Исаак Розовский
Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт
«Так бы ехала и ехала. И куда он спешит?» – Анне хотелось затормозить поезд. И время, заодно – «нет, еще далеко – целых четыре, три, ну, пусть уже только две остановки. Все равно еще долго». Чем ближе был конечный пункт, тем тревожнее билось сердце. Надо же, тело еще пыталось сопротивляться принятому решению.
Но вот на табло появилась надпись Küssnacht. Двери раскрылись, и Анна вышла на почти пустой перрон, тут же увидев молодого человека с картонкой, на которой было по-русски написано ее имя. Правда, с ошибкой – одно «Н» вместо двух. Он как-то скептически на нее поглядел («должно быть, удивился, какая неухоженная дама…»), подхватил из рук чемоданчик и повел с перрона, произнося какие-то дежурные фразы на ужасающем английском. Дождя, к счастью, не было.
– Вы местный? – осторожно спросила она.
– Нет, из Косова. Знаете такую страну? – впервые улыбнулся он и добавил: – Но я уже десять лет в Швейцарии.
Косовар распахнул перед ней дверцу машины, и они поехали. Клиника (или как ее называть – фирма? отель?) располагалась вверху на холме. Дорога заняла всего несколько минут, и все это время он увлеченно рассказывал о своей замечательной родине. Они успели стать чуть ли друзьями, когда машина остановилась у ограды, за которой виднелись деревья. Сквозь них Анна увидела трехэтажное шале со срезанной крышей, чем-то напоминавшее гостиницу в Австрии, где они с Рувой останавливались несколько лет назад. «Как миленько!..»
Косовар довел ее до самой стойки и, уходя, дружески помахал рукой. Портье что-то проверил в своей книге, попросил ее заполнить коротенький циркуляр и вручил ключ от номера. Находившийся рядом служитель тут же подскочил, подхватил чемоданчик и повел по мягкому паласу. «Номер 32, – отметила Анна. – Как год моего рождения».
Анне померещилось, что в комнате пахнет елкой. Она даже стала озираться вокруг, хотя какая елка в октябре? Но запах был. Он исходил от высокой вазы, в которой стояло несколько белых хризантем, чьи лохматые шары были похожи на морды грустных пуделей. Они вдруг напомнили ей того страшного волосатого человека из школьного учебника по биологии. Из каких-то неведомых глубин памяти всплыло его имя – Андриан Евстахиев. Только он был черный, а хризантемы белыми.
За окном сгущались сумерки. Наступал вечер. Вскоре в дверь постучали.
– Войдите, – сказала Анна.
Вошел здоровенный румяный парень, спросивший по-русски:
– Чего желает госпожа заказать на сегодня и завтра?
– Сегодня ничего, а завтра – можно осмотр достопримечательностей?
– Да, – ответил парень, что-то помечая в блокноте. – В какое время желаете начать экскурсию?
– Я думаю – часов в одиннадцать. А долго она продлится?
– Четыре часа.
– А как вас звать?
– Сергей.
– Должно быть, клиенты вам немного наскучили?
– Нисколько, мадам, – любезно улыбнулся Сергей и вышел.
За окном совсем стемнело. А в Иерусалиме похороны, наверное, давно кончились. Все разъехались по домам. Сергей появился снова:
– Что желаете на ужин? Спуститесь в ресторан или закажете в номер?
– Ничего, спасибо.
– Тогда пойдемте со мной. Вас ожидает встреча с психологом.
– А это обязательно? – спросила Анна.
Сергей развел руками:
– Таковы правила. Психолог уже ждет. Я провожу.
Психолог оказался низеньким и толстеньким человечком. Он закидал Анну множеством вопросов, особенно напирая на то, не оказывал ли кто-то на нее воздействие при принятии решения?
– Нет, никто не оказывал, – ответила она.
В конце беседы психолог произнес, видимо, дежурную фразу:
– Мадам, вы знаете, что можете в любую секунду отказаться от нашей процедуры? Чего искренне вам желаю.
Анна в ответ только улыбнулась и вышла. Сергей дожидался ее под дверью кабинета.
– Давайте, я вам покажу, где находится ресторан, – сказал он и повел ее по длинному коридору. Публики в ресторане почти не было. Анна заказала кофе и отпустила своего Вергилия.
– До номера я сама доберусь, – сказала она.
– Тогда до завтра? – улыбнулся он и ушел.
***
Утром Анна отправилась на экскурсию. Она была одна. Видимо, фирма предпочитала обеспечивать своих клиентов индивидуальными осмотрами. А, может, просто других желающих не нашлось. В машине с ней был только гид, он же и шофер.
Анна столько слышала о красотах Швейцарии, что была даже немного разочарована. Хотя в целом неплохо.
После экскурсии она едва успела вернуться в номер, как в дверь постучал Сергей.
– Пойдемте со мной на минуточку? – уютно, по-домашнему, спросил он и пояснил: – К врачу. Это ненадолго.
Анна чувствовала себя немного уставшей, но потащилась за ним.
Врач, на этот раз худой и долговязый, тоже задавал Анне какие-то вопросы, просматривая бумаги, лежавшие перед ним. Потом поднялся, подошел к стеллажу и, взяв одну из нескольких пластиковых бутылочек, похожих на те, в каких продают минералку, протянул ее Анне.
– Вот, это ваше… э-э, лекарство… – словно смутившись, сказал он. – Надо выпить всё.
«Ага, наверное, новенький. Еще не привык», – чуть ли не со злорадством подумала Анна. А потом вдруг испугалась:
– Как, уже сегодня?
– Нет-нет, что вы, – быстро заговорил врач. – Это мы по приезде клиенту выдаем. А вам уж решать, когда его принимать? И принимать ли вообще. Еще целая неделя в вашем распоряжении…
– Что ж, понятно, – сказала Анна, поблагодарила доктора и отправилась к себе, неся в руках заветную бутылочку.
Снова зашел Сергей с тем же дежурным вопросом:
– Что желаете на ужин?
Еще минуту назад Анна не могла даже подумать о еде, но сейчас неожиданно для себя и, как ей показалось, задорно (увы, это ей только показалось) воскликнула:
– Что ж, кутить – так кутить! Шампанского. И устриц, если можно. Я их никогда не пробовала. Говорят, они вкусные…
Сергей удивленно посмотрел на эту женщину с серым лицом и с не вполне симметричным лихорадочным румянцем на щеках. Ее взгляд показался ему полубезумным, но он, как и положено вышколенной обслуге, бесстрастно сказал:
– Боюсь, что устриц у нас в меню нет. Но если хотите, мы закажем их в соседнем ресторане. Тут недалеко.
– Нет, не надо. А можно вместо устриц пирожные? Только послаще.
Сергей снова что-то пометил в блокнотике:
– Ваш заказ принесут через два часа. Что-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
– Тогда позвольте пожелать вам доброй ночи.
Анна ничего не ответила. По щелчку дверного замка она поняла – ушел.
***
Ровно в семь раздался стук в дверь. Служительница в кокетливом переднике вкатила тележку с ее заказом, ловко и бесшумно открыла бутылку и собиралась поставить ее и блюдо с несколькими пирожными разных сортов на стол.
– Нет, оставьте на тележке, если можно, – попросила Анна.
– Разумеется, – ответила девушка по-английски. – Что-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
– Тогда спокойной ночи, мадам…
Дверь захлопнулась за последним визитером в ее жизни. Анна достала бутылку с раствором нембутала, немного поколебалась, не задержаться ли здесь еще на день, но потом налила в стакан и выпила залпом.
«Ох, какой горький», – подумала она и сразу налила себе в тот же стакан шампанского, чтобы запить эту горечь. Вот оно и пригодилось. Она надкусила одно из пирожных, показавшееся ей совсем безвкусным, положила его обратно на блюдо, расстелила постель, взбила по-своему подушку, улеглась и выключила свет.
Она хотела было произнести что-то патетическое, типа «Иду за тобой!», но вспомнила, как бы поморщился Рува от такой фразы, и прикусила язык.
А потом перед ней вдруг возникла Джомолунгма. Удивительно, но она нисколько не изменилась за прошедшие несколько десятков лет. Джомолунгма пела про Щорса. Только странно, слова были те же, но мелодия – совсем другая: очень печальная, но бесконечно прекрасная. И пела она прекрасно, только (еще одна странность) сразу несколькими голосами, словно это был целый ангельский хор. Потом она увидела Мишу Байкиса в окровавленной, как у Щорса рубашке. Он выгуливал в парке трех пуделей с головами, похожими на хризантемы, которые она видела совсем недавно. Две собачки были белыми, а одна черной. Анна догадалась, что это тот самый Андриан Евстахиев. Хотя он, как и другие, ведомые Мишей на поводках, весело тявкал, Анне стало неприятно. На мгновение мелькнул Анатолий Макарович, бухгалтер, с бутылкой кагора в трехпалой руке. Он куда-то деловито шел. Анна поняла, что она видит какую-то волшебную книгу с живыми картинками. Страницы книжки переворачивались сами собой. Иногда Анна не успевала рассмотреть картинку и тянулась к ней рукой, чтобы пролистнуть страницу назад. Но пальцы проходили сквозь нее, как сквозь пустоту. Была в книжке и сама Анна. Она хорошо видела себя, но не со стороны, а как бы изнутри. Вот она стоит на коленях и роет детской лопаткой какой-то серый, твердый, перемешанный с мелкими камешками песок. И копать его трудно. Вдруг она с ужасом поняла, что разрывает могилу на кладбище в Гиват Шауле. «Зачем? Зачем я это делаю?». Откуда-то всплыла фраза: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Но она продолжала рыть. Уже стали видны края белой материи, припорошенной сверху песком. «Это же его саван», – поняла она и почувствовала, как на лбу выступил ледяной пот. Она отбросила лопатку. К счастью, книжка снова перелистнулась. Теперь Анна сидела в садике возле центра абсорбции Эцион. Мимо мандаринового дерева пулей пролетали переливчатые колибри. Потом она стояла в длинной очереди к человеку с копной черных всклокоченных волос. Он весело наливал каждому стакан воды из канистры. Анне вдруг очень захотелось пить. Когда подошла ее очередь, черноволосый налил ей полный стакан. Она с жадностью глотнула. Вода оказалась горькой. Тут она, наконец, узнала его. Это был Аба Ковнер, поивший людей водой из отравленного колодца. Она выплюнула то, что еще оставалось во рту, и закричала тем, кто стоял за ней: «Это же яд! Нембутал!». Она в испуге стала искать в темноте кнопку вызова врача, которая (она помнила!) располагалась на стене около изголовья ее постели. Надо было срочно ее нажать, пока яд не начал действовать. Анна уже окончательно проснулась. Наконец, ей удалось эту кнопку нащупать. Раздался пронзительный и безумно громкий звонок. Да, сейчас придет врач и спасет ее. Она успокоилась. Звонок, однако, продолжал звенеть. Это разрывался пузатый будильник, всегда стоявший в их с мамой комнате. Ее кто-то тихонько толкал в плечо. Это была мама. «Вставай, Дианочка, вставай, солнышко, – ласково сказала она, хотя никогда раньше так не говорила.– В школу опоздаешь». Анна вскочила, быстро оделась, повязала свой шелковый красный галстук и выскочила на улицу. Ярко светило теплое солнце. Вокруг было полно народа. И все с одобрением поглядывали на нее и, особенно, на этот галстук, развевающийся на ветру. «Какой красивый галстук», – говорили они восхищенно. «Да и сама девочка просто красавица», – искренне отвечали другие и улыбались ей. И она тоже чуть смущенно, но радостно улыбалась им в ответ. Она чувствовала, что и вправду всем нравится, что все ее любят. Один мужчина с удивительно знакомым лицом (только она никак не могла вспомнить, кто же это?) даже спросил:
– Mogę Cię pocałować?
– Да, конечно, можно! – хотела крикнуть Анна, но, кажется, не успела…
***
Рано утром, открыв дверь своим ключом, в ее номер вошел Сергей в сопровождении двух служителей в комбинезонах с эмблемой фирмы. Они быстро унесли тело и тележку с едва початым шампанским и пирожными. Потом две служительницы занялись уборкой комнаты. Они перестелили постель, скатерть на столе, пропылесосили пол и кресла, попрыскали вокруг каким-то приятным освежителем и поставили в вазу свежие цветы. К полудню комната была готова к приему очередного клиента.
* Дотошному читателю, возможно, будет интересно выяснить исторические корни названия того места, где закончилась жизнь Анны. Во времена Римской империи тут располагалось большое подворье, которое на алеманнском наречии (алеманнский диалект распространен в Швейцарии, на юге Германии, на западе Австрии и в Лихтенштейне) звучало как «Chussenacho»» (Хуссенахо в русской транскрипции). Во времена Наполеона местечко называлось Кюсснах. Свое нынешнее поэтическое название оно приобрело только в 1851 году. Но Анна об этом, понятно, не знала.
