Жюль Верн
Пятнадцатилетний капитан
Очевидно, уже перевалило за полночь. Хавильдар спал тяжелым сном: вечером он опорожнил до последней капли бутылку водки, и его судорожно сжатые пальцы все еще цепко обхватывали ее горлышко. Дику Сэнду пришла в голову мысль завладеть оружием своего тюремщика: оно могло очень пригодиться ему в случае побега. Но в это время ему послышалось какое-то шуршание за дверью барака у самой земли. Опираясь на свободную руку, Дик ухитрился подползти к двери, не разбудив хавильдара.
Дик не ошибся. Что-то действительно шуршало за стеной – казалось, кто-то роет землю под дверью. Но кто? Человек или животное?
– Ах, если бы это был Геркулес! – прошептал юноша.
Он посмотрел на хавильдара. Тот лежал совершенно неподвижно, скованный тяжелым сном. Дик приложил губы к щели над порогом и рискнул чуть слышно позвать: «Геркулес!» В ответ раздалось жалобное, глухое тявканье. «Это не Геркулес, – подумал Дик, – но это Динго! Умный пес учуял меня даже в этом бараке! Не принес ли он новой записки от Геркулеса? Но если Динго жив, значит, Негоро солгал, и может быть…»
В это мгновение под дверь просунулась лапа. Дик схватил ее и тотчас же узнал лапу Динго. Но если верный пес принес записку, она должна быть привязана к ошейнику. Как быть? Можно ли настолько расширить дыру под дверью, чтобы Динго просунул в нее голову? Во всяком случае, надо попробовать.
Но едва Дик Сэнд начал рыть землю ногтями, как на площади раздался лай, и это не был голос Динго. Городские псы заметили чужака, и Динго, несомненно, пришлось обратиться в бегство. Раздалось несколько выстрелов. Хавильдар наполовину проснулся. Дик Сэнд, принужденный из-за этой тревоги оставить всякую мысль о побеге, перекатился обратно в свой угол и через несколько часов, показавшихся ему бесконечными, увидел, что занимается день – последний день его жизни…
В течение всего этого дня продолжалась подготовка к похоронам. В ней принимали участие множество туземцев под руководством первого министра королевы Муаны. Все нужно было подготовить к назначенному сроку, не то нерадивым работникам грозило увечье: новая повелительница собиралась во всем следовать примеру покойного своего супруга.
Воды ручья были отведены в сторону, и посреди обнажившегося русла вырыли большую яму – пятьдесят футов в длину, десять в ширину и столько же в глубину.
К концу дня эту яму начали заполнять живыми женщинами, выбранными среди рабынь Муани-Лунга. Как правило, этих несчастных просто закапывают живыми в могилу, но по случаю необычной и, может быть, даже сверхъестественной смерти Муани-Лунга решено было изменить церемониал и утопить их рядом с телом покойного короля.
Обычай требовал также, чтобы покойный король, перед тем как его опустят в могилу, был облечен в лучшие свои одежды. Но на этот раз, поскольку от Муани-Лунга осталось лишь несколько обуглившихся костей, пришлось поступить по-иному. Из ивовых прутьев было сплетено чучело, дававшее вполне удовлетворительное, а может быть, даже излишне лестное представление о Муани-Лунга, и в него положили все несгоревшие его останки. Затем чучело одели в парадный королевский наряд – мы знаем, что это рубище стоило совсем недорого, – не забыв украсить его и очками кузена Бенедикта. В этом маскараде было что-то смешное и в то же время жуткое.
Обряд торжественного погребения полагалось совершить ночью, при свете факелов и с великой пышностью. По приказу королевы все население Казонде – и туземцы, и приезжие – должно было присутствовать на похоронах.
Едва спустился вечер, длинная процессия потянулась по главной улице, от читоки к месту погребения. На всем пути следования кортежа ни на миг не прекращались обрядовые пляски, крики, завывания колдунов, грохот музыкальных инструментов и залпы из старых мушкетов, взятых с оружейного склада.
Жозе-Антониу Алвиш, Коимбра, Негоро, арабы-работорговцы и их хавильдары также пополнили собой толпы населения Казонде. Никто еще не покинул большую ярмарку. Королева Муана запретила это, и было бы неосторожно ослушаться приказа той, кто учится ремеслу повелительницы.
Тело Муани-Лунга, уложенное в паланкине, несли в последних рядах процессии. Его окружали жены второго ранга, и некоторые из них должны были проводить своего супруга и повелителя на тот свет. Королева Муана в парадном одеянии шла за тем, что можно назвать катафалком. К тому времени когда процессия достигла берега ручья, стало уже совершенно темно, но красноватое пламя множества смоляных факелов, которыми несущие их все время размахивали, отбрасывало на похоронное шествие дрожащие блики.
При этом свете ясно видна была яма, вырытая в осушенном русле ручья. Она была заполнена теперь черными телами – еще живыми, ибо они шевелились в своих цепях, приковывавших их к земле. Пятьдесят невольниц ждали здесь, когда поток обрушится на них, – в большинстве молодые негритянки. Одни безмолвно покорились своей участи, другие тихо стонали и плакали.
Разряженные, словно на праздник, жены, которые должны были погибнуть, были заранее отобраны королевой.
Одну из этих жертв, носившую титул второй жены, заставили опуститься на колени и опереться руками о землю: она должна была служить креслом мертвому королю, как служила ему живому; третья жена поддерживала чучело, а четвертая легла под его ноги вместо подушки.
Прямо перед чучелом, на противоположном конце ямы, стоял врытый в землю столб, выкрашенный в красный цвет. К столбу привязали белого человека, обреченного на смерть вместе с прочими жертвами кровавых похорон.
Этим белым был Дик Сэнд. На обнаженном до пояса теле юноши видны были следы пытки, которой его подвергли по приказу Негоро. Привязанный к столбу Дик спокойно ждал смерти, зная, что на земле ему больше не на что надеяться.
Однако минута, назначенная для разрушения плотины, еще не настала.
По знаку королевы Муаны палач Казонде перерезал горло четвертой жене – той, которая лежала у ног короля, и ее кровь потекла в яму. Это послужило сигналом к началу чудовищной бойни. Пятьдесят рабынь упали под ножами палачей. По сухому руслу ручья потоком хлынула кровь.
В течение получаса крики жертв смешивались с яростными воплями толпы, и тщетно было бы искать в ней жалости или отвращения!
Наконец королева Муана снова подала знак, и несколько туземцев начали пробивать сток в плотине. С утонченной жестокостью плотину не разрушили сразу, а пустили воду в старое русло тонкой струей. Смерть медленная вместо смерти быстрой!
Вода залила сначала тела рабынь, распростертых на дне ямы. Те из них, которые были еще живы, отчаянно извивались, захлебываясь. Когда вода дошла до колен Дика Сэнда, он сделал последнее отчаянное усилие, пытаясь разорвать свои узы.
Но вода все поднималась. Головы последних жертв одна за другой исчезли в потоке, заполнявшем свое старое русло, и не осталось никаких следов того, что на дне ручья вырыта могила, где сотня человеческих жизней была принесена в жертву во славу короля Казонде.
Перо отказалось бы описывать такие сцены, если бы стремление к истине не обязывало меня воспроизвести их во всей их отвратительной реальности. В этой мрачной стране человек стоит еще на такой низкой ступени развития! И об этом нельзя больше забывать.
Глава тринадцатая
В фактории
Гаррис и Негоро лгали, утверждая, что миссис Уэлдон и маленький Джек умерли. И она, и он, и кузен Бенедикт находились в Казонде.
После того как термитник был взят приступом, их под конвоем десятка туземных солдат отправили с берегов Кванзы в Казонде. Возглавляли этот отряд Гаррис и Негоро.
Миссис Уэлдон и маленькому Джеку предоставили крытые носилки – китанду, как их здесь называют. Почему вдруг такой человек, как Негоро, оказался столь заботливым? Миссис Уэлдон предпочитала не искать ответа на этот вопрос.
Путь от Кванзы до Казонде был пройден быстро и не утомил пленников. Кузен Бенедикт, на которого, видимо, нисколько не влияли тяжелые лишения, оказался отличным ходоком. Так как никто не мешал ему рыскать по сторонам, он не жаловался на свою судьбу. Маленький отряд прибыл в Казонде на неделю раньше каравана Ибн-Хамиса. Миссис Уэлдон с сыном и кузена Бенедикта заперли в фактории Алвиша.
Надо сразу же сказать, что Джек чувствовал себя гораздо лучше. С тех пор как отряд покинул болотистые места, где мальчик заболел лихорадкой, он понемногу поправлялся и теперь был почти совсем здоров. Ни мать, ни сын, конечно, не перенесли бы трудностей пешего перехода с невольничьим караваном. Но, путешествуя таким способом, причем им не отказывали и в некоторых заботах, оба чувствовали себя неплохо, по крайней мере физически.
О своих спутниках миссис Уэлдон больше ничего не знала. Она видела, как Геркулес убежал в лес, но понятия не имела, что с ним произошло дальше. Она надеялась, что в отсутствие Гарриса и Негоро, которые могли бы подвергнуть Дика Сэнда пыткам, дикари не посмеют плохо обращаться с белым человеком. Но она понимала, что дела Тома, Нэн, Бата, Актеона и Остина плохи: они негры, и с ними, несомненно, поступят как с неграми. Бедные люди, им не следовало бы приближаться к африканской земле, а предательство Негоро привело их именно сюда.
Когда караван Ибн-Хамиса прибыл в Казонде, миссис Уэлдон, не имея никакой связи с внешним миром, ничего об этом не знала.
Шум и оживление в день открытия ярмарки также ничего не объяснили миссис Уэлдон. Она не знала ни того, что Том и его товарищи куплены работорговцем из Уджиджи, ни того, что скоро их уведут. Она не слышала ни о гибели Гарриса, ни о смерти короля Муани-Лунга, ни о его торжественных похоронах, где Дику назначена была роль одной из многих жертв. Несчастная одинокая женщина была всецело во власти работорговцев и Негоро; она не могла даже искать избавления в смерти, потому что с ней был ее сын!
Миссис Уэлдон ничего не знала о том, какая судьба ее ожидает. За все время путешествия Гаррис и Негоро не сказали ей ни единого слова. После прибытия в Казонде она ни разу их больше не видела и не могла выйти за ограду, окружавшую личную усадьбу богатого работорговца.
Стоит ли говорить, что миссис Уэлдон не получила никакой помощи от большого ребенка – кузена Бенедикта. Это разумеется само собой.
Когда достопочтенный ученый узнал, что он находится вовсе не в Южной Америке, как предполагал, он даже не спросил, каким образом это могло случиться. Он испытал только глубокое разочарование. Ведь он гордился тем, что первым среди ученых нашел в Америке муху цеце и ратных термитов, и вдруг оказалось, что это самые обыкновенные африканские насекомые, которых до него находили и описывали многие натуралисты. Итак, рухнули его надежды прославить свое имя этими открытиями! В самом деле, кого могло удивить, что кузен Бенедикт привез коллекцию африканских насекомых, раз он и был в Африке?
Но когда первая досада улеглась, кузен Бенедикт сказал себе, что эта «земля фараонов» – так он называл Африку – является неисчерпаемой сокровищницей для энтомолога и что он не только ничего не потерял, а даже выиграл, попав сюда, а не в «землю инков».[68]
– Подумать только, – повторял он себе, и не только себе, но и миссис Уэлдон, которая его не слушала, – подумать только, что здесь родина мантикор, этих жесткокрылых с длинными волосатыми лапками, с заостренными, сросшимися надкрыльями и с огромными челюстями, из которых самая замечательная, конечно, бугорчатая мантикора. Это родина жужелиц-краснотелов, гвинейских и габонских жуков-голиафов, ножки которых снабжены шипами; родина пятнистых пчел-антидий, откладывающих свои яйца в пустые раковины улиток; родина священных скарабеев, которых древние египтяне почитали как богов. Здесь родина бабочки-сфинкса, иначе говоря – бабочки «мертвая голова», которая сейчас распространилась по всей Европе, родина «биготовой мухи», укуса которой так боятся сенегальцы. Да, здесь можно сделать изумительные открытия, и я их сделаю, если только эти славные люди позволят мне заняться поисками.
Мы знаем, кто были эти «славные люди», которых кузен Бенедикт даже и не думал осуждать. Впрочем, как уже сказано, Негоро и Гаррис предоставляли ученому-энтомологу некоторую свободу, тогда как Дик Сэнд во время перехода от океанского побережья до Кванзы строго-настрого запрещал ему всякие экскурсии. Наивный ученый был весьма растроган такой снисходительностью.
Итак, кузен Бенедикт был бы счастливейшим энтомологом на свете, если б не одно грустное обстоятельство: жестяная коробка для коллекций по-прежнему висела у него на боку, но очки уже больше не украшали его переносицу, а лупа не висела на его груди. Слыханное ли дело – ученый-энтомолог без очков и без лупы! И однако кузену Бенедикту не суждено было вновь вступить во владение этими оптическими приборами, ибо их похоронили на дне ручья вместе с чучелом короля Муани-Лунга. Несчастному ученому приходилось теперь подносить к самым глазам пойманное насекомое, чтобы различить хотя бы самые заметные особенности его строения. Это служило источником постоянных огорчений для кузена Бенедикта, и он готов был уплатить любую сумму за пару очков, но, к несчастью, этот товар был слишком редким на ярмарке в Казонде. Как бы то ни было, кузену Бенедикту предоставили право бродить по всей фактории Жозе-Антониу Алвиша. Всем было ясно, что он неспособен бежать. Впрочем, фактория была обнесена со всех сторон высоким частоколом, через который нелегко было перелезть.
Однако сам этот огороженный частоколом участок имел в окружности почти целую милю. Деревья, кусты, несколько ручейков, бараки, шалаши, хижины – всего этого было более чем достаточно для поисков всяких редкостных насекомых, которые могли если не обогатить, то по крайней мере осчастливить кузена Бенедикта. И он действительно поймал несколько насекомых и так старательно изучал их невооруженным глазом, что чуть не потерял зрение, но в конце концов пополнил свою драгоценную коллекцию, а кроме того, успел набросать в общих чертах план фундаментального труда об африканских насекомых. Если бы ему удалось еще найти какого-нибудь нового жука и связать с находкой свое имя, ему нечего больше было бы желать.
Если имение Алвиша было достаточно велико для ученых прогулок кузена Бенедикта, то маленькому Джеку оно казалось огромным, и ему позволяли свободно бегать повсюду. Но малыш не искал удовольствий, столь естественных для его возраста. Он редко покидал мать, которая не любила оставлять его одного и все время боялась какого-нибудь несчастья. Джек часто говорил об отце, которого он так давно не видел. Он просил поскорее вернуться к папе. Он спрашивал мать о старой Нэн, о своем друге Геркулесе, о Бате, Актеоне, Остине и о Динго, который тоже покинул его. Он хотел видеть своего приятеля Дика Сэнда. Впечатлительную детскую душу переполняли счастливые воспоминания, и он жил только ими. Но на расспросы сына миссис Уэлдон могла ответить только тем, что прижимала его к груди и осыпала поцелуями. Все, что она могла сделать, – это не плакать при нем.
Однако миссис Уэлдон не могла не заметить, что во время переезда от Кванзы до Казонде с ней обращались совсем неплохо и ничто не указывало на намерение изменить такое отношение к ней здесь, в имении Алвиша. В фактории жили только те невольники, которые обслуживали самого работорговца. Все прочие представляли собой «товар» и жили в бараках на площади, откуда их и забирали покупатели. Сейчас склады ломились от запасов различных тканей и слоновой кости; тканей, которые Алвиш обменяет на невольников во внутренних областях Африки, и слоновой кости, которая будет продана на главных рынках континента для вывоза в Европу.
Итак, в фактории жило немного людей. Миссис Уэлдон с Джеком занимали отдельную хижину, кузен Бенедикт – другую. Со слугами работорговца они не встречались. Ели они за одним столом. Кормили их сытно; козлятиной, бараниной, овощами, маниокой, сорго и местными фруктами. К миссис Уэлдон была особо приставлена Халима, молодая невольница; эта дикарка привязалась к ней и, как умела, проявляла свою преданность, несомненно искреннюю.
Миссис Уэлдон почти не видела Алвиша, занимавшего главное здание фактории, и совсем не видела Негоро, который жил где-то в другом месте. Непонятное отсутствие Негоро удивляло и беспокоило миссис Уэлдон.
«Чего он хочет? Чего ждет? – спрашивала она себя. – Зачем он привез нас в Казонде?»
Так прошли пять дней после прибытия в Казонде каравана Ибн-Хамиса: два дня до похорон Муани-Лунга и три дня после них.
Несмотря на собственные горести и заботы, миссис Уэлдон не могла забыть о том, что ее муж должен быть охвачен отчаянием – ведь ни его жена, ни его сын не вернулись в Сан-Франциско. Он не мог знать, что его жена приняла роковое решение совершить плавание на борту «Пилигрима», и, вероятно, думал, что она приедет с одним из океанских пароходов. Однако эти пароходы прибывали в порт Сан-Франциско регулярно в положенные сроки, но ни миссис Уэлдон, ни Джека, ни кузена Бенедикта на них не было. Кроме того, пора уже было вернуться в Сан-Франциско и «Пилигриму». Но он не появлялся, и, не получая от него никаких известий, Джемс Уэлдон, должно быть, занес этот корабль в список пропавших. Но какой страшный удар постигнет его в тот день, когда придет сообщение от его оклендских корреспондентов, что миссис Уэлдон выехала из Новой Зеландии на борту «Пилигрима»! Как поступит мистер Уэлдон? Он, конечно, не примирится с мыслью, что его жена и сын погибли в море. Но где он станет их искать? Конечно, на тихоокеанских островах и, быть может, на побережье Южной Америки. Но никогда ему не придет в голову мысль, что его жена и сын могли попасть в мрачную Африку!
Так рассуждала миссис Уэлдон. Но что могла она предпринять? Бежать? Как? За каждым ее движением следили. А кроме того, бежать означало углубиться в эти густые леса, пойти навстречу тысячам опасностей, чтобы попытаться проделать путь к побережью длиной более двухсот миль!
И все же миссис Уэлдон готова была пойти на этот риск, если не представится никакой другой возможности вернуть себе свободу. Но прежде чем принять решение, она хотела узнать, каковы намерения Негоро.
И она их наконец узнала.
Шестого июня, через три дня после погребения короля Муани-Лунга, Негоро пришел в факторию, где он ни разу не появлялся после своего возвращения, и направился прямо к хижине, в которой поселили его пленницу.
Миссис Уэлдон была одна: кузен Бенедикт совершал очередную научную прогулку, маленький Джек под присмотром Халимы играл внутри ограды фактории.
Негоро толкнул дверь хижины, вошел и сказал без всяких предисловий:
– Миссис Уэлдон, Том и его спутники проданы работорговцу из Уджиджи.
– Да поможет им Бог! – сказала миссис Уэлдон, вытирая слезу.
– Нэн умерла в дороге. Дик Сэнд погиб…
– Нэн умерла! И Дик! – вскричала миссис Уэлдон.
– Да, было только справедливо, чтобы ваш пятнадцатилетний капитан заплатил своей жизнью за убийство Гарриса. Вы одна в Казонде, миссис Уэлдон, совершенно одна и находитесь всецело во власти бывшего кока с «Пилигрима». Понятно?
Увы, Негоро говорил правду даже в том, что касалось Тома и его товарищей. Старый негр, его сын Бат, Актеон и Остин накануне покинули Казонде с караваном работорговца из Уджиджи, даже не получив возможности повидаться с миссис Уэлдон, даже не зная, что она находится в Казонде, в фактории Алвиша. Они уже брели по направлению к области Больших озер. Перед ними лежал путь, длина которого измерялась сотнями миль; не многим людям удалось пройти по нему, и мало кому посчастливилось благополучно вернуться.
– Ну что ж… – прошептала миссис Уэлдон и молча устремила взгляд на Негоро.
– Миссис Уэлдон, – отрывисто заговорил португалец, – я мог бы отомстить вам за все унижения, какие я вынес на «Пилигриме». Но я готов довольствоваться смертью Дика Сэнда! Сейчас я снова становлюсь купцом, и вот какие у меня виды на вас…
Миссис Уэлдон продолжала смотреть на него, не произнося ни слова.
– Вы, – продолжал Негоро, – ваш сын и этот дурень, который гоняется за мухами, представляете собой известную коммерческую ценность. И этой ценностью я намерен воспользоваться. Короче говоря, я намерен вас продать!
– Я – свободный человек! – твердо ответила миссис Уэлдон.
– Если я захочу, вы станете рабыней!
– Кто посмеет купить белую женщину?
– Есть человек, который заплатит за вас столько, сколько я запрошу.
Миссис Уэлдон на мгновение поникла головой. Она знала, что в этой ужасной стране все возможно.
– Вы меня поняли? – повторил Негоро.
– Кто этот человек, которому вы намерены меня продать? – спросила миссис Уэлдон.
– Продать или перепродать, так я полагаю!.. – издевательски ухмыляясь, сказал португалец.
– Как имя этого человека? – настаивала миссис Уэлдон.
– Этот человек… Джемс Уэлдон, ваш муж!
– Мой муж! – воскликнула миссис Уэлдон, не смея верить своим ушам.
– Он самый, миссис Уэлдон. Ваш муж! Ему-то я и собираюсь не просто вернуть, но продать жену и сына и в качестве бесплатного приложения блаженного кузена!
Миссис Уэлдон задала себе вопрос: нет ли в словах Негоро какой-нибудь ловушки? Но нет, он, очевидно, говорил серьезно. Такому отъявленному негодяю, для которого пожива важнее всего, можно было поверить, если речь шла о выгодной для него сделке. А эта сделка действительно сулила ему немалую прибыль.
– Когда же вы думаете совершить эту продажу? – спросила миссис Уэлдон.
– Как можно скорее.
– Где?
– Здесь. Мистер Уэлдон не задумается приехать в Казонде, чтобы выручить из беды жену и сына?
– Разумеется. Но кто известит его об этом?
– Я сам. Я отправляюсь в Сан-Франциско и повидаюсь с вашим мужем. Денег на путешествие у меня хватит.
– Тех денег, что вы украли на «Пилигриме»?
– Тех самых… и еще других, – нагло ответил Негоро. – Однако я хочу продать вас не только быстро, но и дорого. Я полагаю, ваш муж не пожалеет ста тысяч долларов?..
– Не пожалеет, если они у него есть, – холодно ответила миссис Уэлдон. – Однако мой муж, если вы скажете ему, что меня держат в плену в Казонде, в Центральной Африке…
– Именно так.
– Мой муж не поверит вам, если вы не представите доказательства. Он не будет настолько безрассуден, чтобы по одному вашему слову броситься очертя голову в Казонде.
– Он приедет сюда, – возразил Негоро, – если я доставлю ему написанное вами письмо, в котором вы изложите положение дел и отрекомендуете меня своим верным слугой, счастливо спасшимся от дикарей.
– Я никогда не напишу такого письма! – еще более холодно сказала миссис Уэлдон.
– Вы отказываетесь? – вскричал Негоро.
– Я отказываюсь!
Мысль об опасностях, которым подвергнется ее муж, приехав в Казонде, недоверие, с каким она относилась к обещаниям португальца, легкость, с которой последний, уже получив выкуп, мог задержать мистера Уэлдона, – все эти соображения побудили ее сразу, без раздумья, забыв о том, что она не одна, что с ней ее сын, отклонить предложение Негоро.
– И все-таки вы напишете это письмо! – заявил Негоро.
– Нет! – твердо ответила миссис Уэлдон.
– Берегитесь! – вскричал португалец. – Вы здесь не одна! Ваш сын в моей власти, как и вы сами, и я сумею…
Миссис Уэлдон хотела было сказать, что он не может этого сделать, но сердце ее бешено колотилось, и она не смогла выговорить ни слова.
– Миссис Уэлдон, – закончил Негоро, – обдумайте хорошенько мое предложение. Через неделю я получу от вас письмо к Джемсу Уэлдону, а не то вы горько раскаетесь в своем упорстве!
С этими словами португалец быстро ушел, не давая воли своему гневу. Но видно было, что он ни перед чем не остановится, чтобы заставить миссис Уэлдон повиноваться.
