Лев Цитоловский
Гангрена Союза
22. Как приживался Петрович
Один из бывших севастопольцев, Петрович, уже давно жил рядом с Тенгизом, их дома разделял забор. Подрабатывая ремонтом бытовых приборов, он сумел накопить на дом с участком. Петрович был ценный кадр, у него было особое чутьё на технику. Его и на фронт не отпустили, потому что нужно было восстанавливать поврежденные врагом суда – дали бронь. В детстве Тенгиз пытался подражать Петровичу, но не слишком успешно. А тот советовал ему рассчитывать в жизни на голову, а не руки.
Вживаться в новую среду Петровичу было трудно, как теперь Кате. Он не принимал культуру неформальных отношений. Все здесь стремились устроиться туда, где можно помочь нужным людям, а они, при нужде, помогут тебе.
Языка Петрович не знал, хоть и прожил здесь весь свой век. К моменту, когда он построил дом, у него уже не было сил учиться, да соседи и сами, как только он запинался, услужливо переходили на русский. Умения Петровича были востребованы и с ним поддерживали добрые отношения. Недавно он потерял ногу из-за гангрены: на палец ноги поставили станину. Палец начал чернеть, воспалился. Следовало удалить ступню, но было жалко. В результате, отняли всю ногу, а его самого еле спасли. Петрович жалел, что тогда прозевал. Без ступни он мог бы ходить на протезе, не используя костыль. Катя немного помогала ему по хозяйству.
Как-то Петрович рассказал Кате, что долго не мог разобраться в критериях оплаты за электричество. Он тогда ютился в коммуналке и ежемесячно к нему являлся служащий подстанции Шота, забирал плату и оставлял квитанцию. В ней всегда стояла одна и та же сумма, и было не ясно, почему в холода и в жару оплата не менялась. Поэтому Петрович установил электросчетчик, и платеж снизился в несколько раз. И вот Шота в очередной раз пришел за деньгами, увидел счетчик и так рассердился, что чуть не получил инфаркт. В гневе он стал угрожать Петровичу милицией. Петрович не возражал. Тогда Шота ушел и никогда больше не появился. А Петрович отныне стал платить в конторе, где о приработке Шота не знали, но уважали его мотивы. Потом невзначай выяснилось, что Шота служил вахтером на мелькомбинате и дань с жителей собирал не он один.
Катя нашла в Петровиче родственную душу. Оба всегда что-то изобретали, говорили на одном языке, и обстоятельства того и другого загнали в подполье.
23. Тина ведает Катей
Моросил дождь, и одновременно припекало солнце, как это часто бывает в Колхиде. Катя мотыжила кукурузу, размышляла о своем бытие и думала о предстоящей жизни. Если они не переберутся в Москву, ей до конца дней надо будет играть роль «женщины востока». Иногда Тенгизу выпадали командировки в Москву, и Катя тогда ездила с ним, чтобы повидаться с подругами и подышать воздухом, не облагороженным терпким ароматом Кавказа. В Москве Тенгиз был другим – ярким, умным, добрым и без флёра национального самосознания.
Был апрель, с пляжа доносились неясные крики продавцов:
– Пончики, пончики.
– Холодная вода.
– Мороженное.
Разноцветные купальники плясали в струях горячего воздуха. У моря отдыхали приезжие, некоторые даже заходили поплавать, хотя вода пока была ледяная, а местные еще носили куртки. Город не был курортным, но к жителям с удовольствием приезжали приятели и родственники.
– Катиа! – Раздался голос Тины. Она была чем-то озабочена.
Свекровь хлопотала около буржуйки. Она совсем недавно вышла на пенсию, но Кате казалась старухой. В молодости она была красавицей, и моложе мужа почти на 40 лет.
Вокруг огромного котла кружили мухи. Девушка с удовлетворением отметила, что обе руки Тины заняты – одной она помешивала кукурузную кашу, другой – кидала курам просо. Катя не переносила её привычки ловить руками мух и давить их о юбку. Над печкой сушилась пеленка с круглой дырочкой посередине и матрасик с таким же аккуратным отверстием.
– Ты подмела двор, Катиа? – Она бросила на землю последние зерна, ловким движением поймала на лету муху и размазала ее о парусину на своих бедрах.
Катя поспешила за метлой. Неторопливыми движениями погнала она к забору листья, картофельные очистки, рыбью чешую и осколки стекла. У калитки двор был покрыт асфальтом и стекляшки звенели. Плач ребенка перебил этот звон. Она поспешила в детскую, сунула маленькому Бондо соску и он успокоился. Имя кровавое какое-то, в который уж раз вздохнула Катя.
Ей ни разу еще не удалось повлиять на распорядок в доме. Все предложения с презрением отвергала Тина и малыша, по старому обычаю, припелёнывали к люльке с дыркой, под которой подвешивали баночку. Это экономило силы матери, но приводило к тому, что в зрелом возрасте голова оказывалась приплюснутой сзади. Катя с этим не слишком усердствовала. Тина посвящала время хозяйству и в детскую заходила редко. Но иногда удивлялась, почему это Катя сушила значительно больше пеленок, чем обычно бывает в уважаемых семьях.
24. Курс молодого борца в беседке
Сегодня Тенгиз принимал в беседке друзей детства. Катя знала их всех, каждый из них в отдельности был вполне контактен и не выказывал спеси, кроме Гиви Шония. Гиви был лощеный красавец со щегольскими усиками, владелец множества киосков. Гиви не был лицемером: встретив Катю на улице – демонстративно не здоровался.
Гости, видно, уже успели выпить за всех вместе и каждого в отдельности, а так как их было около десятка, то они были немного навеселе. Катя принесла им свежую закуску; они как раз пили за «нашу маленькую солнечную Грузию».
– Мне соседи сказали, – начал Тенгиз, не предлагая ей места за столом, – ты сидишь с моим сыном у чинары. С тобой говорю, – повысил он голос. – Мужа нет, жена дома должна сидеть.
– Чему удивляться, – поддержал Гиви, – привыкла в Москве под чинарой сидеть.
– Приехала к нам, – продолжал Тенгиз, – веди себя по-нашему. Как у вас говорят? С кем живешь… – Он вопросительно поглядел на жену.
– С волками жить, по-волчьи выть. – Подсказала Катя. Она догадалась, что компания только что перемывала ее косточки.
– Вот-вот, именно с волками, – кивнул Тенгиз и хитро посмотрел на Катю. Они налили еще по стакану вина.
– Пусть солнце всегда освещает наши горы, наши долины и наши ущелья. За наших грузинских девушек! – Предложил Вова Кокая, жирный, лысоватый переросток с крупной головой и плоским затылком. Ясно было, что его в младенчестве туго привязывали к люльке.
Катя удивлялась, как он устроился адвокатом, но Тенгиз утверждал, что Кокая не такой идиот, каким кажется с первого взгляда. От Вовы Катя, по-возможности, старалась держаться подальше. Он, к ее позору, волновал её, как мужчина, и она опасалась, что это заметно со стороны. Понять это она не могла никак, но ощущала внизу живота что-то чувственное.
– Девушку в покое оставьте, – вступился Котэ Цвения. Котэ служил на заводе завскладом и однажды очень пострадал. Как-то к нему заглянули две изолировщицы, за стекловатой. Женщины они грубые, ходят в брезентовых штанах, куртках и перчатках – иначе не выдержать. Котэ попробовал немного поухаживать и полюбопытствовал, как они в туалет ходят в такой одежде или терпят до конца смены? Работницы расстроились, приспустили шутнику брюки, набили их стекловатой и снова надели. Потом выпихнули его из склада на людный проход, под солнышко, и захлопнули дверь. С тех пор Котэ светловолосых девушек не обижает. – Что она такого совершила? – Защитил он Катю. – Ну, посидела под чинарой. Посидела – не полежала.
– Вдруг мне еще соседи скажут, – стукнул по столу Тенгиз, – ты лучше подумай.
– Тенгиз, не волнуйся. Не может везти во всем, зато сына хорошего родила, – успокоил Тенгиза Нико Кодуа, капитан рыболовного сейнера.
– Не парься, Катя, – вмешался Нодари Хубуа на русском языке. Он, как начальник порта, мог позволить себе говорить, что думает. – Все они завидуют Тенгизу. Здесь белокурых красавиц не найти.
– Почему ты не научишь ее говорить? – Перебил его Гиви Шония. – Если не научишь, сын грузином не будет.
– Мать пыталась. Она уже объясниться может.
– Слава богу, что водку при всех не пьет! – Утешил Тенгиза Нико Кодуа.
Претензии дружков были не вполне обоснованы. Язык давался Кате легко, да и выхода не оставалось: как-то нужно было общаться со свекровью. Уже потом выяснилось, что русский язык она знает. Тогда к ним в гости и, заодно, в командировку приехал Сема. Остановился он не у супругов Пагава, а в гостинице: не хотел смущать Катю своеобразием своего отдыха от Ниночки. Тина консультировала дорогого гостя, какие подарки везти жене.
К посторонним Катя давно уже обращалась по-грузински, но ей чаще всего отвечали на упрощенном русском. Местные не сразу уловили в ней эти успехи, и она быстро уяснила, что именно они говорят о ней между собой. Это мало ее задевало. Так они проявляли друг перед другом свою лояльность. На хорошем русском она общалась, в основном, с Петровичем, которому давно пора было на пенсию, но его уговаривали остаться: некем было заменить.
Катька напустила на лицо наглый вид, пододвинула табуретку и села.
– Ва-ва, Тенгиз, – отшвырнул свой стакан Гиви, – разве честная девушка сядет за стол с мужчинами?
Катя оглядела Гиви с презрением и хотела уйти, но Тенгиз поймал ее за руку и строго посмотрел. Катя знала, что потом он долго будет извиняться. А пока она пошла к колодцу. Ей нужно было завершить установку насоса. Она не собиралась при отключениях воды всякий раз бегать с ведром, чтобы подмыть малыша.
Из беседки послышалась песня. Её уже не удивляло, что все пели профессионально. Петь могли и шофера, и конторщики, и важные птицы, и рядовые бездельники. За это одно уже можно было им простить многое.
Вечером Катя заметила Тенгизу, что Нодари Хубуа, в отличие от него, не поддержал травлю и не боялся идти поперек всей честной компании.
– Потому что он большой начальник? – предположила Катя.
– Ничего подобного. Он всегда был такой. Помню, пришла к нам новая математичка и заявила, что у нее своя система – она разрешает подсказывать, сколько угодно. Но если подскажешь неправильно, влепит двойку и не спросит до конца четверти. Ну и что? Я подсказывал вслух и без ошибок. У кого бы что ни спросила, тут же и отзывался в полный голос. И не придерешься, сама ведь разрешила. Через неделю она, бедняга, выставила меня из класса и собрала со всех коллективную жалобу завучу. И Нодари был единственный, кто подписать отказался. А ведь он, не в пример другим, моими подсказками никогда не пользовался: решал задачи не хуже. Но, учти, у него у самого жена – грузинка.
25. Дядя Вано
– Катиа…! – Услышала она опять.
Уложив сына, она вышла на задний двор. Острый запах специй приятно щекотал ноздри: свекровь, вся в чёрном, готовила подливу. Голову ее укутывал шерстяной платок. Семь лет назад она потеряла мужа, и будет носить траур до конца своих дней. Ее огромные ноздри трепетали, летая между пучками развешенных трав, подыскивая правильный букет.
– Катиа, – повернулась она к девушке, – отдохни, дочка. Наверное, двор уже подмела? Покарауль у калитки, Вано должен проехать, про солому ему напомни.
Катя вымела мусор за калитку и стала ждать дядю Вано. Солнце еще не собралось освежиться в море и тени кипарисов не доставали до проезжей части улицы. После полуденной жары над городом плыло изнеможение. Соседский пес валялся в тени лавра и перемещался, когда подступало солнце.
Показался дядя Вано. Его старая, облезлая кобыла с натугой тащила телегу. Старик, прихрамывая, плелся за ней. Около очередной калитки лошадь без всякой команды останавливалась и терпеливо ожидала, пока хозяин широкой лопатой соберет мусор и бросит в повозку.
– Здравствуй, дедушка. – Поздоровалась Катя.
– Здравствуй, красавица, – ответил старик. – Что печальная такая, тяжело живешь?
– Тяжело, дедушка. – Вздохнула Катя.
Дядю Вано можно было увидеть только вместе с его лошадью и казалось, что у нее шкура тоже покрыта крупными заплатами.
– Не тужи, девочка, – проговорил старик, загружая телегу, – маленький город – маленькие начальники. Маленькие начальники хотят быть большими. Ты на Грузию не обижайся. Я, помню, со своим взводом до Румынии дошел. Вот с теми трудно было поладить.
– Мир сложен, дядя Вано, а люди простые. Но притворяются сложными.
Старики поплелись дальше. На задней доске телеги почерком первоклассника было намалевано по-русски: «Не уверен – не обгоняй». Детей здесь многие предпочитали отдавать в русские школы. В будущем это помогало хорошо устроиться. Вано еще не доехал до следующего двора, как из калитки выглянула Тина:
– Эй, Вано, забрал прелую солому из моего сарая?
– Не забрал, Тина, не забрал. Мое дело улица – не дворы.
– А ну, вернись назад! – Разозлилась Тина. – Я тебе покажу!
– А чем ты испугаешь, – повернулся к ней старик, – место мое отнимешь, да?
Не найдя ответа, она театрально махнула рукой. Из-за угла вынырнул Тенгиз, он видел, что Катя стала свидетелем поражения, которое потерпела мать в перепалке.
Гнилую солому, которая раньше служила подстилкой для телят, выкинуть из сарая было необходимо. Но дядя Вано не должен таскать мусор из их двора. Она вошла в сарай, и в нем зажегся свет. Эту простую автоматику Катя установила несколько месяцев назад: на пороге зимы стало рано темнеть, а руки у нее во время ухода за животными всегда были заняты. Тогда это очень впечатлило свекровь. Она и ее подруги часами входили и выходили через дверь, наблюдая, как свет загорается и тушится сам. Их веселила Катина лень, которая заставила ее морочиться с этим приспособлением, вместо того, чтобы протянуть руку к выключателю.
Катя погрузила солому в тележку и вывезла за калитку. Завтра дядя Вано заберет её без всяких напоминаний.
26. Мама – это папа
Ужинали, и вдруг сквозь звяканье посуды услышали из детской:
– Ма-ма!
Заговорил! Стало тихо, даже старуха перестала жевать и задрала кверху нос.
– Иди. – Негромко сказал свекровь сыну. – Иди! – Она повысила голос. – Твой сын первое слово сказал по-грузински.
– Да, Бондо зовет меня. А ты сядь, – остановил Тенгиз Катю.
В самом деле, по-грузински «мама» – значит папа. А мать называют «дэда». Тенгиз торжественно отодвинул стул и важно зашагал в детскую. Послышался плач ребенка. Катька вскочила, но свекровь жалостливо проговорила:
– Не убивайся, Катиа. Вырастет, научится говорить и по-русски.
Катя отмахнулась и кинулась в детскую. Бондо недовольно бушевал, а Тенгиз сидел рядом и в чем-то его убеждал.
– Уходи отсюда! – Рыкнул он на жену.
– Он мокрый, Тенгиз, дай мне его переодеть. Пойди, подогрей ему молоко.
– Он не хочет есть, он хочет со мной говорить.
– Ма-ма, – заливался малыш.
– Я здесь, сынок, – важно отвечал Тенгиз и умоляюще показывал Кате жестами – нужно потерпеть. – Я здесь и я не дам тебя обидеть. А ты уйди, – он указал на дверь.
– Сын мой, – вмешалась Тина, – в этот момент уступишь – потеряешь сына.
– Успокойся, мать. Даже если голодной смертью умирать будет, её – не подпущу.
Тенгиз обожал малыша не меньше, чем она сама, но продолжал играть на публике свою роль. Бондо тихо всхлипывал и уже никого не звал.
Стемнело и, когда дом наполнился храпом, Катя выскользнула в коридор, подкралась к детской, надавила на дверь плечом и отвязала малыша. Обнаружив мать, он заплакал, а она сунула ему в губы бутылочку с молоком. Он замолчал и стал, захлебываясь, есть. Тина услышала эту возню и вновь запричитала. Тенгиз появился в дверях.
– На своем стоишь. Отдай ребенка. – Он мягко положил руки ей на плечи.
– Подожди, пусть хоть немного поест, – прошептала она.
– Из бутылки ест, без тебя обойдется. – Тенгиз убрал руки, наблюдая, как торопится Бондо. Ему было жалко и сына, и жену, но под присмотром матери сдаться он никак не мог. – Говори с ним по-грузински. Узнаю что-нибудь – пожалеешь. – При этом, глазами он силился её успокоить.
Катя уложила сына, и он сразу же уснул. Она тоже легла. У Тенгиза было дурное настроение. Он объяснил ей, что мать такая, какая есть. Для нее это принципиально, и она боится, что внук будет называть её дедушкой (по-грузински это «бабуа»).
– Но ведь это маразм?
– Везде полно маразма. Перетерпи, что-нибудь сообразим.
27. Побег
Утром Бондо проснулся затемно и опять звал мать. Перед уходом муж предупредил:
– К ребенку не подходи, в руки не бери. В стране очень тяжелое положение. Подожди, приду с работы – всё узнаешь.
– О чем ты говоришь, Тенгиз? Ты ведь нормальный. Причем тут страна?
– Очень даже причем, здесь скоро всё изменится. Вечером поговорим.
Тенгиз ушел, Тина попробовала накормить Бондо, но он отталкивал ложку. Катя отняла ребенка у свекрови, и стала кормить сама. Но та подняла такой отчаянный визг (иначе это не назовешь), что ребенок оторвался от еды и с любопытством смотрел на бабушку. Набежали соседки, тоже в черном, стали успокаивать, причитать и проклинать.
– Ударила тебя, да?
– Нехорошо. Старую женщину обижаешь.
– Прогони ее из своего дома.
– Пусть возвращается к своим пьяным бандитам.
– Место ей за решеткой!
– Вай, зачем я тогда Тенгиза в русскую школу отдала. Испортили мальчика.
Тина орала дурным голосом, выдирая седые космы, и царапая лицо. Ну и концерт закатила, старая ведьма, разозлилась Катька. Надо бежать в Москву, неожиданно пришло ей в голову. Поезд еще не скоро, пережду на станции. А Тенгизу одному будет легче скрыться.
Она усадила сына в коляску, кинула туда несколько тряпок, взяла кошелек, оставила записку, протолкалась через соседок и вырвалась на улицу. Аккуратные, как будто подстриженные, кипарисы расчертили небо в полосочку и отгораживали Катю от моря и внешнего мира. Ладно, что не в клеточку, утешилась Катя.
Полуодетые отдыхающие были довольны друг другом. На тротуарах и даже на проезжей полосе попадались стоящие в кружок группы мужчин примерно одного возраста, 20-летние, 30-летние, совсем пожилые. Тенгиз как-то объяснил Кате, что состав кружка никогда не меняется, и они всем коллективом постепенно стареют, из года в год. Одеты они, были с претензией на элегантность. Модный костюм – это часто было единственное, чем располагал его хозяин, иногда он даже недоедал. Группки, как обычно, эмоционально что-то обсуждали, дни напролет и день за днем. Катя уже умела разобрать обрывки их бесед, «этот гол он обязан был забить», «завтра дождя не будет» или «а вот какая девушка идет».
– Точить ножи-ножницы, бритвы править, – призывал лысый, бородатый мастер.
Катя постепенно успокоилась: никуда она, конечно, не денется, вернется. Она вытащила ребенка из коляски и поставила его на тротуар. Бондо уже немного ходил, если держался за коляску или за палец. Но не прошли они и квартала, как у перехода резко затормозила «Волга», выскочил Гиви и затолкал их в салон, а коляску пристроил в багажник. За рулем сидел адвокат Вова с непреклонным лицом. Бондо еле успел заснуть, как они оказались у отделения милиции. Гиви проскочил вперед. Вова задержался в предбаннике, на пороге, и Катя, отгораживаясь ребенком, попыталась протиснуться мимо него. В этот момент Вова тихо шепнул ей на ухо:
– Не паникуй, Катя. Это просто спектакль, – и он чуть улыбнулся ей вполне человеческой улыбкой.
Её победно поставили перед участковым, Валико. Пожилой старшина спал, уронив голову на бумаги. Залитый вином и чернилами стол глухо поскрипывал от храпа. У стойки, на полу прикорнул небритый мужчина в грязной одежде. Он был надежно пьян, спал и не мешал спать старшине.
– Извини, дорогой, что беспокоим тебя, – громко произнес Гиви. – Запиши, эта женщина хотела украсть нашего ребенка. – Гиви подтолкнул Катю к столу.
Вова молча подтвердил сказанное солидным кивком головы и пошел доставать из багажника коляску. Старшина с напряжением приподнял голову и загородился ладонью от света. Он помотал головой и налил себе воды из графина.
– Почему – вашего, – уличил их старшина. – Меня не обманешь, это ребенок Тенгиза.
– Нашего, грузинского, – пояснил Гиви, поправляя усы кверху. – Она не разрешает ему говорить по-грузински.
– А он уже говорит? А ну, скажи что-нибудь, – хитро обратился он к Бондо.
На лице у Бондо промелькнула улыбка. Ему снилось что-то значительное.
– Вдруг она захочет поселить его в России? Что из него вырастет? – Обвинил Гиви.
Он рассказал старшине суть конфликт, а Вова одобрительно молчал. Старшина терпеливо выслушал, усадил Катю, но сказал, что говорить будет только с Тенгизом, и выставил их на улицу. Вова и Гиви были не последние персоны в городе, но Валико в данный момент олицетворял власть. Всё это немного успокоило Катьку. Она уж побаивалась, что ей припишут нападение на свекровь.
Старшина потребовал изложить свою версию событий, пока ищут Тенгиза.
– Нет у меня своей версии, Гиви всё правильно рассказал.
– Гиви ерунду порол. Устала – посиди. Торопиться не надо. Язык у тебя не устал?
Катя, чуть покачивая Бондо, сбивчиво пересказала историю.
– Что ты пустомелешь? Мама, папа, я причем? – Силился вникнуть старшина. – Все глупые, никто ничего не соображает. А потом Валико виноват!
– Ребенок еще не говорит, лепечет, а муж и свекровь не подпускают, кормить не дают.
– Что?! – Наконец осознал положение дежурный. – На мужа пришла жаловаться! Я Тенгиза знаю вот с таких пор, – он опустил руку на метр от пола. – И мать его, Тину, знаю. Мухи не обидит.
Катька вспомнила, как свекровь обходится с мухами и невольно хмыкнула.
– Над чем смеешься!? Ты попала в нашу лучшую семью. Тина – директор школы, Тенгиз – выдающийся инженер. Отец у него был красный командир, чекист, а дед, отец Тины – вообще князь! Недавно похоронили. Второй дед, батоно Пагава, совершал здесь революцию. Он был меньшевик. В то время у нас других партий не было. Когда он руководил городом, здесь даже мыши без мандата не бегали. А тебя с панели взяли. Вон он, твой брат, – он толкнул пьяного ногой. – Здесь русский дух, здесь Русью пахнет. Пушкина учила в школе? А сейчас не время русский язык сюда тащить. Ты что, новости совсем не слушаешь?
– Какие еще новости? – опять не вникла Катя. – Живем, как на войне. Я на Тенгиза не жалуюсь. Он тут не при деле, это на него дружки давят. Косо смотрят, что он жену из Москвы привез.
– Даже так! Ты на всю Грузию пришла жаловаться? За тридцать лет не было такого. Тенгиз с ума сойдет от горя. Косо смотрят! В такое время! – Он воздел руки к небу, перешагнул через пьяницу, который мирно похрапывал на полу и подтолкнул Катю в закуток, на скамью, покрытую тряпьем. – Надо тебя побить, – он сжал кулак, и Катя поняла, что он левша. – Мужа не хочу обирать. Пусть сам побьет.
Закрыв Катю в камере, он включил радио. Передавали выпуск новостей.
