Жюль Верн
Пятнадцатилетний капитан
Глава пятнадцатая
Куда может завести Мантикора
Утопающий хватается за соломинку. Как бы слабо ни мерцал луч надежды, глаза приговоренного к смерти ищут его с жадностью.
Так же было и с миссис Уэлдон, и нетрудно представить себе ее горе, когда она узнала из уст самого Алвиша, что доктор Ливингстон только что скончался в маленькой негритянской деревне на берегу Бангвеулу. Она почувствовала себя вдруг такой одинокой и несчастной. Ниточка, связывавшая ее с путешественником, а через него и с цивилизованным миром, вдруг оборвалась. Спасительная соломинка ускользнула из ее рук, луч надежды угасал у нее на глазах. Том и его товарищи ушли из Казонде к Большим озерам. О Геркулесе по-прежнему не было никаких известий. Миссис Уэлдон видела, что ей не на кого больше рассчитывать… Осталось только принять предложение Негоро, но постараться изменить его так, чтобы обеспечить благополучный исход дела.
Четырнадцатого июня, в назначенный день, Негоро явился в хижину миссис Уэлдон.
Португалец, по своему обыкновению, вел себя как деловой человек. Он прежде всего заявил, что не уступит ни одного цента из назначенной суммы выкупа, которой, впрочем, его пленница не оспаривала. Однако и миссис Уэлдон проявила немалую деловитость, ответив ему следующими словами:
– Если вы хотите, чтобы сделка состоялась, не делайте ее невозможной, предъявляя неприемлемые требования. Обмен нашей свободы на сумму, которую вы требуете, может быть произведен без того, чтобы мой муж приезжал в эту страну – вы же знаете, что здесь делают с белыми. Я ни за что на свете не соглашусь на его приезд.
Немного поколебавшись, Негоро согласился, и миссис Уэлдон добилась того, что Джемс Уэлдон не должен будет предпринимать рискованное путешествие в Казонде. Он приедет в Моссамедиш – маленький порт на южном берегу Анголы, часто посещаемый кораблями работорговцев и хорошо известный Негоро. Негоро привезет туда мистера Уэлдона, и туда же, в Моссамедиш, агенты Алвиша доставят к условленному сроку миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта. Мистер Уэлдон внесет выкуп, пленники получат свободу, а Негоро, который будет играть перед мистером Джемсом Уэлдоном роль безупречно честного человека, исчезнет, как только прибудет корабль.
Этот пункт соглашения, которого добилась миссис Уэлдон, был очень важен. Таким образом она избавляла своего мужа от опасного путешествия в Казонде, от риска быть задержанным там после того, как он внесет выкуп, и от опасностей обратного пути. Расстояние же в шестьсот миль, отделяющее Казонде от Моссамедиша, не пугало миссис Уэлдон. Если этот переход будет совершен в таких же условиях, как ее путешествие от Кванзы до Казонде, то он будет не так труден. К тому же Алвиш, получавший свою долю выкупа, будет заинтересован в том, чтобы пленников доставили на место здравыми и невредимыми.
Договорившись обо всем с Негоро, миссис Уэлдон написала мужу письмо, давая работорговцу возможность на время выдать себя за преданного ей слугу, которому посчастливилось бежать из плена. Негоро взял письмо, которое, несомненно, должно было заставить Джемса Уэлдона без колебаний последовать за ним в Моссамедиш, и на следующий день в сопровождении эскорта из двадцати негров двинулся на север. Почему он выбрал это направление? Намеревался ли он устроиться пассажиром на каком-либо из кораблей, которые заходили в устье Конго и избежать таким образом португальских поселений и каторжных тюрем, где он не раз бывал невольным гостем? Весьма вероятно. По крайней мере именно такое объяснение он дал Алвишу.
После его отъезда миссис Уэлдон оставалось только постараться наладить свою жизнь в Казонде так, чтобы возможно более сносно провести время, которое ей оставалось прожить в Казонде. Отсутствие Негоро при самых благоприятных обстоятельствах должно было продлиться три-четыре месяца – это был наименьший срок, который требовался на поездку в Сан-Франциско и обратно.
Миссис Уэлдон не собиралась покидать имение Алви-ша. Здесь она сама, ее ребенок и кузен Бенедикт были в относительной безопасности. Заботливость Халимы намного смягчала лишения этого заточения. Да и вряд ли работорговец согласился бы выпустить пленников из своей фактории. Большой барыш, который сулил ему выкуп, стоил забот строгого надзора. Алвиш был даже рад, что ему не пришлось покидать Казонде для поездки на фактории в Бие и Касанге. Во главе новой экспедиции, отправленной для захвата рабов, вместо него стал Коимбра. Жалеть об отсутствии этого пьяницы, конечно, не приходилось.
Негоро перед своим отъездом оставил Алвишу подробнейшие наставления насчет миссис Уэлдон. Нужно было бдительно следить за ней. Никто не знал, что сталось с Геркулесом. Если он не погиб в опасных дебрях провинции Казонде, он, возможно, постарается как-нибудь подобраться к фактории и вырвать пленников из рук Алвиша. Работорговец превосходно понял дело, которое пахло многими тысячами долларов. Он заявил, что будет присматривать за миссис Уэлдон, как за собственной кассой.
Итак, монотонная жизнь, начавшаяся с прибытием пленницы в факторию, продолжалась. Все, что происходило в этих стенах, в точности повторяло быт туземцев. Алвиш строго придерживался в своем доме обычаев коренных жителей Казонде. Женщины в фактории делали то же, что делали бы в городе, угождая своим мужьям или хозяевам. Они толкли тяжелыми пестами в деревянных ступах рис, чтобы вышелушить зерна; веяли и просеивали кукурузу, растирая ее между двумя камнями, и приготовляли крупу, из которой туземцы варят похлебку под названием «мтиелле»; собирали урожай сорго, похожего на хрупкое просо, – о том, что оно созрело, только что торжественно оповестили население; извлекали благовонное масло из косточек «мпафу» – похожих на оливки плодов, из эссенции которых вырабатывают духи, очень любимые туземцами; пряли хлопок, быстро вращая веретена длиною в полтора фута; выделывали материю из древесной коры, отбивая ее колотушками; выкапывали корни маниоки, возделывали землю под растения, идущие в пищу: маниоку, из которой делают муку – «касаву»; бобы, которые растут на деревьях высотою в двадцать футов в стручках, называемых «мозитзано», длиною в пятнадцать дюймов; арахис, из которого выжимают идущее в пищу масло; светло-голубой многолетний горох, известный под названием «чилобе», – цветы его придают некоторую остроту пресному вкусу вареного сорго; местный кофе; сахарный тростник, из сока которого делают сладкий сироп; лук, гуаяву, кунжут, огурцы, зерна которых жарят, как каштаны; приготовляли хмельные напитки: «малофу» из бананов, «помбе» и всякие настойки; ухаживали за домашними животными – за коровами, которые позволяют себя доить только в присутствии теленка или хотя бы чучела теленка, за малопородистыми короткорогими телками, иногда с горбом на холке, за козами, которые в этой стране, где мясо служит обычным продуктом питания, стали важным предметом обмена и, можно сказать, являются такой же ходячей монетой, как рабы; и, наконец, заботились о домашней птице, о свиньях, овцах, быках и т. д. Этот длинный перечень показывает, какие тяжелые работы возлагаются на слабый пол в диких областях Африканского континента.
А мужчины в это время курили табак или гашиш, охотились на слонов или на буйволов, нанимались к работорговцам для захвата невольников. Сбор кукурузы или охота на рабов, как всякий сбор урожая и всякая охота, производятся в определенный сезон.
Из всех этих разнообразных занятий миссис Уэлдон видела в фактории Алвиша только те, которые выпадали на долю женщин. Она иногда останавливалась возле работавших туземок и смотрела на них, а они, надо сказать, встречали ее далеко не приветливыми гримасами. Они инстинктивно ненавидели белых, и хотя знали, что миссис Уэлдон – пленница, нисколько не сочувствовали ей. Только Халима была исключением, и миссис Уэлдон, запомнив несколько слов из туземного наречия, скоро научилась кое-как объясняться с юной невольницей.
Маленький Джек часто сопровождал свою мать, когда она прогуливалась по фактории, но ему очень хотелось выбраться за ее ограду. А ведь там на огромном баобабе были сделаны из нескольких прутьев гнезда марабу и гнезда «суимангов» с алыми грудками и горлышками, похожих на ткачиков; там были «вдовушки», таскающие для своих гнезд солому из крыш; и птицы-носороги с сильным и красивым голосом; светло-серые с красными хвостами попугаи, которых маньемы называют «роус» и дают это имя вождям племен; и насекомоядные «друго», похожие на коноплянок, но только с красным клювом. Сотни бабочек вились там и сям над кустами, особенно по соседству с ручейками, протекавшими по фактории. Но бабочки интересовали больше кузена Бенедикта, чем Джека, и мальчик очень жалел, что он еще не вырос и не может заглянуть через ограду фактории. Увы, где теперь его бедный друг Дик Сэнд, который помогал ему влезать так высоко на мачты «Пилигрима»? Вот вместе они влезли бы на ветки этих деревьев, вершины которых подымались вверх на сотню футов! Как им было бы тогда весело!..
Кузен Бенедикт – тот чувствовал себя отлично повсюду, лишь бы вокруг него было достаточно насекомых. Ему посчастливилось найти в фактории и изучить, насколько он мог сделать это без очков и лупы, крошечную пчелку, которая откладывает свои яички в ходы древоточцев, и паразитирующую осу-сфекса, которая кладет яйца в чужие ячейки, как кукушка подкидывает свои яйца в гнезда других птиц. В фактории, особенно вблизи ручейков, не было недостатка в москитах, и они разукрасили его своими укусами до неузнаваемости. А когда миссис Уэлдон упрекала кузена Бенедикта за то, что он позволил зловредным насекомым так изуродовать себя, ученый, до крови расчесывая себе кожу, отвечал:
– Что поделаешь, кузина Уэлдон, таков их инстинкт. Нельзя на них за это сердиться!
И наконец однажды – это было 17 июня – кузен Бенедикт чуть не стал счастливейшим из энтомологов. Однако это происшествие, которое имело самые неожиданные последствия, заслуживает более обстоятельного рассказа.
Было около одиннадцати часов утра. Невыносимая жара заставила всех обитателей фактории спрятаться в хижины, и даже на улицах Казонде нельзя было встретить ни одного местного жителя.
Миссис Уэлдон дремала, сидя возле маленького Джека, который крепко спал. Даже кузен Бенедикт ощутил воздействие этого тропического зноя и отказался от очередной энтомологической прогулки – скажем прямо, сделал он это с крайней неохотой, потому что слышал, как под палящими лучами полуденного солнца в воздухе гудит бесчисленное множество насекомых. И все же он, хотя и с глубоким сожалением, скрылся в своей хижине, и сон уже начал овладевать им.
И вдруг, когда глаза его уже наполовину закрылись, он услышал какое-то жужжание, невыносимо раздражающий звук, который насекомое производит взмахами своих крылышек, – иные насекомые могут производить пятнадцать-шестнадцать тысяч взмахов крылышками в секунду.
– Насекомое! – вскричал кузен Бенедикт, мгновенно пробудившись и переходя из горизонтального положения в вертикальное.
Что в хижине жужжит насекомое, не могло быть никакого сомнения. Хотя кузен Бенедикт страдал близорукостью, слух у него был необычайно тонкий, и он мог даже отличать одно насекомое от другого по характеру его жужжания. И вот жужжание этого насекомого показалось кузену Бенедикту незнакомым, а судя по его силе, оно должно было исходить от какого-то гиганта.
«Что же это за насекомое?» – спрашивал себя энтомолог. И он отчаянно щурил близорукие глаза, стараясь и без очков обнаружить источник звука. Его энтомологический инстинкт подсказывал ему, что перед ним открывается возможность свершить славный подвиг, что насекомое, по милости провидения залетевшее к нему в хижину, – не какой-нибудь заурядный жук.
Кузен Бенедикт замер, сидя на своей кровати. Он весь обратился в слух. Солнечный луч слегка освещал полумрак, царивший в лачуге. И кузен Бенедикт заметил большое черное пятно, кружившее в воздухе, но слишком далеко, так что он никак не мог его рассмотреть. Кузен Бенедикт затаил дыхание, и даже если бы неизвестный гость укусил его, он не шелохнулся бы, чтобы не спугнуть его.
Наконец жужжащее насекомое, описав множество кругов около него, село ему на голову. Рот кузена Бенедикта дрогнул, словно пытаясь расплыться в улыбке – и в какой улыбке! Он чувствовал, как легкое насекомое бегает по его волосам. Его неудержимо тянуло поднять руку к голове и схватить насекомое, но он сумел подавить в себе это желание и поступил правильно.
«Нет, нет! – думал кузен Бенедикт. – Я могу промахнуться или, что еще хуже, причинить ему вред. Подожду, пока оно спустится ниже. Вот оно бежит! Я чувствую, как его лапки касаются моего черепа… Это, наверное, очень крупное насекомое. Господи, сделай так, чтобы оно спустилось на кончик моего носа, и тогда, скосив глаза, я смогу, пожалуй, рассмотреть его и определить, к какому отряду, роду, семейству, подсемейству и группе оно принадлежит!»
Так думал кузен Бенедикт. Но расстояние от остроконечной макушки его головы до кончика его довольно длинного носа было очень велико. И сколько других путей могло избрать прихотливое насекомое – например, в сторону ушей или затылка, путей, уводящих его от глаз ученого, не говоря уж о том, что оно могло в любую секунду взлететь, покинуть темную хижину и исчезнуть в солнечных лучах, там, где оно, без сомнения, проводит свою жизнь и куда его должно привлекать жужжание его сородичей.
Кузен Бенедикт подумал обо всем этом. Никогда еще за всю свою жизнь энтомолога он не переживал столь тревожных минут. Африканское шестиногое неизвестного науке семейства, или неизвестного вида, или хотя бы неизвестного подвида сидело у него на темени, и он мог распознать его только в том случае, если оно соблаговолит приблизиться к его глазам на расстояние одного дюйма.
Однако небеса, вероятно, услышали моления кузена Бенедикта. Побродив по его растрепанным волосам, подобным зарослям дикого кустарника, насекомое медленно начало спускаться по лбу кузена Бенедикта, и у него наконец появилась надежда, что оно доберется до его переносицы. А раз уж оно доберется до этой вершины, то почему бы ему не спуститься к подножию?
«Я бы на его месте обязательно спустился!» – думал достойный ученый.
По правде говоря, всякий другой на его месте, естественно, изо всей силы хлопнул бы себя рукой по лбу, чтобы убить или хотя бы прогнать назойливое насекомое. Ощущать, как шесть лапок бегают по коже, не говоря уж об опасности укуса, и не сделать ни единого движения – согласитесь, что это был чистейшей воды героизм. Спартанец, позволявший лисице терзать свою грудь, или римлянин, державший в голой руке раскаленные угли, не лучше владели собой, чем кузен Бенедикт, который, несомненно, был прямым потомком этих двух героев!
Насекомое после двух дюжин поворотов и кругов добралось до переносицы. Тут оно на секунду заколебалось, и у кузена Бенедикта бешено застучало сердце. Поднимется ли насекомое вверх на лоб или спустится вниз по носу?
Оно спустилось. Кузен Бенедикт почувствовал, как мохнатые лапки семенят по его носу. Насекомое не сворачивало ни вправо, ни влево. На секунду оно задержалось между трепещущими крыльями ноздрей на легкой горбинке носа ученого, великолепно приспособленной для очков. Оно перебралось через ложбинку, возникшую от постоянного ношения того оптического прибора, которого так не хватало сейчас бедному кузену Бенедикту, а затем остановилось на самом кончике носа.
Лучшего места насекомое не могло выбрать. Сведя в одну точку линии зрения обоих своих глаз, кузен Бенедикт мог теперь, словно через увеличительное стекло, рассмотреть насекомое.
– Боже мой! – вскричал кузен Бенедикт вне себя от радости. – Бугорчатая мантикора!
Увы, следовало не кричать, а только подумать это! Но не слишком ли многого мы требуем от самого большого энтузиаста среди энтомологов?
Увидеть у себя на кончике носа бугорчатую мантикору с широкими надкрыльями, насекомое из семейства скакунов, разновидность, чрезвычайно редкую в коллекциях и водящуюся как будто только в южной части Африки, и не испустить вопля восторга – нет, это уже свыше сил человеческих!
К несчастью, мантикора услышала этот крик, а за ним к тому же почти немедленно последовало чихание, сотрясшее возвышенность, на которой она сидела. Кузен Бенедикт хотел схватить ее, поднял руку, с силой сжал пальцы в кулак – и захватил только кончик собственного носа!
– Проклятие! – воскликнул ученый.
Но он тут же взял себя в руки, и все дальнейшее его поведение могло служить образцом замечательного самообладания.
Кузен Бенедикт знал, что бугорчатая мантикора почти не летает – она только перепархивает с места на место, а больше бегает. А потому он опустился на колени, и вскоре ему удалось увидеть в десяти дюймах от своего носа черное пятнышко, быстро скользившее в солнечном луче. Лучше всего было не стеснять передвижений мантикоры, изучать ее на свободе. Только не следовало терять ее из виду.
– Поймать мантикору, – сказал себе кузен Бенедикт, – это значит рисковать раздавить ее. Нет! Я последую за ней. Я буду любоваться ею! А поймать ее я всегда успею.
Ошибался ли кузен Бенедикт? Как бы то ни было, он опустился на четвереньки, уткнул нос в землю, словно охотничья собака, почуявшая след, и пополз за мантикорой, не отставая от нее больше чем на восемь дюймов. Через мгновение ученый уже очутился вне своей хижины, под полуденным солнцем, а еще через несколько минут – у самого частокола, ограждавшего факторию Алвиша.
Что же сделает здесь мантикора? Поднимется в воздух и перенесется через ограду, оставив ее между собой и своим обожателем? Нет, это было не в характере мантикоры – кузен Бенедикт хорошо знал привычки скакунов. А потому он продолжал преследовать насекомое, скользя в траве словно уж, слишком далеко отстав для того, чтобы быть в состоянии дать ему энтомологическое определение (впрочем, это он уже сделал), но достаточно близко, чтобы все время видеть, как двигается по земле это крупное пятно.
Когда мантикора добралась до изгороди, перед ней оказалось широкое отверстие кротовой норы, открывавшееся под самым частоколом. Не задумываясь мантикора отправилась в эту подземную галерею, поскольку она всегда ищет темноты. Кузен Бенедикт решил уже, что сейчас потеряет ее из виду. Но к большому его удивлению, ширина прорытого кротом хода достигала по меньшей мере двух футов. Это была своего рода подземная галерея, по которой сухопарому энтомологу нетрудно было проползти. Он с азартом хорька устремился туда вслед за мантикорой и не заметил даже, что, «зарывшись в землю», таким образом находится уже под оградой фактории. Кротовый ход был естественной коммуникацией между огражденной территорией и внешним миром. Через полминуты кузен Бенедикт оказался уже вне фактории. Но он даже не обратил на это никакого внимания. Он был совершенно поглощен изящным насекомым, за которым следовал. Однако мантикоре, видимо, надоело ходить пешком. Она раздвинула надкрылья и расправила крылышки. Кузен Бенедикт почувствовал опасность. Он вытянул руку, чтобы накрыть насекомое ладонью и заключить его во временную темницу, как вдруг… фрр! Мантикора улетела.
Легко представить себе отчаяние кузена Бенедикта. Но мантикора не могла улететь далеко. Энтомолог поднялся на ноги, осмотрелся и бросился вперед, вытянув руки…
Насекомое кружилось в воздухе над его головой, и он различал только маленькое черное пятнышко неопределенной формы.
Сядет ли оно опять отдохнуть на землю после того, как опишет несколько причудливых кругов над его взъерошенной шевелюрой? Все говорило за то, что так оно и поступит.
Но к несчастью для незадачливого ученого, эта часть фактории Алвиша, расположенной на северной окраине города, примыкала к большому лесу, покрывавшему территорию Казонде на протяжении многих миль. Если мантикора достигнет деревьев и там начнет перелетать с ветки на ветку, придется распроститься с надеждой водворить ее в знаменитую жестяную коробку, где она была бы лучшим украшением коллекции.
Увы, так и случилось! Но… мантикора опять опустилась на землю. Кузену Бенедикту неожиданно повезло: он заметил место, куда село насекомое, и тотчас же с размаху бросился на землю. Но мантикора больше не ползла – теперь она передвигалась скачками по земле.
Совершенно измученный, с ободранными до крови коленями и расцарапанными руками, кузен Бенедикт тоже прыгал. Вытянув руки, он кидался то вправо, то влево, следуя за черным пятнышком. Он подскакивал, как будто земля под ним была раскалена докрасна, и взмахивал руками, словно пловец.
Напрасный труд! Руки его все время хватали пустоту. Насекомое играючи ускользало от него и наконец, добравшись до свежей зелени деревьев, взвилось в воздух, задело ухо ученого и исчезло окончательно, подразнив на прощание его слух самым ироническим жужжанием.
– Проклятие! – еще раз воскликнул кузен Бенедикт. – Она от меня скрылась! Неблагодарная тварь! А я-то предназначал тебе почетное место в своей коллекции! Ну нет! Я от тебя не отстану, я буду преследовать тебя, пока не поймаю…
Огорченный энтомолог забыл, что при его близорукости бесполезно было искать мантикору среди зеленой листвы. Но он уже не владел собою. Гнев и досада обуревали его. Он, и только он сам, был виноват в этой неудаче! Если бы он сразу схватил насекомое, вместо того чтобы изучать его на свободе, ничего этого не случилось бы и он обладал бы сейчас великолепным образцом африканской мантикоры – насекомого, которому дали имя сказочного животного, якобы обладавшего лицом человека и туловищем льва.
Кузен Бенедикт потерял голову. Он даже не заметил, что это неожиданное происшествие вернуло ему свободу. Он не думал о том, что кротовая нора, в которую он нырнул, послужила ему путем для того, чтобы покинуть факторию Алвиша. Перед ним был лес, и где-то в нем его улетевшая мантикора. Какой угодно ценой он должен поймать ее!
И он побежал по лесу, уже не сознавая, что делает, повсюду воображая драгоценную мантикору, размахивая в воздухе руками, как огромная сенокосилка. Куда он идет, как найдет обратно дорогу и найдет ли ее вообще – об этом он себя не спрашивал. Он углубился в лес по крайней мере на целую милю, рискуя столкнуться с враждебным туземцем или попасть в зубы хищному зверю.
И вдруг, когда он проходил мимо зарослей кустарника, из них выскочило какое-то огромное существо, прыгнуло и обрушилось на него. Потом оно схватило кузена Бенедикта одной рукой за шею, а другой за низ спины, как он сам схватил бы мантикору, и, не давая ему времени опомниться, утащило в чащу.
Увы! В этот день кузен Бенедикт безвозвратно упустил возможность стать счастливейшим из энтомологов всех пяти частей света!
