Иван Александрович Гобзев
Хозяин Москвы
В общем, богиня.
Я пошёл в туалет. Зайдя, я облокотился на раковину и сказал своему отражению в зеркале:
– Иван! Этот твой шанс. Другого не жди. Или так и будешь до конца дней дрочить на неё во время новостей.
Но как себя с ней повести? Это же не девочка-секретарша…
Открылась кабинка позади и из неё вышел пожилой мужчина – салатовый – с ухмылкой. Но, увидев, что я небесный, ухмылку убрал и торопливо покинул туалет. Я вышел за ним.
Она стояла теперь одна и растерянно оглядывалась по сторонам. Её бокал был пуст. Я решительно направился к ней, по пути схватив с подноса официанта бутылку красного.
– Будете? – спросил я, приподняв в руке вино. – Отличное бордо!
– О, когда предлагает такой официант, то с удовольствием, – улыбнулась она, заметив мой знак отличия. – Только это не бордо.
– Иван! – представился я, смутившись.
– Мария, – она протянула мне ладонь – руку уже взрослой женщины. Сколько ей? Тридцать? Меня обдало запахом её духов – как будто тёплый ветер с моря, поднимая занавески, наполняет пространство терпкой свежестью волны, ракушек и водорослей, и пионами, стоящими на столе у открытого окна. У меня даже слегка закружилась голова.
Не зная как быть, я просто пожал протянутую руку, хотя, возможно, следовало бы поцеловать. Она отреагировала на моё пожатие положительно, и я приободрился. Нужно было о чём-то говорить. Она смотрела на меня и ждала. Я повертел головой, отхлебнул свой мартини, и сказал с глупо-ироничным видом:
– Как вам вечеринка?
– Если честно, уныло, – она поддержала мою иронию.
– Да уж…
Темы для беседы закончились, и я замолчал. Выручил меня композитор. Он, оказывается, ходил за вином для Марии. Увидев меня, он заметно расстроился.
– Позвольте представится, – с сухой улыбкой сказал он.
Мы обменялись рукопожатиями и стали о чём-то говорить. С мужчинами мне всегда проще, наверное, потому что они мне не кажутся привлекательными. Во время разговора Мария встала ближе ко мне, из-за чего мы теперь с ней были как бы против него. Это был добрый знак. В какой-то момент я налил нам с ней ещё (себе прямо в уже опустевшую рюмку для мартини) и спросил, демонстративно обращаясь только к ней:
– Вы курите?
– Да, иногда…
– Мы пойдём покурим, – сказал я композитору, который тоже полез уже за сигаретами. Он намёк понял, и мрачно опустил пачку обратно в карман.
Тот вечер в итоге закончился у неё дома. И вот я лежу рядом с ней, вижу волну её тела под лёгким одеялом, вдыхаю запах цветов и моря, и чувствую себя счастливым, несмотря на то, что опять нарушил епитимью. Меня это почему-то сейчас совершенно не заботит, и я улыбаюсь. Сколько же тебе лет? – вдруг вспоминаю беспокоивший меня вопрос. Хотя не важно. Ты великолепна.
***
Теперь мне доставляет особенное удовольствие смотреть новости. Я вижу Марию и думаю: ты моя. Это реально здорово. Я гляжу на её рот, быстро и строго произносящий какие-то слова, и улыбаюсь: «Знали бы вы, что она делала этими губами!» Я даже не понимаю, что она говорит, я просто смотрю и улыбаюсь. И ещё: меня невероятно возбуждает её голос, её серьёзный вид на экране. Невольно я берусь за пряжку ремня, и моё дыхание становится тяжёлым. То же происходит и когда мы просто говорим по телефону. В общем, меня охватывает какая-то дикая страсть при мыслях о ней. Не знаю, наверное, я влюбился.
И вот сегодня, сижу у себя в кабинете, рука непроизвольно на ширинке, смотрю новости. Вечером я еду к ней. В предвкушении встречи совершенно не могу работать. Есть куча дел, кипа документов лежит у меня на столе. В том числе срочное – несанкционированный митинг. Но я не могу. Пусть мир подождёт.
И тут слышу:
– В Думу внесён законопроект о Геоцентрической системе мира. Депутат Антонина Мировая предлагает вернуться к библейским представлениям, согласно которым Земля находится в центре Вселенной…
Я не поверил своим ушам и бросился к компьютеру. В самом деле – это уже во всех новостях. Академия наук оперативно отреагировала: академики протестуют и называют это мракобесием. Но глава академии – митрополит Московский – призывает своих коллег воздержаться от скоропалительных суждений. Читаю его реплику: «В течение тысячелетий ни у кого не вызывало сомнений, что Земля – центр мироздания. Правильно ли огульно попирать традиции, отказываться от наследия предков? Но в то же время не следует, конечно, отрицать и последние достижения науки».
Нахожу в поисковике Антонину Мировую. Доктор философских наук, профессор МГУ. Депутат ГД последнего созыва. Число научных публикаций – 245, основная тема интересов богословие науки. Читаю аннотацию к одной из её статей: «Тёмные уже несколько столетий ухитряются вводить в заблуждение мировую общественность. А между тем стоит лишь обратиться к самому главному из научных трудов человечества: Священному Писанию. Там сказано: «Ты поставил землю на твёрдых основах: не поколеблется она во веки и веки (Пс. 103:5). Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит (Екк. 1:5). Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицем сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Авалонскою)! (Нав. 10:12)». Цель данной работы показать, что данные отрывки содержат исчерпывающее доказательство того, что не Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце вокруг Земли. От этого один шаг до полной реабилитации геоцентрической системы».
У меня пересохло в горле и чаще забилось сердце. Не может быть, думал я, не может быть, мы же в XXI веке… Она сумасшедшая, закон не пройдёт…
И тут читаю: «Святейший Патриарх, Президент всея Руси, Красно Солнышко поддержал инициативу депутата ГД от фракции «Святая Русь» Антонины Мировой».
***
– Батюшка, да что же это… Всем же известно, что Земля не центр Вселенной…
– Кому это известно?
– Да как же, эксперименты… Телескопы… Гравитация… Более массивные тела не могут вращаться вокруг менее массивных. В конце концов, всё вращается вокруг чёрной дыры в центре нашей галактики.
– Да ну? А Эйнштейн что доказал?
– Что?
– Что всякое движение относительно. А раз нет абсолютного движения и единой точки отсчёта, то что из этого следует?
– Что?
– Что это вопрос веры – что вокруг чего вращается. Это зависит от выбора точки зрения – с нашей, земной, весь мир вращается вокруг нас. Ты в Бога веришь?
– Верю…
– Ну вот и считай…
***
Депутат Дынин, который всё с геями и лесбиянками боролся, попался. Впрочем, я совсем не удивлён. Я даже этого ожидал. Не нужно быть большим специалистом в психологии, чтобы понять, откуда у него росли ноги.
В новостях показали оперативную съёмку. Сотрудники правоохранительных органов врываются в гей-притон, голые мужики разбегаются и прячутся по углам. Оперативники явно знают, зачем пришли – они не обращают внимания на испуганных мужиков, следуют прямо по коридору и уверенно заходят в одну из боковых комнат.
В поле обзора трясущейся камеры появляется недоумевающий депутат, он торопливо прикрывает гениталии простыней, слева и справа от него голые парни. Их быстро прогоняют. Спустя минуту опять показывают ту же комнату – по-прежнему, без одежды, депутат сидит на краю кровати, в очках, и звонит куда-то. Очевидно, покровителям. Но дозвониться, похоже, не может – кто же теперь ему ответит! Простыня пропала, видно всё, но ему уже не до стыда.
***
Мы в постели. Я весь взмок. Сегодня у неё редкий выходной, а я прогулял работу и со вчерашнего вечера у неё. Мы весь день занимаемся любовью. С меня льёт пот, кажется, я потерял кучу калорий. Лучшее средство для похудения – занимайтесь сексом! Но чтобы вот так, как мы с ней, по нескольку часов кряду – это должна быть настоящая любовь. Без любви не будет такой страсти. Без любви быстро начинаешь скучать и видеть недостатки другого, а с любовью нравится всё.
– Маш, знаешь, мне иногда кажется, что у нас в стране происходит какой-то кошмар… – говорю я в перерыве.
Она лежит на боку, спиной ко мне. Я на спине, смотрю в потолок, левой рукой глажу её ягодицы. Я рассказываю ей обо всём, что меня тревожит. Про геев, про геоцентризм, про фиолетовых.
Она расслабленно слушает, не оборачиваясь.
– Я стараюсь не думать об этом, – наконец говорит она, когда я замолкаю. – И так голова постоянно забита. Да и смысл? Я ведь не смогу ничего изменить.
– Да, но это же бред! Почему большинство принимает происходящее так, как будто это правильно, как будто так и должно быть?!
Я разволновался. Она обернулась, облокотилась на мою грудь и нежно поцеловала. Её волосы упали на моё лицо.
– Ванечка, так наверно устроены люди. Не думай об этом.
Да, она права… Вот в самом деле – инквизиция, нацизм, апартеид… Чего только не было! Но чтобы сейчас, когда наконец появился объективный критерий как выбирать лучших, когда страной управляют избранные, и происходит такое!
***
– Садись! – батюшка с порога указал мне на стул, не дав мне возможности попросить благословения.
Вижу, дела плохи. Что-то он прознал.
– Думаешь я не знаю, – пронзительным злым голосом сказал он, – что ты трахаешь эту ведущую? Всё ждал, ждал, когда ты сам покаешься на исповеди, так ты молчишь. Ты что же, на таинство исповеди решил наплевать?
Я опустил голову. Возражать было нечего.
– Как ты мог-то! Плевать хотел на епитимью? На клятву Богу?
Он скомкал какой-то лист на столе и бросил мне в лицо. Такого ещё не было.
– Батюшка, – пробормотал я, не смея поднять глаза, – я люблю её.
Повисло молчание. Что сейчас будет, – думал я, – он бросит в меня стул?
Но он вдруг сказал, более спокойным тоном:
– Бумагу-то посмотри!
Я поднял скомканный лист и развернул. Там была информация о моем повышении. «Назначить Ивана Сергеевича Шмелева Хозяином Москвы». И подпись самого Святейшего.
– В смысле, мэром? – замерев от восторга, спросил я.
– В смысле Хозяином, – буркнул он. – Мэры все на Западе.
– Спасибо! Спасибо! – воскликнул я.
– Да уж пожалуйста! Видишь, какой я подарок тебе приготовил. А ты мне? Спасибо тебе, Иван Сергеевич! Услужил! Подложил, так сказать, дохлую собаку в карман!
Откуда он берёт эти дурацкие выражения? – подумал я, но промолчал.
– Любишь её, говоришь? – спросил он.
– Люблю.
– Ну что же. Ладно. Освобождаю я тебя от епитимьи. Трахайтесь на здоровье.
– Спасибо! Спасибо! – снова закричал я.
– Но только чтобы это…
– Что?
– Без содомии.
***
В новостях на Яндексе молния: «Анальный секс приравнивается к гомосексуализму». Прохожу по ссылке, читаю: «После бурных прений закон был принят в третьем чтении…» Я пытаюсь представить эти прения. Как несколько сотен взрослых мужчин и женщин в течение многих дней спорят об анальном сексе, чтобы потом проголосовать единогласно.
Тут я замечаю, что уже долго сижу, вытаращив глаза, так что кожа на лбу заболела. Я осеняю себя крестом, прогоняя наваждение.
***
– Ты знаешь, – со смехом говорит Маша, положив голову на мой живот и глядя на меня – в её глазах весёлые искорки, – Антонина Мировая вынесла на обсуждение новую инициативу.
– Какую же? – взволновался я.
– Запретить оральный секс.
– Ты серьёзно?!
– Совершенно.
– Какие же у неё аргументы?
– Ну, это богопротивное дело.
– Богопротивное? – удивляюсь я. – Неужели она полагает, что Богу есть дело до орального секса?
Маша хохочет.
– И какое наказание? – строго спрашиваю я, не понимая её веселья.
– Да всё такое же, от трёх лет колонии строгого режима.
– Хренасе! – вскрикиваю я.
Маша гладит меня по животу и ласково говорит:
– Не волнуйся, милый! Мы ведь никому не скажем?
Вот так мы с ней стали сообщниками в богопротивном деле, да к тому же и уголовно наказуемом…
***
– Ты такой красивый, – пишет мне Маша в мессенджере. – И умный. Это так редко бывает у людей с таким статусом.
– Да ну? – не верю я. – Тебя, по идее, должно окружать много статусных умных красивых мужиков.
– Да, но они не скромные. Знаешь, как бывает, наглеют, осознавая свои плюсы. Задирают нос, с такими самовлюблёнными вообще невозможно. А ты скромный.
Я не отвечаю, думаю: хорошо это или плохо? Может я веду себя недостаточно уверенно и надо понаглее? Да и вообще я только с ней такой скромный. Потому что…
«Я тебя люблю», – вдруг пишет она.
Мы ещё ничего такого не говорили друг другу. Я замираю от какого-то очень странного чувства из смеси счастья и тревоги. Как будто это случилось со мной в первый раз. Боже, – обращаюсь я к оконному проёму, – неужели это правда? Она любит меня? Это так странно…
Я пишу в ответ:
«И я тебя».
Потом понимаю, что это звучит, возможно, очень формально и прохладно, и добавляю:
«Я очень сильно тебя люблю».
От неё приходит смайлик.
«Мне надо на эфир бежать. До вечера!»
***
Кажется, ещё Толстой сказал, что без любви жить легче, но нет смысла. Это правда, потому что влюбляясь (взаимно) вдруг понимаешь, что до этого всё было пустым, нелепым, рутинным. Ты и не жил, а влачил существование. И вот теперь всё наполнялось каким-то важным содержанием, расцветало яркими цветами, тебе хочется смеяться и петь, и шагаешь ты особой походкой. Мир улыбается влюблённым.
Кстати, древние греки особо уважали влюблённых. Считалось, что в состоянии влюблённости человек одержим богами. Любовь – это священное неистовство. Если преступление совершалось влюблённым ради того, кого он любит, то наказание смягчали.
***
– К чему эти сомнения! – батюшка качает головой. Потом задумчиво смотрит в окно. Там белые стены и купола. На кресте сидит ворона.
– В том-то и дело, – продолжает он, – что тёмным не дано увидеть внутренний свет светлого, распознать его глубинное духовное великолепие. Так стоит ли судить о себе по тому, как судят о тебе они?
Я молчу, по интонации чувствую, что сказано ещё не всё.
– Мы, светлые, способны оценить друг друга, и нам не надо никаких иных доказательств. Мы видим красоту. Он внимательно посмотрел мне в глаза и добавил:
– Красоту духовную! Которой лишены тёмные. У них даже вкус дурной, ты заметил? Им нравятся посредственные книги, фильмы, картины… Это потому что они лишены способности судить самостоятельно. А у нас есть природный дар – различать прекрасное…
Я покивал. Согласен: мне тоже всегда казалось, что у меня хороший вкус, и я вижу прекрасное, а у остальных очень плохой и им нравится всякое дерьмо.
Потом он вдруг спросил:
– Ну что там с Машкой твоей? Блудите?
– Немного, батюшка… – смутился я.
– Ладно, – по-доброму протянул он. – Дело молодое. Но не увлекайся… Всё это пустое. Любовь пройдёт, а грех?
– Что грех?
– А грех останется!
***
Вся сеть сегодня в трауре. Все пишут: какая боль… Как жаль! Безвременная кончина. Это невосполнимая утрата. Горе, трагедия, потрясение.
В общем, стандартный набор формул, за которыми ноль эмоций.
Умер один из известных в своё время деятелей культуры, на девяносто шестом году жизни. Брэд Питт. Американский актёр несколько лет назад, когда в Голливуде про него совершенно забыли, вдруг принял православие и российское гражданство.
С тех пор он жил на Руси и занимал какую-то почётную должность в Министерстве культуры и духовного просвещения. И вот он умер. Что не удивительно, учитывая его возраст.
Тут я во внезапном порыве открыл текстовый редактор и стал писать завещание. Мне показалось это очень важным, я не хотел чтобы про меня писали, как про Брэда Питта.
«Когда я умру, прошу меня кремировать, скромно, без церковных ритуалов, проводов, речей и застолий. Пожалуйста, не пишите и не говорите про невосполнимую утрату и безвременную кончину, про трагедию и потрясение. Это всё неправда. Едва ли найдётся несколько человек, кому в самом деле будет меня по-настоящему не хватать. То же касается и вас, помните об этом. Во-вторых, смерть – это самое обычное дело в мире, и не надо делать вид, что это трагедия, тем самым вселяя страх в юные сердца, умрут все. Трагедия это обычно для того, кто умирает и его самых близких. Если уж надо что-то сказать, то лучше так: «пришло его время». Я не хочу лицемерия и фальши в надетых масках и постных хвалебных речей у гроба. Без процедуры прощания, пожалуйста, когда малознакомые люди подходят и пялятся на покойника, думая про себя: «вот же, жопа!»
Если хочется помянуть, выпейте, посидите, повеселитесь. Но! Запомните – если вдруг кто-то захочет встать и высказаться в положенном в таких случаях пафосном тоне о покойном, тот мой враг отныне. То же касается и всех, кто захочет поговорить о невосполнимой потере в средствах массовой информации…»
Но тут я бросил не дописав. Чего это я разошёлся? Кто я такой? Брэд Питт – звезда, а я?
***
– Иван Сергеевич, Иван Сергеевич, просим! Надо помянуть.
Вот влип, честное слово. Пришёл на корпоратив Городской Думы, позвали как почётного гостя. Стол шикарный, напитки на любой вкус, духовная музыка, девочки. Ну и звёзды, разумеется, куда без них, самые титулованные деятели культуры. И, конечно, вспомнили Питта, тем более только вчера его в гроб положили!
Кстати, что любопытно – по слухам он завещал свои останки отвезти на родину и там похоронить рядом с бывшей женой Анджелиной Джоли. Но, во-первых, Джоли ещё жива, во-вторых, не известно её желание на этот счёт. Но самое важное – родина-то его теперь здесь! Поэтому Синод решил – лежать Питту в русской земле.
– Иван Сергеевич!
Чувствую, не отвертеться. Не моё это – тосты говорить. Не люблю и не умею. Есть в этом что-то принудительное, какое-то насилие над личностью. Демонстрация силы общества и подавление индивидуальности – давай, вставай и говори, хочешь или не хочешь, и говори хорошо, лги, лицемерь, ибо мы так хотим, таковы правила общежития и кто ты такой, чтобы переть против них.
Я встал. Все затихли. Я немедленно покраснел. Рука с бокалом шампанского задрожала. От этого я ещё сильнее смутился. И начал говорить, сбиваясь и путаясь о волнения:
– Брэд Питт бы хорошим человеком. И прекрасным актёром. Семьянином тоже вроде неплохим, насколько я знаю. Некоторые фильмы, в которых он снялся, вошли в золотую житницу кинематографа. Например…
Тут я понял, что не могу вспомнить пример. Ладно.
– Например, в фильме, где он играет человека, снедаемого внутренними противоречиями, олицетворяет драматургию жизни, выступает как бы героем нашего времени…
Это я говорил наугад, рассчитывая, что такие киногерои есть в любую эпоху.
– Брэд – лицо нашего времени.
Сотни чиновников сосредоточенно смотрели на меня из-за столов, держа наготове бокалы. Кто-то, поймав мой взгляд, стал кивать. Надо заканчивать.
– Помянем же, безвременно ушедшего от нас великого человека. Его уход – невосполнимая утрата для нас. Но он навсегда останется в наших сердцах. Вечная память!
И я торопливо опрокинул в себя бокал, раздражённо думая: «Блядь, Иван, зачем ты это несёшь, сам же был против!»
***
Признаюсь, со стыдом: иногда, слушая новости, я занимаюсь онанизмом. Меня безумно возбуждает голос Марии, даже просто по телефону. А если я вижу её на экране, такую строгую, недоступную, с металлическим оттенком в голосе, то вообще теряю голову. Тогда я закрываюсь в кабинете, сажусь на диване поудобнее, снимаю штаны и приступаю.
Но в этот раз не заладилось, только я начал, как Мария меня ошарашила:
– На заседании Совета Федерации была предложена инициатива, которая уже встретила одобрение в Правительстве и лично у Святейшего Патриарха Президента Всея Руси Красна Солнышка…
Тут поясню: за некоторое время до этого власть в стране была строго разделена на церковную и светскую. Верхняя палата парламента, Совет Федерации, теперь состоит исключительно из церковников, нижняя палата, Дума – из мирян. Хотя, если честно, половина Думы те ещё миряне – как правило, из процерковных партий.
– Ввести запрет, – продолжает Мария с обычной своей интонацией, как будто новость рядовая, – на сексуальные контакты между неженатыми людьми. Цель инициативы – упорядочить половую жизнь и способствовать семейному благополучию нации и росту населения. Наказание за незаконную сексуальную связь предусмотрено в виде десяти лет колонии строго режима…
Дальше я слушать не мог. Я вскочил, подбежал к двери и распахнул её.
– Вы видели? – закричал я взволновано. – Видели это?
Все посмотрели на меня, в офисе повисло гробовое молчание. Никакой реакции. Значит, подумал я, никто ещё не в курсе. Тут я вспомнил, что собирался делать во время просмотра новостей. Так и есть – я выбежал с расстёгнутыми штанами. Я резко захлопнул дверь.
– Боже мой… – прошептал я. – Чёрт, чёрт, чёрт…
В дверь постучали. Я быстро заправился. Это Мариночка. Вид у неё был очень смущённый, она стояла на два шага от входа и не решалась подойти.
– Да? – спросил я строго, как будто ничего не произошло.
– Иван Сергеевич… Тут срочный звонок из Министерства культуры… Вас соединить?
***
– Проходи, – весело сказал батюшка. – Садись. Я надеюсь, ты мне ничего такого показать не собираешься?
– В смысле?
– В прямом! А ты оказывается эксгибиционист.
– Ну… – я побагровел. – Всё не совсем так… Я просто так заработался, что забыл полностью оправиться, когда выходил из туалета… Чисто рабочие моменты…
Батюшка недоверчиво на меня посмотрел.
– Слушай, – сказал он, наклонившись ко мне, – давай так: чтобы таких рабочих моментов больше не было?
– Больше не повторится…
***
Встретились с Машей в кафе днём, решили пообедать вместе в перерыве. Я ждал её уже за столиком, когда она появилась. В этот момент все мужчины обратили на неё внимание – как всегда великолепна и сексуальна, несмотря на строгий деловой костюм. Она прошла ко мне, я встал чтобы помочь ей сесть, она слегка наклонилась и чмокнула меня в щеку.
– Ох, блин, – бросив сумочку на свободный стул, сказала она, – умаялась уже. С утра тренировка, потом парикмахер, визажист, встреча…
Она скинула туфли и поставила босые ступни на мои ботинки.
Я молча любовался ею. Она поймала мой взор и лукаво улыбнулась.
– Знаешь, – сказала она, – сегодня не получится, извини… Занята.
Я резко помрачнел и спросил ледяным тоном:
– Что, всю ночь занята?
Она громко засмеялась, прикрыв лицо руками.
– Я пошутила. Конечно, приходи. Только после девяти, у меня съёмка.
Я покачал головой. Не люблю вот эти вот женские провокации. Ну почему нельзя нормально, по-человечески…
– Послушай, – я поспешил сменить тему. – А что это вообще за разговор про запрет секса…
– А? Ты же слышал? Да-да. Кто не женат, тем собираются запретить. Я вообще считаю, что правильно. Меньше брошенных детей, измен, болезней…
– Правильно? – воскликнул я. – А как же мы?
– Ну, это неплохой повод задуматься.
– Тонкий намёк, – я смутился.
– Но на самом деле там не всех запрет касается, – продолжила она. – Некоторым можно.
– Это кому же?
– Ряду чиновников, спортсменов, военнослужащих – кто в силу объективных причин не может временно ввести полноценную семейную жизнь. По талонам.
– Что по талонам?
– Секс по талонам.
– Секс по талонам?! – закричал я. Люди в кафе обернулись.
Она засмеялась.
– Да не кричи ты так! А то опять перепугаешь всех, как в офисе…
– В каком офисе?
– Ну когда ты без штанов из кабинета выскочил.
– Ты откуда знаешь? И я, кстати, в штанах был!
– Да вся Москва уже знает, я думала ты в курсе… Не волнуйся, милый, – она накрыла мою руку своей. – Я поняла, что ты просто оправиться забыл.
Я сердито пробурчал опять, что не выскакивал без штанов.
***
Звонил батюшка. Он больше не смеялся.
– Иван, дело приняло плохой оборот!
Я сразу понял, о чём он.
– Кто-то из твоих подчинённых выложил в сеть твой выход!
– Я в курсе уже…
– Мы приняли меры, списали это на монтаж, сделанный врагами. Но ты должен выяснить, кто там у тебя шпион! Ты понял, дрочила?!
– Понял, да, понял…
***
После перерыва я вернулся в офис сам не свой и первым делом сел за комп. Сердце часто билось. Я набрал в поисковике «Шмелёв без штанов». Первая же ссылка вела в ютуб на ролик со мной. Полтора миллиона просмотров… В голове зашумело, под пиджаком стало жарко – я вспотел. Я запустил видео.
Боже!.. Вот открывается дверь, появляюсь я – с дикими глазами и расстёгнутыми брюками.
– Вы видели? Видели это?! – отчётливо восклицаю я.
Потом внезапно исчезаю за дверью. Подчинённые изумлённо переглядываются. Раздаётся чей-то голос рядом с камерой:
– Что это значит? Очередное сокращение?
***
Докопаться до истины я не смог. К камерам, ведущим видеонаблюдение в офисе, есть доступ с компьютеров в серверной. Зайти туда может любой, значит, выложить запись мог кто угодно. Ужасно неприятно, когда понимаешь, что среди твоих подчинённых есть предатели, и не догадываешься кто. В лицо все они дружелюбны, милы, приветливы. А за спиной поливают тебя грязью.
Но ничего, у меня есть друг в ФСБ, я попрошу отследить переписку подчинённых в социальных сетях и мессенджерах. Наверняка кто-то проговорится.
***
Бегущая срока внизу экрана: «В 14.00 экстренный выпуск новостей».
Что-то случилось, думаю. Я сижу на диване, смотрю в окно. Вид совершенно прекрасный. Синее безмятежное небо, яркое, но не слепящее солнце мягко заливает город подо мной желтизной. Весна ещё не наступила, но уже чувствуется что вот-вот, а отсюда – с высоты птичьего полёта кажется, что уже вторая половина апреля. В офисе пахнет кофе, а мне мерещится запах свежескошенной травы, от которого так кружится голова. Хочется выбежать на улицу и бежать-бежать-бежать, по сухим и пыльным дорогам, навстречу тёплому ветру и несбывшейся мечте. Но, от себя не убежишь.
– Чем сейчас-то ты не доволен, Иван? – спрашиваю я себя. – Ты элита, у тебя есть почти всё, что можно пожелать. Твоя любовница – самая красивая женщина Москвы. Тебя любят и уважают. Правда, твои сотрудники считают тебя мудаком, ну так что же?
Но что-то не так. Чего-то мне не хватает. Что-то наполняет меня неизбывной печалью.
Звонит телефон.
– Иван Сергеевич, по поводу асфальта и бюджета…
Это мой помощник.
– Слушай, Михалыч, давай сам решай, ладно?
– Понял, Иван Сергеевич…
– Только смотри, головой отвечаешь за неправильное решение!
– Ясно, как обычно!
Я отключаю его. У меня отличные помощники, все специалисты высочайшего уровня и профессионалы. Они делают всю работу, и я им полностью доверяю. Потому что сам ничего не понимаю в управлении городами. Собственно, не я их даже выбирал, их назначили из разных ведомств на уровне Правительства. У меня нет иллюзий, я прекрасно понимаю, что Хозяин Москвы – я только потому что я небесный.
На экране заставка новостей и музыка. Экстренный выпуск.
– Сегодня в 12.00 Верхняя палата Парламента единогласно проголосовала за причисление к лику святых Святейшего Президента Всея Руси Красна Солнышка. С этого момента к его регалиям в обязательном порядке добавляется эпитет «чудотворец».
– Ёб твою! – вырвалось у меня.
Я вскочил и выбежал к остальным.
– Вы в курсе? В курсе? – закричал я.
Ольга кивнула.
– Если вы про Святейшего, то да. В новостях уже есть…
– Интересно, а чего ты вместо работы сидишь в инете?
Она молча продолжала смотреть на меня. Всё остальные тоже – замерев, как бы ожидая, что ещё я сделаю.
– Ладно, – я махнул рукой и вернулся в кабинет.
Когда же он успел скончаться? Новостей об это не было, сразу про канонизацию… Что же теперь будет? Кто станет теперь Святейшим?
И тут я вижу на экране, как живой и здоровый Президент принимает поздравления от коллег в связи со своей канонизацией.
***
Увидел в телепрограмме: «Публичный процесс над И. А. Дыниным».
– Ого, – закричал я, – он уже идёт!
Я выскочил из кабинета.
– Публичный процесс над Дыниным! Всем смотреть!
Сотрудники подняли на меня тусклые, пустые глаза. Не понимаю, за что они меня не любят. В их сдержанных взглядах прямо-таки сквозит холодная неприязнь, которую они вынужденно подавляют, поскольку я начальник, но не до конца – чтобы я понимал, что они считают меня тем ещё говном.
В общем, по их лицам я понял, что именно это они делают – смотрят в сети публичный процесс над Дыниным, вместо того чтобы работать.
Я вернулся к себе. Но остановился у двери, захваченный неожиданной мыслью.
Я снова выглянул и сказал громко и чётко:
– Ольга, Кирилл, зайдите ко мне.
Опять на меня поднялись эти безжизненные взоры. Как будто рыбы смотрят сквозь толщу воды… Неприятное чувство…
Ольга растерянно встала, оправила юбку и пошла ко мне. Я заметил, что она порозовела. Чего её смутило? Думает, что буду приставать? Ну так не буду, у меня Мария есть.
Ладно.
Она села на диван, Кирилл на стул напротив, а я в кресло за столом. С моей позиции был хорошо виден и телевизор, и она. Крепкие широкие бёдра, кружевной край чулка как всегда торчит… Что-то во мне зашевелилось. Я мотнул головой, перекрестился и переключился на телевизор.
Процесс шёл уже вовсю. Дынин был гладко выбрит, ни привычной бороды, ни усов. Бледнее обычного, но взгляд совершенно спокойный и даже как мне показалось уверенный. В костюме, из нагрудного кармана пиджака торчит носовой платок, в галстуке. Очки в чёрной оправе на месте. Камеры часто переключаются и можно увидеть происходящее в зале. Там полно журналистов, многие из них из враждебных нам стран. Вон американцы, вон британские, вон французские и немецкие…
– Да это же мы позоримся на весь мир… – прошептал я.
– Что? Что вы сказали? – спросила Ольга.
– Ничего, ничего. Виски будете?
– Нет, спасибо, – отказалась она и закинула ногу на ногу, так что я заметил трусики. Она прямо взглянула на меня, давая понять, что она заметила то, что я заметил.
– А я буду! – сказал Кирилл.
– Мариночка! – сказал я коммутатор. – Там бурбон стоял под столом у тебя. Принеси, пожалуйста.
Дынин всё молчал, а какой-то дядька всё говорил. Не знаю, кто. То ли свидетель, то ли прокурор, то ли адвокат? Не разбираюсь в судебном процессе.
Появилась Мариночка с бутылкой и бокалом. Увидев Ольгу, она изменилась в лице.
– Три бокала? – спросила она.
– Два, – строго сказал я.
Я налил себе полстакана и сразу сделал пару больших глотков. Достал сигарету, зажёг, предложил Кириллу.
– Здесь же запрещено вроде? – сказала Ольга.
Я проигнорировал это замечание. Чего это она? Я всё время здесь курю. Все же знают это.
Тут наконец слово дали Дынину.
– Раскаиваетесь ли вы? – спросил его судья, сильно наклонившись вперёд и вытянув шею.
– Да, – спокойно ответил Дынин. – Очень. Я очень сожалею, что вёл себя как предатель и подлец по отношению к моей великой и могучей, прекрасной родине, по отношению в любимой моей стране. И к мировому гетеросексуальному обществу!
Конечно, нет мне прощения. Я подлый и гадкий пидорас, я осуществлял свою низкую деятельность, подрывая устои и основы нашей конституции. Я делал это не специально, нет, но… Конечно, заманивая к себе мужчин, я понимал, что совершаю преступление, гнусно лицемерю, плюю вам всем в лицо. Всему миру, своему государству, всем матерям и детям!
