Ирина Михайловна Кореневская
Качели времени. Мама!
Глава одиннадцатая. Мои боль и опыт
– А почему тогда мой камень не переносит меня в другое время или пространство? Ведь твой на это способен!
– Ты еще слишком мало развит энергетически. Такие перемещения требуют много ресурсов, а ты, Оксинт, все же ребенок. У тебя их в таком количестве просто нет. Да и я сам предпочитаю перемещаться по пространству при помощи телепортационных платформ или звездолетов. Очень устаю, если делаю это при помощи своего камня. А вот переместиться во времени могу лишь с его помощью, и только к тебе, так как мы связаны своими камнями. Но путешествия во времени тоже требуют очень много энергии.
– А у тебя возникает тоска по камню, если ты долго не берешь его в руки?
– Да. И это знак того, что твой агат предназначен именно тебе. Ведь у твоего отца нет тяги к минералу?
– Нет… Он спокойно дает мне его на долгий срок. Для него это просто память о друге.
– Вот видишь! Просто ему суждено было передать агат тебе. И минерал знает, что ты его хозяин, оберегает тебя при помощи видений.
– С чего ты взял? Может, он наоборот хочет, чтобы я спас маму!
– Тогда бы мой камень не показывал мне видения о конце света. К тому же то, что происходит с твоими близкими, доказывает, что тебе ни в коем случае нельзя вмешиваться в происходящее и менять естественный ход вещей.
– Каким это образом?!
– Ты совсем юный, и память у тебя должна быть хорошей. Вспомни свои мысли, ощущения и намерения накануне каждого из этих событий. Я знаю о них, но хочу, чтобы ты вспомнил сам, а не считал, что я все специально придумал.
Я нахмурился, и мысленно вернулся во вчерашний вечер. Узнав про недомогание тети Саши, я решил, что обязательно расскажу все Даниилу – про камень, видения, Томаса. Потом вспомнил, что происходило еще раньше: до того, как заболела Александра, я планировал все то же самое рассказать ей. Стоит ли упоминать, что накануне происшествия с Майклом мою голову посещали те же мысли?
– По-твоему это просто совпадения? – поинтересовался Томас. – Не слишком ли их много?
– А что это тогда?
– Знаки, Оксинт. Вселенная хочет жить, и таким образом намекает тебе, что ты не должен вмешиваться в происходящее.
– То есть, ты считаешь, что все несчастья случаются, чтобы помешать мне спасти маму?
– Вспомни: когда Майкл провалился под лед, ты сам высказал эту мысль. И тут же с негодованием ее отверг.
– Ты хочешь взвалить на меня вину за все эти события?! – мое возмущение потихоньку снова набирало обороты.
– Нет, конечно! Ты не виноват в том, что происходит с твоими родными. Просто Вселенная не слишком щадит своих детей, когда делает намеки.
Я посмотрел на него, и вздохнул. И вроде бы логично все, и говорит он спокойно и правильно. Но как я могу смириться с тем, что мамы не станет? Я же и сам дальше жить не смогу!
– Сможешь, мой мальчик. Все живут. Всем приходится жить. Поначалу эта трагедия станет для тебя личным концом света. Когда я узнал о том, что не стало моей мамы, я ревел и катался по полу, не мог даже подняться. Меня просто не держали ноги. Потом плакал буквально каждый час, просил ее, чтобы она забрала меня к себе. Я очень люблю свою маму, но именно тогда, когда мне сообщили, что ее не стало, понял, какой великой силы эта любовь. Но я не успел ей сказать и сожалею об этом вот уже почти тридцать лет.
Томас буквально почернел, погрузившись в воспоминания. Он словно даже забыл о том, что здесь есть кто-то кроме него. Я, не будучи эмпатом, все равно ощутил, как ему больно. Хотя прошло уже так много времени. Получается, эта боль всегда будет и со мной?
– Эта боль всегда будет с тобой. Как будто от тебя оторвали что-то, отобрали ее, частичку твоей души, и уже не вернут. Знаешь, говорят, что когда любимые и близкие уходят, они становятся нам еще ближе. Я не ощутил этого, а ведь так было бы легче. Надеюсь, тебе повезет больше. Но жизнь продолжится в любом случае, Оксинт. Ты еще будешь счастлив, боль спрячется. Ты не избавишься от нее, но научишься жить с ней. Понимаешь? Ты научишься жить.
– Я не верю в это.
– А как тебе другой вариант развития событий? Если ты вмешаешься в естественный ход вещей, то потеряешь всех, а потом и себя. Не будет ни папы, ни мамы, ни твоих сестры и брата, Александры, Майкла, Даниила с Данией. Если тебе повезет – ты уйдешь одним из первых. Если нет – ты увидишь, как жизнь покидает их. В этой войне со смертью, увы, ты проиграешь. Но вот с какими потерями ты выйдешь из самого страшного боя?
Я смотрел на него, и не мог ничего сказать. Но по-прежнему не хотел верить в то, что не смогу спасти маму, а если попытаюсь, то погублю всех.
– Я могу тебе показать. – отозвался Томас на мои мысли. – Но не хочу. Это страшно.
– Не надо. – в ужасе покрутил я головой.
– Однако я хотел бы тебе показать, как сложится твоя жизнь после того, как… Как ты простишься с мамой. Ты убедишься в том, что она продолжится. Сейчас ты боишься этого времени… Но я по опыту знаю: дальнейшая жизнь – это не страшно.
Я снова разозлился на него. Вот есть у взрослых, хорошо, что не у всех, такая черта: считать, что их опыт – единственно верный и раз они что-то пережили, то могут и другим давать советы, и диктовать, какие чувства те должны испытывать. А еще считать, что чувства и переживания маленького человека – ерунда, которой не стоит уделять никакого внимания, что все это от малолетства, глупости или недостаточного знания жизни.
Для меня остается загадкой, почему так происходит. Словно эти взрослые сами никогда не были детьми, и не переживали по какому-то, совершенно незначительному для тех, кто старше, поводу. Или они просто забыли? Забыли, как сильно на них влияло то, что потом стало незначительным? Может быть.
Однако я лично знаю, что мои чувства в данный момент для меня важны и даже нужны. Может быть, лет через пять или десять я сам посмеюсь над детской бедой, которая покажется пустяком взрослому мне. Но пока что это моя беда, и эмоции я испытываю соответствующие. И мне кажется, что смеяться над такой бедой, или фыркать по ее поводу, обесценивать заявлением о том, что когда я вырасту, сам посчитаю ее пустяком – это или эмоциональная черствость, или просто глупость. Напыщенная взрослая глупость. Ведь я еще не в том возрасте, когда посчитаю беду пустяком. Я живу сейчас, и переживаю сейчас, и для меня это важно! А от взрослого в этот момент я жду сочувствия, поддержки. Ну или хотя бы того, что он не станет смеяться над моими чувствами! Ведь нет совершенно никакой разницы, взрослый или ребенок что-то чувствует. Я же тоже человек, и мои эмоции ничуть не хуже. И они тоже заслуживают внимания и бережного отношения.
То же, мне кажется, можно сказать и об опыте, с которым эти взрослые носятся, как курица с яйцом. Не все, но многие. Может, у них больше ничего и нету? Достижений, умений, таланта или чего-то еще выдающегося… Просто опыт, который, кстати, вовсе не их заслуга. Они получили его лишь потому, что родились раньше меня. Свой опыт будет и у меня. Но, надеюсь, когда я вырасту, не стану тыкать этот самый опыт в нос другим, как единственно верный и неоспоримый образец.
Вот Томас уже второй раз говорит мне о том, что имеет опыт потери мамы. Что он испытал это в детстве, будучи чуть постарше меня. И на основании своего опыта делает выводы о том, что будет дальше со мной. Только потому, что с ним случилось именно так. Но нет никаких гарантий того, что у меня будет точно так же!
Я вижу, что он до сих пор горюет по поводу своей потери, но пытается как-то жить дальше. Возможно, у него это получается. Но я не он! Все люди разные, и переживают по-разному. А когда ты находишься в эпицентре беды, или, как я, в ее предчувствии, вовсе не нужно лезть со своим бесценным опытом. Для меня это не утешение. И думаю, ни для кого утешением не станет. Свое горе всегда ощущается по-своему. Мне кажется, в этот момент люди думают даже, что никто их не понимает, вне зависимости от того, что пережили окружающие. Хотя бы потому, что они не переживают именно беду человека, который сейчас в нее погружен с головой. Да, сопереживают. Но не чувствуют того же. Особенно не чувствуют те, кто вздумал рассказать о своем опыте. Иначе бы поняли: в этот момент такие слова не помогают, а напротив, причиняют еще больше страдания.
Боль надо проживать самому, а не опираясь на чей-то опыт. И не скрывать ее, не запирать на замок, а пережить до конца. Это как с нарывом на коленке. Можно, конечно, смазать его обезболивающей мазью и заклеить красивым пластырем. Но что будет в итоге? Рана продолжит болеть, нарывать, и рано или поздно прорвет. Это больно, некрасиво, а еще последствия такого игнорирования могут быть просто катастрофическими. Я знаю, так как на Земле видел человека, оставшегося без ноги из-за того, что он вовремя не занялся своим нарывом!
Что уж говорить о душевной боли? Нельзя ее скрывать или пытаться запереть на сто замков! Иначе рана, образно говоря, тоже загноится, и станет еще хуже. Да, душевные потрясения не так очевидны, как физические. Но они имеют еще более страшные последствия, несовместимые с нормальной человеческой жизнью. Возможно, я ошибаюсь, ведь я еще ребенок. Возможно, я не очерствел сердцем и душой, как некоторые взрослые, и все воспринимаю слишком остро… Однако мне кажется, что нельзя так поступать с собой.
Поэтому я думаю, что с людьми в беде надо быть осторожнее и бережнее. Ни высмеивания их горя, каким бы оно ни казалось высмеивающему, ни попытки поучить своим опытом, ни попытки заткнуть его боль – ничто не помогает, а только вредит. Впрочем, мне кажется, про опыт, и про то, что нужно запереть на замок свое горе, люди говорят из страха или от отчаяния. Они просто не знают, как помочь, боятся беды, с которой столкнулся тот, кто рядом. Ведь это значит, что и они могут оказаться в этой ситуации. И потому стараются убежать от нее, и такие советы дают даже не горюющему, а себе. И высмеивают беду тоже из страха, стараясь преуменьшить ее значение – как высмеивают земляне нечисть во время тыквенного праздника. Просто из страха. Ну и от не слишком большого ума.
Однако это я сейчас могу рассуждать так здраво, и даже пожалеть тех, кто ведет себя не слишком хорошо по отношению к горюющему. Но когда у меня самого будет беда, не думаю, что буду оправдывать неумных окружающих. Не до того человеку в такой момент. И не обязан он оправдывать других, отодвигая свою боль. В такой момент нужны силы пережить свое горе, а не стараться найти что-то хорошее в других. Или держаться, как советовала старушка из моего сна. За что и как держаться, когда привычный мир выбили из-под ног? Найти бы силы, чтобы прожить это темное время!
Глава двенадцатая. Коварство смерти и любви
– Оксинт! – негромко позвал Томас. – Ты еще тут?
Я вздрогнул, и перевел взгляд на мужчину. Кажется, я слишком глубоко ушел в свои мысли. А что он вообще хотел?
– Я хочу показать, как сложится твоя жизнь. Чтобы ты убедился, что она будет, и будет счастливой.
– Я не верю в то, что буду счастлив без мамы.
– Ты долго не будешь в это верить. Но это будет. Показать?
Я безразлично пожал плечами. В ответ Томас втолкнул меня прямо в водную стену. Я хотел было возмутиться, но тут понял, что на меня, вопреки ожиданиям, не льется вода. Огляделся и вздрогнул, так как обнаружил себя прямо на кладбище из моего видения. В метрах пяти от нас стояла скорбная процессия, а у страшного деревянного ящика, гроба, я увидел безучастного к происходящему отца, сестру и… И себя!
Я оглянулся. Томас стоял у меня за спиной, и тоже наблюдал за происходящим.
– Как я могу быть и тут и там сразу? – поинтересовался я у него шепотом.
– Это просто видение. Ты смотришь версию своей жизни после… Ну ты понял. Этого будущего еще нет, потому что все сейчас зависит от твоих действий.
Я кивнул, и снова уставился на похороны. Зачем он мне опять это все показывает? Здесь я точно не счастлив, и вряд ли таковым буду!
– Это самый черный день в твоей жизни, мальчик. Ты в первый раз столкнулся с горем, с утратой. В первый раз смерть подошла настолько близко к тебе. И не просто подошла, а забрала одного из самых дорогих людей. И теперь ты не понимаешь, как можно вообще жить дальше. Зачем тебе эта жизнь без нее. И как в принципе возможна жизнь, когда у тебя из сердца грубо вырвали самое главное.
Я слушал его, и смотрел на себя, стоящего у гроба. Не знаю, читал ли Томас мысли меня в видении, или вспоминал то, что чувствовал сам. Но в выражении своего лица я видел все, о чем он говорил.
– Ты очень сильно любишь маму. Невероятно сильно. Но главное коварство смерти и любви в том, что лишь когда ее не станет, когда ты будешь лишен возможности рассказать ей о своих чувствах, ты поймешь, насколько действительно сильно ее любишь. Настолько, что это известие будет больнее удара под дых. У тебя будто закончится кислород. Нет, физически все будет как прежде. Ты дышишь, говоришь, двигаешься. И в то же время, будто бы находишься в вакууме, в вязкой жиже, которая не дает двигаться твоей душе. Нечем дышать, да и незачем. Тебе больно, и боль эта только в первый момент резкая, выворачивающая тебя наизнанку. Она будет с тобой, но трансформируется. Из резкой, как удар ножом, в глухую, постоянно ноющую. Вот здесь, в районе солнечного сплетения появится камень. И будет с тобой очень долго.
Тихий голос Томаса действовал на меня гипнотически. Или же он снова что-то делал со своим минералом? Не знаю. Но я словно очутился там, возле разверстой ямы, которая заменит моей маме наш уютный дом. Не было стены дождя за спиной, не было моего «проводника» рядом. Я стоял, и сжимал в своей руке руку сестры. А сам не мог отвести взгляд от маминого лица, зная, что вижу ее в последний раз.
В глазах двоилось от слез. Я плакал, и казалось, пролил на жирную черную землю уже весь мировой океан. Но откуда-то брались новые слезы, а боль, о которой говорил Томас, была в этот момент вовсе не камнем. Скорее, она напоминала обжигающе горячее море, волны которого то накатывали, то отступали, то снова стремились сжечь мою душу.
– У землян есть такое понятие, как пять ступеней принятия утраты. Это отрицание, гнев, торг, депрессия и смирение. У тебя будет все это. Первое – отрицание. Это странно. Ты знаешь, что ее больше нет, ты увидишь собственными глазами, как закроется крышка гроба, как ее физическую оболочку опустят в яму и засыплют землей. Ты знаешь. И отрицать вроде нечего, да? Но ты будешь звать ее, словно она по-прежнему рядом. Кто-то, не слишком умный, начнет рассказывать тебе, что так ты сделаешь ей хуже, что надо отпустить. Но нельзя требовать от ребенка, да и от взрослого тоже, сразу отпустить человека, с которым у вас, по сути, была одна жизнь на двоих. И ты не сможешь. Умом ты все поймешь, но сердце долго будет отрицать, что ее больше нет.
Как созвучны эти его слова моим недавним мыслям. Да, кажется, Томас сам вспомнил, каково это – терять. Может, тогда он поймет, почему я хочу спасти маму.
– Потом настанет очередь гнева. Я много раз задавался вопросом: что же является самым совершенным механизмом во Вселенной? Человеческая психика или человеческий же организм? Да, и в том, и в другом случаются сбои, которые приводят к заболеваниям… Но если эти механизмы работают корректно, в них отлажены все процессы. И они сами заботятся о том, чтобы любые негативные последствия извне не нанесли им вреда. Наш разум может и не знать, что ему делать. Но психика сама о себе позаботится.
Я с недоумением глянул на него. К чему это замечание? А Томас продолжил рассуждать о гневе. Это, по его мнению, самый эффективный способ избавиться от негативных эмоций, которые у меня появятся. Грусть и уныние дезактивируют человека, отравляют и разъедают его изнутри. А вот гнев, невзирая на его сильную эмоциональную окраску, поможет выпустить негатив наружу, чтобы не разрушить меня изнутри.
Вторая стадия выразится в том, что я буду искать виноватых в том, что случилось. Врачей, которые вовремя не смогли заметить заболевание. Ученых, которые до сих пор не научились лечить недуг моей мамы. Хроносов, которые не могли отмотать время назад, чтобы ее спасти. Может, даже, саму маму за то, что она сдалась. Оказывается, такое поведение свойственно некоторым людям.
– И конечно же, ты будешь винить в случившемся родных, а самое главное – себя.
– Если я не спасу ее, как же мне себя не винить? Как не обвинять себя в том, что я мог помочь, и ничего не сделал?
– То, что ты можешь сделать, убьет все живое. Но ты не виноват в том, что произойдет. Не виноваты врачи и ученые – они не всесильны. И Хроносы, к сожалению, тоже. Они откажут твоему отцу в повороте времени вспять, потому что тоже понимают: это погубит Вселенную. Да и не всегда время им подвластно. И мама – она тоже не виновата.
– Конечно мама не виновата! И я буду биться с любым, кто скажет иначе. Но кто же виноват?
– Никто, Оксинт. Это не тот случай, когда в больнице вымогают с больных людей деньги, не оказывая помощь, и лечат спустя рукава, если денег им не дадут. Или вовсе забывают про пациентов. Такие случаи, увы, не редкость на Земле. Но у твоей мамы другая история. Она будет окружена любовью и заботой. Однако ее заболевание не оставит никаких шансов на счастливый исход. Я скорблю вместе с тобой, но говорю как есть.
Я уже хотел поинтересоваться у Томаса, чем же заболеет мама, как он стал рассказывать про третью стадию – торги. Это момент, когда человек пытается вымолить у высших сил вторую попытку для того, кто ушел. Меня несколько удивила такая стадия у землян. Мы, а также нибирийцы и атланты, знаем, что эти самые высшие силы точно есть. Но с кем пытаются торговаться жители планеты Земля? Ведь у них нет почти никаких доказательств того, что высшая сила существует.
Но любовь, по словам Томаса – сила, которая делает с человеком и его мироощущением что-то невероятное. Не зря к тому же на Земле любовь соседствует с надеждой и верой. Именно надежду и веру она способна пробудить. Веру в то, что есть кто-то, кому под силу все исправить. И надежду на то, что это получится. Ну не знаю… На мой взгляд, это отчаяние. Человек стучится во все двери, без разбору, потому что больше ничего он сделать не может. Утопающий хватается даже за соломинку.
После наступает стадия депрессии. Все душевные силы уйдут на гнев, и на попытки сторговаться со Вселенной. Когда они закончатся, я почувствую себя опустошенным, не будет ни желаний, ни стремлений, ни энергии что-то делать, продолжать привычную жизнь. Те чувства, которые я испытаю сразу после маминого ухода, вернутся. Скорбь, слезы, желание поскорее завершить жизненный путь, чтобы скорее оказаться рядом с ней – все это будет, как и отсутствие смысла существования.
– Возможно, в этот момент ты поймешь, что не справляешься сам. Но нет ничего зазорного в том, чтобы попросить о помощи. Ты имеешь на это право и это нормально. Не только в этой катастрофической ситуации, но и во многих других. Запомни это. А еще будь готов к тому, что все эти стадии не будут идти строго по порядку. Из депрессии ты можешь снова вернуться к гневу или торгам, или же перескочить третью стадию и сразу перейти к четвертой.
– И как все то, что ты мне описал, вяжется с твоим же утверждением, что когда-то я буду счастлив?
– Но все заканчивается рано или поздно. – Томас будто не слышал меня. – Наступит пятая стадия – смирение, оно же принятие. Ты поймешь, что, увы, ничего не исправить. И некого винить. Вообще стадия гнева опасна тем, что из нее легко скатиться в месть, которая якобы помогает почувствовать себя лучше. Вроде бы виновные наказаны, но… Но нет их, виновных. И легче от наказания не станет. Однако ты пройдешь это все. И после принятия тебе станет легче. Боль останется, тоска по маме останется. Но именно в тот момент ты продолжишь жить. И в этой жизни будет счастье.
– Без мамы я счастлив не буду! – упрямо повторил я.
– Не хочу с тобой спорить. Я покажу тебе твое будущее.
– А разве это не опасно для Вселенной?
Вопрос у меня был отнюдь не праздный. Как потомок хозяина времени, я давно уже усвоил, что события будущего простым смертным не должны быть известны. Да, время от времени появляются провидцы, которые приоткрывают самую непроницаемую из завес… Однако не зря большинство из них говорит загадками. Это нужно для того, чтобы о грядущих событиях догадались те, кому можно о них знать, а не все подряд. Но даже если прорицатель прямо скажет, что где-то тогда-то случится то-то – это всего лишь означает, что на участь Вселенной такое событие повлияет мало. Или же люди должны знать о том, что будет. Но такое случается редко. Поэтому я и беспокоюсь: не покажет ли мне Томас слишком много?
– То, что я покажу тебе, можно знать. А учитывая сложившиеся обстоятельства, раз уж ты и сам узнал заранее, что случится в твоей жизни относительно скоро – даже нужно. Но не обессудь: я скрою лица тех, кто окружает тебя, и места, где ты будешь находиться. Вовсе не обязательно тебе знать, например, кто будет твоей супругой, чтобы ты не стал искать ее раньше времени, или умышленно строить отношения с прицелом на брак. Это может изменить будущее. Так что обойдемся без лиц. Согласен?
Я кивнул. О женитьбе сейчас я думал меньше всего. Так что внешность потенциальной супруги мне неинтересна. Томас улыбнулся, снял свою цепочку. Он зажал бусину в кулаке, и резко рассек воздух рукой.
