.
Скорость своей погони чертенок соотносил с возможностями малыша и мог бегать по пересеченной местности. Чертенка легко было переключать, а потом использовать, как ведущего. В этом случае ребенок должен был догонять чертенка, а тот мог подстраивать скорость бега, чтобы не расстраивать его слишком большим своим преимуществом. Тенгиз задумал не продавать патенты, а получать некоторый процент с прибыли. Этого им хватало на быт и на его новый эксперимент.
Дело в том, что в нем пробудились гены Шалвы. Он сформировал частное подразделение по выявлению коммерческих тайн. С кадрами ему помог дядя Резо. Многие его коллеги теперь остались не у дел и охотно переходили в коммерческие структуры. Обычно они занимались охраной, но Тенгиз предлагал бывшим работникам спецслужб намного более увлекательное и близкое их сердцу дело – разведку.
Тенгиз сообразил, как создать инструмент для взаимного влияния успехов истеблишмента и уровня обеспечения их рядовых работников. Для этого нужно было внедриться в среду служащих компании, проанализировать рентабельность, затраты, прибыль, откаты, поставки и разного рода компромат. Важно было выяснить, может ли компания улучшить положение своих служащих за счет сверхприбылей. И если такая возможность была, стоило показать руководству, что дальнейшее игнорирование потребностей работников станет нерентабельным.
В переговорах Тенгиз выступал, как тайная независимая структура, спрятанная в недрах государства. Он никогда не опирался на поддержку рядовых служащих компании: руководство их запугивало, и они, под страхом увольнения, легко отказывались от возможных преференций. Льгот приходилось добиваться помимо их формально выраженного отказа.
Катю он решил в свою опасную активность не посвящать.
Занятие это было дорогостоящее. Оно поглощало весь доход от Катиных патентов. Дело не мог спасти даже Робин-Гудовский энтузиазм его кадров. Поэтому Тенгиз сделал свой промысел самоокупаемым. Полученные данные он не публиковал в открытой печати, ведь это ни к чему радикальному привести не могло. При отказе компании купить компромат и улучшить положение своих кадров, он спускал эти данные их конкурентам и таким путем финансировал свой отряд. Деятельность была рискованной и у него была также своя контрразведка. Катя, Юля и Бондо находились под круглосуточной охраной, но об этом не догадывались. Труднее всего было с Бондо. Мальчик он был наблюдательный, быстро вычислял часто мелькавшее лицо и тогда стремился вступить с ним в контакт. Поэтому его охрану нужно было часто менять.
46. А моральны ли вожди?
Катя между тем продолжала совершенствовать своего робота. Для этого даже не было нужно создавать его в металле. Он мог беседовать с экрана компьютера. Робот уже рассуждал на отвлеченные темы, отвечал на вопросы и спорил. Создавалось полное впечатление, что он вполне разумен. В соответствии с принципом Алана Тьюринга, это официально считалось критерием наличия у него сознания. Но Катю такая оценка не устраивала. Дело в том, что можно было загрузить в машину солидный объем примеров разного рода бесед. По человеческим меркам, это было практически бесконечное море информации. Тогда любой вновь возникший вопрос или комментарий машина могла мгновенно сопоставить со сходной ситуацией, записанной в ее памяти и выбрать наиболее подходящий ответ. И со стороны казалось, что она мыслит.
К слову, именно так зачастую и ведут беседу вполне себе живые рядовые собеседники, не мудрствуя лукаво, хотя и не осознают этого, что отнюдь не свидетельствует об активном использовании ума. С другой стороны, это не указывала и на их заведомую глупость. Экономичнее пользоваться старыми запасами знаний, чем всякий раз подыскивать свежие аргументы. Катин робот беседовал, исходя из собственного опыта и текущей ситуации, и она пыталась обеспечить его творческим потенциалом.
Катя верила, что Тенгиз, наконец, разгадает модель честного общества: решение, наверняка, существует. Сейчас к ним должна была забежать Юля, показать своего жениха. Поэтому Катя сервировала стол на веранде и невольно вспомнила их былые беседы.
– Скажи, Тенгиз, а как же с мечтой об обществе, где невозможно навредить ближнему, если не хочешь получить ответку? Что-нибудь придумал? – С надеждой поинтересовалась она. – Народ ждет от тебя успехов.
– Не гони лошадей. Ответка легко реализуется, но это еще не решение, это частность. Ты собираешься изобрести одушевленного робота, а я – духовное объединение. Окончательного результата еще нет, есть только частные идеи. Больше того, я не уверен, что решение существует. Вдруг этого и не будет никогда…
– Ну почему же, ведь есть некоторые позитивные прототипы. В Сингапуре побеждена коррупция, на Кубе и в Канаде создана доступная для всех медицина, в Швейцарии настолько развили самосознание, что народ на референдумах демонстрирует здравый смысл и отклоняет корысть при решении проблем. Да и у нас, в Союзе, была создана прекрасная система образования, мы-то с тобой это знаем. Наконец, его величество мозг каким-то образом умеет организовать свои нейроны, если не свихнулся.
– Правильные примеры, хотя речь идет о частностях. Важно, чтобы к власти приходил высокоморальный правитель. А это случается редко. Эгоистичные люди, как правило, обладают более сильной волей, напором и, как ни странно – харизмой. Они глубоко уверены в своей исключительности и поэтому излучают оптимизм. Поэтому легче приходят к господству.
– Мрачная у тебя получилась картина, Тенгиз. Но я с тобой давно знакома, добывь немного оптимизма. Есть же выход.
– Выход изувестен всем, никакая это не тайна. Нужно, всего лишь, обеспечить надежную сменяемость власти, административной и судебной. Надёжную, понимаешь, а не формальную. Для этого недостаточно добровольного волеизъявления народа. Пропаганда может внушить народу, что угодно, любую чушь, если эта пропаганда господствует. Вот если предусмотрено, что независимо от воли правительства, напрямую из бюджета финансируются самостоятельные средства массовой информации, контролировать их будет сложно. Если, скажем, удастся подкупить одного «свободного» журналиста, найдутся другие, которые вытащат факт коррупции на свет божий. И на выборы пойдут с открытыми глазами.
Раздался звонок, и появилась Юля. Она выложила на стол ароматную айву и с удовлетворением отметила, как от знакомого запаха раздулись ноздри Тенгиза.
– Для тебя старалась, – кивнула она ему.
– А где обещанный жених, на улице тебя ждет? Зови его сюда, не съедим – потребовал Тенгиз.
– Нет его, выгнала.
– Темнишь ты что-то, час назад был и уже выгнала?
– Да я представила, что он тут, перед вами, будет умничать, да мускулами своими сверкать, мне как-то неловко стало. Ну и отказала ему от дома.
– Отказала ему от нашего дома?
– От своего отказала, и зачем он тогда нужен здесь? А вы тут, вижу по лицам, проводите нечто вроде домашнего семинара. И что за тема?
– Всё та же, – усмехнулась Катя, – как вынудить эгоистов объединиться ради всеобщего блага.
– А эгоисты наши или зарубежные? – поинтересовалась Юля. – Во Франции чуть, что не так, все вываливают на улицу, а наши молчат в тряпочку. Очень наши осторожны, нам даже друг с другом и то поделиться страшновато.
– В этом и есть суть проблемы. – Согласился Тенгиз. Он расположился в плетеном кресле и с наслаждением водил спелым плодом айвы около носа. – Нашим тоже хочется обсудить назревшую проблему. И не только в близком, но и в широком кругу. Однако, здесь не Франция. Посмотрел бы я на французов, если бы за участие в протесте их бы избивали, выгоняли с работы, а то и посылали бы посидеть куда-нибудь подальше. И пожаловаться некому, ни судье, ни репортёру. Разве что такому же запуганному бедняге, как он сам.
– Ты хочешь сказать, – спросила Юля, – что за кордоном проблема уже решена?
– Ну, этого он сказать, как раз, не хочет, – сказала Катя, и Тенгиз утвердительно кивнул. – Нужно еще, чтобы каждый получал адекватную долю общественного богатства за тот фрагмент, который он вносит своим трудом. Помнишь нашу стратегию во время судилища из-за радиоперадач Голоса Америки? В свободном мире тоже много чёрных пятен. И твои коллеги, я так понимаю, пока не готовы объяснить, как живые клетки награждают друг друга за их усилия.
– Точно мы этого, конечно, не знаем, – подтвердила Юля, – но, может быть, клетки не совсем индивидуальны, как на первый взгляд кажется. И живут они вместе, и в муке, и в блаженстве. Для общей благодати.
– Если загвоздка в этом, – вздохнула Катя, – не хотелось бы мне жить в полном довольствии за счёт утраты индивидуальности.
– Напрасно опасаешься, Катюша, – успокоил её Тенгиз. – Можно оставаться личностью и ощущать тревоги и радости других.
