Женя Озёрная
Сломанный капкан
– Ты понимаешь, что я насовсем? – спросила она маму, когда они вдвоём уже после обеда сидели на кухне.
– Как насовсем? – Мама даже привстала от удивления. – Я, конечно, хотела, чтобы ты вернулась, но ещё больше хотела, чтобы всё было хорошо… Не сошлись характерами, да?
– Можно сказать и так.
– А вещи когда заберёшь?
– На днях, – соврала Мира и решила представить, будто вещи сгорели в пожаре.
В понедельник утром одиночество опять ударило в грудь – он всё не писал, и с тех пор Мира каждый день словно ходила по треклятому лабиринту. Поворачивала ли налево, направо – ничего не менялось. За углом висело всё то же серое небо, царил всё тот же холод, было всё то же Сориново, откуда она всегда хотела уехать и куда теперь насовсем, похоже, вернулась.
А он всё не писал и не писал, не приходил в корпус гумфака и не показывался в сквере. Мира не могла определиться, ждёт она этого или боится. По утрам она окончательно просыпалась, только когда за спиной хлопала дверь подъезда. День начинался, и жить его было надо. Она шагала со ступенек – и в снежной каше разъезжались ноги, а до самой остановки в глаза била холодная пыль. Автобусы ходили до черта набитые – а она, может, не хотела быть ближе к ним ко всем с их бестолковыми лицами.
А она, может, не выбирала ни тот день, ни всю эту жизнь.
Жизнь, которая прямо перед зимней сессией преподнесла ей не лучший подарок – теперь у неё не было ни единого конспекта из старых, и все их заменяла одна почти чистая общая тетрадка. Хорошо, что она успела написать хоть что-то по курсовой, как говорила Волчкова. Мира вряд ли смогла бы придумать что-нибудь теперь, хотя как нельзя лучше знала, что такое пустота и отсутствие собственного лица.
Никто вокруг, казалось, не замечал ни этого, ни её саму. Смотреть на неё совершенно по-другому стала лишь одна Таша. Она снова выделяла Миру взглядом в толпе, как после первого её обещания прийти в приют, потом отводила взгляд и ещё раз смотрела.
Однажды между парами все собрались в коридоре у новогодней ёлки и они с Ташей остались в аудитории одни. Мира встала со своего места, которое было теперь в дальнем углу, и подошла к первой парте.
– Привет.
– Привет, – ответила Таша, и взгляд её смягчился.
– Я знаю, что давным-давно уже поздно подходить к тебе с этим, но… в «Омеге» нужна помощь?
– Там она всегда нужна.
Мира села на соседнюю парту, и Таша добавила:
– У нас никогда не бывает поздно.
– А можно я буду ходить не только по выходным?
– Нужно.
Прозвенел звонок на пару, и остальные вернулись из коридора в аудиторию. Мира перенесла свои вещи на первую парту, к Таше, и ощутила на себе взгляд Юльки, заходящей в аудиторию с Рыжовой. Юлька приостановилась, будто бы на что-то наткнулась, а Рыжова подтолкнула её дальше, к третьей парте среднего ряда, где раньше сидели они с Мирой. Теперь они с Юлькой были через одну парту – сзади, на второй, никто не сидел, – и Мира чувствовала, как давит на затылок её взгляд.
Можно мне у тебя лекции сфоткать? – спросила она Ташу на обрывке бумаги.
Какие? – ответила та.
Все за этот семестр.
??? Ты же ходила.
Их больше нет.
Хорошо, вечером пришлю.
Больше Таша ничего не написала и продолжила слушать. Мира снова осталась одна, хотя теперь у неё было всё, чего Артём лишил её в предыдущие месяцы. Оно было – но преодолеть молчание ей не удавалось. Для всех её словно не существовало – и в ответ хотелось вправду исчезнуть.
***
Гораздо сильнее захотелось исчезнуть тогда, когда пара кончилась, все высыпали в коридор и прямо у лестницы Мира увидела Артёма. Он стоял переминаясь с ноги на ногу и держал руки за спиной так, как если бы принёс ей что-то. Однокурсницы поспешили по лестнице вниз, а Мира остановилась. Артём молча, не отрываясь, смотрел на неё, а она смотрела на него.
Она этого ждала – и этого же боялась. Всё остальное было уже не важно: её лицо, её способность быть видимой, проявляться в этом мире вернулась, и всё обещало пойти по новому пути. Дверь в прошлое захлопнулась, и у двери этой стоял рыцарь.
Тот самый рыцарь, новогодняя игрушка, которую она хотела купить тогда в магазине.
Артём держал его в руках в тот день, стоя у лестницы, и Мира только и смогла, что обнять его и положить подбородок ему на плечо.
Главное, что они есть, а всё остальное уладится.
***
Всего за каких-то полтора часа до нового года салаты пропитывались в холодильнике, а мясо запекалось в духовке. Бабушка уже ушла в гости к Кузьминым, а Мира в предвкушении залезла в кресло на веранде, подобрав под себя ноги, устроилась поудобнее и приткнула на колене дневник.
«31 декабря 2013-го, 22:30.
Что я чувствую?
Впервые за несколько лет новогоднее настроение есть. Хотя суета никуда не делась и всё вокруг так же утомляет, но… Почему-то просто приятно от того, что цвета игрушек на ёлке гармонируют друг с другом, что мерцают огоньки, что зачёты сданы, что впереди у меня… (зачёркнуто) у нас много, много, много всего. И пусть то, что случилось, окажется самой страшной проблемой, которая между нами встанет».
– Опять ты за свою писанину. – Артём вернулся со двора и остановился в дверях, не снимая куртки и шапки. – На сегодня есть кое-что поинтереснее.
– Ну-у, давай потом?! Там так холодно…
Выражение его лица говорило само за себя: отказы не принимаются.
– Давай без давай, жду, – сказал он и ушёл.
Ты ведь сама творишь свою жизнь, своими руками – голос Миррора звенел в ушах, пока она натягивала свитер и надевала джинсы, заматывалась в шарф и застёгивала дублёнку. Он был прав, и сейчас лучше было вести себя посговорчивее.
– Смотри-и, и как можно не выйти по такой погоде, – протянул Артём, когда она наконец показалась на улице. – Тут уже снег нападал. Скажи же, самое то для новогодней ночи. Как на картинке.
– Так ты скажешь мне, куда мы идём? – Мира спрыгнула с крыльца, желая со всем этим скорее покончить и вернуться в свой кокон.
– Ну вот опять ты. Куда-куда, на кудыкину гору, – отрезал Артём.
Пусть это будет недолго, и она ещё допишет кое-что о том… – Мира поёжилась, краем глаза заметив, как сосед с чем-то копается у своей калитки, – о том, чего не хотелось бы повторять.
Артём взял её за руку так, будто она не могла идти без него, и перевёл через дорогу. Дальше свет фонарей остался за спиной, и они ступили на пустырь, занесённый снегом – лишь вдалеке виднелись огоньки чьих-то домов. В ботинки сразу попала горстка снега. Артём достал тёмный платок, видимо, бабушкин, и принялся завязывать Мире глаза.
– А это зачем?
– Снимешь, когда сама всё поймёшь.
И ладно. Мира усмехнулась, погружаясь в темноту окончательно.
Дальше она услышала, как Артём проскрипел по снегу чуть дальше от неё, и настала тишина. А затем он вдруг резко побежал обратно – внутри у Миры что-то ухнуло, и она сдернула платок раньше времени. Артём почему-то с улыбкой нёсся навстречу. И что тут надо было понять?
– Ну ты дурёха! – зашёлся Артём каким-то чужим смехом, приобняв Миру.
А там, откуда он прибежал, уже шипел искрами салют. Светло-жёлтые, красные, зеленоватые брызги… Ах вот оно что!
Искры всё сильнее и сильнее слепили Мире глаза, наливались, стремились улететь куда-то высоко – и наконец сразу несколько залпов взмыли в воздух. Блестящие астры разбились там, где им и было положено.
Это было совсем как в детстве. Захотелось кричать «ура» – но не потому, что так принято, а от благодарности за то, что она может видеть, слышать и осязать всё это. От благодарности за эти искры и их терпкий запах, за снежный пух, который снова закружился над пустырём, за румянящий щёки мороз – и за Артёма, с которым всё наконец пойдёт на лад. Мира поняла, какое желание загадает сегодня под бой курантов.
– Ну как тебе?
– Мне хорошо, – пробормотала она. – Давай постоим так. Хоть чуть-чуть.
– Да хватит уже, кончилось всё. Чего тут ловить. – Артём взял её за предплечье и потянул в сторону дома. – Пойдём.
17
Однажды она обязательно изменится. Перестанет витать в облаках, когда надо собраться, и выходить из себя, когда стоит себя контролировать. Его усилия дадут результат – надежда на это привычно поселилась внутри и не желала покидать свой дом.
– Пойдём, – сказал Артём, успокаивая себя мыслями о том, что сегодня праздник.
Кузьмин, всё ещё стоявший у своего дома, решил зайти обратно и, приостановившись, взглянул на Миру. Судя по всему, бабушка уже рассказала соседям о том, что Мира вернулась, – удержаться от сплетен, сидя в одном доме с Валей, она ну никак не могла.
Пролегла неприятная пауза: никто никому так ничего и не сказал. Рука Миры заметно потяжелела, а голову она опустила – хотя, казалось бы, только что восхищалась тому, что Артём для неё приготовил, и настроилась праздновать.
Этот Новый год был интереснее, чем все предыдущие: он впервые решил провести его не с бабушкой, пусть она и была в соседнем доме. Выбирая шампанское и глядя, как Мира нарезает салаты, которые выбрал он сам, Артём мысленно ставил ещё один плюс в списке причин того, почему он теперь взрослый.
И ещё один плюс в списке доказательств того, что жизнь налаживается. Он не один. Успевает совмещать учёбу и какую-никакую подработку – а там и по специальности что-нибудь найдёт. У него есть своя… почти семья. Мира поняла, что сделала глупость, и поспешила всё исправить.
Так и почему бы не начать новую жизнь в Новый год? Ведь как Новый год встретишь, так его и проведёшь – любила говорить бабушка.
Сидя на веранде за накрытым столом и глядя на экран телевизора за пять минут до полуночи, он чувствовал себя так, будто президент говорит для них, а что-то даже и для него одного. Как бы угадывает его мечты, ценности и планы – важнее них быть ничего не могло.
И Мира не могла к нему не вернуться. Уж он-то смотрел статистику посещений своей страницы, пока она была у матери, и увидел, что уникальных посетителей совсем мало, а посещений чересчур – именно в те дни. Когда он сказал об этом ей, она выглядела как человек, которого застали врасплох, что и доказывало его успех. Забирая её с пар и глядя на то, как бережно она держит в руках фигурку рыцаря, Артём в своём успехе не сомневался. Ничто не могло нарушить его планов.
И ничто не могло их нарушить в новогоднюю ночь. Он разлил по бокалам шампанское и спросил:
– Ну что, придумала желание?
Мира кивнула, взяла свой бокал в руки и взмахнула ресницами, ещё более пушистыми, чем обычно. Перезвон курантов вторил надежде, сидевшей внутри, пока не рассыпался торжественным гимном, который звучал теперь совершенно иначе.
Пусть останется в старом году то, что не хочется брать с собой в новый. Недомолвки. Ложь. Безразличие. Скандалы и истерики. Ненужная суета. Пусть дома будет мир.
Артём пил из бокала, а она всё медлила и смотрела мечтательно куда-то вверх.
– Ты почему… – начал спрашивать он.
А она молча поставила на стол бокал, чуть не пролив шампанское и не испортив скатерть, и взялась руками за шею.
– В чём дело?
Грудь её затряслась, а взгляд устремился в никуда, словно она была не здесь и за тем, что она видела своими глазами, было что-то ещё.
Нет, только не истерика. И только не сейчас.
Смотреть, как она размазывает по блестящим от слёз щекам тушь и как липнут к ним чёрные волосы, ничем не помогало. Нужно было войти в новый год по-новому.
Артём взял с холодильника бабушкину телефонную книжку и вытряхнул из неё чистые бумажки. В спешке подцепил с полки у входа ручку и швырнул это всё перед Мирой на стол.
Она привстала и вытаращила глаза, будто впервые видела письменные принадлежности.
– Да что тебе нужно?
– Пиши. – Артём перестал торопиться.
Мира всхлипнула.
– Мы уже много раз говорили, что ты не будешь истерить, и я не верю тебе, – стал разъяснять он. – Ты истерила, когда мы познакомились. Ты разворачивалась и уходила, когда была больше всего мне нужна, и не раз. Не хватало, чтобы это произошло при всех ещё… в таком виде. Пора это прекратить.
Она взглянула на входную дверь, будто бы за ней вот-вот должна была появиться бабушка или ещё кто-нибудь.
– Дай я умоюсь…
– Сядь и пиши, – оборвал её Артём.
Мира села, дрожащей рукой взяла ручку и стала писать под диктовку.
«Я, Осокина Мирослава Геннадьевна, обещаю Нагину Артёму Александровичу:
1) Работать над собой.
2) Забыть о том, что такое хамство.
3) Держать себя в руках.
4) Быть вместе с любимым человеком, поддерживать его и проявлять свою любовь, которая только крепнет.
5) Хранить в отношениях мир и покой.
Я осознаю, что при нарушении любого из пяти пунктов включается счётчик молчания, тариф которого определяет Нагин Артём Александрович в личном порядке.
Минуты молчания он выдаёт в удобное ему время, когда того требует ситуация.
01.01.2014 г., подпись»
Артём взял промокший от слёз лист бумаги и не смог сдержать улыбки. Конечно, всего этого так просто не случится, зато теперь у него будет чем аргументировать свои требования.
– Смотри не забудь о том, в чём расписалась, – усмехнулся он. – А то не расплатишься.
Мира вырвала из его рук бумагу и истерически расхохоталась. Смех её разбился внутри него холодным стеклом и упал в заоконную темноту; Артём вспомнил чёрный мешок на голове и то молчание, которое, видно, решил теперь продлить и сам.
***
Её уже не в первый раз быстро развозило с шампанского. В таком состоянии она стала забавной, но совершенно бесполезной и рассказывала нелепые истории до тех пор, пока совсем не расклеилась и не ушла спать в комнату.
Артём же молчал, и с каждым бокалом становилось всё легче и легче. Злобная, чернеющая внутри пустотой воронка бледнела и утихала, замолкали вдаль по улице залпы салютов, примирительно болтали в темноте голоса из блестящего голубого прямоугольника-телевизора. Время ползло к утру. Полураздетый, он устроился в кресле и положил голову на край спинки – так любила делать бабушка, когда дремала.
Вслед за мыслью о ней отворилась калитка, заскрипел под шагами недочищенный снег – она вернулась от Кузьминых.
– Ну и пожалуйста, ни стыда ни совести, – пробурчала она на входе, глядя на него, и зашелестела чем-то завёрнутым в подарочную бумагу. – Оделся бы.
– Да смысл, – отмахнулся Артём.
– Наша, – кивнула в сторону бабушка, – наша-то спит?
– Спит.
– А ты сидишь надутый, как мышь на крупу. Тебе вот подарок от Кузьминых, а сам-то ничего не придумал?
Раз – и всё вернулось. Черноту внутри кто-то сжал в кулак.
– Если тебе они так нужны, к ним и иди.
– Ты почему грубишь?
– А потому что как Новый год встретишь, так его и проведёшь. И встретим мы его без лишних вопросов.
Поглядев в бабушкины глаза, похожие на овечьи, он понял, за что так злился на неё последние десять лет. Она – и Кузьмины тоже – якобы хорошо знали, как жить, и до сих пор делали вид, что знают, но не они должны были быть здесь тем пустым утром первого января.
Не они. И всё должно было сложиться совсем не так.
Начинался ещё один год без мамы.
***
Во всём доме настала тишина, и в комнате Артёма было душно. Спать совсем не тянуло. Он вошёл, сразу же взял с полки фотоальбом и сел за письменный стол.
Мама смотрела на него с фотографии, и ей было всё равно на то, что начался новый год. Её вообще больше ничего не трогало, и Артёму хотелось бы, чтобы в его жизни всё было так же. Чтобы не нужно было больше ничего выяснять, чтобы доверие выросло само по себе. Вот бы случилась магия и эта чёртова расписка подействовала.
А ещё проще было бы, если бы она не проснулась.
Если бы она исчезла и его кровать оказалась пуста, как была пуста в прежний Новый год и ещё прошлым летом. Теперь это не могло взять и произойти просто так – только через очередной большой скандал.
Интересно, а что чувствовал его отец, когда понял, что ему не удалась семья? Хотел ли он что-нибудь изменить, и если да, то что он для этого делал?
А что делала мама?
Артём ведь всегда смотрел в своё прошлое, опираясь на то, что именно она осталась рядом с ним и воспитывала его вместе с бабушкой, пока не умерла. Но отец в то же самое время продолжал жить и наверняка о нём думал… и что именно? Что он говорил? И хотела ли, могла ли мама его услышать? От Артёма, как от маленького, это всегда скрывали. Вот он и вырос в того, кто ни разу даже не попытался в этом разобраться.
Артём взглянул на первую страницу альбома ещё раз – взгляд мамы изменился. Она смотрела на него с укором, как смотрела тогда на отца, собирая вещи и смахивая слёзы с ресниц.
Обложка альбома со стуком захлопнулась. Он не желал её видеть.
Натягивая джинсы и свитер, Артём наблюдал за тем, как Мира спит, спрятав руки под подушкой. Как же ему хотелось разбудить её, стащить с кровати и прямо так, в пижаме и босой, выволочь на улицу и оставить в снежной каше, чтобы стояла там. Видеть её он тоже не желал тоже.
И никого больше.
Молча выйдя на веранду и не обращая внимания на бабушку, он обулся и оделся. Роща утром первого января могла понять его лучше всех.
***
Цифра в календаре стала другой, а между ним и Мирой всё было по-прежнему. Явно изменилось одно: он не хотел больше ради неё стараться и на работу решил не выходить. Лучше было у её матери брать ещё деньги – живут-то они всё равно вместе с его бабушкой, и пора устроить всё справедливо.
Но денег всё-таки поубавилось, а ссоры, наоборот, участились. Тогда он вспомнил про расписку и начал выдавать минуты молчания. Готовясь к сессии, он сидел за компьютером в своей комнате и делал вид, что не обращает внимания, как Мира уходит куда-то, а потом возвращается, как и в тот раз, вся испачканная и уставшая, и подолгу стоит под душем – воду тратит.
Возвращаясь в комнату, она захватывала с кухни табуретку и садилась за компьютерный стол с ним рядом – там было свободное место и для неё. Артём косил глазом в сторону, и минуты молчания продолжали течь, складываясь в уже который по счёту час.
К её чести, она умела слышать и молчание. Решая, что ей достаточно, вставала, отодвигала табуретку и шла к ящику, который он ей выделил при переезде. Копалась в своих бумажках, доставала ту самую тёмно-зелёную тетрадь, где всегда строчила что-то по вечерам, садилась на кровать, в угол, и опять начинала строчить.
Выписав всё, что услышала, захлопывала тетрадь и клала её на место. Брала будто бы для порядка один из конспектов, смотрела в него с бессильной скукой на лице и в конце концов возвращала в ящик.
Первый экзамен в эту сессию у неё должен был быть уже одиннадцатого, а она даже не шевелилась в сторону того, чтобы в самом деле учить билеты. Не шевельнулась она ни девятого, ни десятого, а одиннадцатого снова ушла – и вернулась опять испачканная и уставшая. С экзамена ли?
В аккаунтах её смотреть стало совсем нечего. Диалоги с одногрупницами встречали Артёма пустотой, и он им не верил. Неужели ни с кем не общается? А куда тогда ходит?
Решив выяснить это открыто, он мог получить очередной скандал. Пойдя за ней тайно, на засыпанной снегом Дальней он рисковал оказаться замеченным – и получить ещё одну истерику. Нужно было действовать умнее.
Через Лёху, например, легко было добраться до Белкиной… чтобы и тут ничего не узнать.
«Это мы у тебя спросить хотели, где она вообще есть. Вы всё ещё вместе живёте?»
Живут они, ага, как же.
Сосуществуют в одном доме, а он её не трогает от греха подальше.
Рвения сделать этот дом уютным – прежде всего своим хорошим настроением, – у неё всё меньше и меньше, и непонятно уже, зачем вообще нужны такие отношения.
Он мог бы больше внимания уделять учёбе, а угодил в розовые сопли и ушёл от своей истинной цели – быть лучше и сильнее других. А ведь через полгода закончится второй курс и будет экватор. Что он предъявит факультету и самому себе, в то время как остальные скоро начнут работать по специальности?
Её рыдания и испорченный праздник?
Если он не возьмёт себя в руки, то потеряет свою жизнь.
Она же никогда не изменится. Она так и будет витать в облаках, когда надо собраться, выходить из себя, когда нужно держать себя в руках. Она не изменит своим интересам и привычкам.
Как бы он ни старался.
18
Январь 2015 года, дневник Миры
Прошёл год с тех пор, как он ударил меня во второй раз. Потом всё так и посыпалось, и после третьего или пятого раза исчез смысл считать. Теперь я считала только минуты молчания. Пустые, холодные цифры в дневнике – больше не моём. Нашем.
Держу в руках новую тетрадь, такую же, как и та, глажу обложку пальцами и до сих пор не верю. Её больше никто не читает, а я всё так же по привычке её прячу, удаляю диалоги в соцсетях и историю браузера.
Если город для меня живое существо, то Дальняя – отмершая ткань его тела. Я забрала к себе Спарка и больше не была на северо-западе. Открываю карту города, зажмуриваю глаза, чтобы поиграть в свою любимую игру, и сторонюсь тех мест.
С центром проще, но и он заражён этим. До сих пор стыдно возвращаться на гумфак. Даже пройти мимо корпуса, когда бываю рядом, почти невозможно. Вот встретят меня, вспомнят всё это, и… что, если я увижу его? Если увижу его с кем-то?
Спарк слизывает мои слёзы, и внутри всё сжимается. Тебя могло и не быть здесь.
Вот она, любовь, но достойна ли я? Стараюсь быть достойной.
***
Теперь гумфаковцев, кроме Миры с Ташей, в «Омеге» уже не было: им быстро надоело, тем более что шла сессия. Были какие-то другие, совершенно незнакомые люди, к которым совершенно не хотелось тянуться, потому что и так особенно ничего не хотелось. Вместо Миры волонтёрить в приют ходило чьё-то чужое тело, и более пустой, чем тогда, его сердцевина быть вряд ли могла.
Спарк, заходя в вольер, предчувствовал скорую разлуку и поскуливал. Мира закрыла вольер снаружи, села на корточки рядом – синяк на бедре сзади отозвался болью – и посмотрела сквозь сетку.
Чувствовать было почти нечем. За новогодним столом она выплакала под душем всё, что могла выплакать, и утихла. Теперь он мог бить её сколько захочет – но он тоже утих и не бил. Зато мог выдавать сколько угодно минут молчания. Ей всё стало нипочём, потому что вряд ли могло быть хуже, а вот лучше – могло.
Таша запустила собаку в соседний вольер и подошла поближе.
– Хорошо, что ты всё-таки вернулась.
– Не могла не вернуться, – эхом отозвалась Мира и кивнула на Спарка.
– Он ждал. И я ждала тебя на консультации, десятого, а ты не пришла. Волочкова про тебя спрашивала. Я подумала, ты и так всё знаешь…
– Ничего я не знаю.
Спарк ткнулся носом в сетку.
– Что-то случилось? – спросила Таша.
– Что-то. – Мира продолжила смотреть в вольер так, как если бы пёс был единственным, что существовало на земле, а она сама исчезла.
– Ты попросила у меня все лекции, чтобы потом не прийти на экзамен.
– Просила, чтобы выучить, а потом поняла, что больше не надо.
– Как не надо? Когда мы знакомились на первом курсе, ты говорила, что шла на гумфак с радостью.
В ответ Мире осталось только вздохнуть.
***
Избежать того, чтобы прийти на гумфак, было нельзя. Хотя бы ради того, чтобы подать заявление на отчисление. Артём, собираясь на экзамен с утра, пожал плечами и сказал: как знаешь, дело твоё – но в его голосе Мире почудилась радостная нотка.
Вот она и решила сделать себе подарок на девятнадцатилетие – избавиться от того, что теперь только тяготило. Город спал полумёртвым январским сном, когда Мира всё-таки удосужилась приехать в центр, а люди ходили по улицам и не видели этого. Не понимали. Их живость казалась чрезмерной. На гумфаке у кого-то кончался очередной экзамен, и из корпуса то стайками, то поодиночке выходили студенты. Им было чему радоваться, а Мире не было.
Дверь поддалась тяжело, тяжелее, чем всего лишь полгода назад, во вторую сессию; не обратила на Миру внимания вахтёрша на входе; не ей улыбнулся профессор Полев, который тоже шёл с экзамена. Полвека в этих коридорах он улыбался не ей – и глупо было думать, что ей это в самом деле могло быть доступно, что это для неё тоже.
Однокурсницы кружком собрались на третьем этаже, там же расположился и деканат. Таша, стоявшая, как всегда, отдельно от остальных, кивнула Мире и, видимо, решила её не трогать. Это было к лучшему: личные вопросы оказались бы ни к чему.
Дверь в деканат скрипнула, и все, кто был в приёмной, посмотрели на вход. Рядом с секретаршей, отвечавшей за бакалавров, на стуле сидела Волчкова. В её глазах всё так же мелькнуло узнавание.
– Добрый день. – Мира переминалась с ноги на ногу.
– Добрый, – ответили секретарша и Волчкова вместе, и вторая вышла, а первая продолжила: – Я вас слушаю.
Мира замешкалась с ответом, а потом выложила как есть:
– Я не смогу сдать сессию.
– Продлить хотите?
– Всё гораздо хуже. – Оставалось просто сказать. – Я хочу отчислиться.
Секретарша покачала головой.
– Вы приступали к сдаче сессии?
Мира скрестила на груди руки.
– Нет, и не буду.
– Может, лучше академ? По семейным обстоятельствам или по медпоказаниям…
Как жаль, что не было никаких обстоятельств и никакой болезни. Была только она сама и необходимость сбросить хоть какой-то балласт, чтобы почувствовать себя живой и идти дальше.
– Нет, – сказала Мира гораздо короче, чем подумала, и повторила мысль уже чуть увереннее: – Мне просто нужно отчислиться.
Тут же прошелестел бланк заявления.
– Пишите. Потом зайдёте к декану… в ближайшие дни сдадите книги в библиотеку. Подпишете везде обходной в знак того, что ничего не должны, а дальше в канцелярию.
Мира сделала всё как ей сказали, и запомнила порядок действий. Стараясь как можно меньше смять выданные ей бумаги, положила их к себе в сумку и вышла в коридор. Смех однокурсниц звенел этажом ниже, а в коридоре третьего этажа осталась только одна Таша. Мира скользнула по лестнице вниз, оставляя её за спиной, и старалась не думать о том, что они сегодня виделись.
Тяготившие её теперь коридоры гумфака быстро кончились, а за дверью Миру встретил город. Хотя прошло не больше двадцати минут, он посвежел и пусть сонно, но улыбался каждому из прохожих, даже ей самой. Такого не было уже давно, и это удивляло.
В телефоне пиликнуло оповещение. Надо было ответить, отключить звук и идти за Артёмом.
За что ты сейчас больше всего держишься? – чернели на экране буквы. Это был не он. Это была Таша.
С чего бы это? И сам вопрос… где-то Мира его уже слышала.
Только ответить честно не хватало духу, и она тоже задала вопрос:
Ты была у Соколовской?
Да
А зачем?
Подходя к главному корпусу, откуда вот-вот должен был выйти Артём, она увидела слова:
Потом расскажу.
Мира очистила весь диалог разом и решила тоже ничего не говорить. Важнее было то, что она сама знала, за что хочет держаться.
***
Вышел из главного корпуса не Артём, а Лёша. Он был один и посмотрел на Миру, даже не стараясь скрыть скепсис.
– Поздно, – усмехнулся он. – Все уже ушли.
А ведь на остановке у главного корпуса никого не было – Артём даже не попытался её подождать. Так, как она однажды решила не ждать его.
Сердце словно опустили в горячую воду, к которой оно ещё должно было суметь привыкнуть. Не оставалось ничего, кроме как сделать вид, что так и было задумано: она идёт в главный по своим делам.
Мира сняла дублёнку, поправила у зеркала волосы и не спеша дошла до столовой. Взяла на поднос только салат и гарнир – мамины деньги уже кончались, а хорошо было бы их сохранить, – выбрала столик у окна. Оттуда открывался интересный вид на внутренний дворик – его Артём показал ей всего лишь полгода назад, в тот день, когда предложил переехать на Дальнюю. Там они стояли, нежась в лучах осеннего солнца, и говорили друг другу то, что раньше боялись сказать. Как же так получилось, что всего за полгода они совсем разучились это делать и что домой ей идти совсем не хочется?
Но теперь настала пора возвращаться. Отсрочила ненадолго неизбежное, и хватит – встала и пошла на остановку. Город гудел на перекрёстке, будто радовался тому, что Мира здесь, а вот дома был тот, кто её уже не особенно ждал. Зачем тогда нужно было её возвращать, непонятно.
Она ведь почти смогла остаться сама с собой и примириться с этим, но он заманил её назад, и дверь к себе захлопнулась, а ключи от неё были выброшены в окно. Вот она так и держится за эти отношения – потому что не знает, как быть без них.
Что есть в её жизни за их пределами?
С гумфаком она вот-вот попрощается. И Юлька, похоже, осталась в прошлом.
Спарк? Наверное, когда-нибудь можно будет взять его к себе, когда она разберётся, как нужно воспитывать собаку.
Миррор, конечно, вряд ли куда-нибудь денется, вот только это по сути она сама.
Мама у неё есть всегда, хоть и не всегда ясно, чем она может помочь, кроме как приютить.
А Таша пока тёмная лошадка.
И никого больше – но уже много.
На башенных часах у университетского сквера пробило двенадцать. Можно было пройтись ещё немного, протянуть хоть капельку времени, а потом всё-таки возвращаться – собирать и приводить в порядок книги, думать, что делать с конспектами и чем она теперь будет заниматься, чтобы не прослыть бездельницей. Учёба хотя бы временно спасала от этого звания, но теперь прятаться за ней было нельзя.
В ответ на эти мысли город задул под дублёнку неожиданно холодным ветром, напомнил, что на дворе январь и расслабляться не стоит, и бросил откуда-то в лицо снежную крупу. Усмехнулся, как Лёша, ослепил солнцем из-за угла.
Здесь не поздно, никогда не поздно – мелькнуло в голове, и стало ясно, каким словом она ответила бы Таше.
Артём может молчать сколько угодно, если с ней, как и раньше, будет говорить город. Нужно только захотеть к нему вернуться, и она хотела. Ведь с Артёмом он говорить не будет, и это останется их – Миры с городом – маленькая, но обнадёживающая тайна.
И не обязательно, как раньше, проводить с городом часы напролёт. Достаточно начать с пяти минут. Заметить, как переползает за двенадцать стрелка тех самых часов на башне, оглянуться на них последний раз за день и перескочить через перекрёсток вместе с другими людьми, среди которых, вероятно, есть и тот, кого Мира когда-нибудь могла бы полюбить и, похоже, уже чуть-чуть начинала.
А потом сесть в маршрутку до Дальней, обещая городу завтра вернуться. Увидеть впереди горький, пустой от молчания вечер и безлунную зимнюю ночь.
***
Первое, что я чувствую, придя в себя, – то, насколько я беспомощна. Снова пустырь на Дальней. Стою в пижаме, по щиколотку увязшая в грязи вперемешку со снегом, смотрю на свои руки и то вижу их, то нет. Конечно же, я опять сплю.
Фонари на противоположной стороне улицы не горят, но вокруг светло – тут и там из ниоткуда вспыхивают бледно-жёлтые искорки. Какие-то из них собираются в стайки и теплятся вместе, а какие-то рассыпаются на десятки более мелких и исчезают в ночи. Когда я за ними наблюдаю, беспомощность понемногу уходит, и светло становится не только глазам.
Время здесь летит ещё быстрее, чем наяву, а я ещё более медленная. Кажется, я успеваю упустить целые недели, заглядевшись на какую-нибудь одну из этих искорок. Интересно, что будет, если взять их в руки?
