Иоланта Ариковна Сержантова
Родина чувств
Встречный ветер
Взрослый идёт по следам чужих ошибок.
Ребёнок – вослед своей мечте.
I
Прошёл почти год, как не стало моей собаки. Мы так долго глядели в одном направлении, делили кров и трапезу, друзей и врагов. Во время походов, коленом я ощущал её надёжное тёплое плечо. Для того, чтобы попросить о чём-то, достаточно было просто подумать. Часто излишним оказывалось даже это. Мы так часто гуляли вдвоём, что я забыл, как это делается в одиночку. Но пошатнувшееся здоровье вынудило учиться заново и тому. И когда, после нескольких месяцев затворничества, я стал выходить, то бродил бесцельно, пугаясь своих шагов, которые звучали, как чужие, в тишине леса.
В тот вечер, выглянув в окно, понял, что пора обновить новую куртку. Дождь разогнал по домам немногочисленных соседей, и я решил-таки не дожидаться благоприятной погоды. С собакой-то я бы пошёл на прогулку без колебаний. А идти одному… Но у нас, в средней полосе, если ждать, пока тучи выжмет досуха и развесит сушится на солнце, можно не выходить из дома неделями. Заодно хотелось выяснить, повезло ли той нерасторопной косуле, которой обыкновенно не хватало места под зонтом сосны. И её лучшая половина оставалась сухой, а филей сдавался на милость непогоде. Так что после дождя она делалась похожей на кенгуру. Из-за тёмных от воды грязноватых шаровар и куцего плюшевого жилета верблюжьего цвета, который оставался сухим.
Добравшись до поляны, на краю которой лет триста тому назад остепенилось семейство сосен, я порадовался отсутствию перемен. По-крайней мере в том, чем я тщился потешить себя в очередной раз. Несмотря на сильный дождь, под аркой ветвей дерева было тепло и сухо. Упругий ковёр опавших за столетия игл защищал землю от вторжения сорных трав. Пережидая непогоду, тут расположились лосиха с сыном – подростком, два семейства косуль, взрослый олень и кабанчик. Последний едва успел скинуть с себя полосатую пижамку, как ощутил всю полноту собственного величия и самостоятельности. В результате чего отстал от родителей.
Поросёнок непоседливо ёрзал, нарочито привлекая внимание к себе, и время от времени несмело полоскал горло плохо отрепетированным хрюканьем. Обращаясь к собравшимся, возмущённо голосил, глотал гласные и кашлял. После чего, пытаясь распознать маму, исследовал каждого нежным прорезиненным пятаком. Но всё было не то!.. Взрослые сочувственно поглядывали на малыша и нервно принимались прилизывать вихры притихших ребятишек, которым тоже стало не по себе. Возможность потерять маму из виду как-то не приходила им в голову. А тут – вот оно, произошло! И как теперь жить с этим?!
Ко всеобщей радости, довольно скоро, из мглы, что скрывалась за колючими струнами дождя, показалась мама кабанчика. Грузно топая, она подошла к младенцу и убедившись, что тот цел, перевела дух. Ей не хотелось ругать сорванца при посторонних. Но ужас, который пережила мать, потерявшая ребёнка, исторгся из её точёных ноздрей с такой силой, что даже ливень, воображающий себя всесильным, отступил, давая возможность всем успокоиться. Через пару минут мамаша стряхнула со своего драпового пальто остатки воды и покинула приятное общество в сопровождении найдёныша. Ливень не преминул воспользоваться моментом и вернул свои права на этот день. Накрученные на деку неба струи заиграли вновь и, глядя вслед пухлозадому малышу, который жался к маме, как новорождённый, всем стало тепло и ясно на душе, даже несмотря на ненастье.
Вышло так, что за суетой вышеупомянутых событий, на меня никто не обратил внимания. Не желая быть причиной неудовольствий, я покинул гостеприимный навес обширных ветвей ровным неспешным шагом, и направился к железнодорожной платформе. Никого не ожидая в гости, но с одной лишь целью, не выглядеть праздным. Время от времени останавливаясь, приглядывался к просвету лесной чащи, придавленной веткой железнодорожных путей. Прислушиваясь к тревожному призыву электрички, начинал беспокоиться сам. Предвкушал… Что именно? Этого я не знал. Не умел понять, но распалился.
Пытаясь привести меня в холодное расположение духа, дождь швырнул немалую пригоршню воды прямо в лицо, но это нисколько не отрезвило. Я всё более ускорял шаг, после почти бежал… И в какой-то момент споткнулся о камень, лежащий у края дороги, едва не упал, и попытался ухватиться за спину собаки. Моей собаки, которая убежала так далеко, что и не догнать… Вместо поддержки, рука провалилась в пустоту и обвисла там. Как в невесомости безвременья.
Внезапное осознание глубины пропасти этого далёка вынудило остановиться. Я обратил лицо к небу и завыл. Не тем, хрустальным, лунным волчьим призывом, но диким, человеческим. «Кого я обманываю?» – вопил я.– «Это не могло не закончиться. Знаю, что не могло. Но не понимаю – почему! Отчего это всё устроено… так?!!!» – и я разрыдался, наконец.
Смешивая горькую влагу своих слёз со сладкими струями дождя, я вдруг понял, – тот год, что прошёл в мучительных попытках выглядеть равнодушным и самодостаточным, оказался никчёмной ворсинкой на теле покинувшей меня собаки. Опасаясь потревожить саму память ней, я прибирал в своём жилище как можно менее тщательно. Но ни разу не смог отыскать хотя бы один её трёхцветный волосок, как вещественное доказательство того, что она была…
На подобные откровения не тратится время, не расходуется жизнь. Они, словно сноски. Пометки на полях книги нашего бытия.
II
– Эй! Э-эй! Как вас там! Как хорошо, что я вас нашла!
– Вы искали меня? Меня?! Но зачем? – удивился я.
– Ну, не вас конкретно, а вообще – кого -нибудь.
– А зачем? – повторил я свой вопрос.
– Понимаете, меня кондуктор высадил, на вашей остановке.
– Зачем?! Вы решили проехать «зайцем» в электричке?
– Нет, что вы! Вы не подумайте, я из приличной семьи. И никогда не езжу без билета. Но сегодня… Мальчишка. Злой мальчишка украл у меня билет.
– Из сумочки?
– Нет, из рук. Я задремала, а билет держала в руке, чтобы было видно контролёру. А мальчишка выхватил его у меня! Прямо на глазах у всех. И вышел.
– А что же кондуктор?
– Там была тётка. Она сказала, что не может выписать мне новый билет, и вообще, может, это мой знакомый и мы так, молодёжь, себя ведём. И что, если я не хочу неприятностей, то должна купить себе новый билет или катиться вон из вагона.
– Понятно. Но почему вы покатились именно сюда?
– Дверь открылась и я.…вот!
– Ясно. А потом?
– Потом я шла по улице, стучала в каждую дверь… Но мне так никто и не открыл.
– Неудивительно. У вас для этого слишком чистая шея38.
– Не понимаю…
– И это неудивительно…– я снисходительно улыбнулся, так свежа и юна она была.
– Так почему мне никто не открыл?!
– Девочка, в этих домах давно никто не живёт. Зимой.
– Но в некоторых окнах я видела свет!
– В этих краях подолгу стучат в окна и двери. Мы не привыкли к гостям. Но зато нас никогда не интересует – кто там. Мы распахиваем дверь настежь. Нуждающийся в сострадании, не станет тревожить по пустякам. Думаете, мы все здесь случайно? Мы спрятались от мира, в котором не находим сочувствия. Затаились.
– Ну, не понимаю я!
– Это тоже меня не удивляет… Ладно, пойдёмте в дом, я напою вас кофе, а завтра уедете к себе домой, и забудете обо всём, что приключилось сегодня.
– А почему завтра? Почему я не могу поехать сегодня?!
– Потому, девочка, что это была последняя нынче электричка. У нас они ре-едко останавливаются.
– Понятно. Меня Адой зовут. И я уже не девочка!
– Даже так?!
Девушка покраснела, а я покачал головой:
– Как жаль. Вы ещё так молоды, и уже испорчены… Для меня все женщины – девочки. Все, до единой!
Когда мы подошли, наконец, к моему дому, оказалось, что прямо у самого порога натекла глубокая лужа. Слева и справа высокий забор. Не обойти никак. На ногах Ады – невысокая маркая обувь. Перенести девушку я бы вряд ли решился. А, вот…
– Ступай так, – я скинул куртку вкупе с вежливостью прямо в середину лужи и подбодрил её,– ступай, не бойся.
– Ой! Зачем же вы, я бы сама. Новая куртка…с виду.
– Да, новая. Неважно. Мне тут только переломов не хватало. «Скорая» сюда не доедет.
– Никогда?
– Ну, почему «никогда»?! Летом доедет, осенью, если не очень развезёт. А вот зимой и весной – едва ли. Так что – ступай смело на крыльцо и в дом. Широко дверь не открывай.
– Почему? Выскочит кто?
– Выскочит. Тепло выскочит. Иди уже.
Ада юркнула в дом. Ловко, нахально, как змейка. Заметив это, я поморщился, но списал своё недовольство на обычную нелюбовь к гостям.
Развесив сушится одежду, я придвинул три табурета из морёного дуба поближе к печке, на один из них усадил гостью и стал хозяйничать.
– У вас и вправду есть кофе? – спросила девушка.
– Нет, я солгал. У меня только компот из сушёных ягод вечнозелёного дерева.
– Да?..– девушка постаралась скрыть разочарование и спросила, – а что за дерево?
– Обычное кофейное дерево. В нашем случае, если судить по размеру зёрен, растёт оно в Эфиопии, а не Бразилии, как написано на этикетке.
– А… А почему вы так думаете?
– Зёрна мелкие. Бразильский побольше будет.
Пока на плите закипал компот из арабики, я нарезал хлеб, сало и водрузил на салфетку в центре табурета сахарницу со щипчиками для колки рафинада, торчащими на манер оленьих рогов.
– Ого, как у вас тут…– реакция Ады была непонятна мне.
– А как тут у нас? – поинтересовался я.
– Салфеточка, сахарница, щипчики…
– Если вам неудобно, мы можем и за столом. Просто я не очень люблю теперь есть за столом, один.
– Ой, простите… Я не знала.
– Конечно, не знала! Мы сегодня видимся впервые! Я уже год, почти год, как без собаки. раньше я молол кофе и совал ей поднос, на проверку. Ел сам и угощал её, а теперь....
Ада глянула в мою сторону так определённо высокомерно, как на душевнобольного, и воскликнула:
– Ну, что вы, в самом-то деле! Я-то решила, – из близких кто… А тут – собака. Подумаешь!
Я не разозлился, не расстроился. Стало немного грустно и всё. Я мысленно вычеркнул новую знакомую из немногочисленной стайки известных мне девочек, среди которых, вперемежку, были и люди, и собаки. Затем очень серьёзно, и уже снова «на вы», спросил:
– Ада, а вы любите детей?
– Ну, да. Наверное. А к чему этот вопрос?
– Вы смогли бы приютить у себя ребёнка?
– Как это – приютить? На ночь оставить? Купить чужому ребёнку конфету? Могу, конечно. Мы с ребятами из группы раз в два месяца ходим в дом малютки.
– Где вы учитесь?
– В педагогическом. Биология-физика.
– Разве такое бывает? Ни уму не сердцу.
– Да, у нас так!
– Ладно, это пустое всё. Скажите лучше, смогли бы взять чужого малыша себе насовсем?
– Ну, это вряд ли.
Мы помолчали немного. Рассудив, что хуже уже не будет, я вновь заговорил:
– Знаете, Ада, я вырос в интернате… Мы подбегали к каждой взрослой женщине, что переступала порог нашего общего дома, хватали её за руки и задавали один вопрос: «Вы моя мама?!» Десятки голосов делались звонкими от волнения, десятки пар глаз лучились надеждой. Каждый из нас страстно желал понравиться…
– Чтобы было вас любили?
– Не перебивайте меня, девочка. Нет! Чтобы проникнуть в дом на правах ребёнка, ну а там уж – отплатить по полной за всё пережитое. За синяки через накинутый матрас, за взрослые вздохи с соседней кровати, за ранний ужин и тёмные круги под глазами. И только если ЭТА простит за всё сделанное зло и сказанное со зла, да услышит то, о чём не расскажет никогда и никому, я назову её «ма!»
– Вы рассказываете такие страшные вещи, но…
– Я правду говорю. Но вы не договорили, я прервал вас…
– Я считаю, что расплачиваться за минутную слабость и бросать свою жизнь, как шубу в лужу, под ноги тому, кто этого никогда не оценит?! Ну, уж – нет!
– Что вы назвали слабостью, Ада? – строго спросил я.
– Слабость?.. Желание взять чужого ребёнка!
– А если оценит? Не сразу. Не так скоро, как хотелось бы, но оценит, всё же!
– Через месяц, год или никогда?!
– Этого не знает никто.
– Ну, не знаю… По-моему, лучше взять животное из приюта. Кошку там, или собаку. Проще. Да и ответственности меньше.
– Конечно, меньше…
– Да! Ребёнка, коли надоест, это не сумку в зубы и за порог. Бумаги, волокита. Что скажут соседи, опять-таки…
– О чём вы?! Соседи-то здесь при чём? – в сердцах воскликнул я.
– Как это? Я тоже говорю правду! – Ада повела плечом и в её появилась менторская ненависть к неуспевающему ученику. Я поспешил прервать закипающую ярость:
– Погодите, а собаку!?
– Ну, с собакой куда проще. Её можно усыпить. Это гуманнее, чем выгонять на мороз.
Печь по-ребячьи всхлипнула и метко плюнула в дверку. Та открылась и на пол, прямо к ногам девушки выкатился кусок обгоревшего дерева.
– Ой! – испугалась гостья. – Плюётся!
Я привстал с табурета. Подобрал с пола уголёк и закрыл дверцу. Молча. Нетронутый ещё кофе хотелось вылить в помои. В попытке успокоиться, вспомнил, что «даже с врагом, если он честен, можно преломить хлеб» … Но я молчал и молчал, с навязшими на язык нехорошими словами. Они всегда были вне моего понимания, эти известные грязные слова. Я их знал. Не все, но, безусловно, многие. Не имея для меня ни вкуса, не цвета, ни запаха, они теряли смысл и значение. Такими, слова не были мне нужны. А тут… я увидел – почему и для чего они. Для кого. Рассматривая правильный профиль девушки, мне не удавалось отыскать видимого изъяна. Покрытый ровным тоном света, что норовил выглянуть из печи, он гляделся восхитительно. Наконец, я решился заговорить:
– Ада, вы были когда-нибудь в приюте для собак?
– Нет, не была.
– Знаете, Ада, собаки ведут себя там, как дети. Каждого приходящего готовы считать мамой. Их приводят домой, где они пачкают дорогие ковры, грызут диваны. А после еды собаки скручиваются веретеном и трясут ушами так, что те хлещут по щекам, а из-под губ разлетаются во все стороны остатки каши. Их непросто отодрать от стен, эти присохшие кусочки…
– Фу… гадость какая.
– Да, действительно, – какая вы гадость. – раздражённо заключил я.– Идите-ка уже спать. Я постелил вам на кухне.
– В кухне? Спасибо…– Ада озадачено посмотрела на меня, и я прибавил более мирным тоном:
– Я не собираюсь вас съесть. Оттуда удобнее ходить в туалет. Чтобы не стеснялись.
Надобно упоминать, что поутру я разбудил девушку, проводил до платформы и дал денег на билет? К чему, спросите вы. И решите, что я хотел быть вежливым или уверенным в том, что не увижу её здесь больше никогда? Но ведь это почти одно и тоже! Вежливость и радушие – разные состояния души человека. А я… Я заплатил за урок, преподанный мне. Не более того.
