Леонид Резников
Хлопоты ходжи Насреддина
– Как? Ты мне не доверяешь? – сделал обиженное лицо Пулат.
– Каждый может ошибиться, но только честный человек, такой как вы, может признать свою ошибку. А я вижу по вашему лицу, что вы очень честный.
– Э-э, я… да… то есть… – промямлил Пулат, потом махнул рукой и ушел в дом за недостающими монетами. На этот раз он вернулся довольно быстро, не успел ходжа собрать монеты в мошну. – Вот, держи! – важно произнес он, вручая деньги Насреддину. – И расскажи всем о моей честности и доброте.
– Всенепременно, дорогой сосед, – пообещал ходжа. – Всенепременно и с великой радостью, да осыплет вас небо своей милостью.
Насреддин прекрасно понимал, что репутация честного торговца для Пулата дороже каких-то двух-трех монет. Ведь кто будет связываться с пройдохой, который пытается надуть каждого на монету-другую? И он не ошибся. Пулат думал именно об этом: «А что если въедливый старик разнесет по всему городу, что купец Пулат из-за каких-то жалких трех монет пустился в пустые споры с каким-то оборванцем? Нет, лучше отдать деньги. Дэв с ними, главное – отвязаться от него. Хоть забор не будет трогать, проклятый старикашка!»
С такими мыслями, окончательно успокоившись и даже почувствовав прилив хорошего настроения, что так задешево отделался от попрошаек, Пулат вернулся на топчан и предался мечтаниям о будущих барышах, коими ему удастся восполнить сегодняшние потери – совсем небольшая надбавка на цены, и все вернется сполна не более чем через месяц-другой.
За приятными размышлениями он незаметно для себя погрузился в сон.
Глава 8. Справедливый кази
Стены дома росли не по дням, а по часам, и уже на следующий день к полудню они, новые и крепкие, поднялись на положенную высоту. Ходжа действительно немного схитрил с кирпичами, в чем сообразительный Пулат оказался прав. Насреддин не стал смыкать три стены с четвертой, что вливалась в соседский забор. Вплотную к ней они с Икрамом и Саидом выложили новую стену, а когда покончили с этим, и дыра в заборе таким образом была закрыта, оставшийся в избытке кирпич употребили на приличный подпол, где Икрам при необходимости мог хранить съестные припасы. Все вышло, лучше не придумаешь: просторная комнат – не чета прежней, и еще небольшая прихожая, в которой можно было устроить скромную кухоньку с очагом. Подпол находился там же, прикрытый квадратным люком, сбитым из крепких досок. Но если Икрама устраивало все, то Пулата, напротив, вовсе не устраивала огромная прореха в заборе, бросавшаяся в глаза, словно фурункул, вскочивший на лбу. Ведь он лелеял надежду, что старик с Икрамом заделают ее, и все станет, как прежде. Надежды богача оказались пустыми, в чем он убедился, как только позади прорехи выросла новая кладка. И теперь Пулат нервно мерил шагами протоптанную за пару дней тропинку вдоль забора, то и дело злобно зыркая на дыру и бормоча ругательства в адрес строителей. Наконец он решил поставить на место наглецов и, приставив к забору лестницу, взобрался по ней и заглянул во двор дехканина. Оглядев просторный дом без крыши, Пулат нахмурился еще больше, поняв, что его провели, будто дите малое, что нисколько не добавило ему хорошего настроения.
И вот, завидев ходжу, появившегося из дверного проема, он окликнул его:
– Эй, послушай!
– А, это вы сосед, – почему-то обрадовался Насреддин. – Как вам нравится новый дом Икрама?
– Он… – скрипнул зубами Пулат. – Он хорош! Даже слишком. Но у меня к тебе серьезный вопрос, очень серьезный.
– Я внимательно слушаю вас. – Насреддин посерьезнел, отряхнул руки и отер их о штаны.
– Скажи мне, когда вы, наконец, заделаете дыру в стене? – левая щека богача дернулась.
– Дыру?
Ходжа оглядел стену, возле которой стоял, затем обошел дом по кругу, вошел в него и осмотрелся внутри. Пулат наблюдал за стариком, не понимая, что тот ищет. Наконец ходжа вернулся на прежнее место и уставился на Пулата.
– Твоя искренняя забота о качестве постройки мне крайне приятна, но я не совсем понимаю, о какой дыре ты толкуешь. Здесь только три оконных проема и еще дверные, но так и должно быть.
– Ты мне не крути, старик! – разбушевался Пулат, взмахнув руками, но опять вцепился в забор, потому как лестница пошатнулась, и бай едва не сверзился с нее на землю. – Какое мне дело до каких-то там дурацких проемов? Я тебя спрашиваю про дыру в стене, которую вы проломили на мой двор!
– Ах, это, – понимающе вздернул брови ходжа. – Но сосед, та стена ведь часть вашего забора, не так ли?
– Что ты несешь? – сорвался Пулат. – Какая еще часть забора? Ведь именно ты настаивал на том, что это стена дома Икрама.
– Я помню, – согласился ходжа. – Она когда-то действительно принадлежала Икраму, однако мы с вами подписали соглашение, о том, что забор и земля, находящаяся под ним, переходят в ваше владение, а вы за то даете нам деньги на постройку нового дома. Выходит, и забор, и стена теперь принадлежат вам.
– Все так! – занервничал Пулат. – Но, получается, вы сделали дыру в моем заборе и потому должны ее заделать.
– Э-эх, сосед, – покачал головой Насреддин, – вы, видно, плохо читали бумагу, что непростительно для такого важного человека, как вы, имеющего дела с бумагами каждый день. Так ведь и впросак попасть недолго. Но погодите, я сейчас.
– А… – вытянул Пулат руку, однако ходжа уже скрылся в доме и долго не возвращался, а затем появился из дверей, неся в руках хорошо знакомую Пулату бумагу.
– Извините, что заставил вас ждать, но, чтобы исключить возможные ошибки и пустые домыслы, лучше перечесть документ еще раз, – и, не дожидаясь замечаний богача, поднес бумагу к глазам и начал читать: – «Я, торговец Пулат, получаю в собственное владение землю, на которой стоит мой забор, и сам забор, таким, какой он есть…» Понимаете? – поднял голову Насреддин. – Это очень важно: таким, какой он есть!
– Я помню, что там написано! Но ведь стена не относится к забору, она не моя!
– Если стена не ваша, то чего же вы требуете от нас? – пожал плечами ходжа, сворачивая бумагу. – Нас она устраивает и в таком виде.
– А меня нет! И я прошу… нет, требую, чтобы вы сделали все как было! – Пулат потряс пальцем над головой, но тут же навалился пузом на забор, так как лестница вновь покачнулась. – Я требую!..
– Дорогой сосед, если вас не устраивает стена, стоящая на вашей земле, вы вправе ее снести. Вы также на свое усмотрение можете либо заделать дыру, либо оставить все как есть – мы не будем чинить вам в том никаких препятствий. Если хотите, Икрам даже напишет дарственную на стену на ваше имя.
– Не нужна мне никакая дарственная, ты, гнусный мошенник! – прорычал Пулат. – Заделай дыру, а не то я пожалуюсь судье, так и знай!
– Ай-яй, сосед, как нехорошо обзываться ни за что и обвинять нас в мошенничестве. Но вы, разумеется, можете обратиться к судье – это ваше право.
– Я так и сделаю, лживый старикашка, проходимец! Все вы, нищие, проходимцы! Я вам еще покажу! – воздел над головой кулаки Пулат, но тут лестница опять качнулась в сторону, нога бая соскользнула с перекладины, и Пулат повалился вбок, прямо на поперечный брус, что удерживал ветви виноградника. – А! – коротко вскрикнул Пулат.
Брус переломился под ним, словно молодой тростник, а тонкий, еще неокрепший ствол виноградника просел под весом Пулата едва ли не до самой земли, и богач закачался на нем, смешно болтая руками и ногами. Но ни слезть с него, ни дотянуться до земли у него никак не выходило.
– Помогите! – хрипло закричал он. – Кто-нибудь! Снимите меня отсюда. Эй!
– Сосед, с вами все в порядке? – донеслось до Пулата с той стороны забора.
– Чтоб тебя шайтан пожрал с твоей заботой! – пыхтя, просипел Пулат.
– Ну, если вы в порядке… – смешливо отозвался Насреддин. – И все-таки зря вы сердитесь – от этого одни неприятности.
– Давай советы таким ишакам, как ты сам! – выкрикнул Пулат, раскачиваясь на винограднике, но выбежавшая из дома прислуга не успела добежать до беседки, как ствол дерева с треском переломился, и Пулат шмякнулся пузом на землю.
– О-ох, – протянул он, силясь приподняться на руках. Прислуга подхватила Пулата подмышки и помогла встать богачу на ноги.
– Вот, я же предупреждал вас, – заметил ходжа. – Ну, ладно. Некогда мне, столько дел еще. И не сердитесь больше, слышите?
– Ну, погоди у меня, старая лиса! – процедил сквозь зубы Пулат, расталкивая прислугу. – Еще поглядим, кто будет смеяться последним.
Он еще что-то ворчал и бубнил по дороге к дому, но слов его из-за расстояния и разделявшего дворы забора было не разобрать.
Внимательно слушавший их перепалку Икрам, побоявшийся выйти из дому, заметил ходже, когда тот вернулся в дом и как ни в чем не бывало продолжил отмерять новенькие бревна для потолочных балок:
– Зря ты это затеял, ходжа. Пулат очень влиятельный человек. Не такой, конечно, как мулла или мираб, но все же. Да и судью ты нашего плохо знаешь.
– Если честно, я его не знаю вовсе, – ответил ходжа. – Но разве это имеет большое значение? Судей я на своем веку перевидал огромное множество, и все они как один были продажными ослами, судящими не по шариату, а по подношениям. Разве ваш судья белая овца и выбивается из судейского ослиного стада?
– К сожалению, нет, – печально вздохнул Икрам. – Тем более, не понимаю, зачем ты связался с Пулатом из-за стены, будь она проклята во веки веков! И если он окажется правым в суде – а он обязательно им окажется, помяни мое слово, – то плакал мой дом. Ох, ходжа, ну зачем ты связался с ним, а?
– Много говоришь, – только и сказал Насреддин. – Лучше бери бревно и поднимай – словами дом не построишь.
– А есть ли смысл его строить? Послушай, я вот что думаю: может, пойти извиниться перед Пулатом и заделать дыру, пока еще не поздно?
– Глупости! Пулат должен понять: богатства не делают человека богоравным, и мир вращается отнюдь не вокруг богатеев и не для них. Скорее уж, они вьются вокруг него.
– Как мухи над навозом, – развеселился Саид, стоявший в сторонке.
– Скорее, как осы над медом, – поправил Насреддин Саида. – Ты же не хочешь обидеть Икрама или меня? Себя, разумеется, ты вправе сравнивать с чем угодно – этого я тебе запретить не могу. – Ходжа подмигнул Саиду, крякнул, закидывая на плечо тяжелую балку, но к нему мгновенно подскочил Саид.
– Отойдите, ходжа. Я сам! Пусть я и большая куча смердящего навоза – возможно, так оно и есть, – но я не позволю надрываться старому человеку.
– О горе мне! – всплеснул руками Насреддин. – Дашь ты мне, наконец, поработать, о яд моей души? Я еще вполне полон сил. Да-да, и не смотри на меня так!
– Если вам так хочется, можете вставить оконные рамы, – отозвался Саид, ловко взбираясь по лесам с бревном на плече. – Они не такие тяжелые.
– О-хо-хо, – вздохнул Насреддин и поплелся на двор, туда, где были сложены новенькие окна и сколоченные Икрамом двери. В конце концов, Саид в чем-то прав – годы у Насреддина уже не те, чтобы скакать по стенам с бревнами на плечах. Но ходжа не привык сидеть без дела, когда рядом работают другие. Может, оттого он до сих пор был еще достаточно бодр и полон сил?
Когда ходжа заканчивал устанавливать на место второе из окон, а Саид с Икрамом установили в пазы и закрепили четвертую балку, в калитку ввалились двое стражников и замерли по обе ее стороны. За ними вошел худой человек с мрачным и серым лицом. Оглядев двор и стройку, он остановил свой взгляд на стоявшем на стене Икраме.
– Дехканин Икрам! – произнес человек сухим гортанным голосом. – И старик, что проживает с тобой. Вас немедленно требует к себе наш досточтимый кази!
– Ну вот, – вздохнул Икрам, слезая со стены, – началось. Говорил же.
Ходжа ничего не ответил, а только засунул за пазуху нужные бумаги и ободряюще похлопал по плечу Икрама.
– Не расстраивайся раньше времени. Я уверен, все еще обойдется.
– А-а, – только и отмахнулся дехканин и поплелся к калитке, где его ожидали слуга судьи и стражники.
– А ты, Саид, – обернулся Насреддин, – подожди нас здесь. Мы скоро вернемся.
– Не тот ли это Саид, которого уже трижды сажал наш благородный кази? – прищурился слуга, вглядываясь в потное и чумазое, в потеках пота лицо Саида.
Тот икнул и, попятившись, спрятался за стену.
– Впрочем, – пожал слуга плечами, – насчет него указаний не было. Он может остаться. Хотя, нужно заметить, странные у тебя друзья, дехканин.
– Уф-ф, – донеслось из-за стены, за которой прятался Саид.
– Поспешите! – поторопил слуга Насреддина с Икрамом. – Справедливейший не любит ждать. Ему не до того.
– Если он куда-то торопится или у него неотложные дела, то мы можем подождать, – предложил ходжа. – Нам-то уж точно торопиться некуда.
– Но-но! – погрозил слуга пальцем, а один из охранников больно ткнул Насреддина тупым концом копья в спину.
– Легко ткнуть палкой в спину старого беспомощного человека, – обернулся к стражнику Насреддин, – но я бы с удовольствием посмотрел, как то же самое ты проделал бы со львом.
Стражник сначала растерялся, но потом решил поставить старика на место, вновь приподняв копье, однако слуга судьи удержал его за руку.
– Я-то уж знаю, какой ты беспомощный. Иди!
– Знание в руках умного человека – грозное оружие, – заметил ему ходжа.
– Ага, я такой! – гордо произнес слуга, выпячивая грудь колесом.
– Но для глупца оно губительно, – закончил Насреддин.
– Но-но, знай свое место, оборванец! – погрозил уже кулаком слуга. – Впрочем, – захихикал он, – сейчас мы увидим, кто из нас глупец.
Насреддин ничего не ответил и, заложив руки за спину, пошел вперед резвой стариковской походкой. Икрам нагнал ходжу и пристроился сбоку от него.
– Зачем ты их злишь? Разве и без того у нас мало проблем?
– Терпеть не могу зазнаек и дураков, – сказал Насреддин, а Икрам только пожал плечами и в очередной раз вздохнул.
Дом, в который привели ходжу с Икрамом, был огромен по любым меркам: два этажа белого камня, широкие окна, беседка, устроенная на крыше дома, в которой кази любил отдыхать с пиалой чая дивными летними вечерами, вдыхая ароматную прохладу разбитого под окнами дома сада. Не хватало только фонтана и лебедей, но фонтан устроить было сложно и дорого, а длинношеих грациозных птиц судья недолюбливал – они напоминали ему подслушивателей, тянущих свои тощие шеи в надежде, что их черного слуха коснется нечто тайное и важное. Впрочем, и сам кази не чурался их услуг, иначе как можно было выяснить, какие мысли витают в головах бедноты, да и не только ее – бедным кази доверял еще меньше, а иной раз и побаивался.
В широкой комнате, где на возвышении восседал кази, не за что было зацепиться взгляду: белые стены, пол, безвкусно выложенный крупной мозаикой, потолок с изысканной лепниной и никакой обстановки. Только в углу у окна в высокой клетке сидел нахохлившийся попугай, сонно, полуприкрытым глазом, наблюдавший за происходящим. Сам кази тоже оказался довольно заурядным, ничем не отличавшимся от других судей, которых Насреддину довелось повстречать на своем веку. Кази был тучен, несколько узок в плечах, имел два подбородка и круглое лицо с полными щеками, из чего можно было заключить, насколько тяжела судейская доля. Это же следовало из огромного блюда жареного мяса, стоявшего рядом с судьей, в которое тот периодически запускал пальцы, выискивая кусок побольше и пожирнее. Но при появлении в комнате ходжи и Икрама судье пришлось отложить приятное занятие – еда отвлекала, настраивая кази на лирический лад, и потому мешала творить суд.
Нехотя отодвинув от себя блюдо, кази отер жирные пальцы о халат, не удостоив взглядом слугу, подсунувшего ему миску с водой, но потом все же заметил его и ополоснул в воде пальцы. Обычай мыть руки кази завел у себя после того, как ему однажды довелось побывать при дворе здешнего эмира. Ополаскивание рук после еды, как считал кази, возвышает его над остальными. Покончив с мытьем рук, судья вновь отер их о халат, сплошь покрытый жирными пятнами, и обратил свой пристальный и весьма проницательный, как он полагал, взор на ходжу; Икрама же кази полностью проигнорировал.
Насреддин спокойно выдержал колкий взгляд – такой прием запугивания ему был хорошо знаком. Взгляд кази как бы говорил: «бойся меня, я вижу тебя, проходимца, насквозь!» И потому ходжа в ответ одарил судью взглядом, в котором читалось следующее: «я тоже отлично вижу, кто ты, кази, и не боюсь тебя!» Кази, хорошо разобравшись в немом посыле ходжи, несколько стушевался и обернулся к стоявшему рядом с ним Пулату. Тот с презрительным превосходством взирал на ходжу, ожидая, что кази непременно покарает ограбивших его оборванцев. За то судье уже было обещано десять золотых монет – их Пулат вернет с лихвой, как только справедливый кази в счет возмещения ущерба передаст ему двор и дом дехканина.
Слуга, приведший ходжу с дехканином на суд, выступил вперед и поклонился судье:
– О справедливейший из справедливых кази, обвиняемые доставлены на твой суд.
– Хорошо, – потер полные ручки судья. – Очень хорошо.
А Пулат изобразил на лице кривую улыбку и подбоченился.
«Спелись шакал и лиса, – подумал ходжа, видя, как Пулат едва не пускает слюни в предчувствии победы. – Ну, погодите же у меня! Одно плохо: судья, похоже, уже знает, кто я. Но вот тряпичный скряга, судя по всему, не догадывается. Ведь Икрам говорил, что он почти не выходит из дому, продукты ему доставляют торговцы, а его делами в двух лавках заправляет приказчик…»
Насреддин рванулся вперед, вскидывая руки.
– О кази!
Судья вздрогнул от неожиданности. Никогда еще ни один обвиняемый не позволял себе подобного в его присутствии. Обвиняемым полагалось бояться его и трепетать в предчувствии неотвратимости наказания за совершенные и, тем более, несовершенные проступки. Старик же повел себя очень странно. Поэтому кази вжался спиной в стену и на всякий случай загородился руками.
– О кази! – повторил Насреддин, выдвинувшись на середину комнаты. – Вы не поверите, но сегодня мне приснился удивительный сон: я видел самого Аллаха!
– Аллаха? – заинтересовался кази, опуская руки на округлый живот, выпиравший из-под халата.
– Да-да, именно его! Он сидел на небе в окружении ангелов и расхваливал вас.
– Расхваливал? Меня? – поерзал кази на курпаче, силясь сообразить, что слетает с уст старика – лесть или хитрая уловка.
– Именно так. Он говорил, какой вы справедливый и мудрый человек. И еще он говорил, что вы судите исключительно по вине и никогда не берете денег, и за это он приготовил вам лучшее место в раю.
– Хм-м, – рассеянно протянул кази, не понимая, чего добивается старик.
– А еще я встретил там моего почившего отца.
– Он тоже хорошо отзывался обо мне?
– Увы, ему не довелось знать такого честного судью, как вы, но, услыхав слова всевышнего, он прослезился и приказал мне поделить зарытый им клад с вами пополам.
– Клад? – заинтересовался кази.
– Именно так, о достойный кази, чье имя мне, к сожалению, неизвестно, – горько развел руками Насреддин.
– Меня зовут Шарифбек! А клад… он богатый?
– Очень! Отец сказал, что ему удалось скопить за долгую жизнь приличную сумму, он не был транжирой.
– Это хорошее качество. Очень хорошее, – покивал судья, перебирая пальцами край халата и мечтательно закатывая глаза. – Но давай все же перейдем к делу.
– Давайте, – согласился Насреддин и почесал левую ладонь пальцами правой руки, отчего кази задумчиво нахмурил лоб.
– Уважаемый торговец Пулат, – кази указал на стоявшего рядом с ним богатея, – обвиняет тебя, старик, и дехканина Икрама, что вы, пользуясь его добротой и щедростью, ограбили его, причинили ущерб его имуществу, а теперь отказываетесь возмещать. Что ты на это скажешь?
– Глупости все это! – сказал ходжа и опять почесал ладонь.
– Как?! Ты хочешь сказать, что уважаемый всеми торговец Пулат лжет? – свел кази мохнатые брови на переносице.
– Откуда же мне знать, о справедливый кази, если я даже не слышал, о чем говорил мой уважаемый сосед. К тому же, как я вижу, суд уже свершился, и больше нет никакого смысла выяснять истину. Вот я и сказал: «глупости все это»!
До появления старика в доме кази все было ясно как божий день, однако затеянный ходжой разговор о причитающейся кази части клада внес смятение в мысли судьи. С одной стороны, реальные десять монет, которые ждут его по завершении дела, а с другой – целая половина клада! Нет, здесь нужно хорошенько поразмыслить, не совершить опрометчивого поступка. К тому же у дома набилось множество оборванцев, которым было крайне любопытно посмотреть, как-то судья решит столь запутанное дело. Можно, разумеется, дать приказ страже разогнать толпу, но – клад! Да и возможность поправить пошатнувшуюся репутацию честного судьи в глазах нищего сброда тоже нельзя сбрасывать со счетов. И тогда доходы кази возрастут неимоверно, ведь в последнее время к нему мало кто обращается.
Так размышлял кази, оттопырив нижнюю губу и в сомнении поглядывая на старика, то и дело почесывавшего ладонь.
«Он чешет ее вовсе неспроста, – решил судья. – Один раз – это случайность, как и два. Но он делает так постоянно, будто намекает на что-то».
На что намекают, почесывая ладонь в присутствии судьи, известно было не только кази, но и остальным присутствующим. Пулат тоже неотрывно наблюдал за противным стариком, вполне могущим помешать исполнению договоренности с кази. Теперь уже Пулат вовсе не был уверен в положительном для него исходе столь простого, как он полагал, дела. И оттого богач заметно нервничал, а потом запустил руку под халат и принялся едва слышно позвякивать мошной, напоминая тем самым кази о себе. Но тот только поморщился.
Наконец кази принял решение.
– Ты неправ, старик, – важно произнес он. – Мой суд зиждется на справедливости, и только на ней. Поэтому уважаемый Пулат, разумеется, расскажет…
– О благородный кази, – склонил голову ходжа, – в том нет необходимости, поскольку я вполне осведомлен о предмете недовольства моего соседа Пулата: все дело в дыре в его стене.
– Это не моя стена! – сорвался Пулат, чьи нервы были уже на пределе.
– Вот видите, кази, – покачал головой Насреддин. – Он вновь взялся за свое. Если стена не его, то почему он пытается принудить нас заделать в ней дыру?
– Да, да, это очень важный вопрос, – обернулся кази к покрасневшему от негодования Пулату. – Поясни нам, уважаемый Пулат, в чем здесь дело.
– О кази, разве мы с вами не обсуждали это?
– Но вы не говорили мне, что стена не принадлежит вам! – начал изворачиваться хитрый кази.
– Разве так важно, кому принадлежит стена? – вновь позвенел мошной Пулат.
– Очень важно! Мой суд, как ты знаешь, справедлив, и я не могу допустить, чтобы был обвинен невиновный. Поэтому мы должны во всем как следует разобраться.
– Но как же… – растерянно поморгал Пулат.
– Не спорь со справедливейшим и мудрейшим кази! – гневно бросил баю ходжа и льстиво улыбнулся судье, склонив голову.
– Ты прав, старик, – похвалил его кази, взял в руки четки и начал их перебирать. – Со мной не надо спорить. Здесь не базар, а суд!
– С вашего позволения, уважаемый кази, вот тут у меня бумаги.
Ходжа достал документы и протянул их судье. Тот принял бумаги и с величественным видом проглядел их, а Насреддин вновь почесал ладонь.
– Перестань, наконец, чесаться! – не вытерпел Пулат.
– Разве человек уже не хозяин себе, что не может почесать собственную руку? – удивился ходжа.
– Да, да, уважаемый Пулат, – поддакнул ходже кази, – вы что-то уж слишком того. И знаете, я просмотрел бумаги… – Кази пожевал губами. Он все еще сомневался, чью сторону надлежит выбрать в споре.
– И? – поторопил Пулат, дернув щекой.
– Не торопите меня, уважаемый! Вопрос очень серьезный. Очень.
– Да, да, очень, – поддакнул ходжа и опять, в который раз поскреб ладонь, и кази решился.
– Как ни жаль, а старик прав: из бумаг следует, что вы выкупили землю и забор в том виде, в котором они есть. Стена действительно вам не принадлежит, но она стоит на вашей земле, поэтому вы вправе поступить с ней так, как сочтете нужным.
– А как же ремонт? – лицо у Пулата вытянулись. – Дыра – что мне с ней делать?
– Вы можете оставить все как есть или заделать дыру. Или вовсе снести стену и достроить забор.
– Но… – попытался поспорить с кази Пулат.
– Ай-яй, уважаемый Пулат. Вы ставите под сомнение справедливость моего решения? – елейным голоском осведомился кази и покачал головой, нахмурив брови. Затем вернул бумаги Насреддину.
– Нет, нет, что вы, почтенный судья! – пошел на попятную Пулат. – Я только хотел сказать…
– Что? – спросил судья. Он никак не мог дождаться, когда же наконец все разойдутся, и они останутся наедине со стариком.
– Нет, ничего, – повесил голову Пулат и поплелся к выходу.
Судья нетерпеливо перебирал четки, наблюдая, как толпа медленно редеет. Ненужная задержка очень раздражала кази, но приходилось ждать. И когда с лестницы спустился последний из людей, он обернулся к ходже.
– Я слушаю тебя, старик, – качнул он головой.
– Благодарю тебя, о справедливейший. Теперь все убедились, что вы честный человек, и Аллах не зря хвалил вас, – сказав так, Насреддин развернулся и направился к выходу.
Кази, увидев это, на миг онемел, но потом окликнул ходжу:
– Постой, старик!
– Да? – остановился ходжа у самых дверей и повернулся к взволнованному кази.
– А как же?.. Как же моя половина клада?
– Все остается в силе, благородный судья.
– Правда? – с великим облегчением выдохнул кази.
– Истинно так, – подтвердил Насреддин. – Только здесь имеется одна загвоздка.
– Какая еще загвоздка? – пробормотал кази, предчувствуя недоброе.
– Совсем маленькая, вот такая, – показал ходжа кончик пальца. – Этот нехороший человек Пулат своим криком разбудил меня в тот самый момент, когда мой покойный отец – мир праху его! – собирался сообщить мне, в каком именно месте он зарыл клад. Так что придется вам подождать, пока я вновь не увижу отца и не допытаюсь у него, где он спрятал деньги.
– Ах ты, старый ишак! – взбеленился кази, взмахнув четками. – Гнусный проходимец!
– Но кази, разве я в чем виноват? – состроил удивленную мину ходжа. – Вся вина на Пулате! Не разбуди он меня в такой важный момент из-за какой-то проклятой дыры, мы оба с вами были бы счастливы, как никогда. А так и вы, и я остались без денег. Но вам проще пережить потерю.
– Это почему еще? – кази уже начинал косеть.
– Вы богатый человек, Шарифбек, а мне – что прикажете делать мне? Э-эх! – Насреддин выудил из кармана тряпицу и трубно высморкался в нее.
– Но зачем ты тогда все время чесал ладонь? – вскричал кази, багровея от ярости.
– Понимаете, кази, я занозил ладонь, когда таскал доски, а вытащить занозу не успел – за мной как раз пришли ваши стражники. Всего вам доброго, справедливейший, – поклонился ходжа и заспешил прочь, а кази так и остался сидеть с открытым ртом, глядя ему вслед.
Наконец, спустя некоторое время, он немного пришел в себя, захлопнул рот и, отпихнув ногой блюдо с давно остывшим мясом, воскликнул:
– О, проклятая лиса в человечьем обличье! Говорили же мне: не доверяй ни единому слову проклятого плута Насреддина. Ох, я несчастный! Ну, погоди у меня! Я до тебя еще доберусь, не будь я кази Шарифбек!
Однако то было слабым утешением, и потому, чтобы немного успокоиться, кази взялся придумывать страшную месть ходже, но, как назло, в разгоряченный обидой мозг судьи ничего путного не приходило.
