Иван Александрович Гобзев
Хозяин Москвы
Мне сразу полегчало.
***
Раньше, бывало, ни в Пушкинский, ни в Третьяковскую не попадёшь. Очереди сотни метров, стоишь под дождём и ветром, мёрзнешь, ждёшь, проклинаешь последними словами Рафаэля, Микеланджело и других черепашек-ниндзя. Ну и стоящим в очереди тоже достаётся. Ну чего вы, думаешь, припёрлись, как будто дел у вас больше нет никаких? Неужели все такие ценители искусства? Ведь большая часть из вас не понимает ничего в живописи и вам что Рембрандт, что Малевич – один хрен. Но нет, стоим, томимся, чтобы потом в толпе поглазеть минуту-другую на пару привезённых полотен. У нас хоть селфи не делают, а в Лувре – так там непрерывная фотосессия с Джокондой.
Любопытно, что когда тёмные были ограничены в правах, так народу ещё больше стало в музеях. Всё они как будто разом ломанулись – словно хотели в последний раз на прекрасное поглядеть. Точнее даже не поэтому, жизнь просто стала такой, что нужно было куда-то от неё уйти. А куда ещё, кроме как к вечному.
Но теперь всё иначе. Никаких очередей. А всё потому, что тёмных нет. В музеи филям, блюварям и редискам тоже запретили.
И вот входим мы, а залы безлюдны, только пожилые тётеньки в форменных костюмах на стульях сидят сами как экспонаты. Никого, тишина, и таинство веков молчаливо смотрит на нас со стен.
И вот, самое главное, подходим к тому, ради чего пришли. Божественный, несравненный Сандро Боттичелли и его «Рождение Венеры». Господи! Меня словно током бьёт и волосы шевелятся на голове, когда я её вижу. Нет ничего прекраснее на свете этой картины. Она одна оправдывает существование человеческой цивилизации.
– Восхитительна, – шепчу я.
– Пойдём, – улыбается Мария. – А то я ревную.
***
Вообще до сих пор не могу поверить, что Мария со мной. Глядя на неё, я всякий раз удивляюсь. Чем я заслужил? Что во мне такого? Она могла выбрать кого угодно. Может, всё дело в том, что я небесный и у неё есть расчёт? Но батюшка внёс ясность.
– Я в этих делах не спец, сам понимаешь, – уклончиво сказал он. – Но кое о чём догадываюсь. Дело такое – у женщины всегда есть расчёт. И если выбирать между тёмным и небесным, то она, конечно, выберет небесного.
– А если она любит тёмного?
– То всё равно выберет небесного. Если не дура.
Я огорчился. Мне показалось, я понял, к чему он клонит.
– Вы хотите сказать, что у Марии есть кто-то тёмный?
Он рассмеялся.
– Ты думаешь мне делать больше нечего, кроме как за твоей бабой шпионить?
***
– Нет плохих и хороших людей, – сказал мне мой приятель из ФСБ. – Есть обстоятельства и наш выбор.
Мы сидим в баре и пьём виски. Я уже хорошо набрался, до того состояния, когда говоришь много и откровенно.
– А как же провидение? Божья воля? – спросил я.
Он смерил меня недоверчивым взглядом.
– Ты это говоришь потому что я в рясе?
Он был прав. Он пришёл в облачении дьякона, и это сразу подействовало на меня особым образом – в нём как будто появилось что-то от батюшки.
– Высшие чины ФСБ обязали вступить в сан, – пояснил он. – Всем дали низшие разряды, так положено. Я вот, видишь, дьякон…
Он усмехнулся и опрокинул стакан. Потом закурил.
– Рясу прожжёшь! – предостерёг я – пепел с угольком упал ему на колени.
– Спасибо, – он стряхнул. – А бывает так, что обстоятельства перевешивают выбор. То есть ты хочешь делать одно, а должен другое. Потому что такова воля государства. Ну или есть ещё чья-либо воля, перевешивающая твою. По сути, человек никогда не выходит из-под родительской власти и не становится свободным. Чем выше мы хотим подняться, тем уже рамки дозволенного.
Я посмотрел на него с уважением. Не то чтобы я с ним был во всём согласен, но рассуждал он очень умно.
– Вот если тебе поручат убивать тёмных? Что ты сделаешь? – вдруг спросил он.
Я растерялся. Я и представить такого не мог.
– Но я чиновник… Это явно не входит в мои обязанности.
– Ну а вдруг?
– Я откажусь…
– Нарушишь приказ? В таком случае тебя самого расстреляют. Ты уверен, что готов умереть за других?
Я вспомнил слова батюшки о том, что я не Иисус Христос.
– А тебе приходится выполнять такие приказы? – спросил я.
– Это служебная тайна, – холодно ответил он и опрокинул второй стакан. – Ещё виски!
К нам обернулся пьяный сосед по барной стойке – салатовый. Взмокший от пота толстый мужик с тремя подбородками. Я уже полчаса наблюдал, как он безуспешно пытался склеить оранжевую, принимая её, вероятно, за проститутку. В какой-то момент ей надоело, она расплатилась и ушла. Он некоторое время смотрел в рюмку, потом переключился на нас.
– Ребята, а вы что это пьёте вражеский вискарь? Пейте русскую водку, – и он помахал рюмкой, расплёскивая.
– Плохо пахнет твоя водка, – усмехнулся мой приятель.
Мужик помолчал, обдумывая эти слова. Видно было, как в нём нарастает пьяный гнев.
– Я не понял. Ты на Русь наезжаешь? – зло сказал он.
– Слушай, – вмешался я, – сиди, пей. Мы тебя не трогаем, ты нас не трогай.
– Я, блядь, задал вопрос! – повысил он голос. – Родину не любите?!
Мой приятель встал, подошёл к толстяку, и как-то очень быстро, так что тот не успел ничего предпринять, схватил его за затылок и ударил лицом о барную стойку – прямо туда, где стояла рюмка. Полилась кровь – рюмка разбилась и рассекла кожу. Толстяк упал, приятель несколько раз пнул его, потом взял стул и врезал по голове. Было что-то странное в этой сцене – как человек в рясе избивает в баре пьяного мужика. Добро должно быть с кулаками, – вспомнилось почему-то мне.
***
Мне нравится невозмутимость Марии. Происходящее в мире её совершенно не волнует. Вернее, она относится ко всему с улыбкой, философски что ли. В то время как во мне растёт ощущение приближающейся катастрофы. Возможно, это профессиональное – к новостям она привыкла относиться как к работе, и неважно, хорошие они или плохие.
Наблюдал сегодня всенародное ликование. Святая Русь присоединила Казахстан, Китай – Мьянму. Люди идут по улице со счастливыми лицами, они ликуют.
– Брат! – кричит мне какой-то прохожий. – Брат! Ты слышал? Казахстан наш!
Я поторопился сделать радостное лицо – чтобы не злить народ, а то можно и в щи всхлопотать, и ответил:
– Да-да! Я в курсе уже!
В его взгляде мелькнула настороженная недоверчивость. Не умею врать и лицемерить, тяжело мне это.
Потом наткнулся на очередь тёмных, они пришли отоваривать талоны. Пункт выдачи довольствия по воскресеньям работал с десяти, но очередь нужно занимать часов в шесть, если хочешь потом успеть на сверхплановую на работу. В ожидании они возбуждённо обсуждали новости. Стоял мороз, изо ртов валил пар. Я заметил, что у многих нет перчаток и зимней обуви.
– Господи, – молился один, сложив у груди мозолистые руки, – вот счастье-то, вот подфартило нам с Казахстаном!
– Ты что несёшь, – возразил ему другой, тоже, видно, рабочий человек, – подфартило. Это не подфартило, это Святейший проявил ум и дальновидность!
Я как заворожённый остановился. Меня необъяснимо притягивали эти люди, их грубые худые лица, простая одежда. В них было что-то дикое, нерафинированное. Вот он, народ… – подумал я.
– А две трети страны в нищете, чего тебе этот Казахстан… – вдруг сказал кто-то.
Я посмотрел на говорившего. Похож на интеллигента, с ним сынишка лет пяти-шести, держит папу за руку и смотрит куда-то в небо.
– Ты откуда такой урод выискался, – с усмешкой спросил его первый говоривший. Ещё кто-то сильно толкнул интеллигента в плечо.
Его дёрнуло, с ним и сына, за руку которого он инстинктивно схватился сильнее в момент удара. Мальчишка испугано посмотрел на папу.
– Эх, повезло, что ты с малышом! – сказал ещё кто-то со смехом.
Один из них наклонился к мальчику и сказал громким шёпотом, так чтобы все слышали:
– Пацан, а папа-то у тебя мудак.
Взрыв хохота.
***
Я ворвался в офис.
– Иван Сергеевич, вам звонил сенатор…
– Потом, потом, я занят, никого не впускать, ни с кем не связывать.
Я рухнул в кресло, достал из стола ополовиненную бутылку коньяка, налил в стакан для воды граммов сто пятьдесят, залпом выпил. Потом повторил, закурил.
Немного полегчало.
Что же это происходит? – сказал я сам себе. Это не может быть по-настоящему. Почему все делают вид, что всё нормально?
Но больше всего меня на самом деле пугало то, что они не делали вид. Они, похоже, действительно считали, что происходящее – нормально.
***
– Пошли они все в жопу! – это я кричу. – В жопу!!! Светлые, тёмные, какая разница? Помазанник божий, говорите? Да хрен он в пальто!
Я пьяный вдребезги стою в дверях кабинета. Не знаю, что спровоцировало меня. Меня всего-то попросили коллеги скорректировать их работу в связи новым указом Президента Всея. Помню, я допил стакан, встал и пошатываясь вышел в офис. И прокомментировал.
Сотрудники не знали, что делать. Некоторые встали и торопливо вышли.
– Да я в рот е-ал это ваше ФСБ, ясно? Я небесный, мне похер всё!!! Любую из вас могу трахнуть, если захочу…. Так-так-так… Ты не бойся, тебя уже… А, вот, ты, новенькая!
Новая оранжевая сотрудница испуганно оглянулась, надеясь, что я имею в виду не её.
– Да, ты! Через минуту жду в кабинете!
Я вернулся и упал на диван. Ну, думаю, сейчас зайдёт, пошлю её на хер. И всё. Дальше тьма. Просыпаюсь ночью, темно, только фонарь в живом шаре из снежинок с улицы заглядывает.
На душе тяжесть, во рту вкус шерсти бродячей собаки. На мобиле непринятые вызовы от Марии и батюшки. Три часа ночи.
Трясущейся рукой я набираю номер. Это простое дело даётся мне с великим трудом – и физическим, и духовным.
– Ваня, – слышу я сонный голос. – Ты?
– Маш, – говорю я срывающимся, как будто дрожащим голосом, – я нажрался, заснул. Прости меня. Весь этот кошмар…
– Поняла. Ну ладно. Тебя ждать? Я омара приготовила. С белым вином.
– Нет, не жди. Я в таком состоянии… Давай завтра?
– Хорошо.
– Прости. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже. Давай, приходи в себя.
Она кладёт трубку и мне становится чуть полегче. Наощупь пробираюсь к столу, включаю лампу. Меня знобит. Открываю бутылку вина, бордо. Из горлышка выпиваю половину, жду несколько минут, когда полегчает, потом закуриваю.
Да, думаю я, – глядя на снежный светящийся ком за коном, – на нервный срыв похоже. Что теперь будет? Полная жопа.
Снаружи воет метель, я не слышу звука, но догадываюсь по скорости, с которой летят снежинки. Там безлюдно, машины не ездят. Принимаю решение лечь спать в офисе.
***
– Ну, – здравствуй, – холодно говорит батюшка. Мне дурно, меня подташнивает, и периодически сжимает внутренности.
– Садись, что стоишь! – с деланым радушием говорит он. – В ногах правды нет.
Я медленно сажусь.
– А ты я вижу всё ещё с бодуна? Прям с утра ко мне?
Он молча смотрит на меня. Я отвожу глаза.
– Водку будешь? Налить?
– Нет, спасибо, – хриплю я.
– Я серьёзно. А то как бы ты тут с похмелья не умер.
– Спасибо, не хочу… У меня это, нервный срыв был.
– Правда? А по видео не скажешь!
– По какому видео? – с замиранием сердца спросил я.
– Да вот в сеть уже ролик выложен, на ютубе полмиллиона просмотров. Предыдущий рекорд не побит, конечно, но тоже неплохо! Что же хер-то не достал показать в этот раз?
– Бля! – вырвалось у меня. Я закрыл лицо руками. Больше всего я боялся не того, что Мария увидит, как я там, скажем так, порицаю власть, а то, что новую сотрудницу зову в кабинет.
– Ты это! Ты за языком-то следи! Ты в доме Господнем! – повысил он голос.
– Простите… Что же теперь будет?
– Не знаю, – холодно ответил он.
– Я больше не буду, – вдруг ляпнул я.
– Что? Что это ты несёшь? Что за детский сад, твою мать!?
Он ударил ладонью по столу так, что я вздрогнул.
– Короче, так. Прямо отсюда едешь в наркологическую клинику. Там до особого распоряжения. Мой водитель тебя отвезёт.
– Надолго? – испуганно спросил я.
– Я сказал: до особого распоряжения. Всё!
***
Я в реабилитационной клинике. В отдельной палате. Здесь в целом неплохо, милые медсёстры, чистота, покой. Я под капельницей, вроде как чистят организм. Маше я ещё не звонил, не знаю, что ей сказать. Видела она ролик или нет? Как ей сообщить об этом?
Настроение хуже некуда. Сейчас будут новости с ней. Мне больно смотреть, но я хочу смотреть. Возможно, от наших отношений теперь останется только это – я и телевизор.
На экране появляется Мария. Следуют сообщения про международную обстановку. Русский и турок братья навек – подписан меморандум о совместной борьбе с сексуальными меньшинствами. Лондон обвиняет Русь в методах нацистов, глава Зимбабве едет с данью. Постпред Руси при ООН дал в морду представителю США прямо во время заседания.
Меня все эти новости совершенно не волнуют. Я слежу за Марией, за её как всегда бесстрастным выражением и твёрдым голосом. Мне мучительно тяжело её видеть – оттого что я люблю её, и, как мне кажется, теряю.
– А теперь перейдём к новостям внутренний политики, – говорит она. – Событие дня: небесный стал жертвой спецслужб западных держав.
И тут, во весь экран, показывают меня. Сначала моё фото – я улыбаюсь на фоне глубокого синего неба, снизу надпись: Иван Сергеевич Шмелёв, небесный, хозяин Москвы. Помню это фото – его сделала Мария в Турции.
И дальше видео с моим участием: на весь мир я кричу про хер в пальто, про в рот ФСБ и про трахнуть сотрудницу… Я инстинктивно дёргаюсь в кровати, как будто хочу убежать от этого позора. Стоило ли по федеральному каналу?!
Снова появляется Мария.
– Стало известно, что вражеские спецслужбы, стремясь дискредитировать наше высшее руководство, подмешали Ивану Шмелёву особое наркотическое вещество, провоцирующее нарушение психический функции и вызывающий бред. К счастью, Иван Шмелёв смог преодолеть первые приступы самостоятельно, а дальше ему помогли наши высококвалифицированные врачи. Сейчас он находится в реабилитационной клинике, его здоровью ничего не угрожает.
***
Открывается дверь, я слышу шуршание одежды и сердце как будто обжигает – я чувствую, это она. Так и есть. Она сняла зачем-то туфли и босиком в полутьме направляется ко мне. Запах духов опережает её, я ловлю волну цветочных ароматов.
– Ну как тут больной? – говорит она нежным и тихим голосом.
Мне неловко смотреть на неё от стыда.
– Ничего, – отвечаю я.
Она присаживается на край кровати и кладёт руку мне на лоб.
– Температуры нет. Симулируешь?
– Ага.
– Ты тут надолго?
– Не знаю.
Она посмотрела на меня внимательно. Потом спросила:
– Слушай, хотела кое-что узнать. Ты там у себя в офисе всех трахнуть грозился…
Я побагровел и вспотел. Она сделала паузу, по-прежнему глядя мне в глаза.
– Ну и как? Удалось? А то из ролика не понятно…
– Нет… И я не собирался на самом деле…
Она вдруг захохотала.
– Чёрт, – сказала она, – я давно так не смеялась! Это было нечто!
Видя моё удивление, она поцеловала меня.
– Бедняжка, нервный срыв у него. Обещай не делать так больше, а то мне обидно. Ладно?
– Маш… Выходи за меня замуж?
– Легко!
– А ты родишь мне девочку?
– Да хоть инопланетянина! – она запрыгнула на меня, уронив капельницу, трубка выдернулась из руки, полилось на пол.
– Я бы всё-таки хотел девочку… – слабо прошептал я.
– Сейчас разберёмся!
– Боже, что у вас тут происходит? Что вы себе позволяете? – это зашла медсестра.
– Изнасилование, – новостным тоном ответила Мария, – выйдите, пожалуйста.
***
Неудачно – Мария в дверях столкнулась с батюшкой. Они встретились глазами и сдержано поздоровались – как люди, много слышавшие друг о другое. Она послала мне воздушный поцелуй и убежала – ей надо было на эфир. Некоторое время я с упоением слушал, как, затихая, цокают по кафелю её каблуки.
Батюшка взял стул от стола, поставил рядом со мной и сел.
– Помнишь, что мы про секс говорили?
– Ох, – с досадой вырвалось у меня, – опять вы про этот секс… Давайте о чём-нибудь другом!
– Ты не дерзи мне! Ишь какой выискался! – он сердито повысил голос.
Зажужжал телефон. Я взял – смска от Марии. «Ничего, что я благословление у него не попросила?» Я хмыкнул.
– Чего смешного? – спросил он. – Твоя небось пишет?
– Да так… По делам…
***
– Лицо российской оппозиции, Леонард Кучин, погиб в автокатастрофе, – слышу в новостях.
Интересно. Захожу в сеть, дай думаю, почитаю подробнее.
Как и ожидалось – западные страны обвиняют в его гибели спецслужбы Руси. Вызываю в кабинет моего розового приятеля.
– Что думаешь по поводу Кучина? – прямо спрашиваю его.
– Честно? – осторожно спрашивает он.
– Честно. Ты знаешь, я не стукач.
– Знаю. Думаю, его и вправду наши грохнули.
– Но зачем? Ясно же было, что все станут обвинять руководство.
– Именно поэтому. Это настолько глупо и явно – убирать главного оппозиционера, что в такое трудно поверить. Вот увидишь, что скоро наши начнут говорить: «Зачем нам это надо было? Нас хотят подставить западные спецслужбы».
Логика в его словах была. Я задумался.
– Слушай, а могли его в самом деле западные убить?
– Вполне, – кивнул он. – По той же причине – всем настолько очевидно, что это такой простой способ подставить Русь, что на него никто бы не решился.
– Мда, – я почесал лоб. – Сложно.
***
Встречался с дьяконом ФСБ. Пили абсент. У меня была конкретная цель встречи, но я скрывал её до поры до времени. Он был хмурый, что-то его тревожило. Иногда сжимал кулаки и бормотал тихо: «Суки!»
– Ты о чём?
– Да так, да так, о делах, – уклончиво отвечал он.
В какой-то момент, когда я решил, что он уже достаточно набрался, я сказал невзначай:
– Да… А Кучин-то… Убрали.
– Помянем, – равнодушно кивнул он и выпил стопку. Шумно выдохнул и закусил селёдкой. – Ну и говно этот ваш абсент…
– Я тут слышал, что Кучина будто бы наши убрали.
– От кого же ты такое слышал, ну-ка, ну-ка, – заинтересовался он.
– Да в курилке, не помню уже кто… Но вот говорили… Ты сам что думаешь?
Он помолчал. Выпил ещё, закурил. И всё молчал. Я уже подумал, что разговор на эту тему окончен, но он вдруг ответил:
– Я не думаю, а знаю. Могу и тебя просветить. Но имей в виду – если дальше пойдёт, мне конец. А заодно и тебе.
– Без вопросов! Я – никому.
– Точно уверен, что хочешь знать?
– Абсолютно.
– Ладно. Короче, так вышло, что убрать Кучина собирались и наши спецслужбы и британские. Две бомбы заложили в машину. Мы и они.
– Вот это да… А какая первая взорвалась?
– А не всё равно? – удивился он.
– Ну вообще да, без разницы…
***
– Слышь, я тут выяснил кое-что, – это мне звонит дьякон ФСБ. – По поводу видео про тебя в сети.
– Ммм, очень интересно. И кто же?
– Я тебе по почте сейчас файл скидываю, сам увидишь. Но работает у вас, точно.
– Спасибо, жду!
Захожу в почту – письмо уже есть. Открываю, и боже мой – глазам своим не верю. Это мой розовый приятель.
Я откинулся в кресле и закурил. Как? Мы дружили… Обсуждали всё на свете… Пьянствовали вместе…
Я встал и вышел из кабинета. Не спеша прошёл к его столу. Он поднял на меня свои кроличьи глаза, улыбнулся и сказал:
– Иван, подождёшь секунду? У меня тут совещание.
Вижу, в самом деле, вокруг сотрудники его отдела.
– Конечно, – отвечаю. – Не возражаешь, я поприсутствую?
– Да без проблем, – удивлённо смотрит он.
Беру от соседнего свободного стола стул, как будто собираюсь рядом сесть. Размахиваюсь и бью его по голове. Он вскакивает, держась за голову.
– Ты что? Ты что, Иван?! – я вижу, как он напуган.
Я хватаю ещё один и кидаю в него. Он бежит. Я бросаю ему в след ещё один.
– Ты уволен! Ты уволен на хрен! – кричу я.
Сотрудники молча и сосредоточенно смотрят на меня. Нет, они не удивлены, подозреваю, что они давно считают меня сумасшедшим и просто опасаются за свою безопасность. Я для них стал как неизбежное зло – вроде периодических землетрясений в сейсмически активном регионе. Мне становится неловко.
– В сущности, – вдруг говорю я громко, – я не злой…
Они, не мигая, смотрят на меня.
***
– Батюшка, это не моё… Ну не могу я.
Я запинаюсь, не зная, как объяснить.
– Я не руководитель, понимаете? С коллективом вон отношения совершенно испорчены, боюсь даже представить, что они там про меня думают…
– Вот как! – качает он головой. – Ну хорошо. Знаешь про отшельников?
– Ну да, слышал… Вы меня сослать куда-то хотите? – насторожился я.
– Да погоди ты! Как думаешь, им в удовольствие аскетический образ жизни? Жить в голоде и холоде, постоянных лишениях и с неустанной молитвой на устах? В кайф?
– Думаю, нет…
– Но они выбрали себе эту жизнь, сочтя её своим долгом. Долгом перед собой и перед Богом. Намёк понял?
– Если честно, то нет… Я пью, курю, жру, трахаюсь, какой же я аскет?
– Как трахаешься? – воскликнул он. – А епитимья как же?
– Ну это я так, к слову… Короче, не понимаю вашей аналогии.
– А аналогия, молодой человек, прямая! Вот и твоя работа – это твой долг. Не хочется? А надо! Ради общества, ради государства. А значит, и ради Бога – поскольку государство и церковь у нас едины.
Я с сомнением почесал голову.
– Фома ты неверующий, – вздохнул он.
***
Любовь – это вот что. Мы засыпаем с Марией, измождённые, и я уткнулся лицом в её спину, чуть влажную и прохладную. Вдруг я замечаю, что у неё между лопаток пахнет парным молоком. Я вдыхаю как можно глубже, и мне, хотя я никогда не любил молоко, тем более, парное, кажется, что нет на свете запаха приятнее.
– Что ты делаешь? – вдруг очнувшись от дрёмы, спрашивает она, но не оборачиваясь.
– От тебя пахнет парным молоком.
– Ты любишь парное молоко?
– Ненавижу.
– Всё понятно.
– Что тебе понятно?
– Любишь меня?
Это был даже не вопрос, в утверждение. И прозвучавшая в нём уверенность уколола меня. Я почувствовал себя уязвимым.
***
Взял привычку рассказывать Марии про своих бывших женщин. Не знаю, зачем это делаю. Она слушает терпеливо, даже смеётся. Но, подозреваю, что местами ей обидно и неприятно. Хотя не уверен. Она совсем не сентиментальна и очень рациональна.
– Был такой случай… Не знаю, рассказывать или нет…
– Давай, рассказывай!
– Ой, лучше не надо… Стыдно как-то.
– Ну уже начал, так нечестно!
– Эх ну ладно… Короче, дело было так. Встречался я с одной девушкой. Плохой девушкой. Мне вообще плохие девушки нравятся.
– То есть, я тоже плохая? Может, ты ещё скажешь, что я на тебя плохо влияю?
– Ну, в определённом смысле, да. Я имею в виду, что мне не нравятся, знаешь, такие, рафинированные девушки. Пресные, очень правильные, серьёзные. Вот как у нас с тобой, например? Мы в постели оказались на первой встрече. Разве это плохо было?
Мария задумчиво смотрела в потолок.
Она повернулась ко мне, подложила руку под голову и ответила:
– Женщины не хотят рисковать. Не ложиться же с каждым, кто нравится, в постель…
– Но ты же легла со мной!
– Ну, – она со смехом откинулась на спину, – ты был такой красивый, такой небесный, так смущался… Как тут было устоять?
– Смущался?!
– Да, очень заметно. Ну и выпила я прилично. Да и не в таком я уже романтичном возрасте, если честно, чтобы днями прелюдии устраивать, когда секса хочется.
Я задумался над её словами, но она потребовала продолжения:
– Ладно, давай уже свою историю!
– А, ну да. Так вот, познакомился я с плохой девушкой. И знаешь, между нами так быстро всё разгорелось. Очень большая страсть. Нам было так хорошо вдвоём, что мы днями не вылезали из постели. Но вот дела складывались так, что нам надо было расстаться. Из-за политики, скажем так. Она была сумасшедшей фанатичной активисткой и требовала от меня того же. И я принял решение. Но я всё никак не мог сказать ей об этом. И в последнее наше свидание так и не смог. Помню, я провожал её до метро. Мы молчали и как-то особенно крепко держались за руки, как будто невидимая сила пыталась нас растащить. Я смотрел на неё и поражался тому, до какой степени она успела стать моей. Подступала осень, облетали листья, и солнце светило на нас, как в последний раз. Я знал, что больше не увижу её и поэтому всё происходящее в тот момент казалось мне особо драматичным. И она почувствовала что-то. Мы вообще хорошо чувствовали друг друга, даже на расстоянии. Она полезла в сумочку и достала оттуда чипсы. Молча стала есть. Потом протянула мне.
– Будешь?
Я посмотрел на эту пачку и увидел на ней рекламный текст: «Возьми меня с собой!»
Я замолчал.
– Ну? И всё? – спросила Маша.
Я сел спиной к ней. Закурил.
– Да, – постарался я ответить безразличным тоном. Я думал о том, что потом, когда мы расстались, жизнь моя потеряла смысл. Весь мир опустел, всё стало ненужным…
Докуривая, я вспомнил:
– Кстати, я ей потом написал спустя год. Я думал, что всё уже прошло. Написал смс: «Привет. Как ты?» Не знаю даже, зачем.
– И что? Она ответила?
– Да. Примерно следующее: «Когда я увидела смс от тебя, я так разволновалась, что свет вырубился. Теперь сижу в темноте».
– И ты больше не встречался с ней?
– Пытался однажды. В итоге оказался в полиции.
***
Батюшка навеселе. Он помигивает мне:
– Садись.
Я делаю движение, как бы собираясь подойти к нему за благословением, но он ожидаемо отмахивается. Когда он выпивши, ему не до этого.
– Садись давай! Ох, Иван, что я тебе сейчас расскажу!
Он хохочет и потирает руки. В первый раз вижу его таким.
– Только смотри, никому! – строго добавляет он. – Это как исповедь, только теперь не ты мне, а я тебе!
– Конечно, конечно, – с готовностью отвечаю я, а сам напрягаюсь, потому что не хочу знать никакие его тайны.
– Слушай сюда! – он делает характерный пьяный жест – наклоняется ко мне и подзывает ладонью к себе. Я наклоняюсь к нему, сдерживая неприятное чувство: пьяные люди глубоко мне противны, хватило в детстве общения с отцом. Но он не замечает моего раздражения, он слишком захвачен собой. Хитро смотря куда-то вкось, он шепчет громко, и я отчётливо ощущаю запах перегара и борща:
– Президент США, Микки Дак, наш агент!
– Как? – я пытаюсь удивиться.
– А вот так! Узнал достоверно! Агент ГРУ он!
– Да как же… Не сказать чтобы он шибко добрые дела предпринимает в отношении Руси.
– Ну а как иначе, Иван! – удивляется мне батюшка. – Шифруется он. Чтобы свои не поняли! И так его уже все подозревают. Но уж экономку он им развалит, будь уверен!
Я не знаю, верить ему или нет. С какой стати такую секретную информацию он доверяет мне? Наверно это просто слухи, и вот он решил поделиться по пьяни. С другой стороны, пьяный человек, даже очень опытный и скрытный, иногда испытывает непреодолимое желание поделится самым интимным, самым секретным.
Возвращаясь в офис, я вспоминаю всё, что знал про Микки Дака. И чем больше вспоминаю, тем правдоподобнее мне кажется услышанное.
***
Машина голова на моей груди. Я глажу её по затылку, там, где проходит пробор и иногда целую. От неё пахнет лесными цветами, соснами, ручьём, ещё чем-то. Сейчас она кажется мне маленькой девочкой, и я к ней чувствую нечто вроде нежной отцовской любви. Я вновь и вновь вдыхаю её аромат, и у меня кружится голова от тихого счастья.
– Я люблю тебя, – говорю я одними губами.
Мы смотрим телевизор. Новости, ведёт её коллега.
– На ежегодном обращении к прихожанам Предстоятель единственно-правильной церкви назвал наконец главную миссию девушек…
– Что значит «наконец»? – не понял я. – В смысле? От него этого долго ждали?
– Она заключается, – продолжила ведущая, – в рождении детей и их воцерковлении.
И как ни в чём не бывало перешла на другие новости.
Я вскочил и сел на кровати.
– Что это было?
– Ты о чём, дорогой? – Маша лениво обернулась и посмотрела на меня.
– Ну вот это вот… Ты не заметила ничего странного?
– Да про что ты?
– Ну как… Какой-то дядька, возглавляющий секту, торгующую ложью, на всю страну заявляет, что должны делать девушки… И это происходит в двадцать первом веке! В век разума, постиндустриального общества! И это показывают по центральному каналу на весь мир!
– Милый, давай не будем об этом… Ты же знаешь.
– Что знаю? Что это опасно? А ты что, донесёшь на меня?
– Ой, всё, – она закатила глаза и отвернулась к телевизору.
Я раздражённо встал, схватил трусы и стал их торопливо надевать.
– Может, лучше свои?
– Чёрт, темно! – зло ответил я.
Я нашёл свои, надел и вышел на кухню.
Сел за стол, не включая свет. За окном сгущался мрак, но небо было видно – в серых и багряных разводах, как будто подкрашенное кровью.
***
Я приглашён на торжественное ежегодное выступление Президента Всея Руси. Смешно, никогда раньше не был в Кремле. Сколько ходил по Красной площади, но всё мимо. И даже в мавзолее не был. Когда-то туда экскурсии водили. А сейчас молодёжь даже и не знает, кто там лежит. Слышал недавно рассказ моей секретарши.
– Ребята, вы не поверите! Оказывается, на Красной площади у нас мумия лежит! Левин, революционер какой-то. А оказывается, что он не Левин, а вообще Ульянов!
– Дура, – прошептал кто-то, – не Левин, а Ленин. Левин в «Анне Карениной» лежит.
Его канонизировали несколько лет назад. Теперь он официально святой. Я думаю, это политический шаг, направленный на примирение с коммунистами, которые никогда не жаловали церковь. Зато теперь лидер КПРФ ни одной важной службы не пропускает в нашем главном храме, что на Кропоткинской.
Слышал краем уха про дебаты, как Владимир Ильича Ленина представлять – как великомученика или чудотворца? Но, поскольку убиенный царь Николай II пошёл как мученик, то Ленина, во избежание абсурда, решили сделать чудотворцем. Я как-то в игривом расположении был, спросил у батюшки, какими именно чудесами прославился Владимир Ильич. Так батюшка таким матом на меня кричал, что я эту тему вообще теперь избегаю поднимать.
Начинается! Я заволновался – никогда ещё не видел его вживую. В зале притихли.
Он выходит не слишком быстро, но и не медленно, и останавливается у края сцены. Смотрит молча на нас. Он в полном облачении, как и полагается. Высокий, с длинной седой бородой. Говорят, чтобы казаться выше, он носит обувь на высоких каблуках. Но не видно – облачение. Многие начинают крестится, кто-то вдруг падает на колени. Меня это немного раздражает, я недоумеваю – почему обязательно при каждом удобном случае надо прогнутся перед начальством донельзя? Ну неужели нашему Святейшему есть до этого дело? Ему же противно должно быть. А вы люди уже немолодые, в сединах, скоро уже и на тот свет пора…
– Встаньте, дети мои, – говорит он.
Ничего особенного, стандартная официальная речь. Про врагов Руси, об успехах в экономике, о росте благосостояния народа, о передовых вооружениях.
Тут замечаю, сосед мой слева платком слёзы утирает. То есть слушает Президента и плачет, растрогался. Ладно, дальше слушаю. И вдруг Президент говорит:
– Скоро, братья и сестры, скоро конец света! Все признаки налицо, нет никаких сомнений. Только последний идиот, только слепец может это отрицать!
И он с вызовом посмотрел в зал.
– Сбываются слова Иоанна Богослова! Апокалипсис близится, одно за другим следуют предсказанные знаменья!
В зале опять начали креститься.
– Что на Западе происходит? Не приход ли это Антихриста?
Он продолжал ещё некоторое время в таком духе. Потом в этом же зале была небольшая пресс-конференция для журналистов, но я ушёл. Мне хотелось разобраться в услышанном, точнее в последней части. Я пошёл в ближайший гастропаб, заказал виски. Но бар был патриотичный, виски оказался только белорусского производства.
