Иван Александрович Гобзев
Хозяин Москвы
Продолжается это уже две недели. Арестованы сотни участников движения, но оно не ослабевает, а как будто наоборот набирает силу, привлекая всё новых членов.
Премьер-министр, реинкарнация Маргарет Тэтчер, молодой и симпатичный мужчина аристократического вида, призывает граждан войти в русло диалога. «Нападать на полицейских, уничтожать чужое имущество – недопустимо…», – сказал он. И ввёл чрезвычайное положение. Тут я с ним согласен – ну смысл бить витрины и жечь машины? Ты же не государству этим вредишь, а обычным согражданам, таким же, как и ты. Ну да, они побогаче, но дело не в них… Всё-таки, подумал я, такие протесты в основе своей имеют животную природу. Включаются биологические механизмы, оставленные нам в наследство предками-приматами. По сути мы хотим иметь, доминировать и получать удовольствие, и в рамках протеста пытаемся облечь это в рациональную форму, как будто на самом деле требуем справедливости. Да вот, если бы мы хотели справедливости, то наше поведение при этом было бы рационально, а не до такой степени эмоционально.
Так что прав премьер. К тому же, если честно, я без изумления не могу читать про их требования. Средняя зарплата по стране в разы выше, чем у нас, огромные пенсии, и вообще, качество и уровень жизни принципиально иные.
Кто-то из наших первых лиц прокомментировал события в Лондоне, сказал, что мы такого у себя не допустим, ибо «не хотим как в Лондоне». В сети немедленно запустили опрос: «Хотим ли мы как в Лондоне?»
Пока я изучал результаты опроса, появилась новость: Маргарет II (английский премьер) согласился пойти на уступки и удовлетворил часть требований: повышение зарплат на двадцать процентов и предоставление налоговых льгот.
Большинство принявших участие в опросе, свыше восьмидесяти процентов, высказалось за то, что оно хочет «как в Лондоне». Мне стало интересно, кто же это? Уверен, что светлые, у которых и так всё есть. А у черных и коричневых вообще интернета нет, так что они участие не принимали.
***
Я лежал пьяный и обоссанный на диване в офисе, когда это произошло. По закону дорабатывал две недели, перед вступлением в должность нового Хозяина.
Распахнулась дверь и стремительно зашли то ли четверо, то ли пятеро. А может их было вообще двое: я в таком состоянии был, что могу только одно утверждать – они вошли.
Вошли и встали напротив меня. В чёрных сутанах. Видимо, они растерялись, увидев, какой я хороший.
– Вы кто? – спросил я.
– Иван Сергеевич, – сказали они вежливо, – вам придётся пройти с нами. Вы арестованы.
– Ха-ха, – ответил я. – Вы знаете, кто я? А вот ваших знаков отличия я не вижу.
– Нам они не нужны. Мы из Святой Инквизиции.
– Инквизиции? Ха-ха… – тут меня схватили довольно больно подмышки и поволокли прочь из офиса.
Подчинённые мои, глядя на всё это, поднимались со свих мест и снимали на телефоны. Их лица выражали возбуждение (ещё бы, такое видео!) Что же пускай! И обсосанный Иван Сергеевич побьёт все чарты, даже именно поэтому и побьёт, что обоссанный.
Я задорно улыбнулся в камеры.
***
– Не хотели вы по-хорошему, Иван Сергеевич! – это говорит мой духовник, отец Иоанн.
Я сижу подвале Института мозга в камере за железной дверью. Отсюда не убежишь.
– Батюшка знает, что я здесь? – спрашиваю я.
Он весело смеётся.
– Батюшка! Вот уж слово… Вы про Святейшего Председателя Правительства, я так полагаю? Это не имеет значения. Святая инквизиция починяется напрямую Святейшему Президенту.
– Вы собираетесь меня пытать? Это ни к чему, я готов сразу сознаться во всём, что требуется. Я беру на себя всё.
– Иван Сергеевич, как же вас пытать-то можно! Небесный, Хозяин Сибири! Нет-нет-нет…
– А что с Кириллом было? – мне показалось, что он издевается. – Тоже не пытали?
– Вы про своего приятеля розового? А вот он заслужил, да, в своём упорстве и ереси. И ведь, если помните, его подлость зашла так далеко, что он предал вас, своего друга и покровителя. А как он потом свидетельствовал против вас… Жаль, вы этого не слышали. Но с такими как вы, так нельзя. Кто же пытает Святых?
– А что тогда вам нужно от меня?
– Ничего особенного. Небольшая процедура. В результате вы отбросите свои дьявольские заблуждения и очиститесь.
О стоял надо мной такой высокий, худой, седобородый и смотрел этим своим пронизывающим взором. Признаюсь, мне стало страшно. Вот это всегда меня пугало в кино, когда кто-то оказывался в руках маньяка. Тут все слова бесполезны. Плачь, умоляй, ползай на коленях, ничего не поможет.
– Вы знаете, я ведь не всегда был священником. Я доктор биологических наук. Специалист в нейробиологии. Неплохо по современным меркам разбираюсь в мозге. Многие думают, что Святая Инквизиция – это что-то вроде испанской средневековой инквизиции. Это глупо и грубо. Сейчас в нашем деле всё поставлено на научные рельсы.
– Вы знаете, – говорю я, – всё это мне очень интересно, правда, я и сам интересуюсь наукой, но в моём положении сложно сконцентрироваться на отвлечённых беседах…
– Конечно! – без обиды сказал он. – Я рад, что вы образованный человек. В таком случае постараюсь объяснить. Если говорить просто, суть дела такова. В наших генах записана информация о физическом устройстве организма. Вся возможная. Во многом и за психическое устройство также отвечают гены. Я даже считаю, что полностью, современная наука говорит об этом вполне однозначно. Заметь, сын мой, я не приписываю духовное генам! Это ясно, душа не лежит в области физического, она имеет божественную природу, сверхфизическую. Но не стоит путать душу и психическое. Психическое – различные прописанные на уровне нейронных связей структуры – обусловлено генетически, ну или в некоторых случаях приобретено, однако остаётся физическим. Как, например, черты личности – они в значительной степени обусловлены социальным окружением индивида, однако от этого не перестают иметь физическую природу, которая может быть редуцирована к связям нейронов в мозге. Другое дело душа! Она вообще не может быть сведена к физическому. Впервые это доказал, кстати, философ Дэвид Чалмерс, которого вы, вероятно, знаете…
Он вопросительно посмотрел на меня, как бы проверяя мою эрудицию. Да, я знал этого философа. Он был когда-то очень популярен в России. Злые языки говорили, что по одной причине – он доказывал, что сознание не является физическим процессом и тем самым реабилитировал философию. Он как бы заявлял таким образом, что философия не мертва, ей есть ещё чем заниматься. Это было так радостно воспринято именно в России, потому что здесь, в отличие от Запада, где давно уже философия была в тесном союзе с наукой, философия по-прежнему носила умозрительный характер прошлого тысячелетия, и была откровенно лженаучной дисциплиной. Все, конечно, ухватились за идею Чалмерса, отечественные философы могли теперь сказать – не всё можно свести к физике, так что наша деятельность оправдана! Хотя на Западе над ним больше смеялись, чем воспринимали серьёзно.
В какой-то момент Русская церковь поняла, что идеи Чалмерса можно использовать для обоснования существования души, как единосущной Богу нефизической субстанции. Тогда Чалмерс был уже всеми забытый старик. По слухам, мы ему сделали предложение, от которого нельзя отказаться, и он крестился в православной вере, а после смерти был канонизирован. Таким образом, Дэвид Чалмерс стал Блаженным Давидом.
Отец Иоанн заметил, что я заскучал.
– Буду короче, – сказал он. – В общем, ещё в конце двадцатого века учёные научились заставлять некоторые гены кодировать нужные белки. А белки, как вы знаете, отвечают практически за всё процессы в нашем организме. Сейчас технологии намного усовершенствованы и мы можем напрямую управлять генами. Впрочем, не все гены пока поддаются такому воздействию, и мы применяем старый дедовский метод – курс правильных белков инъекциями. Что это значит? А то, что можно управлять желаниями человека. Можно поменять местами то, что ему нравится и что не нравится. Скажем, обожал мясо и вино. Сделаем так, что возненавидит, перейдёт на хлеб и воду. Любил кого-то? Разлюбит – проще простого, вообще человек перестанет понимать, как он мог что-то испытывать к этому объекту… Нравились игры, но не нравились книги? Сделаем наоборот!..
– Постойте, – перебил я, – то есть вы можете управлять любовью?
– Да это уже давно могут, – удивился он моей неосведомлённости. – Легче лёгкого – подавляются определённые химические реакции, запускаются другие, и вскоре вы уж ненавидеть будете того, кого любили. Правда, сначала конечно нужно локализовать в мозге соответствующие сигналы, области…
– Да, кстати, – обрадовался он, как будто вспомнив нечто приятное, – мы избавим вас от вашей бесовской одержимости Марией. И не смотрите так, об этом все знают, а уж мы-то и подавно обязаны знать о страданиях наших чад!
***
Я кричал, я был против. Я не хотел расставаться со своими привычками. Я спорил, я умолял, убеждал. Я доказывал, что если я изменюсь, то это буду уже не я, и что от меня не будет пользы. Отец Иоанн справедливо на это отвечал, что от меня и так не было никакой пользы, а скорее вред, и теперь будет наоборот. Ещё он сказал, что я похож на заключённого, которого хотят освободить, а тот со слезами на глазах держится за клетку.
Он был прав. Смешно, но я не хотел чтобы они заставили меня разлюбить Марию. Несмотря на то что больших страданий, чем от моей любви к ней, я в жизни не испытывал. И тем не менее я цеплялся за неё, как в самом деле одержимый.
Люди сами виноваты в том, что так много страдают – они не отпускают свои страдания, не хотят выйти из заключения. И их сложно в этом обвинять, нужна большая смелость чтобы выбрать свободу. Я бы так и не выбрал никогда, если бы это не сделал за меня отец Иоанн.
***
– Вы выйдете отсюда другим человеком, – говорит мне девушка в белом халате. Она очень мила и улыбчива.
Я на лежаке, вроде тех, что стоят на пляже. Разница с обычным лежаком в том, что я пристёгнут. Руки и ноги плотно прижаты к поверхности, так что я почти не могу пошевелиться. Это даже скорее похоже на стоматологическое кресло – уже само по себе старая психологическая пытка.
– Сейчас придёт доктор Франкенштейн, операция недолгая, – опять улыбается мне девушка.
– Вы серьёзно? Франкенштейн? – изумляюсь я.
– Да, это его фамилия… Николай Юрьевич Франкенштейн, – она перестаёт улыбаться и бросает на меня хмурый взгляд.
Видимо, решила, что я не люблю евреев.
– Всё в порядке, – поспешно говорю я, – всё в порядке. Просто я знал одного Франкенштейна… Точнее, не я знал, а…
Я понимаю, что все эти оправдания ни к чему, и говорю ей в шутку:
– А что вы сегодня вечером делаете? Может, поужинаем после операции?
Она улыбается в сторону и смущённо розовеет, но явно не из-за лестности моего предложения, а потому что считает оперированных ущербными. Это понятно, я тоже так считаю.
– Я пошутил, – говорю я, – извините. Просто подумал вот, у меня ведь нет семьи. Любимая женщина, пляж у моря, дочь на руках, солнце в её волосах, волны и рыбы у берега… Ну, понимаете… Дети любят на живность всякую смотреть. И камни в воду кидать. Мы бы ходили с ней по линии моря, собирали ракушки и красивые камни, а некрасивые кидали бы в воду.
– Уверена, у вас всё ещё будет, – холодно говорит она.
***
Появился Франкенштейн. Пожилой, в очках, и тоже улыбается. Он похож на какого-то очень положительного персонажа из семейного фильма. Вроде старого волшебника и друга детей.
– Здравствуйте, Иван Сергеевич! – очень громко сказал он. – Извините за задержку.
Он проходит мимо, меня обдаёт запахом супа – солянки или борща.
– Препарат не так приготовили, поверите ли, – доверительно сообщает он мне, – всё пришлось самому переделывать. Ох уж, эти ассистенты…
Он сокрушённо покачал головой, делая что-то на высоком столике.
– Что за препарат? – спрашиваю я.
– А? – спросил он вполоборота. – Препарат? Да ничего особенного, на самом деле наркоз.
– Наркоз? А как же корректировка личности?
– Это особый наркоз. Вы будете в сознании, но пассивном. Будете воспринимать, но без обострённой обратной реакции. Это важно – во время процедуры избежать каких-то нервных ситуаций, психозов. Иначе всё можно испортить!
– Не переживайте, – он обернулся и широко улыбнулся мне, – бояться совсем нечего! Всё безболезненно и гладко. Но такова психика человека – цепляется, паникует. Нейронная система – это взаимосвязанный, слаженно работающий (у здорового человека) комплекс. Менять надо сразу всё, иначе будут флэшбэки. Предшествующие состояния будут возвращаться, более того, одна часть нейронной сети может перестроиться под изменённую и начать выполнять её функции…
– То есть, вы сотрёте мою личность?
– Ну, конечно, нет! – засмеялся он. – Вам разве не объяснял отец Иоанн? Если полностью стереть, то откуда взять новую? Вы же превратитесь тогда в ребёнка. Нет. Но мы полностью откорректируем. Вы не переживайте, механизм отлаженный. Настроим гены, зафиксируем кодирование нужных белков, проведём психокоррекцию, заодно решим все ваши психологические проблемы – станете абсолютно здоровым человеком. Вы ведь знаете, что многие наши болезни от головы? Вот-вот. А голова во многом от того, как работают гены. Такие дела, такой замкнутый круг.
Он как будто говорил сам с собой.
– Процесс не очень долгий. А раньше на это тратили годы, – задумчиво добавил он. – Бывало, всю жизнь, и безуспешно…
***
А потом меня отпустили и я поехал домой. Никаких изменений я не заметил, я вышел от них тем же самым, каким они меня привезли к себе, разве что меняя трясло от нервного напряжения.
Первым делом я зашёл в бар и хорошо напился. Я пил, курил, и думал о Маше, я писал ей смс, рассказывая о том, что случилось. Она, конечно, не отвечала, но я хотел проверить, что я чувствую к ней. Всё было как прежде, мне было больно.
Потом я задумался о том, что надо ей отомстить и завести себе девушку. Но это уже в Сибири, – думал я. Я буду снимать с ней всякое видео и слать его в «Шмель». И на этом видео я буду счастливым.
***
На следующий день я проснулся с ожидаемым похмельем. Работал телевизор. Симпатичный ведущий рассказывал новости.
– В связи с тем, что мэрией было принято решение построить на месте парка «Заряди-ка» храм, начались протесты. Местные жители мотивируют своё недовольство тем, что парк был подарен гражданам городом, и является общественным местом проведения досуга.
Показывают место событий. Парк огорожен сеткой, по периметру полиция. За сеткой видны экскаваторы и каменные плиты. Часть деревьев повалена. Вокруг много граждан, некоторые с плакатами, лица напряжённые. По телевизору не разобрать, но по внешнему виду протестующих могу определить что там есть и светлые. Не белые и небесные, конечно, но салатовые и розэ найдутся. А иначе, если бы только тёмные, то просто разогнали бы без освещения в прессе.
– Ситуацию согласился комментировать Председатель Правительства отец Елизарий, – продолжал говорить ведущий.
На экране появился батюшка, сидящий за своим столом, в столь знакомой мне резиденции.
– Я недавно узнал случайно о протестах… – покачал он головой. – Что тут скажешь. Люди обычно просят чтобы храм построили, а эти не хотят… Надо разбираться. Подозреваю, что там не местные жители, а приезжие всякие протестуют, и не исключено, что проплаченные сами знает кем…
И он со значением посмотрел в экран.
– Скажите, пожалуйста, – обратился к нему корреспондент, – так что же с храмом-то? По слухам, будет приостановлено строительство?
– Откуда такие слухи? – вскинул брови батюшка. – Храму быть!
Конец новостей. Я потянулся к телефону, проверить по привычке, не ответила ли мне Маша. Но вдруг понял, что мне всё равно.
Стал читать новости. Там опять всё про храм. Вижу комментарии, почти все против стройки на месте парка. Вот пишет один, сто процентов светлый: «Я люблю гулять по городу. Гуляю часто. И не могу сказать, что у нас мало храмов, что их не хватает… Может где-то в другом городе – да, нужны, но у нас? Они же и так на каждом шагу. Я не против, конечно, я сам регулярно захожу. Нравится смотреть, послушаю иной раз, но в старые хожу, новодел не люблю. А вот парков – мало, да…»
Ну и комментарии ему: «Секта торговцев ложью распространяет свою сеть!», и всё в таком духе. И только один положительный нашёл (и то наверно от спецотдела ФСБ): «Чем больше храмов, тем лучше! Что вам эти парки? Там разврат и порок, суета и грех! Храм же – дом Господа нашаго!» Так и написано «нашаго». Ну ладно. А я согласен с этим. В самом деле, чем больше храмов, тем лучше. Вон, на праздники, вроде Рождества или Пасхи, все храмы забиты, не протолкнуться. Значит, нужны они людям! А те, кто протестует, так это меньшинство не верующее, с жиру бесятся светлые либералы, ну и бывшие светлые. А вот думаю чёрных и коричневых среди протестующих ни одного!
Я бросил телефон, сел на кровати с мыслью, что надо послать Надежду за пивом. И понял вдруг, что не хочу ничего алкогольного. Рядом лежали сигареты, но мне противно было на них смотреть. Как же это можно вдыхать в себя эту дрянь… – подумал я с удивлением. – Жжёная бумага, табак и ещё чёрт знает что, а запах-то какой тошнотворный…
Но больше всего меня удивило внезапное изменение моего отношения к Марии. Я встал и принялся убирать комнату, размышляя о ней. Если честно, то она не красавица. Сложена не совсем пропорционально. Всегда слишком накрашена. Старается выглядеть значительно моложе, чем есть. Не очень образована. Порочна и вульгарна. Меркантильна – ясно, что её интерес ко мне был во многом обусловлен тем, что я небесный.
Я же, презирая столь высокое моё положение, унижался перед ней и давал волю низменным страстям… Как говорят, любовь слепа. Ты не видишь ничего ясно, пока влюблён, ты в плену своих иллюзий. Ты принимаешь земное за небесное. Теперь-то, в свете холодного и ясного разума, я понимал, как смешно это было. И, несмотря на выпитое вчера, я почувствовал огромное облегчение. Я вдруг понял, что мне впервые за долгое время хорошо и легко – оттого что меня не беспокоят мысли о ней. Я как будто выздоровел от продолжительной и тяжёлой болезни, которая мучила и мучила меня, не отпуская, и я так привык к ней, что уже и не думал, что можно жить иначе, без постоянных страданий.
Но страдания нужны, – понял я, – для того чтобы уметь наслаждаться обычной жизнью. Только в сравнении понимаешь ценность рядовых радостей. Что это за радости? Это просто мир вокруг тебя, общение с людьми, твоё дело.
Какое моё дело? Моё дело свято – я небесный и на мне лежит огромная ответственность за простых людей.
***
Заходил к батюшке попрощаться.
– О, не ждал, не гадал! – засмеялся он. – Садись, мил человек, гостем будешь!
Я подошёл сначала за благословением. Он благословил, но мне показалось, что наполовину шуточно. Я не понял этого его балаганного настроения.
– С чем пожаловал?
– Проститься, батюшка. Завтра еду в Сибирь.
– Ух, Иван, отродясь тебя таким серьёзным не видел… Ты как с отцом Иоанном, уже наладил общение?
– Наладил, батюшка. Человек он прекрасный и серьёзный, – я сделал акцент на слове серьёзный, – знает своё дело, и как учёный, и как духовный наставник.
– Вот оно как… Что же, это хорошо! Видно зря я был о нём плохого мнения…
– Очень зря, батюшка. Я думаю, вам следовало бы с ним познакомится поближе.
– Ну это уж ты мне предоставь решать, что мне следует, а что не следует.
– Он, – продолжил я, проигнорировав его последнее замечание, – может очень помочь заблудшим. Наставит на истинный путь, избавит от дурных привычек и греховных влечений…
– То-то и оно, я вижу тебя уже избавил? – он достал бутылку коньяка. – Будешь по рюмашке на прощание?
– Спасибо, не пью больше и вам не советую. Алкоголь растормаживает участки коры головного мозга, которые отвечают за контроль поведения, пьяный более не сдерживает свои инстинкты и ведёт себя как животное…
– Ты это, Иван, брось лекцию мне читать, не дорос ещё…
Он налил, выпил, выдохнул, и внимательно на меня посмотрел.
– Ну что ж, желаю тебе удачи. Не поминай лихом. Если обидел чем, не держи зла.
***
Не сдержался, упал на колени перед отцом Иоанном, целовал его руки, а потом и ноги. Он всё понял, не торопился поднимать меня, не отнимал свои руки от лица моего. Я же плакал, и целовал. Руки у него худые, жилистые, пальцы тонкие и длинные, как и должны быть в моём представлении у святого. Я любил его, любил всей душой, и эти его руки, сухие, с плохо остриженными и не совсем чистыми ногтями были мне родными, как руки матери и отца одновременно – такие, каких я никогда не знал в своём детстве!
– Спасибо, – лепечу я, задыхаясь от сладостной муки раскаяния, охватившей всего меня, – Спасибо вам, спасибо за всё!
– Не за что, Иван, – говорит он, и наконец поднимает меня с колен. – Я сделал то, что должен, тут не о чём благодарить. Теперь и ты дальше делай то, что должен.
Он обхватывает мою голову, притягивает и целует в лоб. Он уходит, я знаю, у него много дел.
Некоторое время после беседы я сижу на скамейке в Храме Ильи Пророка на Воронцовом Поле. Это резиденция о. Иоанна, прямо рядом с Институтом мозга. Мне так хорошо, так светло и легко. Кажется, вместе со слезами из меня выходит всё то что дурное, что я копил и носил в себе с самого детства.
С о. Иоанном договорились, что я буду ему исповедоваться раз в неделю по сети.
***
Опять эти круглые ждущие глаза. Так должны смотреть на инопланетянина, который вдруг появился ниоткуда и совершенно не ясно, на что способен. В них и напряжение, и недоверие, и злоба, и тупое сопротивление неизвестно ему. А вот страха нет.
Впрочем, понятно, почему они такие. Теперь понятно. Теперь, когда пелена спала и я вижу ясно, у меня нет вопросов. Так заядлый курильщик страдает одышкой, у него болит голова и постоянно плохое настроение, и он в принципе знает, что это из-за сигарет, но это знание для него как в тумане, не чёткое, полной уверенности нет, он сомневается и ищет ещё тысячу причин чтобы объяснить плохое самочувствие. Но вот когда он бросил, и симптомы исчезли, всё сомнения в их причинах сразу отпадают.
Так и я теперь ясно видел своё прошлое.
Я зашёл собрать вещи. Здесь оставалось кое-что важное для меня. Все уже знали, что я назначен Хозяином Сибири. Они рассматривали это как моё поражение, и радовались. Они думали, что это ссылка. Я для них был теперь ничто, но всё же такое ничто, которое может вытворить нечто.
Пока я собирался, постучала Мариночка.
– Иван Сергеевич, можно?
– Входи.
Она зашла испуганная и неуверенная. В руках у неё было полотно формата А2.
– Что это?
– Вам. От сотрудников. На прощание…
Я взял в руки постер. На нём я в нелепой позе, словно падаю, пьяно хохочу, джинсы мокрые. От моей головы в разные стороны расходятся разноцветные лучи.
– Это кто тебе дал?
– Оля, – прошептала Марина.
– Ладно, иди.
Постер я бросил в мусорную корзину. Да, с этой проблемой ещё надо разобраться, опозорился я изрядно на весь мир. Так быстро не забудут, пройдут годы. Но первым делом надо закрыть канал.
Подхватив сумку, я вышел.
Сотрудники провожали меня молчаливыми взорами. Оля смотрела в монитор. У всех было такое выражение, как будто они сейчас расхохочутся.
***
Вещи собраны, утренним самолётом в Хабаровск. Все дела сделаны, успею ещё и выспаться. Надо перед сном поужинать и новости посмотреть. Возьму теперь себе это за правило – чиновник такого уровня как я должен знать, что происходит в стране. Я и раньше их смотрел, но, во-первых, нерегулярно, во-вторых, только по одной причине и, в-третьих, пьяным.
Надежде я дал расчёт. Это возмутительно, как раньше я делал ей такие преференции, когда все остальные тёмные занимают положение, назначенное им самой природой.
– Иван Сергеевич! – она стоит на пороге с большим рюкзаком и чемоданом, монументальная, с выражением греческого бога на каменном лице. – Так я поеду. Спасибо вам за всё!
– Пожалуйста, – киваю я нехотя. – Всего хорошего.
Она стоит, мнётся.
– Что такое?
– Иван Сергеевич, да ведь я не знаю, как до деревни добраться. Нам же на транспорте запрещено. На попутках?
Я чувствую укол совести. Это всё же я сам, из-за собственной глупости и непонятной сентиментальности поставил её в такое положение. Вдруг я соображаю, что она родом-то из-под Хабаровска.
– Вот что, Надежда, я оформлю вас спецрейсом. Заодно захватите мои вещи. Всё равно мне нужен кто-то, кто это повезёт.
Я немедленно звоню и договариваюсь.
Надежда сияет, её зевсоподобное лицо расплывается в улыбке.
– Вы не думайте, – строго говорю я, – это не значит, что я продолжаю нуждаться в ваших услугах. Я просто помогаю вам, поскольку сам поставил вас в неловкое положение.
Она недоверчиво кивает. Вижу по ней, что думает: «как же, куда он без меня, кто хозяйство будет вести?» Она уходит в свою комнату, ждать машины на спецрейс.
Я включаю телевизор, пора смотреть новости. Доброе всё-таки у меня сердце, – думаю я.
Новости ведёт Мария. Выглядит как обычно, бронзовая кожа, глаза слишком очерчены тушью, широкий и большой рот с яркими губами. Причёска новая – волнами уложенное каре. Ей не идёт, с этим каре она похожа на грустную собаку. По моему жизненному опыту, если женщина резко меняет причёску, значит очень хочет кому-то понравиться. А после ей самой это не нравится, что она такое натворила с собой, и ходит грустная.
О боже, – думаю я вдруг, – как это мелко всё! Люди живут и думают только о том, как бы завлечь в свои сети другого! И для чего? Чтобы утолить своё самолюбие – это раз, и похоть – это два.
И перед моим внутренним взором проходят картины моей прошлой жизни, и так они все отвратительны, так нелепы и постыдны, что я от смущения закрываю лицо рукой…
– Указом Святейшего Президента всея Руси, Красна Солнышка с сегодняшнего дня жёлтые и оранжевые объединяются в один статус: «желтанж», без изменения статуса последних… На экстренном объединённом заседании Федерального собрания в срочном порядке решался вопрос о замещении освободившихся должностей…
Потом она перешла к другим новостям, по-прежнему грустно и как будто умоляюще смотря на меня не мигающими глазами, и рассказала о беспорядках в ряде городов, спровоцированных тёмными.
Так вот почему она грустная, – неожиданно сообразил я. – Она же жёлтая! Наверное, боится теперь работу потерять! Она всегда всего боялась… Что же?! Найдёт себе влиятельного поклонника? Или нет?
Я осуждаю, но без зла, я желаю ей блага. А решение правильное, жёлтые только по видимости из благородных цветов, на деле они с оранжевыми ближе к фиолетовым.
Я съел простой и лёгкий ужин, принял душ, совершил молитву о нашем руководстве, и отправился в постель. Укладываясь, слышал разговор Надежды по телефону – между нашими комнатами сквозная розетка и потому хорошая звукопроницаемость:
– Да уж знаешь, лучше бы пил! – и смеётся.
***
Ранним утром я у подъезда, жду пока грузят мои вещи в машину. Пришло смс.
«Ты как?»
Это Мария.
А на улице совсем наступила весна. Подуло порывисто, понесло ароматами набухающей зелени и первых цветов, полыхнуло огнём одуванчиков. Я что-то вдруг вспомнил, вспомнил что-то очень важное и давнее. Попытался ухватить, но не смог и это сдуло, и осталось только вот это вот чувство, что ты вспомнил, но неизвестно что.
Я убрал телефон и сел в машину.
