Иван Александрович Гобзев
Хозяин Москвы
Да, он был прав.
Но вместо того чтобы радоваться, я напиваюсь в одиночестве. Может просто такой я человек? И в какие условия меня не помести, везде будет то же самое?
***
– Ну привет, мил человек! – батюшка был в настроении. – Садись давай! Да иди ты со своим благословением. Просто садись.
Я сел. Он вытащил из тумбочки литровую бутылку очень хорошего коньяка.
– Какие планы на сегодня, порнограф?
– Ну как, рабочее совещание в четыре…
– Всё ясно! Значит, свободен. Выпьем!
Это было неудачно. Мы вечером планировали с Машей встретиться, провести время спокойно и по-семейному, без алкоголя.
– Я сегодня не могу, – попытался я вяло возразить, – у меня дела важные…
– Ой, брось, какие у тебя дела! Хозяин-то ты фейковый! Или ты про Машку? – он недобро прищурился.
Я обиделся на «фейкового».
– Сами таким назначили! Я не просился…
– Да ты не дерзи! – повысил он тон. – Говорили уже об этом!
Он достал широкие стаканы и налил в каждый по половине.
– Такой коньяк так не пьют, – сказал я. – Его из специальных бокалов цедят. С сигарами.
– Бля! Умный какой нашёлся, – батюшка противно скорчился. – А то я не знаю. Только я не цедить сегодня намерен, а пить! У меня событие!
– И какое же?
– Дело такое, мой дорогой, что через месяц быть мне Председателем Правительства!
И он пристально посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Должен сказать, мне было совершенно всё равно, но чтобы не обижать старика, я вскинул брови и воскликнул:
– Ого! Поздравляю!
– Спасибо! Ну за это и выпьем.
Мы чокнулись, и он опрокинул стакан. Я сделал небольшой глоток. Заметив это, он покачал головой:
– Ой-ой-ой, нехорошо! Обижаешь меня! Ну-ка, давай-ка, брат, до дна!
Спорить было бесполезно. Я выпил всё, и он тут же налил ещё.
Меня передёрнуло. Коньяк, тем более хороший, это совсем не тот напиток, который можно пить залпом по сто пятьдесят граммов.
– Закусить бы чего… – пробормотал я.
– Сейчас организуем!
Он нажал какую-то кнопку и сказал:
– Петька, быстро дуй в магазин. Да, в рыбный этот. Возьми осетрины копчёной, сёмги и форели слабосолёной, ну и икорки всякой… Нет, чёрной не надо, не люблю её. Хотя нет, возьми пару банок Хозяину, он любитель её пожрать! А, устриц сахалинских!
Я нахмурился, но не стал вдаваться в расспросы. Он все равно не расскажет, откуда знает про мои вкусы. Проще смириться с тем, что ему всё про меня известно. Я перекрестился.
– Ты чего крестишься? – с подозрением спросил он.
– Да так, прошу прощения у Господа за то, что пью во время рабочего дня.
– Ай, юморист какой! Да ты все рабочие дни напролёт жрёшь, как сивый конь!
– Ну а что же мне ещё делать, раз Хозяин я фейковый.
– Да нормальный ты Хозяин, брось. Был бы ненормальный, убрали бы уже.
Мы выпили ещё. По желудку разлился жар, потом утих и превратился в приятное тепло.
Солнечный свет за окном как будто вспыхнул ярче, намекая о наступающей весне, и нежно-пахуче, волнительно подуло, как будто заиграла фортепианная пьеса «к Элизе». Мне захотелось курить.
– Как в райском саду, – заулыбался батюшка, глядя в окно. – Иди сюда, посмотри.
Я встал и прошёл к окну с его стороны стола. Впервые я оказался в такой позиции. Меня это смутило. Он похлопал меня по пояснице, наклоняя к окну.
– Да смотри!
Я выглянул. В самом деле, очень милый и аккуратный сад, с деревьями, прудом и цветочными клумбами. Пахло старой заводью, щебетали первые птицы. Я вдохнул глубоко и у меня чуть закружилась голова. Батюшка продолжал похлопывать меня по пояснице.
– Курить хочешь? – вдруг спросил он.
– Да, – кивнул я.
– Кури, – он наклонился и достал пепельницу с низу тумбочки.
Я откинулся в кресле и закурил.
***
Когда принесли закуску, мы уже были сильно хмельные. Батюшку я таким никогда не видел, он раскраснелся, скинул свой клобук, седые волосы растрепались. И как-то лицо у него изменилось, словно он вдруг снял маску и предстал самим собой. Речь у него тоже стала другая, если раньше в его тоне преобладали растянутые и гнусавые нотки, словно он службу в церкви читает, то сейчас она стала проста и безыскусна.
Хотя вот я вообще против того чтобы человек был самим собой с другими. Лучше оставаться в маске и сохранять дистанцию (даже по отношению к себе). Не для других – а ради самого себя. Чтобы не превратиться в свинью.
Батюшка много говорил, зло и быстро, про какие-то свои политические дела. Те гандоны, и эти гандоны, эти суки, и те суки. Много важной, и даже подозреваю секретной информации сообщил мне он, но мне всё это было не интересно. Я далёк от мира интриг и политических игрищ.
Поскольку литр был почти допит, закуска подоспела вовремя, а то я сегодня ничего не ел. Я набросился на еду. Сейчас, подумал, допьём и я убегу. Ещё успею до вечера отойти немного. Но у батюшки были другие планы. Как только мы допили, он достал новую бутылку – водку ноль семь.
– Я сегодня никуда не тороплюсь, – сказал он и разлил в те же стаканы. Он сильно захмелел и много пролил на стол.
– Сейчас, напишу на работу только, – сказал я и взялся за телефон. Было ясно, что мне не уйти.
– Ай, да пиши своей Машке, я не против.
В самом деле, писать я собирался, конечно, ей.
«Милая, прости. Меня батюшка бухать с ним заставляет, шансов уклониться нет. Боюсь, буду сегодня сильно пьяный, он не на шутку разошёлся». Она ответила сразу: «Хорошо! Давай тогда на завтра перенесём, не хочу чтобы ты был пьяный!»
Мне стало немного обидно. Раньше она любому мне была рада. «Прости, – написал я. – С завтрашнего дня всё будет по-другому».
Да, – подумал я, закуривая, – действительно, хватит. Пора заканчивать это!
– О чём задумался? – спросил батюшка.
– Да так. О будущем!
– Так давай выпьем за это! – он поднял стакан. – Выпьем за великое будущее нашей родины! Ты патриот?
Я не был в настроении подыгрывать ему.
– Да, но не в том смысле, что вы.
– Это в каком же тогда?
– А вы в каком?
– Понятное дело в каком! Всё делать во славу и величие моей родины! А другого смысла и быть не может…
– А я патриот в том смысле, что люблю родные места – те, в которых вырос и с которыми связана моя жизнь…
– Да ты не патриот тогда, а говно!
– Сами вы говно, – сказал я.
Он замолчал, пытаясь сфокусироваться на мне. Произошло нечто из ряда вон выходящее, но правильно среагировать он сейчас не мог, слишком много выпил.
– Мы с тобой об этом после поговорим, – наконец сказал он и поставил стакан на стол. Потом поднялся и медвежьей походкой направился ко мне.
Встав у моего кресла, он спросил:
– Ты знаешь, Иван, я тебя из всех выделяю… Ты мне как сын… Родной…
Он замолчал. Из окна повеяло холодом и резко потемнело, как бывает перед грозой. Вдруг в самом деле грохнуло, да так, словно купол небесный треснул. Ярко вспыхнуло, на миг осветив правую половину батюшки. И спустя секунду зашумело: гул стал нарастать, быстро превратившись в грохот водопада. Это был настоящий, первый весенний ливень.
Господи, как же я соскучился по тебе! – подумал я. – Мне бы выйти и встать под твои струи…
– А знаешь, почему ты Хозяин Москвы?! – пьяно, перекрывая дождь, прокричал батюшка.
Я поднял глаза на него
– Потому что я тебя люблю! – и тут он вскинул рясу, сдёрнул с чресл подштанники с трусами и обнажил то, что я меньше всего на свете хотел видеть.
– Давай! – заорал он и попытался ухватить меня за голову.
Я вырвался, вскочил и побежал. Я слетел вниз по лестнице, выбежал на улицу, чуть не попал под машину, и помчался куда глаза глядят под оглушающим дождём.
***
Проснувшись, я первым делом полез в телефон. От батюшки ничего. Только от Маши сообщение ночное, когда я уже спал.
«Милый, смотри, что я тебе вяжу». И фото – шерстяные носки с оленями. Чёрт, она ещё и вяжет. Как это трогательно. Но почему олени?
«Моя любимая, – написал я, – извини, я спал уже вчера, не мог ответить. Чудесные носки, я буду носить их всю жизнь!»
Я подождал, она не ответила. Наверное, на работе. Я тяжело поднялся и сел на кровати. Вчера я ещё сильно добавил после расставания с батюшкой. Ещё бы, такие новости… Что теперь будет? Дурно в душе и теле, слов нет. А надо ехать на работу. И пива выпить. Только сначала в душ и побриться. И зубы почистить непременно!
– Надежда! – прокричал я.
Тишина. Я думал нет моей великанши парикмахерши, но тут она появилась. Как всегда в обтягивающем трико.
– Да, Иван Сергеевич?
– Кофе сделайте, пожалуйста! И пострижёте меня? Только по-быстрому.
– Сделаем! – улыбнулась она. – Перепили?
– Есть немного…
– Ничего, будете в лучшем виде!
В ожидании кофе я включил телевизор. Так и есть, Маша ведёт новости.
– Сейчас идёт несогласованный митинг в центре города. Несмотря на предупреждение, десятки школьников вышли на улицы с плакатами: «Земля – не центр мира!» Они требуют возвращения архаичных взглядов на Вселенную, согласно которым у неё нет центра. Представители православной общественности выехали на место, в городе дежурят наряды полиции. Кадры с места события.
Я вижу, что митингующих там явно не десятки. Их тысячи. Парни и девчонки, такие юные. Кто-то замотался шарфами до самых глаз, они идут нестройными рядами, что-то кричат, они наглы и бесстрашны.
Звонит телефон. Господи, это батюшка. Мне страшно брать трубку. Но делать нечего, беру и робко говорю:
– Да?
– Ты чего там сидишь? – бодро кричит он как ни в чём не бывало. – Давай, собирайся, дуй в центр!
– Я? Да я-то зачем?
– А кто? Я? Кто хозяин Москвы?
– Да что я там делать буду… Там дети какие-то…
– Хуети! Там их знаешь сколько? Они всю Москву разнесут. Да и движение парализовано.
– Понял, сейчас…
***
Я еду на Тверскую площадь. Меня лихорадит. В окно бьёт яркое солнце, мне жарко и душно. Я открываю окно и курю. Я думаю о том, что я им скажу. Они ведь правы, и я на их стороне.
На подъездах к Тверской всё забито. Сотни школьников тянутся к площади. Повсюду автобусы, полицейские стоят группами в касках, с щитами и дубинками. Школьники их не боятся, что-то выкрикивают, бросают в них окурки и пустые бутылки. Представители порядка никак не реагируют. Кажется, их взгляды обращены внутрь, в тёмную бездну.
Машины сопровождения включают мигалки, мы медленно пробиваемся сквозь толпу. Дети хлопают руками по стёклам и кричат.
Я вылезаю из машины, ко мне сразу пытаются пробиться репортёры, но меня берут в кольцо охранники и ведут к лестнице на импровизированную трибуну. Мне становится не по себе, я забываю о похмелье, теперь у меня дико дрожат руки и трясутся ноги от страха. Впервые я всерьёз жалею о том, что я небесный. В голове крутится дурацкая поговорка: «хочешь кататься, люби и саночки возить». Каким же надо быть идиотом, – раздражённо возражаю я, – чтобы любить возить саночки! Ведь понятно, что всё хотят только кататься.
Итак, я на трибуне. У меня перед лицом микрофон. Повсюду – на всей площади и по улицам толпятся подростки, она забили город до горизонта. Крестовый поход детей, – почему-то подумал я.
– Ребята, – начал я, и мой голос жутко и незнакомо прозвенел над площадью.
– Мы тебе не ребята! – крикнул кто-то.
Но всё же они поутихли и обратили своё внимание на меня. Им было интересно, что я, представитель власти, скажу.
– Друзья! – сказал я. – Вы прекрасно знаете, что ваш митинг, если это можно так назвать, не санкционирован… Я предлагаю вам разойтись по домам, и решить всё по-хорошему… Я на вашей стороне…
– Да это же Шмель! – закричали внизу. – Вы видели его видосы на ютубе?
В толпе одобрительно зашумели. Похоже, здесь были мои фаны. Вот она, моя аудитория, подумал я и воодушевился.
– Друзья! Так мы ничего не решим! Провоцируя полицию, не вернуть Землю на положенное ей место… Надо действовать по-другому! Нужно сделать петицию! Я сам её напишу!
Но я в целом понимал, что ребята пришли не затем чтобы просто так вот разойтись. Это же молодость, драйв. Праздник должен продолжаться. Им нужно что-то посильнее.
– Предлагаю, – закричал я, чтобы перекрыть шум, – создать молодёжный комитет по решению разных проблем! Чтобы ваше мнение тоже учитывалось! А чтоб немедленно приступить к работе, объявляю двухнедельные каникулы прямо с этого момента!
Тут они все разом закричали. Я не мог понять, хорошо ли я придумал или нет, не слишком ли в этом много фальши, потому что юность очень восприимчива ко лжи. Поэтому на всякий случай я повторил как можно твёрже:
– Объявляю двухнедельные каникулы прямо с этого момента! Прошу моих помощников подготовить соответствующие документы.
***
Я пошёл с трибуны. Тут только я заметил, что у меня звонит телефон. Батюшка.
– Да? – закричал я, пытаясь перекрыть рёв толпы.
– Ты что несёшь там? Какие каникулы? Какой комитет? Это не тебе решать! Ты что, министр образования?
– Ну тогда приезжайте и решайте сами!
– Ты рот закрой! И слушай сюда внимательно! Ситуация выходит из-под контроля. Ты должен отдать приказ о начале силовой операции против нарушителей правопорядка.
– Я?! Почему я?
– А кто? Давай, делай свою работу!
– Нет. Я объявляю каникулы!
И я отключился.
Рядом со мной были силовики. Я плохо их знаю, но кто-то из высших чинов московского МВД – мои знакомые розэ и салатовые.
– Ну? – спросил они. – Чего? Операцию начинать?
– Сами решайте, – пробормотал я. – Я уже всё сказал.
На меня посмотрели с непониманием.
– Мы это, никак не можем сами решать! Нам приказ нужно от Хозяина. А Хозяин тут вы.
Я оглянулся на своих замов. Они пожали плечами, развели руками.
– Ну? – опять спросил салатовый из силовиков. – Начинаем операцию?
– Нет, – тихо ответил я.
И пошёл. А ребята в толпе скандировали: «Шмель! Шмель! Шмель!»
А я шёл прочь от трибуны и думал, что вот, всё-таки решил повисеть на кресте. Было мне мучительно, но и как-то на удивление легко, как будто я скинул с себя тяжёлый груз.
***
Но всё же кто-то отдал приказ. Полиция вдруг двинулась на толпу, сжимая кольцо.
Я пошёл дальше. Я не при чём, я не при чём, – повторял я и старался не смотреть на происходящее. Но скоро я уткнулся в спины оцепления и смотреть мне пришлось.
Наивные школьники, они думали, что могут что-то противопоставить своими жалкими шарфами и пластиковыми бутылками! Их стали быстро собирать и кучами загружать в автобусы. Тех, кто сопротивлялся, били дубинками. Где-то послышались выстрелы – резиновые пули.
Неподалёку молотили какого-то худого и лохматого парня. Грузный полицейский повалил его на асфальт и бил ботинком по лицу, а другие держали. И в его толстых округлившихся губах я отчётливо читал: «Убери руки, сука, убери руки!», чтобы ему было удобнее бить парня по лицу. Уж не знаю, что тот сделал, но должно быть оказал сопротивление.
Вскоре школьники поняли, что всё очень серьёзно и началась паника. Они метались по площади, пытаясь вырваться из оцепления, как дикие зверята в клетке, но не тут-то было, их ждали повсюду.
Я продрался между полицейскими и пошёл. С моим значком небесного мне нечего было бояться. Я шёл и шёл, а вокруг меня метались перепуганные люди, но я был словно призраком среди них.
И тут ко мне подскочил какой-то старшеклассник с перекошённым ртом и плюнул в лицо. Я хотел просто утереться и пойти дальше, но он не остывал, и стал бить меня, а потом повалил и вцепился в горло. Он что-то кричал мне яростно, но я не понимал ни слова. Я никак не мог его скинуть, но наконец мне удалось его перевернуть и подмять под себя. Тут уж я сам вышел из себя и как будто обезумел, и стал со всей силы бить его кулаком по лицу, так что из носа у него брызнула кровь. Тут подоспела моя охрана, они перевернули парня лицом в асфальт и заломили ему руки. Я сказал им, чтобы они оставили его, где есть, но появилась полиция и потащила его ко всем остальным, в автозаки.
Меня отвели в машину. Я сказал, чтобы везли на работу. Ответа от Маши всё не было.
Резкие контуры неба резали мне глаза. Я открыл окошко и закурил, но дышать было нечем, дым застрял в горле, и я выбросил сигарету.
***
Уже поздний день, половина четвёртого. Мария всё ещё не ответила мне. Первый раз такое, она никогда так долго не молчала. Она не играла со мной в эти девчачьи игры, не мучала, не провоцировала, не изображала обиду. Она была прекрасной женщиной. И я вдруг ужаснулся – почему я думаю о ней в прошедшем времени? Почему была? Она есть у меня.
Должен признаться, события на Тверской меня уже почти не беспокоили, их место заняла Маша. Она как будто стала центром моего мира, и захватывала его весь по мере того, как я ждал от неё смс. Я и раньше это знал, что она мой мир, но теперь ощущал особенно отчётливо. Я написал ей ещё несколько сообщений. Самое неприятное, что они отмечались как прочитанные, но ответа всё равно не было. Может быть, ей некогда? Из-за этих событий завал на работе…
Наконец четыре часа, я дождался новостей. Сейчас я её увижу, хоть какое-то облегчение.
Заставка, музыка, всё такое. Я взял ещё одну сигарету. Тошнит уже от курения, но это нервное, не могу остановиться.
И появляется не она. Сидит лысый, накрашенный мужик с выражением превосходства на роже, которую я в первый раз вижу.
– Сегодня на Тверской площади! Видео с место событий! Наш Хозяин лично принял участие в подавлении спланированного Госдепом восстания! К счастью, нападение на силовые структуры успешно отбито, все зачинщики арестованы. И это благодаря умелой и своевременной координации действий Иваном Сергеевичем Шмелевым!
И тут, о боже, камера показывает меня. Как я сижу верхом на школьнике и бью его кулаками по лицу.
Я схватил ещё одну сигарету, хотя во рту была предыдущая.
В кадре снова я. Стою на трибуне, растрёпанный, с опухшим лицом и здоровенными кругами под глазами, кричу что-то. Но про каникулы и комитет ни слова, вырезали.
Звонок. Я схватил телефон, Мария! Нет, это батюшка.
Он хохочет в трубку.
– Ну ты мил человек даёшь! Ай в тихом омуте черти водятся…
– Я не могу сейчас говорить, извините, – и я отключил его.
Мне стало дурно, так дурно что я как будто почувствовал все свои внутренние органы. С Марией что-то случилось. Случилось что-то страшное. Я вскочил, подбежал к окну и стал креститься.
– Господи, пожалуйста, сделай так чтобы с ней всё было в порядке! Отними у меня, что угодно, но пусть только с ней ничего не случится! Даже её у меня отними, только пусть с ней всё будет хорошо!
Я набрал её номер. Раздались длинные гудки. Мне стало страшно и опять очень дурно, но не знаю отчего. Нет ответа. Я набрал снова. Сбросила! Я набрал опять. Опять сброс! Я звонил ей снова и снова, пока она не выключила телефон.
Я написал ей сообщение:
«Ответь хоть что-нибудь, чтобы я знал, что всё в порядке».
И стал ждать.
Тревога разрослась до кошмарных размеров. Она колыхалась внутри меня, завывала, била, как метель, а иногда вдруг острыми шипами пронзала насквозь. Она как будто ледяным языком облизывала моё сердце, и холод разносился по всему телу после каждого её прикосновения.
Я чувствовал, чувствовал, что случилось что-то ужасное! Или это моё больное воображение?
Сообщение! Теперь от неё.
«Я видела видео с тобой там… Это ужасно. Как ты мог? Это же дети…»
«Ты видела только монтаж! – ответил я, – Ты же сама знаешь, как это на тв делают!»
«Нет, я видела всё… Твоё лицо, твои крики с трибуны… И ты отдал приказ!»
«Я не отдавал! Это сделал батюшка! Я не мог ничего поделать!»
«Ты мог! Ты просто трус и подонок!»
«Маша, прости! Я люблю тебя!»
«Не пиши и не звони мне больше никогда. Нас больше нет».
Я написал ей ещё несколько сообщений. Но она не отвечала.
– Марина! – закричал я в лихорадочном возбуждении, и не узнал свой голос.
– Да, Иван Сергеевич? – вбежала она через секунду, испуганная моим воплем.
– Иди в магазин, купи две бутылки виски! И ещё пачку сигарет. Нет, две! И побыстрее!
– Да как же я пронесу незаметно?
– А хрен с ним! Неси заметно! И кстати, тебе премия.
– За что? – удивилась она.
– За то, что ты такая хорошая!
Она закрыла дверь за собой, но вдруг снова открыла:
– Иван Сергеевич!
– Ну чего тебе?
– Я смотрела новости… И хочу сказать, что вы такой молодец! Спасибо, что защищаете нас!
Меня передёрнуло.
– Давай, беги уже!
Она ушла. И только сейчас, оставшись наедине с самим собой, я осознал всю катастрофичность этого машиного сообщения: «Ты просто трус и поддонок». Это было что-то ужасное и невозможное. Я и представить никогда не мог, чтобы она мне такое написала. Меня лихорадило и трясло, тряслись даже глаза, и я всё делал какие-то хаотичные движения руками, пытаясь как-то совладать с волнением.
***
Пасха. В Иерусалиме сошёл благодатный огонь. А я сижу в офисе под палящим в окно солнцем и пью. Я мог бы закрыть жалюзи, но у меня нет моральных сил на это. Вместо этого я передвигаюсь по комнате прочь от солнца, ища тень как вампир. Я просто пересаживаюсь с места на место. В какой-то момент я оказался на полу.
Мне всё время кажется, что Мария вот-вот позвонит. Сколько раз так бывало в других отношениях, что на меня обижались, а потом сами и звонили. А Мария самая покладистая из всех. Но, тем не менее, я отчётливо понимаю, что она не позвонит.
Мне не даёт покоя вопрос, где я совершил ошибку, когда настал переломный момент в наших отношениях? Я не верю, что это произошло на митинге детей. Критическая масса накопилась раньше, а митинг стал предельной точкой, когда произошёл взрыв.
И права ли она? Мог ли я что-то делать? Почему я трус? Почему подонок? И хотя я искренне считал, что её обвинения несправедливы, всё же она была права – я трус и подонок, но по какой-то другой причине.
Телевизор весь день включён. Я жду новостей с Машей, но её нет. Видимо, взяла отгул. Вдруг я представил её в обществе какого-то лощёного небесного в ресторане. Мне стало не по себе.
Звонок – опять батюшка. Сегодня день еженедельной исповеди. Я должен быть у него. Он звонит уже в третий раз, и я понимаю, что придётся ответить.
– Христос Воскресе! – сказал я.
– Воистину! Где тебя черти носят? Почему не у меня?
– Я болен… Подхватил что-то…
– Болен? А что у тебя с голосом?
– Осип…
– Осип? А, по-моему, брат мой ситный, ты нажрался! Ты чего себе позволяешь в светлый праздник Пасхи?
– Не брат, а друг…
Я не в силах слушать его. Больше всего в общении с ним меня утомляет эта необходимость постоянно оправдываться, как будто я в самом деле виноват в чём-то. Пошёл ты, – думаю я и отключаю телефон.
– Марина! Марина!
Заходит Мариночка.
– Почему вы на полу, Иван Сергеевич? – с тревогой спрашивает она. У неё такие большие и красивые глаза.
– Потому что мне здесь хорошо. Иди-как в магазин и купи красного вина. И скажи сотрудникам, что ко мне никому нельзя, я очень занят. И вот, объяви сегодня короткий день – до двух. Как все разойдутся, вызови мне такси домой.
***
Четыре часа. Офис опустел. Только Мариночка сидит играет в тетрис, ждёт, когда везти меня домой. Но я не спешу, потому что совершенно не понимаю, что мне делать дома. Там мне будет пусто и одиноко, и это меня страшит. Уж лучше набраться посильнее до того, как я попаду домой, чтобы сразу там уснуть.
Опять новости и опять без Марии.
– Лампаду, зажжённую от благодатного огня, сошедшего в Иерусалиме, провезли вокруг Кремля, по Садовому кольцу, по Московской кольцевой автодороге и тринадцать раз по кольцевой линии метро.
Я мысленно задался вопросом, почему именно тринадцать, но ведущий тут же пояснил:
– По числу апостолов Иисуса Христа, плюс Иосиф Виссарионович.
Меня охватил мистический ужас.
Я всегда боялся потерять связь с реальностью. Мне снилось иногда, что этот мир не настоящий, и вдруг он начинает рушиться на глазах, распадаются привычные связи, всё, имеющее прежде значение, исчезает, и у меня начиналась паника. И вот, это происходило прямо сейчас, наяву. Торжествует абсурд, бессмысленный и беспощадный.
Мир не утроен разумно, – сказал я себе, – не надейся.
И самое страшное, что миллионы людей, видя эти новости про путешествие благодатного огня, воспринимают это так, как будто всё в порядке, как будто так и должно быть! И даже радуются! И ведущий вон с совершенно серьёзной рожей. Никто не задаст вопрос: а зачем? Зачем его провезли по кольцевой линии метро?
Я гоню прочь от себя этот вопрос, потому что возможные ответы вселяют страх и тревогу, они окончательно разрушают веру в осмысленность мира и человечество.
У меня возник порыв немедленно выброситься из окна чтобы покончить со всем этим и не знать, чего будет дальше.
Но я боюсь. Права была Маша, я трус.
***
Не могу поверить, она ответила. Я звоню ей весь вечер, набираю и набираю, на столе всё в пепле, липко от вина, пустые бутылки, пепельница с высокой горкой окурков. Я вообще не думал, что она ответит, я просто звонил на автомате. И вот вдруг:
– Ну сколько можно! Я объяснила тебе! Всё кончено!
– Слушай сюда, – как мог строго сказал я, но речь подводила, слишком пьяный, – слушай сюда, или ты сейчас же приедешь ко мне, или у тебя будут проблемы!
Она отключилась.
– Алё! Алё! Маша? – испуганно закричал я.
Я бросил телефон на пол. Смс. Я подобрал его. От неё!
«Оставь меня в покое! У меня теперь другой человек».
Это было жестоко. От удара отчаяния и боли меня не спасла даже безумная доза алкоголя в организме. И хуже всего, меня тут же захватила страшная ревность.
– Ах ты сука, – громко сказал я, – всё теперь ясно! Так вот в чём дело! Ты просто завела себе другого, и видимо уже давно! И просто искала повод чтобы расстаться. Ну ничего-ничего! Я сделаю так, что тебя уволят! Ты будешь уборщицей на вокзале работать! И придёшь ещё умолять меня о прощении! Шлюха!
И тут я заплакал. Зарыдал, как ребёнок.
– Маша, Маша, – всхлипывал я, роняя на ковёр слёзы. – Маша, ну ты чего… Я так тебя люблю…
Вошла Мариночка.
– Иван Сергеевич, вам такси вызвать? Все уже разошлись…
Я наскоро вытер лицо руками, шумно втянул сопли и ответил:
– Нет, спасибо. Я сам вызову, иди домой.
– До свидания, Иван Сергеевич.
– Постой… Как ты думаешь, что делать, если ты безответно влюблён?
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Я не знаю… Наверное, сказать об этом?
– Так всё, иди давай.
***
Мысль о том, что у Марии кто-то появился и именно поэтому она меня бросила, не давала мне покоя. Я начинал думать об этом с самого утра, как просыпался. И не в силах справиться с этой мыслью, напивался.
Подошло время очередной встречи с батюшкой. Но я и не думал с ним встречаться.
– Иван? Ты ничего не забыл? – его знакомый до отвращения голос.
– Я не могу. Я болею, – и я отключил его.
В восемь утра я шёл в ближайший магазин, чтобы выпить пива тут же во дворе и ехать потом на работу. Весна совсем в разгаре, солнце ослепительно отражается от окон, тепло и в то же время свежо, как бывает только во второй половине апреля. Высокая уже трава разрослась по газонам, на ветвях вылезли россыпи блестящих зелёных листиков. Запах сногсшибательный, проникающий в самую душу, захватывающий, тревожащий.
Я взял две банки, свернул в дворовую тень под ещё голые ветки большого вяза, и немедленно выпил одну. Потом закурил и открыл вторую.
На работу я приехал уже сильно окосевший. Когда не ешь ничего (а есть я не мог, при мысли о еде у меня начинались панические атаки) быстро пьянеешь, тем более если пьянка идёт вторую неделю.
С собой я нёс пакет с восемью банками. По пути зашёл в туалет. Ну и лицо. Даже не круги, а квадраты под глазами. Кожа красная, глаза в сеточках сосудов, выражение дикое.
Ну и ладно, – сказал я себе. – Мне не стыдно. И я решительно прошёл через офис, неся свой пакет. Я даже не стал здороваться. Пошли они на хер. Всё равно они ненавидят меня.
***
– Привет! – звоню своему другу из ФСБ. – Можешь говорить?
– Да, только недолгого.
– У меня короткий вопрос. Ты не в курсе случайно, у Марии кто-то есть? Точнее, давно? Просто хотел узнать, всё-таки женится собирались…
Я замолчал. Мои слова показались мне самому неубедительными.
– Откуда я знаю, – ответил он каким-то странным, как мне показалось, тоном, – я за ней не слежу… Но в принципе, если тебе очень сильно надо, я могу навести справки, хотя это не моя епархия…
– Ладно, спасибо. Не надо. Счастливо!
Как-то подозрительно он со мной разговаривал, – подумал я. – Точно она с кем-то встречается, и он знает об этом. Причём знал всегда! А я-то, я-то… Был для неё просто интрижкой?
И тут меня пронзила неприятнейшая мысль – так он же, этот приятель мой, с ней и встречается!
Я замахал руками перед лицом, прогоняя эту мысль. Нет-нет-нет, с чего ты взял, Иван? Это вообще паранойя… Но почему у него такой подозрительный голос? А с чего ты взял, что он подозрительный? Может, пить надо меньше?
Я подошёл к двери и распахнул её.
– Ольга, зайди!
Спустя полминуты она зашла и встала у стола, сложив руки на животе. Я поднялся, пошатнулся и подошёл к ней. Схватил за талию и притянул к себе, чтобы поцеловать. Она резко вырвалась.
– От вас пахнет…
– Как ты с начальником?! Как ты с начальником смеешь?
Она выбежала. Я упал на диван.
– Ну и иди! – визгливо вскрикнул я.
***
Звонок от батюшки. Девять утра. Ну что тебе надо, заколебал.
– Да? – грубо ответил я.
– Включи новости! – страшным голосом сказал он.
И отключился.
Я поднялся с дивана встревоженный. Что-то случилось. Я нашёл пульт на ковре и включил телек.
Новости. Мария.
– Наши специалисты уже установили, что видео смонтировано ЦРУ и это очередная инсинуация, направленная на дискриминацию Ивана Сергеевича Шмелёва…
– Что за твою мать?! – воскликнул я.
Но уже пошли другие новости – про бомбёжку Киева войсками НАТО.
Я бросился к столу и подёргал мышь, чтобы разбудить комп. Набрал «новости Иван Шмелев Хозяин Москвы». В топе новостей – про мои домогательства к сотруднице, и ссылки на соответствующее видео.
Включаю. Смотрю. Качество среднее, но то, что в кадре я, не может быть никаких сомнений. Вот я встаю из-за стола и петляющим шагом, какой-то ссутулившийся и кривой, направляюсь к камере. Тяну свои лапы и прижимаюсь. Тьма.
– От вас пахнет… – раздаётся голос Ольги.
– Как ты с начальником? Как ты с начальником смеешь? – отвратительно кричу я.
Камера разворачивается и стремительно вылетает в офис, навстречу круглым глазам моих подчинённых.
Всё ясно. Всё ясно, блин. Она же руки на животе держала. А в руках телефон был. Она приготовилась, как будто знала! А я как мог не заметить? Ну да я же пьяный был в дребезги!
Я положил голову на стол и застонал.
О Господи, и эти новости я услышал от Марии!
– Иван Сергеевич? Всё хорошо?
Это Мариночка.
– Да-да. Иди передай Ольге, что она уволена на хер.
– Её уже уволили.
– Кто?!
– Ваши замы.
– Ах, да…
***
Видел интервью с депутатом Госдумы. Не помню, как её зовут. Крупная женщина такая, с лицом, как будто топором из бревна вырубленным.
– Как вы прокомментируете обвинение Ивана Сергеевича в домогательствах?
– А что тут комментировать? – спросила она и тяжело посмотрела в камеру. – Я вот сколько лет живу, а меня никто не дамагивался. А ведь красавицей была не то что эта шлюха. И не дамагивался никто! А если бы кто-то попробовал, я бы так в бубен дала, что дамагалка отвалится. Я ведь чемпион Европы по толканию ядра.
