Ирина Родионова
СемьЯ
Он даже улыбнулся – но улыбнулся одними губами, глаза остались серьезными. Мама отложила томик в мягкой обложке в сторону:
– Надолго?
– На пару часов, думаю.
– Успеем вернуться и еще поплавать?
– Вряд ли.
– Но мы-то можем остаться, – предложила Саша. – А я за ним присмотрю.
Брат, закутанный в махровое полотенце, изо всех сил закивал головой. Он мелкий еще, лопоухий, с синюшными губами – плюхался на мелководье целый час, обещая вот-вот выйти, пока разъяренная мама не зашла в воду и не выволокла его за шкирку. Теперь брат дулся, с завистью поглядывая на барахтающихся мальчишек, и готовился распсиховаться, если папа все-таки прикажет им одеваться и дуть в машину.
– Нет, – рубанула мама и глянула Саше в глаза. – Я все понимаю, но река, и одни…
– Без купания, – Саша подняла ладони вверх. – Я знаю, что это опасно. Он в воду даже не зайдет, обещаю.
– Но… – брат хотел сказать что-то, только Саша его опередила:
– Заткнись, – прошипела едва слышно, округлила глаза. – Или вообще домой поедем.
– Я не буду купаться! – тут же завопил брат. – Даже ноги мочить не буду! Ну пожалуйста… Пожалуйста!
– Не думаю, что это… – мама засомневалась.
А папа, пожав плечами, ответил:
– А что? Сашка взрослая уже. Под твою ответственность только. Чтобы этот шкет на воду даже не смотрел, ясно?
– Конечно! – кажется, брат готов был поклясться в чем угодно.
– Я проверю, – предупредил отец. – И полотенца, и плавки… И вообще. Без компа останешься на месяц… На три! Понял меня?
– Ладно, ладно! – брат вскочил, сияя, как перламутровая ракушка на солнце. – А в волейбол можно?!
– Можно, – кивнула мама, покосившись на отца. – В волейбол можно. И замки из песка строить можно. Но чтобы в реку даже и не думал…
– Понял, принял, зафиксировал! – отрапортовал брат и умчался играть в волейбол.
Саша заулыбалась.
– Только в тенек переползите, а то сгоришь, – попросила мама, натягивая юбку на высохший купальник. – И смотри за ним. Если слушаться не будет, то звони. Я ему такое устрою…
– Под твою, Саш, ответственность, – напоследок напомнил папа. – Это серьезно. Мы тебе доверяем, но будь повнимательней. Это же не шутки, Сань…
– Да поняла я, поняла. Буду следить.
– Нет, ты дослушай, – отец, обычно добродушный и смешливый, сейчас оборвал ее взмахом руки. – Ты уже взрослая девочка. Я могу за вас двоих не переживать?
– Конечно можешь.
– Мы попытаемся побыстрее закончить все дела и вернуться к вечеру. Может, мама все-таки и успеет искупаться… – в папиной улыбке скользнуло что-то неразгаданное, неясно, но что Саша любила всей душой. – Мы всегда на связи.
– Ладно.
Перед отъездом мама подбежала к Сашиному брату и что-то долго втолковывала ему, а он улыбался во весь рот и поглядывал на пацанов, которые гоняли волейбольный мяч по песку, пиная его изо всех сил. Мама дергала брата за руку, хмурилась, лицо ее кривилось. Брат кивал, но не слушал.
– Следи! – крикнула мама и, дождавшись Сашиного кивка, пошла к машине.
Саша с облегчением прикрыла глаза.
А потом все пошло прахом.
Сначала мама винила себя. Потом переключилась на отца, и ненависть ее, подпитываемая болью, все росла и росла, словно оставленное без присмотра дрожжевое тесто. Папа молчал, застывал посреди комнаты и смотрел перед собой в пустоту, словно видел там что-то незримое. А однажды просто побросал вещи в чемодан и ушел, хлопнув дверью.
Саша рыдала так, что думала, будто задохнется. Стучала в окно на кухне, пока он, хмурясь и подкуривая на стылом ветре, озирался по сторонам, не зная, куда идти.
Он так и не вернулся.
А мать его так и не простила. Это ведь он разрешил им остаться.
Если бы они только не поехали в тот день на речку. Если бы решили не тратить выходной на заботы. Если бы заставили детей залезть в машину. Если бы…
Если бы.
Сашу никто не винил. Она сама еще ребенок, понятно, что сглупила, не уследила, поверила брату… Ей и слова не сказали плохого. Мать глядела порой черными глазами, кусала губы, только бы ничего не вырвалось из ее рта, но Саша видела, что она готова винить кого угодно: мир, реку, брата, Сашу или отца…
Только бы не чувствовать тот груз вины, что может сломать даже самые крепкие кости.
* * *
Саша выдохнула, почувствовав, что ее легкие полны мутного ила, поднявшегося облаком с речного дна. Перед глазами все рябило и двоилось.
Спокойно. Она стоит посреди очередного чертова тоннеля, она дышит. Она даже не упала.
Воспоминание, прорвавшееся наружу, слишком реальное и слишком болезненное. Саша провела пальцами по руке – там песок и жирные сливки от загара, там…
Нет. Там сломанная рука на перевязи, там грубый рукав чужой куртки. Егор положил ладонь Саше на плечо.
– Нормально, – сказала она хриплым голосом, будто прокуренным. – Я знаю, кто это.
– И кто же? – спросил Юра, все еще сидящий на корточках. Наверное, прошло всего мгновение. Саша вспомнила жаркий день, ощутила на своей шкуре с самого начала. А они даже не заметили.
– Это мой брат.
– Брат?.. – Мила тяжело дышала, гладя Валю по волосам. – Но… Откуда здесь взяться твоему брату?
– Не знаю. Он умер несколько лет назад. Утонул. Это… В общем, это он. Я уверена.
– Че за чушь? – спросила Женя. Глаза ее воспаленно горели в полутьме. – Его же похор-ронили, да? А тут…
– Это он, – повторила Саша и отвернулась.
– Но… – Женя, по-видимому, хотела еще что-то сказать, но Юра не дал ей этого сделать:
– Не надо. Не сейчас.
Сашины губы дрожали. Дрожали так сильно, что, казалось, рыдания вот-вот перехлестнут плотину, и все начнется заново – зареванная мать, мертвенно скрючившаяся на кровати, папа с потертым чемоданом в руках, свидетельство о смерти, изорванное в клочья… Мать кричала так истошно и дико, что Саша забилась в ванную, только бы не слышать, не чувствовать и не знать.
– Нам пора, – она опять не заметила, как Юра подошел и встал неподалеку. Саша чувствовала гниющие внутри воспоминания, ощущала, как они хотят вырваться криком и воем, но лишь молча глядела на кости. Саша горбилась, будто бы если покрепче обхватить себя руками, то будет не так больно.
Она должна держаться. Должна выбраться из этого ада, накупить в магазине пряников и колбасы, принести бродягам. Накормить Валю. Отметить свое спасение.
Юрин пристальный взгляд прожигал насквозь.
– Идем, – кивнула Саша и едва заметно улыбнулась. Через силу и через боль.
И улыбка будто бы на мгновение приросла к ее лицу.
Они прошли мимо скелета, и Саша даже не оглянулась в его сторону. Ей не хотелось думать, откуда он тут, почему она решила, что это ее мертвый брат, нет, не стоит.
Нужно только идти вперед. Выключить голову, сосредоточиться на боли в ноге и хромать, опираясь на Егора. Он молодец. Иногда он почти что тащил ее на себе, и Саша не знала, как отблагодарить его за это.
Земляной пол, залитый водой, быстро остался воспоминанием – сначала бродяги поднимались по склону, потом продирались через узкий коридор и наконец ступили грязными ботинками на бледное полотно бетона. Саша обернулась – за ними цепочками тянулись следы с комьями отвалившейся грязи, будто бы те, кто остался призраком, все еще идут рядом с ними.
Наверное, и Костя остался призраком. Саше не хотелось о нем говорить, не хотелось видеть чахоточный стыд на лицах. Она пыталась заставить себя поверить, надеяться, что они найдут его, но…
Брось. Бродяги вернутся. Отведут ее на поверхность и вернутся. С ним все будет в порядке. С Костей просто не может быть по-другому.
Но в груди давило.
Не нашли. Не спасли.
– Вы как? – порой шепотом спрашивал Юра, и они нестройно отзывались ему. Усталые, изможденные, ослабевшие. Наверное, всем казалось, что дорога будет вечной.
И поэтому, когда впереди выросла бетонная лестница вверх, Саша зажмурилась, боясь, что глаза вновь ее обманывают. Юра покачал головой:
– Нет, это еще не выход.
– Но мы ведь уже близко, да? – жадно спросила Саша.
Он помолчал, не глядя ей в глаза. Но потом все же кивнул и отвернулся. Саша первой взлетела на эту лестницу, почти не чувствуя боли в ноге.
Даже Валюшка больше не хныкала и не капризничала.
Новый коридор шире и чище, над головой ослепительно белеют лампы. Никакой пыли, лишь глянцево лоснятся провода, а по углам больше не таятся изломанные тени.
Глаза, привыкшие к полумраку и хилым лучикам света, заслезились. Саша заморгала и потащила Егора за собой, а он, будто бы ослабев, наоборот пошел медленно и нехотя.
– Идемте, ну, быстрее, – подгоняла Саша. – Немного же осталось…
Еще одна лестница. И еще одна.
– Угомонись! – рявкнула Женя, не выдержав. – Валька не может так быстро. Че втопила?!
– Мы же почти пришли, – взмолилась Саша. – Свобода! Никаких коридоров, никакой воды, никаких…
– Тише, – Юра нахмурился.
Саше все было нипочем – она поверила, что все-таки успеет к папе. Понимала, что это глупо и по-детски, но верила. А вдруг он задержится подольше?..
Теперь они шли по широкому тоннелю без единой двери – пересохшее сероватое русло под ногами, тяжелый свод над головой, все подсвечено белизной лампочек. Все как обычно, только Саша летит на всех парах, будто обрела второе дыхание. Будто там, впереди, ее и вправду дожидается папа. Даже мать, бог с ней, она ведь тоже волнуется, еще бы, единственная дочь пропала…
– Я больше не могу, – шепнула Мила и, скривившись, упала на пол.
Один миг, и все летит к чертям.
Сначала Саша хотела закричать, что они не могут сдаваться – сейчас, когда спасение так близко. Что надо идти: «Вставай, Мила, и я потащу тебя на плече, если надо, если ты вдруг…»
Но одного взгляда хватило, чтобы крик застрял в глотке.
Лицо Милы побагровело. Кровь горячим потоком прилила к лицу, скопилась в глазах, где растворились даже черные зрачки, хлынула из носа…
Мила завалилась на бок, слабо улыбаясь им. Руки ее затрясло, словно бы по ним пустили ток. Саша, не чувствуя хромоты, бросилась к Миле.
– Милка, не вздумай… – Женя упала на колени первой, схватила Милу, пытаясь унять ее судороги. – Дер-ржись, ну, дер-ржись, потер-рпи, Мил…
Заревела Валюшка – истошно, протяжно, во всю мощь своих маленьких легких. На нее никто не обратил внимания.
– Что, чем помочь, что делать-то? – повторяла Саша, схватившись за Милу.
Егор крепко держал ее трясущуюся голову. Глаза у Милы закатились, обнажив багровые белки, изо рта пошла пена, которая, смешиваясь с кровью, превратилась в бледно-розовую жижу.
Мила все еще улыбалась. Словно бы не хотела пугать друзей.
– Началось. Держите ее крепче. Всё…
Юра стоял чуть поодаль, и Саша едва услышала его голос. Все мелькало перед глазами, ладони онемели – Саша навалилась на Милу и прижала ее к бетону, зажмурившись. Даже сломанная рука осталась где-то там, за чертой.
– Милочка, мама… – шептала она, не слыша.
– Тихо… – просила Женя с другого бока. – Тихо, Милка, боже, Мила…
Казалось, что этому не будет конца. И когда Мила, дернувшись и хрипло застонав, обмякла, Саша едва не расхохоталась – все внутри скрутило таким тугим узлом, что если не зареветь, не засмеяться или не закричать, то грудину попросту разорвет в лохмотья.
Не разорвало. Схлынуло.
Мила затихла. Расслабилась, став податливой и мягкой, а Саша, чуть отстранившись, разом поняла, что всё. Всё.
Распахнутые глаза Милы смотрели в потолок. Кроваво-красные, пустые глаза. Она больше не улыбалась, и странное выражение застыло на бледнеющем лице. Она как будто не хотела оставлять их всех, своих бродяг, и волновалась не за себя, а за них.
– Всё.
Юра выдохнул, и в его голосе скользнуло едва слышимое облегчение. Глаза заслезились, будто бы от сильного ветра.
Егор все еще придерживал Милину голову. Женя, отвернувшись, плакала. Вздрагивали ее костлявые плечи.
– Как… – прошептала Саша. – Она же…
– Она болела, – ответил Юра и только тогда подошел к ним. Сел на бетон, вытянул ноги в тяжелых ботинках. Вдохнул. Выдохнул.
– Чем она болела?.. – Сашин голос даже ей самой показался чужим. Она заметила, что на рукаве осталась розовая кровь, и тошнота, рывком ринувшись к горлу, едва удержалась в Сашином теле.
Юра не ответил. Потянулся вперед, дотронулся до остывающего… Нет!
Со щек Милы сходила краска, рыхлый подбородок едва заметно дрогнул под Юриными руками.
Саша все равно не верила.
Он прикрыл пальцами сморщенные веки, положил ладонь Миле на лоб. Помолчал.
Егор, глядя в одну точку, раскачивался из стороны в сторону. Женя утирала распухший нос рукавом куртки и пялилась в стену. Она хотела держаться. Хотела быть сильной.
Как и Саша.
Кажется, даже нога перестала болеть, даже сломанная рука позабылась. Мила лежала перед ними, и было ясно, что она умерла – вроде бы ничего особенного, будто уснула, но нет. Что-то уже происходило с ее телом, что-то почти неуловимое, но все-таки заметное. Неужели именно так и выглядит оболочка без души?..
Милины руки все еще были теплыми. Саша гладила ее ладонь и пыталась представить, через сколько времени эти пальцы нальются холодной тяжестью, окоченеют, но никак не могла этого сделать. Вот же она, кровь, теплая и густая, прямо под тонкой кожей.
Сейчас Мила откроет глаза, вытрет испачканные губы и…
Шаги.
Воздух в тоннеле всколыхнулся. В лица бродягам дохнуло гнилью – сладковатый запах, от которого спазмом сжимает внутренности. И шаги… Тяжелые, нечеловечески тяжелые шаги.
– Идем, – дернул бродяг Юра, мигом взвившись на ноги. – Ну, быстро!
Он говорил шепотом, но даже в этом шепоте слышался визг.
Саша спокойно подумала, что вот теперь-то они точно умрут. Они ведь не уйдут без Милы, не бросят ее, даже мертвую, посреди тоннеля, залитого ярким светом. Пусть их всех растерзают, пусть они своими глазами увидят химеру, и пусть она сделает с ними, что хочет – хоть сожрет, хоть изуродует, хоть…
Они не бросят. Они должны… похоронить Милу? Попрощаться с ней по-человечески? Саша не знала.
Но знала она лишь одно – они не уйдут.
Женя вскочила следом за Юрой, потянула Егора на себя:
– Давай, пошли, она р-рядом…
– А Мила? – тупо спросила их Саша.
– Мы вернемся, – пообещал Юра, склонившись над ней. Дернул за руку, заставляя подняться. – Потом. Отведем тебя и вернемся. Позаботимся о… Сейчас надо бежать. Саша, очнись! Быстрее…
– А Мила? – Саша не понимала, что он говорит. Уйти от Милы казалось ей сумасшествием. Вот же она, да, пусть обмякшая и бледная, но это может быть обморок, они ведь не проверяли, она не может умереть, никто и никогда не умирал рядом с Сашей…
– Живо! – рявкнула Женя, подхватив Милин рюкзак, и они побежали.
Медленно, словно паровоз, едва тронувшийся от края платформы. Словно им не хватало угля, не хватало сил.
Шаги приближались. Саше казалось, что если она обернется, то изломанная тень уже покажется на том конце тоннеля. Как химера выглядит?.. Никто не знал.
Но никто и не хотел узнавать.
Саша смотрела только вперед. Увидеть Милу, лежащую на полу, беззащитную и слабую… От одной мысли об этом слабели ноги, а тяжесть в груди почти физически придавливала к земле.
Как будто боль душевная была способна побороть даже боль телесную. Невозможно.
Юра бежал впереди, тянул Сашу за руку. Казалось, ему все равно, что будет дальше – главное спасти ее, увести прочь от яркого света и от тоннеля, где они как муравьи под лупой в беспощадный солнечный день.
Шаги догоняли. Теперь тварь бежала – казалось, что воздух пронизан током, что вот-вот острые зубы вцепятся в ступни и потащат тело на себя, а бродяги потеряют еще кого-то…
– Быстрее! – изо всех сил орал Юра, больше не таясь.
И они бежали все быстрее и быстрее, хотя казалось, что это невозможно.
Только вот Саша не боялась. Щеки кололо, глаза высохли и будто подернулись мутной пленкой, но страха не было. Только желание вернуться, схватить Милу и потащить ее за собой. Хоть за ногу, хоть даже и взвалить отяжелевшее тело на плечи и понести, пригибаясь к полу.
Бродяги свернули в очередной боковой тоннель, добежали до коридора. По обе стороны – лишь обгорелые двери, выдранные из проемов черные косяки, обугленные головешки. Саша замечала все обрывками – бегущий Юра так крепко стискивает ее ладонь, что пальцы немеют, сзади истошно орет Женя, пока тварь хрипит там, прямо за плечами. Она вот-вот догонит их, и тогда никакого папы, никакого солнца, и мама даже не узнает…
Юра влетел в комнату, рявкнул что-то, и Женя скользнула следом за ними. Егор пронесся мимо, но быстро понял свою ошибку.
Юра же, едва зашвырнув Сашу в комнату, теперь крепко схватился за дверь:
– Сюда! – зашипел он.
И только когда Егор оказался внутри, Юра прикрыл за ними дверь, едва удержавшись от желания хлопнуть ею изо всех сил – все жилы на лице вспучились от напряжения. Дверь едва слышно закрылась, и только тогда Юра с Егором осмотрелись по сторонам.
Комната была пустой. Абсолютно пустой: затертый линолеум на полу, осыпающаяся бледной пылью штукатурка, висящие на проводах розетки. Стены выкрашены масляной краской. Ни капли света, только мечущиеся по стенам лучи фонарей. Саша неожиданно для себя вспомнила узкую палату, болезненного цвета стены и хриплый кашель девочки неподалеку: кажется, Саша почти месяц лежала в этом царстве из горьких запахов и болючих уколов. Как же эти две комнаты были похожи.
Только вот там, в больнице, во всю стену красовалось окно, пусть и без ручки, чтобы юные пациентки не сбежали. Здесь же – лишь бетон и сомкнувшиеся стены. Ни надежды на избавление.
Забившись в угол, Саша замерла, зажимая рукой рот. Слезы потекли по онемевшим щекам.
– Ш-ш, – сказал Юра одними губами. – Ни звука.
Лицо его, подсвеченное слабым светом, сейчас казалось страшнее любой химеры.
Последний фонарик потух, будто кострище, что залили речной водой. Снова запахло илом. Тьма, казалось, мигом забилась во рты и уши. Бродяги затаились.
В коридоре неподалеку от них заскрипели чужие шаги.
Одна лишь беззащитная дверь теперь отделала их от химеры. Ни керосина, ни сил, чтобы вырываться, пробиваться, убегать… Ничего. Только испуганные тени, забившиеся по углам пустой комнаты. И Юра у самой двери.
Саша перестала дышать.
А потом Костя крикнул из коридора:
– Ребята, ну где вы? Помогите мне, пожалуйста…
Саша едва не застонала, кто-то вздрогнул – вокруг шевельнулся воздух, всего на миг пришел в движение и успокоился, будто тоже хотел затаиться.
Юра ничего не ответил. Не бросился на помощь. Молчали и бродяги.
– Ребята! Хватит вам… Это не химера, это я! – его мольба превратилась почти в физическую Сашину боль.
Молчать. Не двигаться. Почти не дышать.
Голос ушел дальше. Значит, тварь не заметила, куда они спрятались, чуть отстала в ветвящихся коридорах. Сердце все еще ходуном ходило в Сашиной груди, а вот страх отступал, робко и будто бы нехотя. В теле поселилась странная слабость.
Спрятались. Спаслись.
Все. Кроме Милы.
Выдохнуть все равно было нельзя – казалось, что истлевшая тонкая дверь вот-вот со скрипом приоткроется, и химера тут же все поймет. Юра, стоящий ближе всех к выходу, крепко держал за дверную ручку, будто бы только она могла всех спасти.
Не могла. И все это прекрасно понимали.
По полу тянуло влажным сквозняком. В коридоре грохотали чужие шаги. Время стало очень хрупким – казалось, что шевельнешься, и все закончится.
– Это пытка… – слабо выдохнула Саша, когда шаги почти растворились в пустых коридорах. Щелкнул одинокий фонарик.
– Что?.. – Юра чуть оторвался от двери. Оказывается, он прижимался к ней ухом. Щеки его побагровели от напряжения.
– Как можно так жить?.. В вечном страхе, прятаться и забиваться по углам. Из-за каждого поворота… Каждого! Она может появиться отовсюду, и тогда вообще лучше не думать, что…
– Мы привыкли, – сказал Юра.
– К этому нельзя привыкнуть. И Мила… Из-за чего это, а? Почему никто не может мне сказать?!
Они молчали. Отводили глаза. Даже луч фонарика пополз по стене в другую сторону.
– Это ведь не жизнь, – распалялась Саша. – Это выживание! Мы уже… Милу оставили. Нельзя так, как же вы не поймете…
– А как по-др-ругому? – голос Жени был почти неразличимым. Юра мазнул по ее лицу светом фонаря. – У нас нет выбо-ра.
– Так пошли со мной, – предложила Саша. – На поверхность. Там-то мир нормальный!
– Только мы уже ненор-рмальные.
– Да почему? Вы ведь обычные люди. Вы не должны прятаться по чуланам и плавать в канализации. А Валя? Она ведь маленькая еще, она должна носиться по улицам, снеговиков там лепить, я не знаю… Ее-то за что?
– Мы вообще-то о ней заботимся, – Женя разозлилась, голос зазвенел от злобы. – И любим ее, она – наша дочка, если ты не заметила.
– Я и не говорю, что это не так. Но она живет, как в тюрьме. Тут даже дышать нечем: сырость, плесень, пыль. Валя не общается с другими детьми, не ест виноград и пряники, не прыгает по лужам… Валь, иди сюда. Где ты?..
Саша знала, что бессильна что-то поменять. Ей хотелось кричать, что это неправильно, они ничего не понимают, нельзя жить в канализации, но она лишь шептала, словно в горячке, и только мечтала крепко прижать Валюшку к себе.
– Она р-разве не у тебя? – спросила Женя, и все звуки вокруг словно топором обрубило.
Тишина. Едва доносится хриплое дыхание Егора. Юра невесомо постукивает пальцами по стенке.
– Я думала, что она бежала с тобой… – медленно ответила Саша, и в ту же секунду по комнате в бешеной пляске заметались лучи фонарей.
Бродяги пытались двигаться бесшумно, но их шаги грохотом разносились по пустой комнате. Слабое эхо ползло в коридор, где в любой миг мог раздаться Костин голос (того, ненастоящего Костика), и тогда уже всем будет неважно, где Валя и что с ней.
Им понадобилось меньше минуты, чтобы понять – Вали нет. Девочки вообще и не было в этой комнате. Наверное, она осталась в коридоре. С Милой.
– Да вы охр-ренели! – шепотом орала Женя, намереваясь вцепиться Саше в лицо. Сашу трясло – она не могла даже представить, что случилось с Валей, оставшейся одной в тоннеле, у мертвого тела своей почти что матери. Светлые кудряшки, стеснительная улыбка и маленькие ручонки…
Они не могли ее там оставить. Не могли.
– Заткнись, – Юрино лицо кривилось.
– Я думала, что ты держишь ее за руку! – Саша обхватила себя руками, глядя на Женю.
– С чего бы это?!
– С того, что мы бежали с Юрой первыми! Ты видела, что Вали со мной нет, у меня вторая рука вообще-то сломана, но ты все равно оставила ее там!
– Тише…
– Ничего я не видела! – они говорили все громче, подписываемые отчаянием и злобой, словно ядерным топливом. Эмоции перехлестывали через край. – Из-за тебя, твар-рь, уже умер-рла Мила. Валька вообще маленькая, а ты забыла ее, как…
– Я не виновата!
– Вр-решь!
– Нет, закрой свой рот! Ты ни черта не понимаешь!
– Убью.
Саша ничего не успела понять – она ударилась спиной о стену и сползла на пол, а чьи-то пальцы капканом вцепились в горло, потянули за волосы… Удар, другой, третий – кулаки рассекают скулы, вспыхивает болью подбородок, целая рука пытается оттолкнуть, пока внутри разгорается ярость – настоящая ярость, первобытное дикое чувство, когда хочется впиться зубами в глотку.
– Хватит, – шипит Юра и пытается их разнять, но они сцепились насмерть. Гибель Милы, крадущаяся по пятам химера, затопленные водой коридоры… Это все уже слишком.
– Я! Не! Виновата! – крик рвется из груди, и Саша, больше не прикрывая лицо, наотмашь бьет вслепую.
По сторонам ползут круглые пятна света. Один из фонариков упал вниз и теперь смотрит на стену, бесстрастно и механически, пока в его лучах кружится седая пыль, но Саша видит только почерневшие Женины глаза. Им обеим сейчас легче молотить друг друга, чем ринуться в коридор за Валей или хотя бы просто подумать, что с ней могло…
Со второй попытки Саша бьет Женю по лицу – удар слабый, но Женя глухо вскрикивает от неожиданности.
Новый удар сильнее. Кажется, это нос – под рукой хлюпает кровью, и что-то горячее капает на лицо. Она отшатывается, зажимает рукой ноздри – кажется, Женя удивлена, и удивление слизывает ее бессмысленную и бесполезную злобу.
Саша рвется в бой – ее собственная ярость теперь не дает отступиться. Хватит. Саша пыталась разговаривать, игнорировать и сглаживать, но маленькая Валюшка, обнимающая ручонками за шею, и тихий шепот: «Не бросай меня»… Валюшка, оставшаяся на пути у химеры. Девочка, которую попросту забыли в суматохе.
Нет. Этого стерпеть нельзя.
Еще один удар, и голова запрокидывается, и Женя валится на пол, а Саша нависает над ней, чувствуя, как оскалены зубы, как в теле не остается и намека на слабость. Удар, еще один, Юрины ладони впиваются в плечи, но Саше все равно – она сейчас разорвет Женю в клочья, сотрет ее с лица земли.
– Хватит… – кашляет Женя.
– Стойте! – слабо вскрикивает Егор.
И все замирает.
Сашина злость прорвалась, вылилась и впиталась в холодный бетон, внутри остались только пустота и беспомощность. И Саша, брезгливо кривясь от того, с какой яростью она только что била Женю, прижимается к ней всем телом и обхватывает целой рукой, не давая вырваться.
– Хватит…
– Прости, – шепчет Саша, сжимая все крепче. – Я не должна… Прости меня.
– Слезь… – она дышит хрипло и загнанно. Сильная Женя, скрючившись, лежит на полу.
Сашу в четыре руки стаскивают и усаживают напротив, прислоняют спиной к неровно прокрашенной стене. Юра подходит к Жене и спрашивает о чем-то, пока Егор нерешительно отступает в полутьму. Видны лишь его горящие глаза.
Женя сплевывает. Лицо ее черное от крови.
– А я думала, что ты никогда не р-решишься… – шепелявит она.
– В рожу тебе дать? Дура ты… – беззлобно отвечает Саша, пытаясь восстановить дыхание. – И стоило ради этого?..
– Стоило. Иначе ты бы ты еще вечность тер-рпела, – Женя зажимает разбитый нос пальцами и поднимает лицо кверху, чтобы кровь не лилась. Вытягивает вперед руку: – Мир-р?
– У нас вообще-то даже войны не было, – слабо отвечает Саша, но все-таки пожимает протянутую ладонь.
Они достигли пика. Критической точки напряжения, страха, ненависти и боли. Они сорвали печати, и теперь всё это – безобразная драка, от которой так паршиво на душе, умершая на руках Мила и потерянная Валюшка – всё это саднит внутри, но больше не скапливается криком у горла.
– Егор… – зовет Саша. – Ты что это, умеешь говорить?..
Юра светит тому в лицо, но молчит – смотрит то на одного, то на другого, но все чаще и чаще взглядом возвращается к Саше. Она не прячет эмоций, не скрывается от него – на, посмотри на то, что есть и внутри меня.
Егор мотает головой из стороны в сторону.
– Ты крикнул «стойте», – объясняет Саша. Драка, кажется, забрала остаток ее сил. – Я слышала. Когда мы дрались, ты крикнул «стойте». Это был твой голос, точно.
– Я тоже слышал, – соглашается Юра.
– Я не умею говорить, – отвечает Егор и застывает, пораженный.
Смотрит на них выпученными глазами. Голос у него ломкий, слабый, чем-то похожий на девичий. Но Егор говорит. Он умеет говорить.
– Чертовщина, – шепчет Егор.
– Лучше и не скажешь, – Саша ухмыляется, слишком переломанная внутри, чтобы беспокоиться о своей дикой улыбке. – А теперь пошли за Валей.
Больше оттягивать некуда, рано или поздно им придется встать и пойти на поиски девочки или того, что от нее…
Тишина. И три недвижимые фигуры.
Саша с трудом поднимается, придерживаясь рукой за стену. Оглядывает их – стоящих и сидящих, одинаково сгорбленных, и на миг ей кажется, что у всех них одинаковые лица.
Ее лица.
Юрин фонарик вздрагивает в руке, и наваждение проходит.
– Ну, – говорит Саша, – и чего сидим?..
