Кадзуо Исигуро
Безутешные
20
Я закрыл за нами дверь, и мы все трое огляделись. Не без торжества я убедился, что со второй попытки выбрал нужную дверь и мы находимся в длинном темном коридоре, который, минуя гостиную отеля, ведет в вестибюль. Вначале мы не двигались: нас ошеломила тишина, наступившая после шума в галерее. Борис зевнул и буркнул:
– Ну и прием – скучнее некуда.
– Вопиюще, – поддакнул я, вновь преисполняясь гневом на всех, кто там присутствовал. – Жалкое сборище. Полное неумение себя вести. Мама была там самой красивой, – добавил я, – Правда, Борис?
Софи хихикнула в темноте.
– Самой красивой, – повторил я. – Ни одна из женщин ей и в подметки не годилась.
Борис, казалось, собирался что-то сказать, но нас отвлекло шуршание, донесшееся откуда-то из окружающей темноты. Немного привыкнув к мраку, я различил дальше по коридору очертания крупного животного, которое медленно приближалось к нам, издавая при каждом движении это самое шуршание. Софи и Борис заметили его одновременно со мной, и на мгновение мы приросли к месту. Затем Борис произнес возбужденным шепотом:
– Это дедушка!
Я увидел, что диковинный зверь – это действительно Густав: сгорбившись в три погибели, он нес под мышкой один чемодан, другой держал за ручку, а третий волочил за собой: он-то и шуршал по полу. На мгновение мне почудилось, будто Густав вообще не продвигается вперед, а только раскачивается в медленном ритме.
Борис тут же рванулся вперед, мы с Софи последовали за ним несколько неуверенно. Заметив нас наконец, Густав остановился и слегка выпрямился. Во тьме я не видел выражения его лица, но голос звучал весело.
– Борис? Вот приятная неожиданность.
– Это дедушка! – снова воскликнул Борис. – Ты занят?
– Да, работы невпроворот.
– Ты, должно быть, очень занят. – Голос Бориса почему-то звучал напряженно. – Очень-очень занят.
– Да, – подтвердил Густав, переводя дыхание. – Занят по горло.
Я шагнул к Густаву и произнес:
– Простите, что мы вас отвлекаем. Мы только что были на приеме, а теперь собираемся домой. На грандиозный ужин.
– А-а! – протянул носильщик, глядя на нас. – Ну да, да. Замечательно. Приятно видеть вас всех вместе. – Он обратился к Борису: – Как ты, Борис? И как мама?
– Немного устала. Мы хотим домой, ужинать. А потом будем играть в «Военачальника».
– Отличный план. Уверен, вы хорошо проведете время. Ну… – Густав мгновение помедлил. – Мне нужно работать. У нас сейчас дел по горло.
– Да, – послушно произнес Борис.
Густав потрепал Борису волосы, потом вновь согнулся и поволок чемоданы дальше. Я едва успел отстранить Бориса. Оттого ли, что мы на него смотрели, или благодаря короткой передышке, но старый носильщик двигался теперь гораздо уверенней, чем прежде. Я направил шаги в вестибюль, но мальчик замешкался: он глядел в другую сторону – туда, где еще можно было различить согнутую фигуру деда.
– Давай поторопимся! – сказал я, обнимая Бориса за плечо. – У нас у всех уже живот подводит.
Я вновь шагнул вперед, но меня окликнула Софи:
– Нет, нам сюда.
Я обернулся и обнаружил, что она стоит, наклонив голову, перед маленькой дверцей, которую я вначале не заметил. Собственно, даже если бы она попалась мне на глаза, я решил бы, что за ней чулан, так как она едва доходила мне до плеча. Софи придерживала дверь, а Борис, с видом человека привычного, переступил порог. Софи не выпускала ручку – и я, после недолгих колебаний, согнулся и пробрался вслед за Борисом.
Я приготовился было встретить за дверцей туннель, который придется преодолевать на четвереньках, но оказался в еще одном коридоре. Он был даже просторней того, который мы только что покинули, однако явно предназначался исключительно для персонала. Пол был голый; вдоль стен, на виду, шли трубы. Здесь тоже царил сумрак, лишь впереди на пол падала полоска искусственного света. Мы двинулись на свет, затем Софи вновь остановилась и толкнула засов запасной двери. Мы очутились в тихом переулке.
Ночь была прекрасна, небо усеяно звездами. Оглядев улицу, я увидел, что она пуста и все магазины закрыты. Когда мы тронулись в путь, Софи обронила мимоходом:
– Это был сюрприз – встретить там дедушку. Правда, Борис?
Мальчик не ответил. Он шагал впереди нас и флегматично бормотал что-то себе под нос.
– Ты, должно быть, тоже голоден как волк, – сказала мне Софи. – Надеюсь, нам хватит еды. Я так увлеклась, готовя все эти штучки, что совершенно забыла про основное сытное блюдо. Днем я думала, что еды достаточно, но сейчас, взвесив…
– Не глупи, все отлично. Это как раз то, чего мне сейчас хочется. Множество закусок на один зуб. Мне вполне понятно, почему Борис обожает такую еду.
– Когда я была маленькой, так готовила моя мать. Для наших праздничных вечеров. Не в день рождения или Рождество – на этих праздниках мы ели то же, что и все. А в те вечера, когда нам просто хотелось устроить маленький праздник, для нас троих. Мама подавала бесчисленные крошечные лакомства, одно за другим. Потом мы переехали, мама стала болеть, и мы почти не устраивали пиршеств. Надеюсь, ты не останешься голодным. Вы оба, наверное, готовы съесть слона. – Внезапно она добавила: – Прости. Сегодня я не блистала, так ведь?
Я мысленно увидел ее снова, беспомощную среди толпы. Я обнял ее за плечи, она в ответ прижалась ко мне, и следующие несколько минут мы шагали так молча по пустынным переулкам. Затем к нам присоединился Борис и спросил:
– Можно я сегодня буду есть, сидя на софе? Софи секунду подумала и отозвалась:
– Ладно. В этот раз можно.
Борис прошел с нами рядом еще несколько шагов и снова задал вопрос:
– А лежа на полу? Софи рассмеялась:
– Только сегодня, в виде исключения. Завтракать ты будешь снова за столом.
Это, кажется, обрадовало Бориса, и он вприпрыжку припустил вперед.
Наконец мы остановились перед дверью, зажатой между парикмахерской и булочной. Узенькая улица выглядела совсем тесной из-за множества машин, припаркованных на тротуаре. Пока Софи искала нужные ключи, я поднял глаза и насчитал над лавками еще четыре этажа. Во многих окнах горел свет, доносились едва различимые звуки телевизоров.
Вслед за Софи и Борисом я прошел два пролета. Пока Софи открывала переднюю дверь, я задался вопросом, чего от меня ждут: должен ли я изображать своего человека? А может, нужно вести себя как гость? Когда мы вошли, я решил внимательно наблюдать за Софи и поступать соответственно. Не успели мы, однако, закрыть за собой дверь, как Софи объявила, что ей нужно к плите, и скрылась в глубине квартиры. Борис, в свою очередь, скинул курточку и тоже умчался, гудя как полицейская сирена.
Оставшись один в передней, я воспользовался случаем, чтобы хорошенько осмотреться. Без сомнения, и Софи, и Борис полагали, что мне не нужно показывать дорогу. И в самом деле, разглядывая несколько полуприотворенных дверей, тусклые желтые обои со слабо заметным цветочным рисунком, вертикально идущие трубы за вешалкой для пальто, я начал потихоньку узнавать эту прихожую.
Постояв минут пять, я вошел в комнату. Многие Детали оказались мне незнакомыми (например, два старых продавленных кресла по обе стороны неиспользуемого камина были явно недавним приобретением), но комнату в целом я вспомнил яснее, чем прихожую. Большой обеденный стол овальной формы, отодвинутый к стене; вторая дверь, за которой виднелась кухня; темная бесформенная тахта, потертый оранжевый ковер – все это я видел, несомненно, не в первый раз. Светильник – единственная лампочка под вощеным ситцевым абажуром – отбрасывал рисунчатую тень, и я не мог определить, имеются ли из-за отсутствия кое-где кусков обоев влажные пятна на стенах. Борис лежал на полу посреди комнаты: когда я вошел, он перекатился на спину.
– Я решил проделать эксперимент, – объявил он, обращаясь скорее к потолку, чем ко мне. – Я буду держать шею вот так.
Опустив глаза, я увидел, что он втянул голову в плечи, отчего подбородок утонул между ключиц.
– Понятно. И как долго ты намерен это делать?
– Самое меньшее – двадцать четыре часа.
– Давай, Борис, давай.
Я перешагнул через него и направился в кухню. Это была длинная узкая комната – тоже, несомненно, знакомая. Закопченные стены, следы паутины на карнизах, ветхие приспособления для стирки – все это назойливо толкалось в память. Софи, в переднике, стояла на коленях перед открытой духовкой. Когда я вошел, она подняла глаза, изрекла что-то по поводу еды, указала на духовку и весело рассмеялась. Я тоже усмехнулся, еще раз оглядел кухню и вернулся в общую комнату.
Борис по-прежнему лежал на полу и, когда я вошел, тут же снова втянул голову в плечи. Не обращая на него внимания, я уселся на софу. Поблизости валялась газета, и я подобрал ее с ковра, надеясь, что она окажется той, где поместили мои фотографии. Газета была датирована несколькими днями раньше, но я решил все же ее просмотреть. Пока я читал заметку на первой полосе (фон Винтерштейн отвечал на вопросы интервьюера о планах сохранения Старого Города), Борис все так же лежал на ковре, не говорил ни слова и временами издавал тихий шум, подражая роботу. Исподтишка бросив на него взгляд, я убедился, что он держит шею в прежнем положении, и решил игнорировать его, пока он не прекратит эту нелепую игру. Я не знал, принимает ли он такую позу всякий раз, когда думает, что я его вижу, или пребывает в ней постоянно, да это меня и не заботило. «Пусть себе лежит», – сказал я себе и продолжал читать.
Наконец минут через двадцать вошла Софи с полным блюдом. Я разглядел волованы, аппетитные «фунтики», пирожки – все размером не больше ладони и, как правило, замысловатой формы. Софи опустила блюдо на обеденный стол.
– Ты какой-то тихий, – заметила она, оглядывая комнату. – Иди, начнем пировать! Борис, смотри! Есть еще одно такое же блюдо. Все твое любимое! Я схожу за остальным, а тем временем почему бы тебе не выбрать игру, в которую мы будем играть?
Как только Софи скрылась в кухне, Борис вскочил, подбежал к столу и сунул себе в рот пирожок. Меня так и подмывало заставить его вернуть шею в естественное положение, но я все же сдержался и углубился в газету. Борис снова загудел сиреной, быстро пересек комнату и остановился перед высоким шкафом в дальнем углу. Я вспомнил, что именно здесь хранятся настольные игры: большие плоские коробки засунуты как попало поверх других игрушек и хозяйственных принадлежностей. Секунду-другую Борис рассматривал шкаф, затем внезапно рванул дверцу.
– В какую мы будем играть? – спросил он.
Я прикинулся, будто не слышу, и продолжал чтение. Борис (я видел его краем глаза) повернулся ко мне, понял, что ответа не будет, и вновь сосредоточился на содержимом шкафа. Некоторое время он разглядывал груду игр, иногда трогая пальцем какую-нибудь из коробок.
Софи вернулась, неся еще еду. Пока она накрывала на стол, к ней подошел Борис, и мне было слышно, как они, не горячась, о чем-то спорят.
– Ты говорила, что мне можно есть на полу, – настаивал Борис.
Вскоре он плюхнулся на ковер рядом с софой, где сидел я, и поместил у себя под боком полную с верхом тарелку.
Я поднялся и подошел к столу. Софи заботливо следила за мной, когда я брал тарелку и обозревал закуски.
– Выглядит потрясающе, – заметил я и стал накладывать еду на тарелку.
Вернувшись на софу, я убедился, что если пристроить тарелку на подушку, можно будет одновременно и есть, и читать. Я еще раньше решил изучить газету от корки до корки, вплоть до деловых объявлений, и теперь этим и занялся, не поднимая глаз от газеты и время от времени запуская руку в тарелку.
Между тем Софи опустилась на пол рядом с Борисом. Она задавала ему отрывочные вопросы: как ему нравится мясной пирожок или что-то о школьных друзьях. Но при всех ее попытках завязать разговор рот у Бориса оказывался набит так плотно, что он не мог ответить ничем, кроме мычания. Затем Софи спросила:
– Ну как, Борис, ты уже выбрал, во что хочешь играть?
Я почувствовал взгляд Бориса на себе.
– Мне все равно, – бросил он спокойно. – Любая годится.
– Все равно?! – В голосе Софи прозвучало недоверие. После длительной паузы она сказала: – Ну ладно. Если тебе действительно все равно, игру выберу я. – Я слышал, как она встала. – Возьму вот и прямо сейчас выберу.
На тот момент ее хитрость сработала. Возбужденно вскочив, Борис вслед за матерью подошел к шкафу: когда они совещались перед грудой коробок, их голоса звучали приглушенно, словно они опасались отвлечь меня от чтения. Наконец они вернулись и снова сели на пол.
– Давай сразу ее и разложим, – проговорила Софи. – Можно одновременно и играть, и есть.
Когда я вновь перевел на них взгляд, картонка была разложена и Борис не без увлечения расставлял карточки и пластмассовые фишки. Поэтому я был удивлен, когда через несколько минут услышал слова Софи:
– В чем дело? Ты сказал, что хочешь именно эту игру.
– Да.
– Тогда в чем дело, Борис? Помолчав, Борис ответил:
– Я слишком устал. Как папа.
Софи вздохнула. Внезапно она сказала повеселевшим голосом:
– Борис, а папа тебе что-то купил.
Я не удержался и выглянул из-за края газеты. Софи послала мне заговорщическую улыбку.
– Можно отдать ему сейчас? – спросила она меня. Я понятия не имел, о чем она говорит, и ответил недоумевающим взглядом, но Софи встала и вышла из комнаты. Через короткое время она вернулась, держа в руках потрепанный самоучитель домашнего мастера, который я купил прошлым вечером в кинотеатре. Борис, забыв о своей мнимой усталости, вскочил, но Софи, дразня его, не отдавала книгу.
– Вчера вечером мы с твоим папой выходили в свет. Вечер был замечательный, и вот в самый разгар веселья папа вспомнил о тебе и купил вот что. Прежде у тебя ничего подобного не было – правда, Борис?
– Не внушай ему, будто это невесть что, – проговорил я из-за газеты. – Это всего-навсего старый учебник.
– Папа очень добрый, правда?
Я еще раз украдкой взглянул на них. Софи отдала Борису книгу, и тот опустился на колени, чтобы ее изучить.
– Отлично! – пробормотал он, листая страницы. – Просто замечательно. – На одном развороте он застрял и принялся его рассматривать. – Здесь показано все.
Он перевернул еще несколько страниц, и книга с резким сухим шорохом распалась на две части. Борис как ни в чем не бывало продолжал ее листать. Софи вначале наклонилась, но, увидев реакцию Бориса, снова выпрямилась.
– Она учит всему, – повторил Борис. – Отличная книга.
Мне стало ясно, что, говоря это, он рассчитывает, что его услышу я. Я продолжал читать. Через несколько секунд Софи мягко произнесла:
– Я принесу скотч. И книга будет в порядке. Софи вышла, а я продолжал читать. Уголком глаза я видел, что Борис по-прежнему листает книгу. Немного погодя Борис вскинул голову и произнес:
– Чтобы клеить обои, нужна специальная щетка.
Я продолжал читать. Наконец послышались неторопливые шаги Софи.
– Странно: я не нашла скотча, – пробормотала она.
– Отличная книга! – сообщил ей Борис. – По ней можно всему научиться, чему угодно.
– Странно. Может быть, скотч кончился? – Софи снова пошла в кухню.
Мне смутно вспомнилось, что рулончики липкой ленты хранились в том же шкафу, где и настольные игры, – в ящичке справа, у самого пола. Я уже подумывал отложить газету и приняться за поиски, но тут в комнату вернулась Софи.
– Неважно, – сказала она. – Куплю утром, тогда и починим книгу. А теперь, Борис, давай начнем игру, а то тебе скоро ложиться спать.
Борис не отозвался. Судя по звукам, я догадывался, что он все так же сидит на ковре и листает книгу.
– Хорошо, если ты не хочешь играть, – заявила Софи, – я начну одна.
Я услышал, как в стаканчике стучат кости. Читая газету, я невольно жалел Софи за то, как складывался вечер. Однако при той неразберихе, которую она создала, трудно было бы ожидать от нас чего-либо другого. А сверх того, нельзя было сказать, что она так уж поусердствовала за стряпней. Софи и не подумала приготовить, например, сардинки на треугольных кусочках поджаренного хлеба или кебаб из сыра и колбасы. На столе не было ни одного вида омлета, не было картофеля, фаршированного сыром, а также пирожков с рыбой. Отсутствовал и фаршированный перец. Не было хлебных кубиков, намазанных паштетом из анчоусов; не было продольных ломтиков огурца; не было даже крутых яиц, нарезанных клинышками с зигзагообразной кромкой. В довершение всего, она не испекла ни кекса с изюмом, ни кремовых пальчиков, ни даже швейцарского клубничного рулета.
Постепенно до меня дошло, что Софи встряхивает кости как-то не так. Собственно, вначале они издавали совсем другой стук. Сейчас она трясла их слабо и медленно – как будто в ритм какой-то мелодии, звучавшей у нее в голове. Встревожившись, я опустил газету.
Софи сидела на полу, опираясь на вытянутую руку, отчего ее длинные волосы падали на плечо и лица не было видно. Казалось, с головой уйдя в игру, она странно наклонилась вперед, так что буквально нависала над доской. При этом она слегка раскачивалась всем телом. Борюс угрюмо за нею наблюдал, водя ладонями по разорванной книге.
Софи продолжала встряхивать кости с полминуты, не меньше, потом вывалила их из стаканчика. Она сонно их осмотрела, передвинула на доске фишки и снова взялась за стаканчик с костями. Чувствуя в атмосфере недобрые признаки, я заключил, что пора брать ситуацию под свой контроль. Я отбросил газету, хлопнул в ладоши, выпрямился и объявил:
– Мне пора в отель! А вам обоим я бы усиленно рекомендовал отправиться поспать. У нас у всех выдался трудный день.
Выходя в прихожую, я мельком заметил удивленное выражение на лице Софи. Через секунду она оказалась рядом:
– Уже уходишь? Ты не остался голодным?
– Прости. Я знаю, ты немало провозилась со стряпней. Но уже поздно. А у меня на завтрашнее утро очень большие планы.
Софи вздохнула, и лицо у нее вытянулось:
– Прости… Вечер не очень-то удался. Прости.
– Не волнуйся. Ты не виновата. Мы все устали. А теперь мне в самом деле пора.
Софи хмуро открыла мне дверь, пообещав позвонить наутро.
Несколько минут я шагал по пустынным улицам, пытаясь вспомнить дорогу в отель. Наконец передо мною показалась знакомая улица, и я начал наслаждаться спокойствием ночи и возможностью побыть наедине со своими мыслями под стук собственных шагов. Но вскоре меня вновь охватила неловкость за то, как окончился вечер. Беда, однако, была в том, что Софи, помимо прочего, умудрилась безнадежно запутать мое тщательно спланированное расписание. И вот заканчивался второй день моего пребывания в этом городе, а я так и не успел сколько-нибудь глубоко изучить аспекты кризиса, по поводу которого мне предстояло высказаться. Я вспомнил, что мне помешали даже встретиться утром с графиней и мэром – и самому послушать хоть что-нибудь из записей Бродского. Правда, у меня все еще оставалось более чем достаточно времени, чтобы поправить положение: впереди было несколько важных встреч (к примеру, с Группой взаимной поддержки граждан), в результате которых ситуация должна была значительно проясниться. Тем не менее не приходилось отрицать, что дел у меня было по горло, и едва ли Софи имела право сетовать на мое не лучшее настроение в конце дня.
Занятый этими размышлениями, я взошел на каменный мост. Остановился, чтобы полюбоваться водой и рядом фонарей вдоль канала, и тут мне подумалось, что я ведь могу откликнуться на предложение мисс Коллинз и заглянуть к ней. Она определенно намекала, что может быть особым образом мне полезна, и теперь, когда мне грозила нехватка времени, основательный разговор с нею существенно ускорил бы дело дав мне всю ту необходимую информацию, которую я уже собрал бы сам, если бы Софи не повернула по-своему. Я вновь вспомнил о гостиной мисс Коллинз, о бархатных шторах, потертой мебели, и мне внезапно захотелось очутиться там в ту же минуту. Я опять побрел по мосту и свернул на темную улицу, думая, что завтра утром зайду к мисс Коллинз при первой же возможности.
III
21
Когда я проснулся, комнату заливал проникший через вертикальные жалюзи яркий солнечный свет. Я едва не запаниковал оттого, что проспал слишком долго. Но тут же вспомнил о вчерашнем решении зайти к мисс Коллинз и встал с постели успокоенным.
Мой новый номер был тесный и куда более душный, чем прежний, и я вновь подосадовал на Хоффмана, заставившего меня сюда переселиться. Однако сейчас вся эта история уже не казалась мне столь важной, как накануне утром, и за туалетом я без труда сосредоточил все мысли на предстоящем свидании с мисс Коллинз, от которого сейчас так много зависело. Меня уже совершенно не волновало то, что я проспал (можно было не сомневаться: силы, восстановленные сном, мне еще понадобятся); хотелось поскорее сесть за плотный завтрак и за едой наметить темы, которые следует обсудить с мисс Коллинз.
Спустившись в столовую, где подавали завтрак, я был удивлен: оттуда доносился шум пылесоса. Двери оказались закрыты, а когда я их приотворил, там обнаружились две женщины в комбинезонах, чистившие ковер. Столики и стулья были сдвинуты к стенам. Не подкрепиться перед такой ответственной встречей? Я вернулся в коридор немало раздраженный и, миновав группу американских туристов, приблизился к конторке портье. Тот сидел и читал журнал, но, увидев меня, вскочил:
– Доброе утро, мистер Райдер.
– Доброе утро. Что, а позавтракать сейчас нельзя? Это, признаться, досадно.
Секунду портье взирал на меня недоуменно, а потом произнес:
– В обычные дни, сэр, в столовой непременно кто-нибудь дежурит, и, несмотря на поздний час, завтрак был бы подан, но сегодня, что и говорить, день особый; почти весь персонал занят подготовкой концертного зала. Мистер Хоффман там тоже с самого утра. Боюсь, хозяйство от этого страдает. К сожалению, до ланча атриум тоже закрыт. Конечно, если речь идет всего лишь о кофе и булочках…
– Все хорошо, – проговорил я холодно. – Мне просто некогда ждать, пока меня обслужат. Придется обойтись сегодня без завтрака.
Портье вновь пустился в извинения, но я жестом прервал его и покинул гостиницу.
Я вышел из отеля на солнце и, только пройдя часть оживленной улицы, сообразил, что не знаю точного адреса мисс Коллинз. Я не был достаточно внимателен поздним вечером, когда нас привозил туда Штефан. Кроме того, сейчас, заполненные пешеходами и машинами, улицы были совершенно неузнаваемы. Помедлив мгновение, я решил обратиться за помощью к прохожим. Вполне возможно, что мисс Коллинз – достаточно известная в городе особа, и кто-нибудь укажет мне дорогу. Я уже собрался остановить идущего мне навстречу мужчину в деловом костюме, но тут почувствовал на плече чью-то руку.
– Доброе утро, сэр.
Обернувшись, я увидел Густава, наполовину скрытого за гигантской картонной коробкой, которую он нес в руках. Дышал Густав с трудом, но чем это объяснялось – тяжелой ношей или поспешностью, с которой он меня догонял, – я сказать не мог. Так или иначе, но Густав не сразу сумел отозваться на мое приветствие и ответить на вопрос, куда он направляется.
– Да вот, несу эту штуковину в концертный зал, – проговорил он наконец. – Крупные предметы отправили вчера вечером фургоном, но еще очень многое требуется. Все утро сную из отеля в концертный зал и обратно. Скажу вам, сэр, там все сами не свои. Предвкушают.
– Приятно слышать. Я тоже весь в ожидании. Но я хотел попросить вас о помощи. Видите ли, я условился с мисс Коллинз встретиться этим утром у нее, но, кажется, забыл дорогу.
– Мисс Коллинз? Так это в двух шагах. В той стороне, сэр. Я вас провожу, если позволите. Нет-нет, не беспокойтесь, сэр, нам по пути.
Коробка, вероятно, была скорее громоздкой, чем тяжелой: Густав зашагал рядом со мной вполне уверенно и легко.
– Я очень рад, сэр, что наши пути пересеклись, – продолжал он. – Правду говоря, есть один вопрос, которого я собирался коснуться. Собственно, я с самой первой нашей встречи об этом думал, но все время отвлекался то на одно, то на другое. Вот и сейчас: вечер уже близко, а я все еще рта не раскрыл. Этот вопрос возник несколько недель назад в Венгерском кафе, на одном из наших воскресных собраний. Незадолго до того стало известно, что вы собираетесь в наш город, и мы, как все прочие, обсуждали эту новость. Кто-то (кажется, Джанни) пересказывал прочитанное в газетах: что вы, дескать, человек очень скромный, совсем не похожий на всяких там примадонн, и что вам есть дело до простых людей. Так он говорил, сэр. Мы сидели вокруг стола ввосьмером или вдевятером (Йозефа в тот раз не было), наблюдали закат над площадью, и, кажется, нам всем одновременно пришла одна и та же мысль. Вначале мы сидели молча как немые; никто не решался высказать ее вслух. Первым заговорил Карл: ему было не привыкать. «Почему бы нам не обратиться к нему с просьбой? Чем мы рискуем? Спросим его, да и все тут. Он, судя по всему, совсем не таков, как тот, другой. Спросим его самого, это наш последний шанс». И мы пустились обсуждать этот вопрос на все лады. Да и потом, сэр, говоря откровенно, стоило нам хоть ненадолго собраться вместе, как эта тема непременно всплывала. Беседуем о чем-нибудь другом, смеемся, а потом разом наступает тишина и становится ясно, что во всех головах вертится одна мысль. Потому-то у меня и неспокойно на душе, сэр. Думалось: я ведь не один раз с вами встречался и даже удостаивался беседы, но все же не набрался храбрости, чтобы высказаться. Сейчас мы здесь, до ожидаемого события каких-нибудь несколько часов, а я все еще не раскрывал рта. Как я объясню это, когда встречусь с ребятами в воскресенье? Собственно, вставая утром с постели, я повторил себе: нужно найти мистера Райдера и высказаться; на карте судьба ребят. Но затем пошла суета, у вас не было ни минуты свободной – и я решил: все, шансов ноль. Так что, сами видите, сэр, у меня были причины обрадоваться, когда наши пути пересеклись. Надеюсь, вы не откажетесь меня выслушать, – и, понятно, если решите, что мы просим невозможного, то все кончено и забыто – ребята поймут.
Мы обогнули угол и очутились на людном бульваре. Когда мы переходили дорогу у светофора, Густав смолк и заговорил только на другой стороне, следуя вдоль ряда итальянских кафе:
– Уверен, сэр, вы догадываетесь, о чем я собираюсь просить. Все, что нам нужно, это небольшое упоминание. Ничего больше, сэр.
– Небольшое упоминание?
– Всего лишь небольшое упоминание, сэр. Как вам известно, мы годы и годы стараемся поменять взгляд горожан на нашу профессию. Скромные достижения уже есть, но в целом перелом еще не наступил, и поэтому, вполне понятно, в наших рядах нарастают усталость и разочарование. Никто из нас не становится моложе, и начинает казаться, что настоящих перемен не будет никогда. Но, сэр, одно только слово, если вы скажете его вечером, может все полностью преобразить. Это означало бы поворотный пункт в истории нашей профессии. Именно так ребята смотрят на ситуацию. Собственно, сэр, иные из нас полагают, что это единственный наш шанс – по крайней мере, для нынешнего поколения. «Когда нам выпадет такая возможность?» – спрашивают они. И вот я здесь, сэр, и говорю это вам. Разумеется, сэр, если вы не чувствуете себя расположенным… Я вполне вас понимаю: ведь, в конце концов, направляясь сюда, вы имели в виду чрезвычайно важные цели и предметы, а то, о чем я говорю, сущий пустяк. Для нас он составляет все, но если смотреть на вещи шире, то, наверное, это мелочь. Если, по-вашему, мы просим невозможного, сэр, пожалуйста, так и скажите – и мы замолкнем раз и навсегда.
Несколько мгновений я размышлял, чувствуя, что Густав не спускает с меня напряженного взгляда из-за края коробки.
– Вы предлагаете мне упомянуть вас хотя бы вскользь во время… во время моего обращения к жителям этого города?
– Два-три слова, сэр, не более.
В идее оказать таким образом услугу пожилому носильщику и его собратьям было, несомненно, нечто импонирующее. После минутного размышления я кивнул:
– Хорошо. Я охотно скажу что-нибудь в вашу поддержку.
– Два-три слова, сэр, не более.
Уяснив суть моего ответа, Густав глубоко втянул в себя воздух и спокойно произнес:
– Мы навсегда останемся вашими должниками, сэр.
Он собирался что-то добавить, но мне вдруг захотелось помешать ему, пусть на время, выразить свою благодарность.
– Да, давайте подумаем о том, как это лучше сделать, – быстро ввернул я, принимая озабоченный вид. – Взойдя на возвышение, я мог бы, например, заявить: «Прежде чем начать, позвольте мне сделать небольшое замечание по поводу одного частного, но не лишенного важности предмета». Что-то в этом роде. Да, это будет самое простое.
Я внезапно с большой ясностью нарисовал себе группу коренастых пожилых мужчин, собравшихся за столом в кафе, и выражение их лиц – сперва недоверчивое, а потом бесконечно радостное – когда Густав сообщает им эту новость. Я вообразил, как сам являюсь среди них, спокойно и скромно, и как они обращают ко мне взгляды. Все это время я не забывал о том, что Густав шагает рядом – несомненно, распираемый желанием закончить благодарственную речь, однако я не давал ему возможности заговорить.
– Да-да. «По поводу частного, но не лишенного важности предмета» – так бы я мог выразиться. «Меня, побывавшего во многих городах мира, насторожила здесь одна особенность…» Хотя «насторожила», наверное, слишком сильное слово. Вероятно, лучше будет сказать «удивила».
– Правильно, сэр, – вставил наконец Густав. – «Удивила» – именно то, что нужно. Никто из нас не желает посеять враждебность. Тем и ценен для нас ваш визит. Видите ли, пусть даже в ближайшие несколько лет наш город посетит еще какая-нибудь знаменитость, пусть даже она снизойдет к просьбе вступиться за наши интересы, можем ли мы надеяться, что этот человек будет обладать вашим тактом, сэр? «Удивила» – именно тот глагол, который требуется, сэр.
– Хорошо, – продолжил я. – И после недолгой паузы я взгляну на них с мягким упреком, так что все присутствующие замолкнут и насторожатся. И наконец я произнесу… произнесу, пожалуй, вот что: «Дамы и господа! Вам, живущим здесь уже много лет, возможно, представляются естественными некоторые обстоятельства, которые сразу бросаются в глаза постороннему…»
Густав внезапно остановился. Сперва я подумал, что его приковало к месту неодолимое желание тут же излить свою благодарность. Но, взглянув на него, я понял, что дело не в этом. Он застыл на месте; голова была повернута, щека плотно прижата к коробке. Глаза Густава сомкнулись, брови он слегка нахмурил, словно производил в уме сложные вычисления. Я заметил, что его кадык медленно ходит вверх-вниз – раз, другой, третий.
– Вам не по себе? – осведомился я, придерживая его сзади. – Боже правый, вам бы лучше где-нибудь присесть.
