Жюль Верн
Пятнадцатилетний капитан
– Я вижу, – заметил он, – что мы не умрем с голоду по дороге. Но не скажу того же об этом несчастном португальце, о котором мне рассказал наш юный друг.
– А! – воскликнула миссис Уэлдон. – Дик Сэнд уже сказал вам, что Негоро исчез?
– Да, миссис Уэлдон, – ответил юноша. – Я хотел узнать, не встретил ли его мистер Гаррис.
– Нет, не встретил, – сказал американец. – Но оставим этого беглеца и займемся нашими делами. Мы можем выступить в поход, миссис Уэлдон, когда вы пожелаете.
Каждый взял предназначенный ему тюк. Миссис Уэлдон при помощи Геркулеса устроилась в седле, и неблагодарный маленький Джек с игрушечным ружьем за плечами сел впереди нее, даже не подумав сказать спасибо человеку, который предоставил в его распоряжение такого великолепного коня.
Он, однако, тут же заявил матери, что сумел бы править лошадью «этого господина».
Ему дали держать повод, и Джек сразу почувствовал себя настоящим начальником отряда.
Глава шестнадцатая
В пути
Не без некоторой тревоги, хотя для нее не было, казалось бы, никаких оснований, Дик Сэнд, пройдя шагов триста вверх по берегу речки, углубился в густой лес, по запутанным узким тропинкам которого ему и его спутникам предстояло пробираться добрых десять дней.
Напротив, миссис Уэлдон – женщина и мать, которую неизвестные опасности должны были пугать вдвойне, – была совершенно спокойна. Для этого у нее были две веские причины. Во-первых, она знала, что в этой области пампы нет ни опасных туземцев, ни диких зверей. А во-вторых, она верила, что с таким надежным проводником, каким ей казался Гаррис, можно не бояться заблудиться в лесу.
В пути маленький отряд придерживался по возможности такого порядка:
впереди шли Дик Сэнд и Гаррис – один со своим длинноствольным ружьем, другой с карабином;
за ним следовали Бат и Остин, каждый также с карабином и ножом;
позади них ехали на лошади миссис Уэлдон и Джек;
за ними шли Том и Нэн.
Арьергард составляли Актеон, вооруженный четвертым карабином, и Геркулес с топором за поясом.
Динго кружил возле отряда, то отставая, то забегая вперед, и, как заметил Дик Сэнд, словно бы все время искал какой-то след. С тех пор как Динго попал на сушу после крушения «Пилигрима», поведение его сильно изменилось. Он был сильно возбужден и все время глухо рычал – скорее жалобно, чем злобно. Странное поведение собаки заметили все, но никто не мог его объяснить.
Заставить кузена Бенедикта идти вместе с отрядом было так же трудно, как и Динго. Для этого его нужно было бы держать на привязи. С жестяной коробкой на боку, с сеткой в руке, с большой лупой, болтавшейся у него на шее, он рыскал по чаще, забирался в высокую траву в поисках прямокрылых, сетчатокрылых и прочих «крылых», рискуя, что его укусит какая-нибудь ядовитая змея.
В первые часы похода встревоженная миссис Уэлдон окликала его раз двадцать. Но это не помогало.
– Кузен Бенедикт, – сказала она ему наконец, – я настоятельно прошу вас не удаляться от нас и в последний раз требую, чтобы вы прислушались к моей просьбе!
– Однако, кузина, – возразил несговорчивый энтомолог, – если я увижу насекомое…
– Если вы увидите насекомое, – прервала ученого миссис Уэлдон, – вы оставите его в покое, иначе мне придется отобрать у вас ящик с коллекцией.
– Как, отобрать у меня коллекцию?! – воскликнул кузен Бенедикт таким тоном, словно миссис Уэлдон угрожала вырвать ему сердце.
– Вашу коллекцию и вашу сетку! – ответила неумолимая миссис Уэлдон.
– И сетку, кузина?! А почему бы и не очки? Нет! Вы не посмеете! Вы не посмеете!
– Да, и очки, о которых я забыла! Благодарю вас, кузен Бенедикт. Вы мне напомнили, что я могу сделать вас слепым и хоть таким способом заставить вести себя разумно!
Эта тройная угроза усмирила непокорного кузена почти на целый час. А потом он снова стал отходить в сторону, и поскольку было ясно, что он все равно будет охотиться за насекомыми, даже оставшись без сетки, без ящика и без очков, пришлось махнуть на него рукой и предоставить ему свободу действий. Но Геркулес взялся следить за ним – это как-то естественно вошло в его обязанности, – и было решено, что он будет поступать с кузеном Бенедиктом так же, как сам энтомолог поступал с редкими насекомыми, то есть в случае нужды ловить его и водворять на место столь же деликатно, как сам кузен Бенедикт сделал бы это с самым редким чешуекрылым.
Решив таким образом вопрос, кузеном Бенедиктом перестали заниматься.
Маленький отряд, как видно из вышесказанного, был хорошо вооружен и готов ко всяким неожиданностям. Однако Гаррис утверждал, что в этом лесу можно не опасаться неприятных встреч, разве только с кочевниками-индейцами, да и то вряд ли.
Во всяком случае, принятых мер предосторожности было достаточно, чтобы заставить всех встречных относиться к отряду с почтением.
Тропинки, петлявшие в густом лесу, собственно, не заслуживали этого названия. Они походили скорее на звериные тропы, чем на человеческие дороги, и продвигаться по ним было нелегко. Гаррис не ошибся, говоря, что за двенадцать часов ходьбы отряд будет делать в день от пяти до шести миль.
Погода, правда, стояла прекрасная. Солнце поднялось к зениту, и лучи его падали на землю почти отвесно. На открытой равнине жара была бы нестерпимая, о чем Гаррис и сказал своим спутникам, но под непроницаемым зеленым сводом переносить ее было нетрудно.
Большинство пород деревьев в этом лесу было незнакомо ни миссис Уэлдон, ни ее спутникам, как белым, так и черным. Однако сведущий человек заметил бы, что при всех своих ценных качествах они не отличаются большой высотой. Здесь росла баухиния, или «железное дерево», там – моломпи, сходная с индийским сандаловым деревом, легкая и прочная древесина которого идет на выделку весел; из его ствола обильно сочилась камедь. Кое-где виднелись сумахи, которые содержат большое количество красящих веществ. Были тут и бакауты с толстыми стволами, футов по двенадцати в диаметре, но менее ценные, чем обыкновенные гваяковые деревья.
Дик Сэнд по пути спрашивал у Гарриса названия деревьев.
– Так, значит, вам никогда не приходилось бывать на побережье Южной Америки? – спросил тот, прежде чем ответить на вопрос.
– Никогда, – сказал Дик Сэнд. – За время моих плаваний я ни разу не бывал в этих местах и, по-моему, даже не сталкивался с людьми, которые хорошо знали бы их.
– Но может быть, вы бывали хотя бы в Колумбии, Чили или Патагонии? – спросил Гаррис.
– Нет, никогда…
– А может быть, миссис Уэлдон посещала эту часть материка? – продолжал Гаррис. – Ведь американки такие неутомимые путешественницы…
– Нет, мистер Гаррис, – ответила миссис Уэлдон. – Мой муж ездил по делам только в Новую Зеландию, и я сопровождала его только туда. Никто из нас не знает этой части Боливии.
– Ну что ж, миссис Уэлдон, вам и вашим спутникам предстоит познакомиться с удивительной страной, которая очень отличается от Перу, Бразилии и Аргентины. Ее флора и фауна поразят любого естествоиспытателя. Я бы даже сказал, что вы потерпели крушение в весьма удачном месте. И если бы можно было радоваться такому случаю…
– Я хочу верить, что нас привел сюда не случай, мистер Гаррис, а Бог…
– Бог? Да, да, конечно, Бог, – ответил Гаррис тоном человека, который не допускает вмешательства провидения в дела земные.
И так как никто из путешественников не знал ни этой страны, ни ее растительности, Гаррис стал любезно называть им наиболее любопытные образцы местной флоры.
Поистине очень жаль, что энтомолог кузен Бенедикт не был также и ботаником. Если он до сих пор и не нашел никаких редких или новых насекомых, он мог бы сделать множество открытий в ботанике. Сколько здесь было растений самых разных размеров, о существовании которых в тропических лесах Нового Света наука и не подозревала! Кузен Бенедикт, несомненно, мог бы присоединить свое имя ко многим из их названий. Но к несчастью, он не любил ботаники и ничего в ней не понимал. Он даже испытывал отвращение к цветам, поскольку некоторые разновидности цветов, говорил он, осмеливаются ловить насекомых и, замкнув их в свои венчики, отравляют своими ядовитыми соками.
В лесу стали встречаться заболоченные места. Под ногами хлюпала вода. Сливаясь вместе, ее струйки питали притоки уже знакомой путешественникам речки. Некоторые из этих ручейков были так широки, что приходилось искать брод, чтобы переправиться на другой берег.
Низкие и топкие берега речек густо заросли тростником; Гаррис сказал, что это папирус. Он не ошибся: это травянистое растение обильно произрастало по влажным берегам.
Потом болота кончились, и над узкими тропинками вновь нависла сень высоких деревьев.
Гаррис указал миссис Уэлдон и Дику прекрасное эбеновое дерево, гораздо толще обычного, черная древесина которого красивее и тверже общеизвестных сортов. Кроме того, хотя отряд ушел уже далеко от берега моря, в лесу росло много манговых деревьев. От корня до ветвей их стволы были словно мехом окутаны лишайниками. Манговые деревья дают густую тень, они приносят изумительно вкусные плоды, и все же, рассказывал Гаррис, ни один туземец не осмеливается разводить их. «Кто посадит манговое дерево, тот умрет» – так гласит местное поверье.
Во второй половине дня, после недолгого отдыха, маленький отряд начал подниматься по пологому склону. Это еще не было предгорье высокого хребта, а нечто вроде волнистого плато, соединявшего равнину с горами.
Здесь лес поредел, деревья росли группами, и дорога стала бы легче, если бы не густая высокая трава. Казалось, отряд перенесся в джунгли Индии. Растительность была не такой обильной, как в низовьях впадающей в океан речки, но все же более густой, чем в странах умеренного пояса Старого и Нового Света. Повсюду виднелись индиго[57] – по словам Гарриса, это бобовое растение считалось здесь самым опасным сорняком: стоило земледельцу забросить поле, как его тотчас же захватывали индиго, к которым здесь относились с таким же пренебрежением, как в Европе относятся к крапиве и чертополоху.
Но зато в лесу, по-видимому, совершенно отсутствовали деревья, которые должны были бы изобиловать в этой части Южной Америки, – каучуконосы. А между тем ficus prinoides, castilloa elastica, cecropia peltata, collophora retilis, cameraria latifolia и в особенности suphonia elastica, принадлежащие к различным семействам, весьма обычны в южноамериканских лесах. И однако, как ни странно, нигде не было видно ни одного каучуконоса.
А ведь Дик Сэнд обещал показать своему другу Джеку именно каучуковое дерево. Мальчик, конечно, был очень разочарован: он воображал, что мячи, резиновые куклы, паяцы со свистульками и резиновые шары растут прямо на ветвях этих деревьев.
Джек пожаловался матери.
– Терпение, дружок, – сказал Гаррис. – Мы увидим сотни каучуковых деревьев вокруг асьенды.
– Они настоящие резиновые? – спросил маленький Джек.
– Самые настоящие. А пока не хочешь ли попробовать вот эти плоды? Они очень вкусные и утоляют жажду.
И с этими словами Гаррис сорвал с дерева несколько плодов, на вид таких же сочных, как персики.
– А вы уверены, что эти плоды не принесут вреда? – спросила миссис Уэлдон.
– Могу поручиться, миссис Уэлдон, – ответил Гаррис и сам откусил большой кусок. – Это плод мангового дерева.
Маленький Джек не заставил себя долго просить и последовал его примеру. Он заявил, что «груши очень вкусные», и дерево тотчас было обобрано.
У этой разновидности манговых деревьев плоды поспевают в марте и в апреле, а не в сентябре, как у других, и потому они пришлись очень кстати.
– Очень вкусно, очень вкусно, – с полным ртом говорил мальчик. – Но мой друг Дик обещал показать мне резиновое дерево, если я буду хорошо вести себя. Я хочу резиновое дерево!
– Ты его увидишь, сынок! – успокаивала мальчика миссис Уэлдон. – Ведь мистер Гаррис обещал тебе.
– Это не всё, – не уступал Джек. – Дик обещал мне еще…
– Что же еще обещал тебе Дик? – улыбаясь, спросил мистер Гаррис.
– Птичку-муху!
– Увидишь и птичку-муху, мой мальчик! Только подальше… подальше отсюда! – ответил Гаррис.
Джек вправе был требовать, чтобы ему показали очаровательных колибри: ведь он попал в страну, где они водятся во множестве. Индейцы, которые умеют артистически плести украшения из перьев колибри, наделили этих прелестных представителей пернатых поэтическими именами. Они называют колибри «солнечным лучом» или «солнечными кудрями». В одних местах колибри – «царица цветов», в других – «небесный цветок, прилетевший с лаской к цветку земному». Или же «букет из самоцветов, сверкающий при свете дня»! Пожалуй, воображение индейцев подсказало поэтические названия для каждого из ста пятидесяти видов, составляющих чудесное семейство колибри.
Однако хотя в боливийских лесах должно водиться множество колибри, маленькому Джеку пришлось довольствоваться пока лишь обещаниями Гарриса. По словам американца, отряд был еще слишком близко от берега, а колибри не любят пустынных мест на океанском побережье. Гаррис рассказывал Джеку, что эти птички не боятся людей и на асьенде весь день слышится их крик «тэр-тэр» и хлопанье крылышек, похожее на жужжание прялки.
– Ах, как бы я хотел поскорее туда добраться! – восклицал маленький Джек.
Самое верное средство для того, чтобы поскорее добраться до асьенды Сан-Фелисе, было сократить остановки в пути. Поэтому миссис Уэлдон и ее спутники решили останавливаться лишь для самого необходимого отдыха.
Вид леса уже изменился. Между деревьями все чаще мелькали широкие полянки. Сквозь зеленый ковер травы проглядывали грани розоватого гранита и голубоватого анепита, похожего на ляпис-лазурь. Иные холмы покрывала сассапарель – растение с мясистыми клубнями, поднимавшееся непроходимыми зарослями. По узким тропинкам в лесной чаще пробираться было все же легче.
К заходу солнца маленький отряд был приблизительно в восьми милях от начала пути. Этот переход закончился без всяких приключений и даже никого не утомил. Правда, это был лишь первый день – следовало ожидать, что следующие этапы окажутся более трудными.
С общего согласия решено было остановиться на отдых. Настоящего лагеря разбивать не стали, а расположились прямо на земле. Так как не приходилось опасаться ни туземцев, ни диких зверей, то для охраны достаточно было выставить на ночь одного караульного, сменяя его каждые два часа.
В качестве убежища выбрали огромное манговое дерево – его раскидистые густые ветви образовали как бы естественную беседку. В случае необходимости можно было бы укрыться в его листве.
Но как только маленький отряд подошел к дереву, на его верхушке начался оглушительный концерт.
Манговое дерево служило насестом для целой стаи серых попугаев, болтливых, задиристых и яростных пернатых, которые нередко нападают на других птиц. Было бы весьма ошибочно судить о них по их сородичам, которых в Европе содержат в клетках.
Попугаи подняли такой шум, что Дик Сэнд намеревался ружейным выстрелом заставить их замолчать или улететь. Но Гаррис отговорил его под тем предлогом, что в этих безлюдных местах лучше не выдавать своего присутствия звуком выстрела.
– Пройдем без шума, а значит, и без опасности, – сказал он.
Ужин был вскоре готов, его не пришлось даже варить: он состоял из консервов и сухарей. Ручеек, протекавший под травой, снабдил путников водой; ее пили, прибавляя в нее по нескольку капель рома. Десерт в виде сочных плодов висел на ветках мангового дерева и был сорван, несмотря на пронзительные крики протестующих попугаев.
К концу ужина стало темнеть. Тени медленно поднимались от земли к верхушкам деревьев, чья листва тонкой резьбой рисовалась на более светлом фоне неба. Первые звезды казались яркими цветами, дрожащими на концах верхних веток. Ветер с наступлением ночи стал утихать и не шелестел уже в ветвях. Умолкли даже попугаи. Природа отходила ко сну и призывала все живые существа последовать ее примеру.
Приготовления к ночлегу были очень несложными.
– Не развести ли нам на ночь костер? – спросил Дик Сэнд у американца.
– Зачем? – ответил Гаррис. – Ночи, к счастью, стоят теперь теплые, а крона этого гигантского дерева задерживает испарения. Таким образом, нам не грозят ни холод, ни сырость. Я повторяю, мой друг, то, что уже говорил: постараемся пройти незамеченными. Не надо, по возможности, ни стрелять, ни разводить костров.
– Я думаю, – вмешалась в разговор миссис Уэлдон, – что нам нечего опасаться индейцев и даже тех лесных бродяг, о которых вы нам говорили, мистер Гаррис. Но ведь есть и другие лесные бродяги – четвероногие. Не лучше ли отогнать их ярким костром?
– Миссис Уэлдон, вы оказываете слишком много чести местным хищникам. Скорее они боятся встречи с человеком, нежели человек встречи с ними.
– Мы ведь в лесу, – сказал маленький Джек, – а в лесах всегда водятся звери.
– Есть разные леса, дружок, так же как и звери бывают разные, – смеясь, ответил Гаррис. – Вообрази, что ты находишься в обширном парке. Ведь недаром индейцы говорят о своей стране: «Es como el Parаiso!» – «Она совсем как рай земной».
– А змей здесь нет? – спросил Джек.
– Нет, мой мальчик, – ответила миссис Уэлдон. – Тут нет змей. Можешь спать спокойно.
– А львы? – спрашивал Джек.
– И никаких львов, мой мальчик, – ответил Гаррис.
– Ну так тигры?
– Спроси у своей мамы, слыхала ли она, чтобы в Южной Америке водились тигры.
– Никогда, – ответила миссис Уэлдон.
– Это верно, – сказал кузен Бенедикт, случайно прислушавшийся к разговору. – В Новом Свете нет ни тигров, ни львов. Но зато здесь есть ягуары и кугуары.
– Они злые? – спросил маленький Джек.
– Ба! – сказал Гаррис. – Туземцы сражаются с ними один на один, а нас много, и мы хорошо вооружены. Ваш Геркулес мог бы голыми руками задушить сразу двух ягуаров, по одному каждой рукой.
– Смотри, Геркулес, не спи! – сказал маленький Джек. – И если зверь захочет укусить меня…
– То я сам его укушу, мистер Джек! – ответил Геркулес, оскалив два ряда великолепных зубов.
– Вы будете караулить, Геркулес, – сказал Дик Сэнд, – пока я не сменю вас, а меня потом сменят другие.
– Нет, капитан Дик, – возразил Актеон, – Геркулес, Бат, Остин и я справимся с этим сами. Вы должны отдыхать всю ночь.
– Спасибо, Актеон, – ответил Дик Сэнд, – но я должен…
– Нет. Пусть эти славные люди поступают как хотят, Дик! – заявила миссис Уэлдон.
– Я тоже буду караулить, – пробормотал маленький Джек, у которого уже слипались глаза.
– Ну разумеется, мой мальчик, ты тоже будешь караулить, – сказала мать, не желая противоречить ему.
– Но если в лесу нет львов и нет тигров, – продолжал мальчик, – то есть волки?
– Не настоящие… – ответил американец. – Это даже не волки, а особая порода лисиц или, вернее, лесные собаки. Их называют «гуары».
– А гуары кусаются? – спросил Джек.
– Ваш Динго может проглотить его в один прием.
– А все-таки, – отчаянно зевая, сказал Джек, – гуары – это волки, раз их называют волками.
И с этими словами мальчик спокойно уснул на руках у старой Нэн, которая сидела, прислонившись к стволу мангового дерева. Миссис Уэлдон поцеловала спящего ребенка, улеглась на земле рядом с ним и скоро тоже сомкнула усталые глаза.
Через несколько минут Геркулес привел на стоянку кузена Бенедикта, который отправился ловить светляков: тех «кокуйо» – светящихся мух, которыми щеголихи туземки украшают свои волосы, словно живыми драгоценностями. Эти насекомые, излучающие довольно яркий синеватый свет из двух пятен, расположенных у основания щитка, весьма распространены в Южной Америке. Кузен Бенедикт надеялся наловить много таких светляков, но Геркулес воспротивился его поползновениям и, несмотря на протесты ученого, притащил его к месту привала. Дело в том, что Геркулес был человеком дисциплинированным и, получив приказание, выполнял его по-военному, чем и спас немало светящихся мух от заключения в жестяной коробке энтомолога.
Вскоре весь отряд, кроме бодрствовавшего гиганта, спал глубоким сном.
Глава семнадцатая
Сто миль за десять дней
Путешественников и охотников, ночующих в тропическом лесу под открытым небом, обычно будят весьма необычные и неприятные завывания. В этом утреннем концерте слышится и клохтанье, и хрюканье, и карканье, и лай, и визг, и насмешливое бормотание, дополняющее эти разнообразные звуки.
Так приветствуют пробуждение дня обезьяны. В тропическом лесу можно встретить маленьких марикину, сагуина с пестрой мордой, серого моно, кожей которого индейцы прикрывают казенную часть своих ружей, сагу, которых можно узнать по двум длинным пучкам шерсти за ушами, и многих других представителей многочисленного семейства четвероруких.
Пожалуй, самыми любопытными из них являются ревуны – обезьяны с настоящей физиономией Вельзевула и длинным цепким хвостом. Как только восходит солнце, самый старый из стаи затягивает мрачным, хорошо поставленным голосом монотонную мелодию. Это баритон труппы. Молодые тенора подхватывают вслед за ним утреннюю симфонию. Индейцы говорят тогда, что ревуны «читают свои молитвы».
Но в тот день обезьяны, по-видимому, не желали читать молитвы, так как их не было слышно, а между тем голоса их разносятся далеко – такой сильный звук получается от быстрого колебания особой костной перепонки, которая образуется у ревунов из утолщения подъязычной кости.
Короче говоря, по какой-то неизвестной причине в то утро ни ревуны, ни сагу, ни другие обезьяны этого огромного леса не дали своего обычного утреннего представления.
Такое поведение обезьян весьма огорчило бы индейцев-кочевников. Не то чтобы они любили этот вид хорового пения, но они с удовольствием охотятся на обезьян и делают это потому, что ценят их мясо, действительно очень вкусное, особенно в копченом виде.
Дик Сэнд и его спутники не имели, конечно, никакого понятия о привычках ревунов – в противном случае молчание обезьян очень их удивило бы. Путешественники проснулись один за другим. Ночь прошла спокойно, и несколько часов отдыха восстановили их силы.
Маленький Джек открыл глаза одним из первых. Первым делом он спросил, съел ли Геркулес ночью волка. Но оказалось, что ни один волк не появлялся, так что Геркулес еще не позавтракал.
Остальные путешественники тоже проголодались, и Нэн стала готовить завтрак.
Меню было такое же, как и накануне за ужином, но утренний лесной воздух возбудил у всех аппетит, и никто не был особенно привередлив. Все понимали, что нужно набраться сил для утомительного дневного перехода, и потому воздали честь завтраку. Даже кузен Бенедикт, быть может впервые в жизни, сообразил, что еда – не бесполезный и не безразличный для жизни процесс. Однако он заявил, что «посетил» эту страну отнюдь не для того, чтобы прогуливаться, засунув руки в карманы, и если Геркулес осмелится и впредь мешать ему охотиться на кокуйо и других светляков, Геркулесу это не пройдет даром!
Угроза, казалось, не очень испугала великана. Но миссис Уэлдон отвела Геркулеса в сторону и сказала, что, пожалуй, можно позволить этому большому ребенку отклоняться от пути группы, не теряя, однако, его из виду. Не надо лишать кузена Бенедикта невинных удовольствий, столь естественных в его возрасте.
В семь часов утра маленький отряд двинулся дальше на восток, сохраняя установленный накануне походный порядок.
Дорога по-прежнему шла через лес. Здесь, где жаркий климат и обилие влаги объединялись, чтобы способствовать бурному росту растительности на этой плодородной почве, можно было ожидать появления моря зелени. Это обширное плоскогорье было расположено на самой границе с тропиками, и в некоторые летние месяцы солнце, проходя в зените, бросало свои лучи на землю почти отвесно. Поэтому в почве накапливались огромные запасы тепла, а подпочва всегда оставалась влажной. И все эти леса, следовавшие один за другим, а вернее, этот бесконечный лес был великолепен.
Однако Дик Сэнд не мог не заметить странного противоречия. По словам Гарриса, путники находились в области пампы. А «пампа» – это слово из языка кечуа, и означает оно «равнина». И если память ему не изменяет, характерные черты этой равнины таковы: нехватка воды, отсутствие деревьев, полное отсутствие камней, а в сезон дождей – могучий рост чертополоха, который достигает размеров небольшого дерева и в жаркое время образует непроходимые заросли; кроме того, карликовые деревья и колючий кустарник – все это придает местности мрачный и засушливый вид.
Но с тех пор как маленький отряд под водительством американца двинулся в путь, расставшись с побережьем, все было не так. Непроходимый лес простирался во все стороны до самого горизонта. Нет, Дик Сэнд представлял себе пампу не такой. Но может быть, Атакамское плоскогорье, как и говорил Гаррис, очень своеобразная область? Ведь Дик знал о ней только то, что Атакама – одна из обширнейших пустынь Южной Америки, между Андами и берегом Тихого океана.
В этот день Дик Сэнд задал американцу об этом несколько вопросов и сказал, что его очень удивляет странный вид пампы.
Но Гаррис рассеял сомнения юноши, сообщив ему множество сведений об этой части Боливии и обнаружив при этом отличное знание страны.
– Вы правы, мой юный друг, – сказал он Дику Сэнду, – настоящая пампа действительно такова, какой ее описывают книги о путешествиях. Это довольно засушливая равнина, и путешествие по ней сопряжено с большими трудностями. Пампа несколько напоминает наши североамериканские саванны, только саванны чаще бывают заболоченными. Да, именно такой вид имеет пампа Рио-Колорадо, льяносы Ориноко и Венесуэлы. Но здесь мы находимся в местности, вид которой даже меня приводит в изумление. Правда, я впервые пересекаю плоскогорье, чтобы сократить наш путь. Но хотя мне не приходилось бывать здесь раньше, я знаю, что Атакама совершенно не похожа на пампу, а настоящую пампу вы увидели бы не между западными Кордильерами и главной цепью Анд, но по ту сторону гор, в восточной части материка, которая простирается до самого Атлантического океана.
– А нам придется перевалить через Анды? – быстро спросил Дик Сэнд.
– Нет, юный друг мой, нет, – улыбаясь, ответил американец. – Ведь я сказал «вы увидели бы», а не «вы увидите». Не беспокойтесь, нам не придется выходить за пределы этого плоскогорья, которое нигде не поднимается выше полутора тысяч футов. При тех средствах передвижения, какими мы располагаем, я ни за что не повел бы вас через Анды.
– Много проще было бы идти берегом, – сказал Дик Сэнд.
– О да, во сто раз проще, – согласился Гаррис. – Но ведь асьенда Сан-Фелисе расположена по эту сторону Анд. Таким образом, в течение всего путешествия мы не встретим никаких серьезных трудностей.
– А вы не боитесь заблудиться в лесу, раз вы пересекаете его впервые? – спросил Дик Сэнд.
– Нет, мой юный друг, нет, – ответил Гаррис. – Я отлично знаю, что этот лес подобен безбрежному морю или, скорее, морскому дну, где даже моряк не смог бы определить своего положения. Но ведь я привык странствовать по лесам и умею находить в них дорогу по расположению ветвей на некоторых деревьях, по направлению, в котором растут их листья, по рельефу и составу почвы – по множеству мелочей, которых вы не замечаете. Будьте покойны, я приведу вас и ваших спутников прямо в нужное нам место.
Обо всем этом Гаррис говорил очень уверенно. Дик Сэнд и американец шли рядом впереди отряда, и никто не вмешивался в их разговор. Если у Дика и оставались кое-какие сомнения, которые американцу не всегда удавалось рассеять, то он предпочитал держать их пока при себе.
Восьмое, девятое, десятое, одиннадцатое и двенадцатое апреля миновали без всяких происшествий. Отряд продвигался за двенадцать часов не более чем на восемь-девять миль. Остальное время уходило на остановки для еды и на ночной отдых, и хотя путники начинали чувствовать некоторую усталость, в общем состояние здоровья у всех было удовлетворительное.
Маленькому Джеку уже наскучило это однообразное странствование по лесу. Кроме того, взрослые не сдержали своих обещаний. Резиновые деревья и птицы-мухи – все это без конца откладывалось. Говорили, что покажут ему самых красивых попугаев на свете. Но где же зеленые попугаи, родиной которых были эти леса? Где расцвеченные во все цвета радуги ара с голыми щеками и длинным хвостом, ара, которые никогда не спускаются на землю? Где амазоны, обитающие преимущественно в тропиках? Где мелкие пестрые попугайчики с пушистым ошейником из перьев? Где все эти болтливые птицы, которые, по мнению индейцев, до сих пор говорят на языках давно вымерших племен?
Из всех попугаев Джеку показали только пепельно-серых жако с красным хвостом. Их было много под деревьями. Но этих жако мальчик видел и раньше. Их привозят во все части света. На двух континентах они наполняют дома своими невыносимыми воплями, и из всего отряда попугаев они легче всех выучиваются говорить.
Нужно сказать, что если Джек был недоволен, то не более доволен был и кузен Бенедикт. Правда, ему не мешали теперь во время переходов рыскать по лесу. Но до сих пор он все еще не сумел разыскать ни одного насекомого, достойного занять место в его коллекции. Даже светляки упорно отказывались показываться ему по вечерам и привлекать его мерцанием своих щитков. Природа, казалось, издевалась над несчастным энтомологом, и неудивительно, что кузен Бенедикт все время был в отвратительном настроении.
В течение следующих четырех дней отряд продолжал все так же двигаться на северо-восток. К 16 апреля путники прошли не менее ста миль от берегов океана. Если Гаррис не заблудился – а он категорически это отрицал, – асьенда Сан-Фелисе была не более как в двадцати милях от того места, где они в этот день остановились на ночлег. Следовательно, самое позднее через сорок восемь часов путешественники окажутся под ее гостеприимным кровом и отдохнут наконец от своих трудов!
А пока, хотя они почти полностью пересекли плоскогорье Атакама в средней его части, они не встретили в этом бесконечном лесу ни одного туземца.
Дик Сэнд не раз про себя жалел, что «Пилигрим» не потерпел крушения в каком-нибудь другом месте побережья. Чуть южнее или чуть севернее им давно попался бы город, деревушка или плантация, и миссис Уэлдон и ее спутники давно уже были бы в безопасности.
Но если эта область казалась совершенно безлюдной, то животные за последние дни стали попадаться все чаще. Время от времени издалека доносился протяжный жалобный вой. Гаррис говорил, что это воет аи – крупный ленивец, весьма распространенный в этих лесных краях.
Шестнадцатого апреля в полдень, когда отряд расположился на отдых, в воздухе прозвучал резкий свист, такой странный, что миссис Уэлдон встревожилась.
– Что это такое? – спросила она, быстро поднявшись с земли.
