Исаак Розовский
Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт
– Почему только нынешние? Дамы всегда точно знали, чего хотят. Особенно – хорошенькие.
– Это точно, – поддакнула Анна.
– Да ты никак завидуешь? Кстати, внешность для меня никогда не имела значения. Недаром ведь говорят о странностях любви. Я ведь не красоты искал. Помнишь? «Сосуд она, в котором пустота или…?» Вот того самого внутреннего огня я ни в ком не находил. А вот сейчас…
Тут у Анны перехватило дыхание. Ей хотелось спросить:
– А сейчас? Сейчас нашел?..
Но она не решилась. Наоборот, лишь бы скрыть свое волнение, стала рассказывать нечто несусветное:
– А вот тебе еще одна история о странностях любви. На моей ткацкой фабрике мастером работал некий Владимир Палыч – огромный такой жгучий брунет, малость придурковатый. Он вечно твердил: «С лица воды не пить». Вот этот Владимир Палыч в обеденный перерыв собирал вокруг себя работниц. Ну, ты знаешь – на ткацкой фабрике в основном бабы работают. Доставал из кармана штанов толстенную записную книжку и зачитывал, как главы из романа. Смех стоял, будто на фильме Чарли Чаплина. «Вот, говорил, потрясая этой книжкой, они все у меня тут! Пусть не красавицы, зато как любили». А там на каждой странице под номером стояло имя его дамы сердца – Лидка, Зойка, Катька, длительность романа: даты первого и последнего свидания. Обязательно – возраст, вес, рост, цвет волос. И короткие пометки типа: Катька – когда кончает, то… так мол и так…
– Аня, это нечестно. Ты уж договаривай, – развеселился Рува.
– Нет, нет, и не спрашивай.
– Тогда хоть намекни.
– Ну, она, в общем, пускает ветры и… э-э… мочится. Тоже ведь про любовь. Скажешь, нет?
***
В 79 году вдруг объявился Миша Байкис. Он позвонил по телефону. Анна страшно обрадовалась.
– Как ты? Где ты? – засыпала она его вопросами.
– Сейчас в Израиле. А подробности при встрече.
К приходу Миши она наготовила разносолов, много выпивки – стол был роскошным. Анна с нетерпением ждала появления старого друга. Ведь ему она была обязана знакомством с Рувой.
Увы, невеселой получилась эта встреча. Она ожидала увидеть прежнего Мишу – весельчака, остроумца и балагура. Но он обрюзг и погрустнел. Для Анны оказалось полной неожиданностью, что живет он сейчас в Америке, штат Аризона. А в Израиль приехал, чтобы, наконец-то, его увидеть, «да и вас повидать». Миша искренне радовался, что «вы вместе. Никак этого не ожидал, но очень рад, ребята» А он освободился из колонии в 75-м. Условно-досрочно. Два года его не выпускали, но потом он все-таки уехал. Прибыл в Ладисполь в Италии, где тогда был перевалочный пункт для советских евреев. Там он познакомился с дамой, собиравшейся в США, и она утянула его с собой.
– Где же твой хваленый сионизм? – воскликнула огорченная Анна.
– Похоже, в колонии выветрился. Эх, братцы, сам не знаю, как это вышло, – признался Миша. – Обосновались мы в Фениксе. Дыра та еще…
– И чем ты там в своей Аризоне занимаешься? – спросил Рува.
– Что-то координирую в одной еврейской организации. Деньги вроде неплохие, – без особого энтузиазма сказал Миша. – Так что пока обживаюсь, присматриваюсь. Кстати, с дамой той я расстался через полгода.
– Так приезжай сюда, к нам! – сказала Анна.
– Посмотрим… – уклончиво ответил он.
Разговор не клеился. Миша пытался шутить, но не слишком удачно. Пил мало, что-то ковырял вилкой у себя в тарелке. Словом, совсем не был похож на прежнего Мишу Байкиса. Вдруг стал прощаться.
– Посиди еще немного, – упрашивала Анна. Но в ее голосе слышалась растерянность – не такой представляла она их первую после разлуки встречу.
– Нет, мне пора. Послезавтра улетаю, а еще куча дел…
Они расцеловались, обменялись телефонами. Потом в течение года изредка созванивались. Хотя нет, звонила она, а Миша не позвонил ни разу. Разговоры выходили какими-то натужными, словно им не о чем было говорить. А через год он и вовсе перестал отвечать.
– Наверное, уехал из этой дыры в другую, – предположил Рува.
Больше они не виделись. И не слышались… Да, Миша Байкис. Пусть у него все будет хорошо! – твердила она про себя как мантру, когда вспоминала о своем единственном друге.
***
Анна гордилась Рувимом, восхищалась им, умилялась и радостно потакала его маленьким прихотям и слабостям, казавшимся ей такими невозможно милыми. А слабости у него имелись. Он был немножко сибарит и весьма ценил комфорт. И неожиданно оказался большим сластеной – иногда проскальзывал на кухню и тайком утаскивал к себе в кабинет пару конфет, вздрагивая, если она вдруг заставала его за этим занятием.
Анна получала огромное удовольствие, если ей удавалось угодить его желаниям, часто даже невысказанным. Но понимала и то, что забота, которой окружала его, увы, не вполне бескорыстна. И стыдилась, что пытается достичь и другой цели – привязать его к себе.
Ей было трудно расстаться с ним даже на минуту. Она почти возненавидела свою работу, вынуждавшую ее оставлять Руву на целый день. Но что поделаешь? На доходы Рувы вдвоем было не прожить. А так они могли позволить себе раза два в год слетать за границу.
В свободные вечера наступало самое счастливое время. Рува облачался в свою любимую домашнюю фланелевую куртку, протертую на локтях чуть ли не до дыр (она купила ему точно такую же новую, но та висела в шкафу так и не надеванная). Анна приносила ему в кабинет чашечку кофе или рюмку коньяку. Он продолжал просматривать рукописи, а она уютно устраивалась на мягком пуфике и, не отрываясь, смотрела на него снизу. Да, глупо, как на дешевой олеографии. Ну и пусть…
Как-то он заметил устремленный на него взгляд и сказал:
– Аня! Что ты меня глазами ешь, как карьерист начальника? На повышение не рассчитывай.
– Я и не рассчитываю. Просто не могу наглядеться на собственное счастье.
– Ну, уж и счастье…
Порою Анна подступалась к нему с вопросом:
– Почему ты ничего не пишешь?
Рува отшучивался:
– Как это не пишу? Только вчера сдал в газету целую простыню. Черт-те на сколько полос.
– У тебя чудные статьи, но я ведь не о том спрашиваю. Ты же сам говоришь, что это – низшая лига. А вот что-то свое… Я же вижу, что ты хочешь писать, но сам себя останавливаешь. Словно боишься. Почему?
Однажды он сказал на это:
– Куда лучше и приятнее других критиковать. Это ни к чему не обязывает. А если честно – да, боюсь. Хороший вкус не дозволяет писать посредственно. А талантливо может не получиться.
Анна недоверчиво взглянула на него.
– Боюсь, – повторил он и внезапно стал серьезен. – Думаю, это и определило мои жанровые предпочтения. Уже спустя много лет после того, шедшего «на ура» рассказа, о том, как забирали маму, я понял, что предпочитаю придумывать фантастические истории, чем описывать реальные события, превращая их в ложь. Увы, фантаст из меня не вышел. Вот с тех пор не пишу. Да и поезд ушел. Смешно начинать карьеру сочинителя, когда тебе вот-вот стукнет полтинник. Хотя ты права – иногда хочется.
– Подумаешь, полтинник, – запротестовала Анна. – Ты мне недавно рассказывал про кого-то, кто начал писать в 65 лет. Да к тому же стихи. Ты еще собирался их печатать.
– А, это Юлик Шапиро. Он уникум. И, кстати, отказался от публикации. Сказал, что не хочет выставлять себя на посмешище. Мол, о душе пора подумать, а не о штурме Парнаса…
– Вот и дурак, – сказала Анна.
– Наоборот, мудрец.
***
И все же спустя какое-то время Анна стала замечать, что он что-то пишет, а при ее появлении немедленно накрывает исписанный лист первыми, попавшимися под руку бумагами. Мелькнула мысль о любовной переписке. Но нет, не могла такая переписка длиться несколько месяцев. К тому же на его столе появились книги об истории второй мировой войны и журнальные статьи с выписками из них. Анна удивилась. Ведь он всегда делился с ней своими планами. И такие обсуждения были для нее самыми счастливыми минутами. А тут – молчит. Да еще прячет. В конце концов, она не выдержала:
– Что это ты все время строчишь тайком?
Он долго отнекивался, но, наконец, признался.
– Да вот задумал одну повестушку.
– Расскажи!
– Ни за что! Настоящие сочинители никому ни слова, пока не напишут. Боятся расплескать. Вот и я. А, впрочем… – он сделал паузу, а потом продолжил: – Нет, видно не быть мне настоящим писателем. Ты слышала что-нибудь об Абе Ковнере?
– Нет, ничего.
– Тогда слушай. История невероятная. Этот Ковнер (он, кстати, из России) с детства мечтал, что станет рядом с Иудой Маккавеем в списке великих героев Израиля. Но мечта не сбылась – о легендарном Абе Ковнере сейчас мало кто помнит. В лучшем случае что-то слышали, хотя о нем написана туча статей и даже книг. Однако… если бы замысел Ковнера осуществился, мир наверняка стал бы совсем другим. Когда началась война, Ковнер, а ему было 23 года, оказался узником Вильнюсского гетто. Там погибло 30 тысяч евреев. И вот этот мальчишка стал одним из организаторов подполья, а потом – его руководителем.
После ликвидации гетто в сентябре 1943-го Ковнер сколотил еврейский партизанский отряд. А весной 1945 года в Румынии он создает подпольную организацию «Нокмим», что означает «Мстители» (ивр.). До середины пятидесятых она действовала по всей Европе, но главным образом в Германии. За это время они уничтожили сотни или тысячи нацистов. Цифры разнятся, но даже если несколько сотен. Ты представляешь?
«Мстители» были засекреченной военизированной структурой. Об их делах можно было бы снять сотню фильмов. Вот что пишут, – тут Рува бросился к столу, открыл один из ящиков, долго в нем рылся, нашел, что искал и зачитал Анне: «После разгрома фашизма в одной ФРГ насчитывалось более 13 миллионов человек, которые были связаны с преступлениями нацистского режима. Подавляющее большинство из них даже не предстало перед судом. А к 1949-у году в тюрьме сидели лишь 300 нацистских преступников». Триста из 13 миллионов! Понятно, что у их жертв не могла не возникнуть идея мщения. Идея взять правосудие в собственные руки.
Бывших нацистов стали находить в придорожных канавах, сбитыми незадачливыми водителями или в авариях, вызванных загадочной неисправностью техники. Гестаповцам, ожидавшим в больницах какой-нибудь несложной операции, вдруг в кровь через капельницу начинал поступать керосин. Кое-кого внезапно обнаруживали задушенными или повешенными у себя дома или в гараже.
– А в 1946 году, – продолжал Рува, – «Мстители» провели самую масштабную операцию – отравили мышьяком хлеб в лагере для бывших эсэсовцев. По крайней мере, несколько сот из них скончались. Но это еще не всё. Убийства нацистских преступников осуществлялись в рамках плана Б. А был еще план А.
Ань, ты помнишь, как барон Мюнхгаузен объявил войну Англии? Ковнер решил поступить примерно так же – объявить войну Германии. Вернее, немцам. Ковнер уготовил им ту же участь, что постигла евреев. Должно было погибнуть шесть миллионов немцев – «око за око»! Нацисты придумали газовые камеры. Ковнер хотел отравить водные запасы в крупнейших немецких городах – Берлин, Мюнхен и Гамбург. Свои люди были внедрены для работы в системах очистных сооружений. Одновременно изготовлялся яд. Кстати, хотя, скорее всего, это миф, ходили упорные слухи, что его помог изготовить Хаим Вейцман, химик и будущий президент Израиля. Словом, когда все было готово, Ковнер с двумя канистрами яда направился в Германию – вершить возмездие. Лишь по случайности он был задержан британцами и оказался в тюрьме. «Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех…», – писал Шекспир. Так сорвался план А, но ведь мог бы и не сорваться. И что тогда?
– Это было бы ужасно! – воскликнула Анна.
– Ты думаешь? Да, с такими ситуациями мы сталкиваемся только в книжках или в кино. И слава богу, что так. Ведь в них человек оказывается перед невозможным выбором. Вот и Ковнер оттуда – из Библии. Он чувствовал себя десницей Божьей. Но кто он на самом деле? Герой или злодей? Мы – люди маленькие – подобных вопросов бежим. Но мне хочется додумать все до конца. И написать об этом.
– Написать его биографию?
– Нет, не биографию. Фантазию. Историю о том, что было бы, если бы он осуществил свой план А. Каким был бы мир после этого. Вариант альтернативной истории.
– Фантазия – это совсем другое. Тут писателю и карты в руки. Выдумывай, лишь бы поинтереснее да пострашнее. Но Ковнер, он ведь реальный человек. А ты хочешь заставить его совершить такое…
– Не я! Он мечтал об этом. И сорвалось только по чистой случайности.
– Но ведь сорвалось, слава богу? И потом – как эта правда вперемешку с ложью будет воспринята? Возможно, до сих пор живы люди, которые его знали, любили? Ты представь, если бы кто-то про нас такую «фантазию» написал? Как бы мы себя чувствовали? Тебе бы вряд ли понравилось.
– Эва куда тебя занесло! Во-первых, нам с тобой это не грозит. А, во-вторых, может быть, и понравилось бы. Но, кстати, почему ты говоришь о Ковнере в прошедшем времени? Он жив, и ему сейчас лет 65, не больше.
