Ирина Михайловна Кореневская
Качели времени. Мама!
Глава двадцать третья. План Б
Спал я неважно: вспоминались обрывки моего кошмарного видения. Я то и дело просыпался, убеждался в том, что это сон, и проваливался в пучину кошмара снова. Утром же порадовался тому, что этого будущего еще нет. И я сделаю все, чтобы и не было!
Однако когда я оказался на кухне, уверенность в успехе сего мероприятия несколько пошатнулась. Евгений уже был тут. В отличие от вчерашнего вечера выглядел он гораздо лучше. Кожа обрела нормальный оттенок, исчезли следы от лопнувших сосудов. Да и сам он был вполне бодр и активен. Вон, с мамой о чем-то разговаривает. Ну уж нет! Пусть поищет для себя невесту в другом доме.
Навострив уши, я слушал их разговор, чтобы вмешаться в него в самом интересном месте. И вот, момент настал: Евгений рассказал, что не всегда сразу понимает, зачем попал в то или иное время. Я сделал ход конем, и предложил ему переехать в гостевой дом, чтобы там дядюшка спокойно прислушивался к своей интуиции.
На мой взгляд, это было отличное предложение. Так Женя удалился бы от моей семьи на безопасное расстояние и не имел бы возможности настолько сблизиться с мамой. И парень даже согласился со мной. Возможно, он и правда быстро бы понял, что ему надо сделать, если бы от нас отселился. А значит, скоро перенесся бы куда-то еще, и перестал угрожать нам своим присутствием.
Но тут в дело вмешались родители. Им моя идея такой уж прекрасной не показалась. Хлебосольный папа, который пока еще видел в Евгении друга, заявил, что он может жить у нас даже год. И мама его поддержала, сообщив Жене, что у нас полно гостевых комнат. Неужели она уже в него влюблена?!
Я посмотрел на маму. Да нет. Она просто очень добрая, и всегда всем стремится помочь. Евгеша к тому же наш дальний потомок, а мама горой за семью, как и папа. Пока что мне нечего опасаться. Но надо хотя бы минимизировать воздействие этой бомбы с часовым механизмом, как я мысленно окрестил нашего гостя. Поэтому я предложил отправить его в Эдемский сад, чтобы он мог там медитировать и слушать свою интуицию.
Это идея Томаса. Он сказал, что если переселить угрозу не получится, то можно хотя бы позаботиться о том, чтобы в компании мамы он проводил мало времени. И если парень целыми днями будет медитировать в саду, то на общение тет-а-тет у них окажется крайне мало времени, и это в некоторой степени отведет угрозу от нашей семьи. Да и я все не оставлял надежды на то, что Евгеша все же поймет, для чего он тут оказался, сделает свои дела, и комната в нашем доме ему уже не понадобится.
Однако теперь сам парень смотрел на меня с удивлением. Кажется, он догадывается, что я хочу его спровадить. Чтобы не возникли вопросы по поводу моего поведения, я собрал все отсутствующие у меня актерские способности, и дружелюбно посмотрел на дядюшку. Лицо Евгеши разгладилось. Кажется, опасность разоблачения миновала.
К сожалению, в разговор вмешалась Александра. Иногда она появляется катастрофически не вовремя! Но наш гость заинтересовался Эдемским садом, и папа рассказал ему историю нашей планеты. В это время все уже сидели за столом. Я, если честно, не слишком люблю слушать про прошлое эдемчан, про то, как уничтожили они свою первую планету. Мне стыдно за сородичей. В особенности стыдно потому, что я, сын гениального ботаника, знаю: все живое в этом мире умеет чувствовать. Ему бывает и радостно, и грустно, и страшно, и больно. Дроди в течение тысячелетий делали больно своей планете, держали ее в страхе и убивали, пока та не потеряла последние силы. Вели себя как паразиты, как ублюдки! Этот печальный урок пошел впрок последующим поколениям, но какую же цену заплатили дроди за то, чтобы научиться жить в мире с природой!
Родители знают, как я реагирую на эту историю. Поэтому когда я быстро расправился с едой и попросил разрешения выйти из-за стола, препятствовать не стали. А я прокрался в комнату, которую отвели Жене, и внимательно оглядел его вещи. Мне предстояло спрятать тут пару вещичек. Вот, вижу небольшую поясную сумку и рюкзак. В них я положил по маленькой черной бусинке, а потом отправился обратно в столовую.
Бусины мне накануне дал Томас. Он назвал их подстраховкой, которая поможет повлиять на Евгения, если тот вдруг не захочет переезжать или вздумает сближаться с мамой. Правда, поначалу они меня насторожили.
– Как они действуют? – поинтересовался я, разглядывая камешки.
Внешне они почти не отличались от бусины, которую мужчина носил на шее, только раз в пять поменьше. Я прислушался к себе: никаких неприятных ощущений они не вызывали.
– Это фрагменты той глыбы, которой мы обязаны появлением наших камней. – пояснил он. – И потому они тоже обладают некоторыми возможностями. В частности, я смогу внушить Евгению определенные мысли. Убедить его, чтобы он держался подальше от твоей мамы.
– Они ему не навредят?
– Нет, камень не может причинить вред человеку. – убежденно сказал Том. – Да и использовать я их буду осторожно, только в самом крайнем случае. А еще они помогут прочитать мысли Евгения, узнать его намерения относительно Елены. Так что мы с тобой сможем понять, добились ли своей цели. И заблаговременно исключить опасность их сближения.
Успокоенный такими заверениями, я взял бусинки и подбросил их дядюшке. Надеюсь, что-то он точно возьмет с собой. Папа вот без рюкзака из дома не выходит. Хорошо бы у Жени оказалась такая же привычка.
Вернулся я как раз к кофе. В это время сестра объявила, что нам тоже непременно надо отправиться в Эдемский сад. Ну как будто специально! Евгеша из вежливости попытался отказаться от сопровождения, но она возразила, что сам он не знает, куда лететь. Я уже было вызвался нарисовать парню карту, но тут и родители поддержали Александру. К чести Жени надо отметить, что он попытался не быть нам в тягость, но кто его слушал? Я раздосадованно глянул на свое семейство. Если б они знали, чем обернется это их дружелюбие!
«Не расстраивайся, малыш» – услышал я Томаса. – «Ты сделал все, что мог, и если продолжишь усердствовать, это вызовет подозрения.»
«И как же быть теперь?»
«В саду пусть парень и правда попытается помедитировать. А мы с бусинками постараемся убедить его не задерживаться в твоем доме.»
Я мысленно кивнул и отправился собираться. Все-таки хорошо, что мужчина перестал только раздавать приказы, и тоже стал действовать. В конце концов, я не всемогущий и у меня далеко не все получается. Так что пусть хоть немного потрудится. В конце концов, он тоже в этом заинтересован. Главное, чтобы Том никому не причинил вреда. Хоть он и обещал этого не делать, я все же опасаюсь, что в погоне за желаемым он забудет о тормозах.
И несмотря на то, что к Евгению, в результате вчерашнего видения, я относился уже не так лояльно, как прежде, мне бы не хотелось, чтобы с ним что-то случилось и он пострадал. Все-таки Томас прав, и никогда не надо выяснять отношения кулаками, а уж тем более причинять кому-то боль. Наверное те, кто осмеливаются делать больно другому, не дружат с головой. Про тех, кто способен убить я уж вовсе молчу. Тут может быть одно оправдание: твоей жизни угрожают. А вот лишать жизни или делать больно тогда, когда никакой угрозы нет – это точно признак не совсем здорового ментально человека.
«Увы, малыш, даже ментально здоровый человек может ранить другого. Словами» – снова прорезался в моей голове Том.
«Слова не ранят до крови и не убивают» – возразил я.
«Смотря какие слова. Некоторые режут больнее самого острого ножа. Вчера ты едва не обидел маму – если бы не извинился сразу, это было бы очень больно для нее. Слова могут убить человека, как и поступки. Не нужно бить или стрелять, чтобы уничтожить. Иногда достаточно сказать что-то или сделать – и вот человека уже нет. Он ходит, разговаривает, дышит. Но внутри останется выжженная пустыня. Нам надо стать более чуткими, следить не только за тем, что мы делаем, но и говорим. В тот момент, когда мы поймем, что даже слова имеют силу и тоже могут причинить боль, общество станет гораздо счастливее. А пока люди, которые решают вопросы кулаками или злыми словами, не дают себе труда подумать, как это ранит их жертв. Или понимают, но используют боль и страх других, чтобы добиваться своего. И да, такие люди действительно нездоровы. Остальным же нужно учиться эмпатии, сочувствию, умению ставить себя на место того, кто рядом. Стремиться чувствовать то, что чувствует он. Только так мы сможем не ранить тех, кто рядом с нами.»
Я согласился с Томасом, и отправился на улицу, где все уже садились на одау. Кажется, я действительно думал о мужчине хуже, чем стоит. Мне импонирует ход его мыслей о том, что люди не должны причинять боль – ни словами, ни кулаками. Что же, надеюсь, он сам придерживается своих слов и не станет вредить Евгению. Я не желал бы этого, да и причастным к такой несправедливости тоже быть не хочется. А камни парню положил именно я.
Мама уже взяла на буксир мой одау, пока папа и сестра разговаривали с нашим гостем. Они там шутили и смеялись. Исподтишка наблюдая за ними, я заметил, что Александра уже как-то иначе смотрит на Женю. Ну да, она еще вчера назвала его симпатичным, хотя это было странно. Сегодня же я заметил, что парень и правда располагает к себе.
Он открытый, смешливый, добрый. Да еще действительно симпатичный. В молодости у Евгеши пока нет залысин, которые впоследствии украсили его голову, лишив некоторой части кудрей. Еще он высокий, относительно мускулистый и подтянутый, а люди такого роста у нас редкость, да и по телосложению мы больше субтильные.
Вот папа тоже высокий и атлетического телосложения. Может, мама поэтому обратила внимание на Евгения? Папа в ее вкусе, значит, и Женя тоже. Правда, отец брюнет, что для Эдема тоже экзотика, а блондинов у нас и своих полно.
«Мальчик мой, не пытайся разобрать, что нравится женщинам, не ищи тут логику» – Томас, судя по его голосу, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
«Хочешь сказать, я еще слишком мал для этого?»
«Хочу сказать, что это не удалось еще ни одному мужчине» – хмыкнул он.
Я тоже улыбнулся, а потом украдкой глянул на маму. А что если она тоже поглядывает на парня и находит его симпатичным? Александра вон уже прямо сияет, и только присутствие отца, кажется, останавливает ее от проявления явной симпатии к Жене. Но к счастью, маму больше волновала надежность буксира, нежели внешность нашего гостя. Так что я пока могу вздохнуть с облегчением. Ключевое слово – «пока».
Глава двадцать четвертая. Сепарация
Как прошел полет я, если честно, не помню. Не люблю я летать, да и высоты боюсь. Поэтому мама все еще берет меня на буксир, хотя мальчишки в моем возрасте уже спокойно летают сами. Я не такой. Мне лучше твердо стоять на земле, чем парить в небе на ненадежной штуке. А ненадежное для меня все, что летает. Ведь если оно летает – то в любой момент может и упасть.
От того я и держусь во время полета поближе к маме. Только с ней или с папой я понимаю, что не упаду, родители этого не допустят. И потому переношу такие воздушные упражнения более спокойно. К тому же это возможность еще немного побыть рядом с мамой. Словно этот буксир – своеобразная пуповина, которая нас связывает. Да, я понимаю, что рано или поздно надо будет пуповину оборвать, понимаю, что я маменькин сынок… Но я ребенок, и мне пока еще можно. Не представляю, каково это – когда-то отделиться от родителей.
Как это возможно? Я живу благодаря им, и у меня вся жизнь с ними общая. Не верится, что когда-то это изменится, у меня появится отдельная жизнь, которой я не буду с ними делиться. Да я, если бы это было возможно, отдал бы свою жизнь, те годы, которые мне отведены, поделил между родителями – лишь бы мама и папа были живы. И я знаю, что они испытывают то же самое в отношении нас, своих детей. Может быть, пуповина не рвется после взросления? Просто заменяется на ту, которая свяжет уже меня и моих детей… Но и к родителям я по-прежнему буду привязан. А как иначе?
– Мам, а как же люди могут отделиться от своих родителей? – спросил я вслух, хотя даже не планировал.
– Что ты имеешь в виду, мой хороший?
– Ну вот ты же когда-то тоже была всегда со своими родителями. Ты любишь их, как мы любим вас с папой. Как же ты смогла отделиться от них, уйти в другой дом? Скучаешь ли ты по ним?
– Родной мой, но сепарация – это естественный процесс. – улыбнулась она. – И это вовсе не значит, что в результате ты возьмешь и отделишься от нас совсем, построишь между нами стену и все. Но со временем ты все меньше будешь в нас нуждаться.
Мама стала объяснять, что же собой представляет связь между ребенком и матерью. Начала она с того этапа, когда дитя еще находится внутри. Тогда устанавливается связь с мамой, ведь в течение некоторого времени они являются единым целым. Мать чувствует ребенка, не только его движение внутри, но и настроение, хорошо ему или нет. Эта связь самая прочная и кажется, ее ничто не разрушит. Она по секрету призналась мне, что папа даже завидовал ей в этот момент.
Но потом малыш рождается, и вот уже оба родителя получают возможность быть с ним. Их взаимная с ребенком любовь – безусловная. Но есть кое-что и помимо нее. Малыш нуждается в родителях, без них он просто не выживет. А папа с мамой, понимая это, заботятся о нем, защищают его. Включаются инстинкты, которые называют родительскими. А у ребенка активируется инстинкт выживания, который сообщает ему и привязанность к родителям. Все вместе укрепляет взаимную любовь.
– Что же получается? – удивился я. – Любовь рождается из инстинкта? Или из зависимости?
– В некотором роде из зависимости. Но это хорошая зависимость, естественная. Хотя, милый мой, момент рождения любви – такая же тайна, как и момент рождения души. Лично я просто считаю любовь безусловным инстинктом. Она появляется с нами на свет и живет в нас до последнего вдоха. Возможно, любовь – это и есть душа. Та самая искра, которая зажигает жизнь в каждом из нас. Без любви нет человека и нет жизни.
Я попытался понять ее слова. Итак, когда ребенок только появляется на свет, он нуждается в родителях, зависит от них. И любит их так сильно, как никого другого. Я помню себя лет трех-четырех. Тогда весь мой мир состоял из родителей и сестры. Я любил их так, что когда обнимал, то меня всего будто переполняло солнечным светом. Так я тогда ощущал счастье. И когда мои родные радовались и улыбались, я маленький чувствовал себя необыкновенно большим, мне казалось, что я смогу обнять всю нашу планету сразу!
Я понимаю, что они чувствуют то же самое. Разумеется, совсем маленького себя я не запомнил. Но могу на примере Антея видеть, как на него реагируют родители. Как мама светится, когда малыш улыбается ей, лопочет что-то. Я помню, как у папы увлажнились глаза, когда брат сказал свое первое слово. И понимаю, что и со мной, и с Александрой, они испытывали те же самые прекрасные чувства.
Да даже можно вспомнить то будущее, которое показывал мне Томас. Когда я взял на руки своего ребенка, на меня накатила такая волна нежности – это даже неописуемо. Я понял, что милый маленький комочек – самое дорогое, что у меня есть. Мой маленький мир, который может заменить всю Вселенную. Словами это чувство описать невозможно.
Но вот комочек растет, учится поднимать голову, сидеть, ходить, говорить. Он уже не так нуждается в родителях, с каждым годом становится все более самостоятельным. Но любит их по-прежнему. Наверное это и правда безусловный инстинкт, который навсегда остается с нами, вне зависимости от возраста.
Со временем у нас отпадает нужда в защите и заботе родителей. Но не отпадает потребность в них самих. Они по-прежнему остаются нашим миром, дороги нам. Любовь никуда не девается. Просто им уже не нужно о нас заботиться. Более того, наступает наше время проявлять заботу о них. Не из-за какого-то там долга. А просто потому, что мы их любим.
Мама вот в детстве завязывала мне шнурки, одевала, помогала во всем. И теперь, если она устанет, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы присесть и помочь ей снять обувь, например. Да я даже не задумаюсь, а просто это сделаю. Потому что это – забота и некоторое проявление любви. Да, она проявляется и в таких мелочах.
В конце концов, я вижу в этом и некоторую преемственность поколений. Наши родители нас защищали и заботились о нас. Но это же взаимный процесс. Дети тоже могут позаботиться о родителях, как умеют. Я, например, всегда оставляю маме самое вкусное, даже если она говорит, что не хочет. Чем старше мы, тем больше у нас возможностей заботиться. И я не думаю, что эта взаимная забота – какой-то там долг. Нет, это не обязанность, а право сделать хорошо человеку, которого ты любишь. Просто со временем таких людей становится в твоей жизни чуть больше.
Но любовь к родителям и все ей сопутствующее остается. Даже если они уже не завязывают твои шнурки.
– Получается, сепарация – это просто признак того, что ты теперь самостоятельный? – размышлял я вслух. – Когда я буну жить отдельно, вам не придется обо мне заботиться, за меня переживать. Но меньше любить мы друг друга не станем.
– Переживать за тебя и за твоих сестру с братом мы будем всегда, мой хороший. Как и вы за нас. Это тоже естественно. И любовь никуда не денется конечно же. Просто ты станешь взрослым человеком, сам будешь принимать решения, строить свою жизнь. Но от этого ты не перестанешь быть моим сыном, как я не перестану быть твоей мамой. Хотя мне пока еще тяжело представлять, что когда-то вы все выпорхнете из гнезда.
– Почему, мама?
– Процесс сепарации, Оксинт, проходят не только дети, но и родители. Тебе уже десять лет, но я до сих пор помню тебя совсем маленьким. Для меня ты такой же крошка, как и тогда. Александру я тоже помню совсем малюткой, хотя она уже почти взрослая девушка. Сложно посмотреть на вас другими глазами, увидеть, что вы выросли. Осознать это, осознать, что вам уже не нужна моя постоянная защита и понять, что вы сами контролируете свою жизнь. Это осознание придет, ведь таков естественный ход вещей. Но пока что у нас еще есть время побыть мамой и ребенком.
Я кивнул, а сердце сжалось. Мама не знает, как мало осталось этого времени. Она не успеет сепарироваться, не успеет увидеть меня взрослым, и еще много раз «не». А мне придется учиться жить без нее. Это так рано и несправедливо! За что мне такое?!
«Если бы знать ответ, малыш. Если бы знать, кто и за какие проступки посылает нам все эти трагедии» – печально прозвучал в моей голове голос Томаса.
Я почувствовал, как на глазах выступают слезы. Хорошо, на мне очки, защищающие от ветра, иначе мама бы забеспокоилась. Мама, мамочка, да почему же все так? Человеческая жизнь и так коротка! Да, мы, эдемчане, живем дольше землян – как минимум до ста, а то и вовсе до ста пятидесяти лет. Но это все равно так мало. Потому что любовью не надышишься впрок, что бы ни говорил Том. И все равно не успеешь все сказать, спросить, рассказать.
Так еще короче ее, жизнь человеческую, делают болезни, несчастные случаи, чужая злая рука. Это же просто ужасно, когда погибает человек в рассвете сил. Ему бы еще жить, радоваться, делать что-то хорошее. Но вдруг раз – и его нет. Это в лучшем случае. В худшем – ему еще приходится мучиться, терпеть боль. А его близким потом приходится учиться жить без него. Так тяжело, когда уходит любимый человек – я еще не испытал этого, не представляю в полной мере этой черной боли, которая на меня обрушится. Но и то, что я чувствую при мысли, что мамы не станет, уже ужасно. Зачем вообще существует эта любовь?
Ты живешь, встречаешь людей, привязываешься к ним, любишь. А потом они уходят, и тебя скручивает от боли. И так постоянно. Мне кажется, постепенно я начну отгораживаться от людей, чтобы не привязаться к ним, не полюбить. И не испытать в итоге боль утраты. Ведь с годами придется терять все больше и больше, любить все меньше и меньше. Нет, лучше вообще не любить и не терять. Потому что даже все те восхитительные эмоции, которые дарит это чувство, не способны заглушить боль потери.
К тому же эта боль постоянная, от нее не избавишься, не забудешь, не убежишь. После того как Томас сказал, что маму нельзя спасти, я стал читать рассказы людей, которым пришлось пережить смерть близких. Все они говорят, что даже если удается забыть о боли на несколько минут, потом она возвращается.
Возникает мысль: позвонить, рассказать что-то, спросить. Купить для родного человека его любимый десерт, цветы, сделать ему подарок. И тут же, как обухом по голове, ударяет страшное воспоминание: его больше нет. Натыкаешься случайно на его вещи, и вспоминаешь. Просыпаешься – вспоминаешь. И когда засыпаешь, и даже во сне не можешь забыть. А самое главное – куда бы ты ни отправился, чем бы ни занимался, эта боль всегда с тобой. Она не снаружи, а внутри тебя. Она становится частью тебя.
– Снижаемся, милый. – вдруг вернул меня в реальность голос мамы.
Я кивнул, и послушно стал сбавлять высоту. Протянул руку, чтобы снять очки, коснулся щеки и удивился тому, что она вся мокрая. Хорошо, мама не заметила.
