Женя Озёрная
Сломанный капкан
20
2015-й, дневник Миры
Я не знала, что так по-настоящему бывает и это может произойти со мной. И тем более что это произойдёт именно тогда, накануне моего девятнадцатилетия.
А ведь мы готовились. Я понемногу перевозила вещи к Таше – у неё для них было много места, и, казалось, она даже повеселела и прекратила говорить о том, чтобы подселить к себе соседку. Последним я перевезла к ней прежний дневник, который теперь так рада была бы держать в руках, да не могу.
Те две тысячи с карты я тоже перевела ей в тот день, ведь Артём и не говорил ничего о том, что хочет отпраздновать мой день рождения.
Кажется, нельзя так говорить, но… мне даже повезло, что это произошло именно тогда и именно так.
И повезло, что я не выронила телефон.
***
Сколько лет подряд нужно выдыхать, чтобы выдохнуть всё это?
Мира сама не помнила того, как снова оказалась на улице. Ноги в тапках сразу же промокли. Совсем стемнело, но фонари почему-то пока не включились. Да и к чертям, – пронеслось в голове, пока она набирала скорость.
– Эй! – у своей калитки, светя вокруг фонарём-прожектором, приткнулся вечно лохматый сосед с рукавом, заправленным в карман. – Э-эй!
Этот ещё будет задерживать. Только и делал, что взглядом косился, когда её… её…
– Да стой ты, господи прости. Куда несёшься-то, голая и босая-то по снегу?
Домашняя кофта чуть не треснула у плеча – как будто зацепилась чем-то. Оглянувшись, Мира увидела, что фонарь стоит уже на заборе, и это сосед дёрнул её, чтобы остановить, но чуть сам не потерял равновесие.
– Куда-куда?! Отсюда!
Он вздохнул, и в его глазах мелькнуло то, что Мира долго потом не могла описать.
– Артём? Ах, да ты вся краснищая и в грязи…
Внутри что-то треснуло. От слёз последние блики света размазались, и всё слилось в густую тёмно-бордовую кашу.
– Так, а ну пойдём. Меня дядь Серёжа зовут. – Он, судя по всему, завёл Миру к себе во двор и прикрыл калитку. – Да пойдём ты, сядешь, успокоишься, обмозгуешь. Боты тебе найдём и накинуть что-нить.
Мира чуть было подалась к дому, но первого несмелого порыва не хватило. А вдруг?.. Щекам стало ещё мокрее и горячее.
– Шустрей соображай, пока этот не вышел по твою душу. Стоишь как столб. Давай-давай, у Валентины сегодня плов.
***
– Ну, цуцик, ты есть-то будешь сегодня?
Мира сидела за столом в чистой и тёплой, пусть и чужой одежде, и всё никак не могла до конца отдышаться. Ей казалось, что он уже вышел на улицу и ищет её, что его дыхание уже совсем рядом, что он вот-вот войдёт в дом. Она вглядывалась в темноту за окном.
– Да закрыл я всё, – нетерпеливо проворчал дядя Серёжа. – И фонарь выключил. Нет никого на дворе, и баста.
Мира судорожно втянула воздух. Нет, этого просто не могло быть.
Дядя Серёжа, бурча что-то себе под нос, пошёл в коридор и взял что-то тяжёлое в кладовке, а затем нагнулся и гулко поставил у двери. Это был топор.
– И хоть обыщись.
Горло тут же наполнилось слезами. Мира взяла вилку и для порядка ковырнула плов. Ароматный. Как быстро она попала из места, где была уже никем, туда, где ей доступны такие простые вещи.
– Артём твой…
– Не мой, – отрезала Мира.
– …совсем испортился. Я знать не знаю, что у вас там, но… – Дядя Серёжа провёл ребром ладони по горлу.
Валентина закивала.
– Мы Артёмку с самого детства знаем. Мать его лет десять назад умерла, а он на Ольге остался, на бабушке-то. На наших глазах рос, мальчишка заводной. Позже – то мне сумки носил, то Сергею, бывало, помогал. А как вырос – так от рук отбился.
– Ольга его уж и побаиваться начала, – добавил дядя Серёжа.
– А уж я-то как боюсь каждый раз, когда ты с ним говорить идёшь, горе ж ты моё.
– Эх, Валя, Валя.
– Ну а как у меня за тебя сердце болит!?
– Да будет тебе. Потом, потом. – Он замахал единственной целой рукой.
Оба осеклись, наткнувшись на пристальный взгляд Миры. Казалось, они впервые за долгое время ужинают не наедине.
– Ты ешь-ешь. – Валентина легонько потрепала Миру по плечу, и та снова взялась за вилку. – Подумаем пока, что делать-то с тобой. У тебя учёба уже началась? Завтра куда-нибудь надо?
Мира угукнула с набитым ртом – решила соврать. Дядя Серёжа попытался поймать её взгляд:
– Ты смотри мне, чтоб обратно не вздумала.
Слёзы снова хлынули в горло и смешались с едой. Неужели они правда всё понимают?
– А родители где твои, Мирочка? – спросила Валентина. – Тут, у нас?
Мира мотнула головой, давая понять, что об этом говорить не хочет, и сквозь всхлип сказала:
– Я сначала к подруге, на Слободскую. А там посмотрим.
– Кабы он туда-то первым делом и не подался. – Дядя Серёжа призадумался.
– Он не знает.
После еды Мира привалилась к спинке кресла и уткнулась в телефон. Надо было написать Таше о том, что она готова выезжать прямо сейчас, – как и договорились. Много черновиков, ненужных книг, одежды и кое-какие деньги, а главное, дневник были уже там. А все остальные вещи, как она теперь представляла, будто бы окончательно, не как в тот раз, сгорели в пожаре.
Жаль, что мамино кольцо с аметистом тоже осталось там.
Была в сети 14 минут назад.
И вот что, если сейчас окажется, что никакого уговора будто бы не было? Если Таша спит? Что, если она просто не ответит? Просто возьмёт и ничего не ответит… Уже полдесятого, в конце концов. Время не детское.
Валентина, поймав взгляд Миры, успокоила её:
– Отдыхай пока. У меня всё равно машина в гараже. А потом быстренько выйдём вместе с Сергеем, и…
***
Таша ответила. Она следовала своему обещанию и была готова.
– Сейчас минут за сорок и домчим, – заверила Валентина, вставляя ключ в замок зажигания старенькой «Оки».
Дядя Серёжа стоял в свете фонаря у порога, еле заметно улыбался и молча махал рукой. Мира который раз за вечер вспомнила, что он оставил ей свой номер. Теперь в её жизни появился ещё один человек, которому можно позвонить в случае чего.
И вот он остался стоять на пороге, а «Ока» тронулась через ухабистый проулок по направлению к главной улице. Мира закачалась на сидении то туда, то сюда, и Валентина успокоила её:
– Сейчас-сейчас, две минутки.
Ещё немного, и ямы кончились. Машина, сделав последнее усилие и на секунду замерев, вылезла на асфальт и начала набирать скорость. Мира с Валентиной почти разом выдохнули. За окнами замелькали фонари, и по салону машины забегали полосы света и тени.
«Неужели это всё?» – подумала Мира. Всё вокруг казалось ей удивительно не своим – и обтянутые рукавами чужого свитера руки, и ноги, обутые в чужие угги, и домики частного сектора, которые она видела далеко не десятый, не двадцатый и не пятидесятый раз. Всё, что произошло за последний год, почудилось таким далёким. Была ли в её жизни та мерзость, которую она пыталась смыть с себя в ванной? Был ли салют? И был ли счётчик? Или это всё случилось в жизни какой-то другой девушки, которая просто похожа на неё?
Мира вздохнула и закрыла лицо руками. Как ни странно, это всё было, было – и теперь нельзя об этом забывать. Она уже возвращалась – и получила в ответ то, что получила. Жаль, но это не мираж и не сон.
– Устала? – Валентина выдернула Миру из размышлений.
– Да уж, – ответила Мира, имея в виду не только сегодняшний вечер. – Вы простите меня, пожалуйста, что я вас от дел…
– Главное, чтоб ты не из огня да в полымя. А пара часов – пустяки.
– Спасибо вам. – Мире всё ещё было неудобно.
– И как ей, Ольге-то, нормально было, что её внук… – не удержалась Валентина.
– Думаю, это не её вина. Скорее её беда.
Щёлкнул поворотник. Валентина пожала плечами.
– Вырастила на свою голову.
***
– Что ж, с днём рождения, – сказала Таша, увидев на часах четыре нуля.
– Спасибо тебе… – Мира выговорила только это, через боль повернулась на другой бок и забылась.
Наутро её разбудила звонком мама – и услышала, что всё в порядке. Так было надо. Мира добавила, что наведается к ней скоро, как только придёт время, а ещё предупредила, что с Артёмом разговаривать больше не стоит и в случае чего лучше сразу звонить в полицию, а сама она никуда не пойдёт. И пообещала, что скоро всё изменится. Когда они прощались, чудилась в мамином голосе хитрая нотка.
Выйти за дверь Ташиной квартиры Мира решилась только через неделю, когда получилось нормально замазать синяк на лице. Стыдно было отягощать её – но показываться на люди казалось более стыдным. Ещё хуже было думать о том, что она выбралась целой и почти невредимой.
Спустившись на улицу, Мира остановилась: под ногами был хоть и мокрый, но голый асфальт без снега и льда. Так приятно было ступить на него после нескольких месяцев ходьбы по слякоти и снежной каше – но всё-таки они за это время стали привычными, и их не хватало. Приятно было проснуться и не почувствовать на своём лице недовольный взгляд – и всё-таки без него тоже было пусто.
За прошедший год Мира привыкла к пустоте и поняла, что она не так уж и плоха и не так страшна, а наоборот, даже помогает заметить себя.
Понять, чем ты хочешь наполнить свою жизнь.
И пора было съездить в Сориново, взять ещё какие-нибудь вещи и рассказать обо всём этом маме. О том, что она будет жить с соседкой и скоро пойдёт на работу – уж на какую-нибудь. Чтобы самой обеспечивать пса, которого она возьмёт себе из приюта. Про остальное лучше было не говорить, как и про кольцо с аметистом. Когда-нибудь это станет известно, но не сейчас… не сейчас.
– А я хотела тебя на море свозить, как тогда. Соседка твоя с нами не захочет? – спросила мама радостно, наливая чай.
Об ноги тёрся тёплым боком Пират.
– Так холодно же, – удивилась Мира.
– А какая разница, если это всё равно море?
Теперь никакой разницы не было, и Таша захотела, даже несмотря на учёбу. Пока она и мама старались подгадать свои отпуска и пристраивали Пирата, Мира подыскивала себе работу на будущее, разбиралась с билетами на поезд и жильём, где их могли бы принять со Спарком и Несси – Таша тоже не удержалась и забрала свою подопечную из приюта насовсем.
И вот они сидели на набережной. Собаки играли друг с другом неудержимо, даже с каким-то остервенением. Спарк гонялся за Несси, она гонялась за ним, и оба визжали и лаяли. Мама ушла в салон красоты, а Таша разложила этюдник на набережной и начала работать.
Мира сидела на парапете, спустив ноги на гальку, и то и дело оглядывалась – за спиной у неё по длинной, уходящей за горизонт улице шли люди. Так было каждый день, и каждый вечер, и каждую ночь, пока не настала пора возвращаться домой. К концу недели окончательно потеплело, и людей стало совсем много.
Но даже в бурном людском потоке она чувствовала себя чуточку пусто, ведь когда-то думала, что они поедут сюда с Артёмом. А Артёма не было, и теперь так же, как и на практике в Страхове, Мира смотрела вокруг и невольно думала о том, что сказал бы обо всём этом он.
Что сказал бы он о её шляпе. Что он захотел бы купить на рынке. Как он вёл бы себя, забираясь на каменистый холм у пляжа.
А когда солнце, гревшее большой южный город весь день, устало и решило оставить людей без себя, заметил бы он нежные облака, которые будто ложкой разложил по темнеющему небу кто-то неведомый и большой?
Она не знала и решила не узнавать это больше никогда, впервые себе пообещав.
Эпилог
Я прихожу в себя всё в той же комнате с тканевыми стенами, куда меня однажды похитил Миррор. Не знаю, вижу ли этот сон в первый раз, во второй или в десятый – но кажется, что времени почти не прошло и одновременно прошло невероятно много. Я живу и живу один-единственный страшный день, и как бы я ни пыталась проснуться, он всегда одинаков, и он длится и длится. Длится бесконечно.
Он пропитан багровыми отблесками вселенского пожара, который разгорается прямо за стеной. Окон в комнате всё так же нет – я просто это чувствую. Не могу не чувствовать после всего того, что со мной стало, хотя не уверена в том, что это было со мной.
Ведь для того, чтобы в этом убедиться, нужно понимать, где здесь я. Этот бесконечный день с его бесконечным огнём давно уже сожрал то, что когда-то могло быть мной, и утверждать можно только одно: я тоже всего лишь часть вселенского пожара.
А Миррор – лишь часть меня.
Вспоминая о нём, я чувствую его у себя за спиной и оборачиваюсь. Весь бесконечный страшный день нежданно сходится в одну точку, и становится понятно: осталась минута. Только одна.
И хорошо, что сегодня Миррор ко мне ещё более дружелюбен: его лицо-зеркало оказывается не таким мутным, как всегда, и я подхожу, чтобы в него посмотреться.
Но сколько ни пытаюсь увидеть там себя, не могу.
Минута.
Наверное, эта минута дана мне, чтобы понять: я не смогу никогда.
Но пока она не истекла, я всё равно пытаюсь. И прежде чем успеваю поверить, что ничего не получится, из глубины лица-зеркала бьёт тонкий лучик света.
