Георгий Шевяков
Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове
Поверьте, Валентина Михайловна, у меня не та должность, чтобы заверять вас впустую. И если я обещаю, что все напасти позади, так оно и есть. Что вы скажите?
Пожала узкими плечами Димкина мать, старательно уводила свой взгляд от глаз генерала. «Я не знаю, – только и услышал он ее ответ, – простите, мне надо идти». И она ушла обратно в зал. Долго сидел Коршунов, постукивая пальцами по кухонному столу, потом встал и отправился восвояси. Но никто из его ведомства не покинул свой пост около дома.
А Димка, открыв глаза и вернувшись в действительность, повернулся к Степану.
– Он не врал?
– Они говорят одно, думают другое. Наркотики, как тогда колоть не будут, но в душу полезут.
– А ты, Степан? Что бы ты сделал на моем месте?
– Они убили Кудрявцева; нет им веры.
– Ты же слышал: стрелять в нас приказывал другой.
– Небу нет дела до фамилий, Спиноза. Это жалкие и ничтожные игры – сваливать на кого-то то, в чем виновата система или племя. Если человек племени что-то сделал – виновато племя и все кто в нем. Честные должны были уйти, как Харрасов, кто остался – враг.
– Ладно. Пусть все останется. Но мы можем помочь маме отсюда, Степан?
– Конечно.
– Я сейчас напишу записку, и еще отправь ей деньги.
Когда минут через двадцать или тридцать Валентина Михайловна зашла в ванную комнату, чтобы умыться, она вздрогнула от неожиданности, увидев в умывальнике несколько пачек денег и клочок бумаги с Димкиным почерком: «Мама. Осталось недолго. После поминок на следующий день мы вас увезем».
Оставшаяся часть дня также не прошла впустую. Что делал Димка и говорил, можно было назвать прощанием с городом, но было то и воздаяние.
Усевшись за письменный стол с листом бумаги и ручкой, он долго что-то писал, зачеркивал, а потом, несколько раз пробежав глазами результат, повернулся к названному брату.
– Степан. Я наверное уже никогда не вернусь в Уфу. Мне хочется оставить подарки, я здесь написал, – он потряс листком. – Тебе не в тягость?
Пожал плечами Степан. Какая там тягость, если опять смотрел на него Димка и затравленно, и с надеждой, готовый замкнуться в себе окончательно и бесповоротно, если Степан откажет. И он расправил перед собой лист с именами и фамилиями, и Димка начал объяснять Степану, что надо сделать. И еще несколько маленьких чудес произошло в городе Уфе с подростками в этот день. Об одних из них судачили свидетели, другие в силу причин, с которыми согласится любой, узнав ниже суть дела, остались в тайне. Надо сказать, фантазия Димки на этот раз не блистала искрометностью, но что было, то было, не нам судить.
Осторожно при свете дня выскользнув из дома, Димка нырнул в машину, где его ждал Степан. Попетляв по городу, они остановились у кучки ларьков на окраине. Не особо задумываясь, Степан купил подходящие по размеру Димке брюки и рубашку, и тот в машине переоделся. С большей, чем прежде осторожностью они заехали в район, где жил Димка, и притулились в одном из дворов, что-то выжидая. Димка пристально смотрел в затененное стекло, кусая в нетерпении губы и не находя себе от скуки места в узком пространстве автомобиля.
Шестой «б» класс, завершив еще один тяжелый трудовой день, расходился из школы. Входные двери то оглушительно хлопали, выстреливая очередную толпу подростков, которым, конечно, и дела не было до каких-то там дверей – так сверкали их пятки, то чинно закрывались, придерживаемые чаще всего девчоночьей рукой. Последние в шаловливости подчас не уступали мальчишкам, и благочинность их в данном случае объяснялась не высотой воспитания, но скорее укоризной и желанием выказать свое превосходство над непутевыми одноклассниками. То группками, то поодиночке рассыпались далее мальчишки и девчонки по асфальтовым дорожкам, и суета и живость их по мере удаления от школы потихоньку гасли.
Отделившись от группки одноклассников, умерил свой шаг и Мишка Коломийцев – Димкин сосед по парте. Неторопливо, размахивая портфелем, брел он, то заглядываясь на суету у торговых палаток, что выстроились вдоль дороги, то пиная камушки, пачки из под сигарет и прочую дребедень, что попадалась под ноги. Внезапно из кустов, куда он запинул пустую банку из-под пива, раздался громкий шепот: «Мишка, Мишка, иди сюда». Недоумевая, Мишка на всякий случай огляделся вокруг, потом вперил взгляд в густую зелень, и глаза его раскрылись от удивления, когда, раздвинув ветки, выглянуло из них Димкино лицо.
– Димон, ты? – ошалело и нисколько не беспокоясь быть услышанным воскликнул он.
– Да тише ты. Иди быстрей.
Кусты сомкнулись. И еще раз, оглядевшись вокруг, Мишка нырнул вглубь, где наткнулся на Димку. Памятуя о тишине, они долго и молча мутузили друг друга по плечам и груди, вкладывая в удары всю радость от неожиданной встречи, лишь запыхавшись, присели бессильно на корточки.
– Димон. Ты где пропал? Тебя все ищут. Листовки по городу, ты видел? Во что влип, Димка? – посыпались Мишкины слова, на что Димка в ответ широко улыбался
– Ну что молчишь? Что я тебе, чужой?
– Влип, Мишка, не говори, – как можно взрослее и небрежнее ответил Димка. – Попал как кур во щи. Но ничего, скоро закончится. А ты то как?
– Что я? Лета жду. Не тяни, давай, рассказывай.
– Да что рассказывать то? С инопланетянином я теперь.
– Ну да? – Мишкины глаза раскрылись до невозможности, нижняя губа отвисла, да так и застыла без звука.
Подбоченясь и расправив плечи, – перед кем же не воображать, как перед лучшим другом, – Димка сделал скучное лицо, словно с инопланетянами и до этого встречался каждый день: «Хочешь верь, хочешь нет, дело твое», – проговорил скупо.
– Димон, зачем ты врешь? – еле шевеля губами прошептал лучший друг. – Мне не веришь?
Спала маска с Димкиного лица, исчезла важность, стыдно стало, что играет другом. Огляделся еще раз вокруг, хоть и был уверен, что Степан бережет его сейчас.
– Правда, Михась, – прозвучали тихо и серьезно слова. Он меня от смерти спас, и не меня одного. Все хотят поймать его – милиция, бандиты. Видишь? – и Димка поднял ладонь перед лицом друга.
Ошалело, не с игрушечным, но по-взрослому с животным страхом взглянул Мишка на обрезанный палец. Едва смог выдохнуть: «Димка! Как это?».
– Бандит отрезал, пытал, чтобы я выдал Степана. Сливак, может слышал о таком? Степан убил его и всю его банду. Милиция еще за нами носится. Слышал, перестрелка в Затоне? – это в нас. Вообщем, не шуточки все это, Мишка. Совсем не шутки.
– А ты то как?
Пожал плечами Димка, вздохнул.
– Паршиво, если честно. Достали меня приключения. Хоть бы все это скорее кончилось. Хоть бы, – словно не веря в исполнением своих слов, глухо закончил он. – Вот такие дела.
– Ты что, у него в плену?
Усмехнулся Димка, вздохнул.
– Что ты. Наоборот, Мишка. Если бы не он, я бы давно пропал. Носятся ведь за мной, чтобы выйти на него. Без меня его никто не найдет и не достанет. Раствориться в воздухе, словно и не было.
– Как это?
– Да так. Он же не человек.
– А какой он?
– Большой и сильный. Он все может. Он даже пули умеет останавливать.
– Как Терминатор?
– Ерунда твой Терминатор. Тот Степану в подметки не годится. Я бы вправду позвал его и познакомил, да к тебе потом привяжутся, не дай бог, как со мной начнется.
Уткнул Димка глаза в землю, заговорил, как на духу. «Не завидуй мне Мишка. Ничего хорошего в этом нет. И я ему обуза, и мне без него пропасть», – встряхнул головой, гоня мысли прочь.
– А школа как? Когда каникулы?
– Через неделю, Дим.
– Хорошо вам, – вырвались тоскливые слова.
– Димка, ты что? Может еще все обойдется?
– Здесь не обойдется, Мишка. Уеду я из Уфы. Мамку, Катьку увезу. Спрячемся. Страна большая. Скоро уеду. И не вернусь, наверное. А это вот тебе, – и Димка протянул Мишке газетный сверточек. – Дома откроешь. Сам решишь, что делать.
– Что это?
– Подарок. Пацанам я тоже отправил. Вот обрадуются, когда откроют. Спрячь за рубашку, а то потеряешь.
Недоверчиво сунул было Мишка газетный сверток за рубашку, да остановил его Димка. «Подожди. Сейчас поверишь, что я правду сказал. – Обернул назад лицо, произнес,– Степан, сделай что-нибудь, чтобы он поверил».
Выскользнул сам собой сверток из Мишкиных рук, опустился медленно на траву и зашагал на двух уголках, шурша бумагой. Потом остановился, подпрыгнул пару раз, словно прицеливаясь, и взлетел к Мишкиной груди, так что тот от испуга попятился.
– Не бойся. – Димка взял сверток, сунул Мишке под рубашку. – Это мелочь, Степан еще не то может.
– Димка, может я что могу сделать?
– Спасибо, Михась. Степан все сделает. Он ведь теперь мне брат, так что я не пропаду.
– А может ему в цирке выступать? Или как Кашпировскому гипнозом лечить?
– Какой там цирк, Мишка. Все хотят воевать с его помощью. Бандиты – мелочь, американцы принюхиваются, а ты говоришь цирк. Страшное это дело, Мишка. Проснусь иногда, думаю, приснилось. А увижу палец, как водой холодной умоешься. Не дай бог попасть в такую карусель. Ну ладно, Миш. Ребятам пока не говори обо мне. Дня через три-четыре, не раньше. А лучше вообще молчать, вдруг милиция привяжется.
Друзья еще некоторое время потоптались на месте, перебросились незначащими фразами, а потом вышли из кустов и разошлись в разные стороны. Оглянувшись, Мишка увидел, как Димка садится в легковушку, в глубине которой виднелся крупный мужской силуэт. Машина тронулась и проезжая мимо Мишки, Димка помахал ему рукой.
В это же время другие одноклассники Димки, как он и упомянул в разговоре, тоже получали нежданные подарки. На подходе к дому то один, то другой подросток – стал натыкаться то взглядом, то ногой на аккуратно перевязанные сверточки из газетной бумаги. Кто из любопытства сразу разворачивал газетку, тут же захлопывал ладони, оглядывался вокруг, торопливо прятал сверток в карман или за ворот рубахи и спешил домой, что было сил. Другие, отпинывая его в кусты, потом, выпучив глаза, наблюдали, как переваливаясь, словно в мультике, на двух уголках кряжисто выходили сверточки из кустов, перепрыгивали через бордюры и, кряхтя, укладывались снова под ноги. Бывало и так, что чья-то третья, чужая рука тянулась прежде к сверточкам, и тогда те отпрыгивали прочь от чужой руки, вызывая инстинктивный вопль испуга, подскакивали, норовя скорее попасть в руки назначенных ему хозяев, или просто растворялись в воздухе, появляясь несколько позднее вновь на его пути подростка. И все повторялось: свертки разворачивались, ладони захлопывались, глаза стреляли по сторонам, а ноги сами собой устремлялись к дому. И было то немудрено: пачки денег скрывались за шуршащей бумагой, и было этих денег столько, что хватало не только на мечту мальчишек – велосипед, хватало и на легковую машину.
Но не одни подарки раздавал Димка в этот день. Долго не решался он подойти к Степану, а потом рассказал, как в прошлом году его избили четверо ребят.
– Я шел от Мишки. Было уже темно. Они стояли на углу дома, окликнули, нет ли прикурить. Я сказал, что нет. Вдруг сзади топот, подставили подножку, сбили с ног, стали пинать. Я вырвался, отбежал к дому, кричу: «За что»? А они кулаками по голове, по бокам, снова на асфальт, снова ботинками по лицу, по ребрам. Ладно, шли мимо взрослые, закричали, они дали деру. Ребро сломали, синяки долго не проходили, в школу было стыдно ходить. Мне было очень страшно и жутко, когда меня пинали, и этот страх до сих пор меня жжет. Я хочу поговорить с ними. И так, чтобы меня не могли засечь.
Догадался Степан, что Димка имеет в виду. Устроил встречу на краю города, так чтобы просматривались окрестности.
Четверо парнишек, упомянутых в разговоре, стояли посреди моста над Белой, что пролег в сторону аэропорта, курили, плевались в воду, оглядывались вокруг, словно не понимая, что их сюда принесло. Приблизившись, Димка остановился.
– Эй, ребята, вы меня узнаете?
– Пшел отсюда, шкет, – прозвучало небрежно.
– Той осенью вы избили меня у кукольного театра, поздно вечером, в начале октября. Помните?
– Тебя? Какая встреча! Не хватило, значит? Сейчас добавим, – говоривший сделал угрожающий шаг к Димке, протянул руку. Отпрянул тот от его руки без испуга, скорее с какой-то брезгливостью.
– За что вы избили меня тогда? Я ведь вам ничего не сделал.
– Ну ты достал, пацан! Топай отсюда, пока в реку не скинули. А что братва, – обернулся заводила к приятелям, – искупаем сопляка, раз просится.
Найдя предмет развлечения, те, разинув пасти, то ли всерьез, то ли понарошку кинулись или сделали вид, что кинулись к Димке, но, дернувшись, замерли – за спиной Димки возник Степан.
– Они думают, я с ними шучу, Степан, – не оборачиваясь, произнес Димка. – Это не так. Скажите, может быть, вы спутали меня с кем-то? Может быть, потом жалели о том, что сделали? Скажите: почему вы это сделали?
Дернулись было мальчишки, чтобы убежать, но ноги словно приросли к асфальту и только руки и тело заколебались то в одну сторону, то в другую, как Ваньки-встаньки.
– Они не спутали и не жалели, Спиноза, – прозвучал голос Степана. – Сейчас они готовы сказать, что угодно, но правды в их словах не будет. Они избили тебя просто так. Чтобы помучить, чтобы показать самим себе, какие они сильные. Чтобы утвердиться.
Окинул еще раз Димка четверых подростков, каждый на голову выше его. Отвернулся.
– Брось их в воду, Степан. Выплывут – запомнят.
«Ты что, – заверещал один, – я плавать не умею». Задергал руками, ногами, когда схватил его Степан за шкирку и, как кутенка, бросил с моста в реку. И всех остальных за ним.
Долго слышались, затухая, вопли, пока летели парнишки, потом послышались один за другим всплески. А что было потом, Димка уже не смотрел и не прислушивался, побрел прочь, заставил себя не оборачиваться, замкнуться, зачерстветь. Лишь усевшись в машину, спросил Степана.
– Я плохой, да?
– Нет. Каждый должен отвечать за то, что делает. Закон и справедливость не одно и то же. Но бывает и так, Спиноза, что люди меняются и становятся лучше, чем были. Об этом тоже нельзя забывать.
– Всегда меняются?
– Нет. Не очень. Но наш павший друг Кудрявцев в детстве тоже не был ангелом. А если бы не он, меня бы здесь не было.
Промолчал Димка, всю дорогу до дома не открыл рта. И, лишь войдя в дом, спросил.
– Он выплыл? – имея в виду неумеющего плавать
– Нет, – коротко ответил Степан.
Помрачнел лицом Димка, но ничего не сказал.
И еще этим вечером был маленький праздник под шестью стволами. Хозяин последней запоздавшей машины, после того, как вылизали ее до блеска, раскрыл под любопытными взглядами дипломат, из которого стал доставать такие же небольшие сверточки, которые попадались днем Димкиным одноклассникам на асфальте, и раздал присутствующим, выкликая их по списку. «Это вам от Димки Михайлова»,– сказал он им на прощание и уехал. Долго сидели в этот вечер мальчишки под деревьями, курили, пили пиво, вспоминали Димку, озвучивали смутные слухи о связи Димки с нечистой силой, о милиции, которая всюду ищет его. Смятый клочок бумаги с Димкиным портретом и памятной надписью «пропал мальчик, вознаграждение гарантируется» лежал перед ними на ящике.
Закончился день, который с утра обещал быть никчемным, а оказался насыщенным и плодотворным, вопросом, который беспечно задал Димка Степану, и услышал ответ, которые запомнился ему на всю жизнь и который сыграл, наверное, не последнюю роль в его отношениях с названным братом.
– Степан, а зачем ты здесь?
– Ты спрашиваешь о себе или вообще, – после короткой заминки ответил гигант.
– Вообще. Ты ведь пришел не просто выручить меня, Катю. Мало ли таких. Твой корабль разбился?
– Не было никакого корабля, Спиноза. Я ведь читал тебе космическую сказку. Там все сказано.
– Я засыпал тогда, – смутился Димка. – Помню про звездолеты, что все напрасно – планеты, галактики.
– Все так. Вместо них – другое. Люди скоро начнут менять себя, Спиноза. Менять свое тело, свою природу. Так суждено, но это будет трудно. Меня оставили, чтобы вам помочь. Я что-то вроде робота по-вашему, слуга, программа, исполнитель.
– Зачем менять? Разве плохо так, как есть.
– Так неплохо, но мало. Человек – не вершина мироздания и не царь природы. В природе царь и бог один – сама природа. А человек? – когда-то ведь вас не было и когда-нибудь не станет. Не потому, что вы убьете друг друга или вымрете в одночасье от холеры или удара кометы. Вы сами перестанете быть собой.
– Зачем?
– Природа, будь она неладна. Не спрятаться, не убежать. Ее не остановить. Есть такая вещь – развитие материи. Сначала появилась Вселенная, потом жизнь на вашей Земле, потом вы – люди, и вы не завершение этого процесса, но продолжите его.
Все дело в том, что ваша душа построена на другом веществе, чем ваше тело. Есть у вас красивая сказка про Маугли – мальчике, воспитанном волками. Должен тебя огорчить – это неправда. Из мальчика, воспитанного волком, может вырасти лишь химера. У него будут руки и ноги, как у человека, но ходить он будет на четвереньках, как волк, грызть пищу без помощи рук, и рычать без всякого подобия людского слова. Младенец, рожденный человеком, может стать и быть человеком только среди людей, лишь тогда появляется в нем душа и сознание. А если взрослый человек остается один, такое бывает в тюрьмах, при кораблекрушениях, в медицинских опытах, безумие овладевает им.
Все потому, что в основе вашего сознания, разума, души находится нейронная сеть в коре вашего мозга, которая состоит из сотен миллиардов нервных клеток, спаянных в одну сеть. Вы, люди, не рождаетесь с этой сетью, она строится после рождения от воспитания людьми и может жить и быть, пока человек среди людей, пока он способен получать, перерабатывать и выдавать вовне информацию. Именно эта сеть, а не просто человек или группы людей есть следующее после живого качественное образование материи. Именно ее свойства являются источником и силой всех перемен, что происходят с вами.
С тех пор, как это вещество возникло, все, что происходило и происходит до сих пор, – есть стремление этой сети или вашей душе быть. Жить в потоке информации, который она сама же и создает. Во имя этого строились и гибли города и цивилизации, лились слезы и кровь, создавались шедевры искусства и писали и читали люди книги.
Скоро начнуться другие времена, Спиноза. Ваша душа ведет вас в новый мир, где она расцветет за счет утраты естественного в вас. Ваши тела слабеют, биологическое в них распадается, и если ничего не делать, болезни начнут преследовать вас от дня рождения и до самой смерти.
Ваши женщины скоро перестанут рожать детей, потому что не смогут и не захотят. Каждое новое поколение будет меньше предыдущего, и, опять-таки, если оставить все, как есть, через тысячу или пять тысяч лет людей на Земле не останется.
И еще рассудку вашему мало мира, в котором он живет, смерть в сладком наркотическом угаре становится людям дороже жизни. Не за счет изменений мира начинает питаться ваш мозг, совершая войны и революции, как прежде, но за счет искажения собственных структур, отдаваясь порокам, сладострастию, наркомании. И все это потому, что душе вашей мало вашего тела.
Беда усугубится тем, что труд, по меньшей мере физический труд, уходит в прошлое. Бездна свободного времени грозит поглотить вас. И не зная, чем заняться, вы начнете изменять и улучшать себя в бегстве от болезней, мук деторождения, стараясь быть красивыми, и в этом будете находить смысл своей жизни.
Когда-то давно совершилась первая биологическая революция, где вы научились использовать для жизни собственных тел живое вокруг – растения и животных. Впереди вторая биологическая революция, где душа ваша станет независимой от ваших тел. Уйдут болезни, неимоверно долгой станет жизнь, уйдет жестокость деторождения у женщин, вечность и красота станут ваш удел, но это будет только начало.
Научившись изменять себя, вы откроете не ящик Пандоры, как о том говорят сегодня, но Врата судьбы. Вы исполните свое назначение, начнете действительную эволюцию разума, подобную эволюции биологической, и тем продолжите развитие материи, о котором я говорил. И все это завершится тем, что разум породит большее, чем разум, настолько же, насколько мысль превосходит камень.
И все потому, что вы, Спиноза, есть часть неукротимого природного процесса, от которого не уйти. Расширяется Вселенная и усложняется вещество в ней – вот причина событий, и у каждого здесь свое место. И та загадка, которая обидна вам – отсутствие среди звезд небесных братьев, – говорит просто-напросто о том, что не в освоении чужих планет и не в странствиях среди звезд судьба разумных созданий. Цивилизации есть, но космос им не нужен, по другому пути идет развитие материи – вот что такое правда.
Долго молчал Димка, уставясь в окно, еле слышно прошептал: «Значит, всего этого скоро не будет – машин, домов»?
– Ну что ты, скоро? Тысячи лет впереди. Пять тысяч лет назад вы ходили в звериных шкурах и жили в пещерах. Перемены будут медленными и непростыми. Они будут они длиться десятки, если не сотни миллионов лет, а вашей истории, чтоб ты знал, лет всего пять тысяч.
– А кто они те, кто тебя создал?
– На языке людей нет таких слов, Спиноза, чтобы рассказать о них. Как человек вне разумения камня, так они вне разумения людей. Они превзошли разум настолько, насколько человеческая мысль несравнима с камнем на дороге. Их сущность недоступна лицезрению из-за вашей диалектической ограниченности. Даже будь они с вами, вы, глядя на них, их не увидите, слушая, не услышите, догадываясь, не поймете.
– Наверное, они как боги?
– Увы, Спиноза. Мои создатели несчастны и добры. Где могут, оставляют таких, как я, а сами идут к своей судьбе, такой же, как и ваша. И я не уверен, что кто-то им поможет, как помогают они.
– Ты хочешь сказать, они не вечны?
– Они такие же рабы природы, как и вы. И срок их жизни намного меньше жизни вашей.
– А тебе хорошо с нами?
– Не знаю, – задумавшись ответил Степан. – Я жив, и это хорошо. Но горько. Есть у вас повесть «Трудно быть богом». О том, как твой соплеменник на далекой планете, где царит дикость, учит людей человечности. И ничего у него не получается. И вот я среди вас, тех, кто пишет такие книги и молится добру. Но одна свора людей при этом ищет меня, чтобы я помог ей справиться с другой сворой. Чтобы быть богом для людей, нельзя быть человеком – такая вот горькая правда.
Новая тема для раздумий захватила Димку, но, как впоследствии оказалось, земные и насущные дела не остались забытыми. И не одна скорбь владела им в эти дни.
В день бабушкиных похорон он с утра вышел из квартиры. Устроился в одном из домов, откуда в бинокль просматривался родной подъезд, и не пролил ни одной слезинки, наблюдая, как выносили красный гроб, как шли вслед за ним в черной одежде мама и Катя, как прощались с покойной соседи, наклоняясь над гробом, поставленным во дворе на две табуретки, и как скорбно и споро поехали все на кладбище, оставив лежать на асфальте растоптанные гвоздики и хвойные веточки.
Тих и молчалив был Димка в этот день. По его просьбе повез его Степан за город. Они навестили место на берегу Белой, где скрывались после погони. Отправились в Бирск, где пришлось задержаться. У могилы Кудрявцева, на которую они положили букет цветов, нахмурил Степан, отошел в сторону. «Надо навестить Ксению Александровну», – сказал наконец.
Та встретила их нерадостно, словно исполняя долг, без тени приветливости. Поздоровалась, провела в дом, помянула со Степаном брата. И все это скупо на слова, нехотя. Витька, вызвавшись приводить гостей, когда направились они обратно, объяснил поведение матери.
– Дядя Степан, вы не обижайтесь на маму. Она не со зла. По другому. Неладно что-то вокруг нас, – закусил он губу. – Будто смотрят за нами и днем и ночью. Выйдешь из дому – как огнем обожжет. Мамка боится за меня, за себя. Беда говорит к нам пришла. От дяди Юры пришла. Если дело в деньгах, говорит, отдам проклятые. Нет в них счастья. А главное, Кольку, ну, одного из тех, с кем я киоски чистил, на дядиной могиле нашли зарезанным. Извелась мамка. Одного меня никуда не пускает. Плачет, да молчит.
Утих Витька, уткнул глаза в землю, словно и не ждал помощи. Так мол, отвел душу словами и ладно. Но вскинул в надежде голову, когда ободряюще потрепал его по плечу Степан.
– Я знаю, Витя. Скажу одно – бояться нечего. Следят? – скоро не станут. Вас в любом случае не тронут. Потерпите день, два. Отвадим. Ну а друг твой бывший, Колька, Промашку я тогда дал, не проследил, моя вина. Да, впрочем, о нем и не думал. В голову не пришло, что могут за него взяться. Одно обещаю – такое не повторится. Землю переверну – не повторится. Так что успокой мать. Все наладится. Все обязательно наладится.
Пожал плечами парнишка, шмыгнул носом, мол, все понял, попрощался: «Ну ладно, я пойду, счастливо вам»,– и вернулся в дом. А Степан долго сидел в машине, задумавшись, не трогаясь с места, и в ответ на вопросительный Димкин взгляд ответил: «В Уфу ведет след, помощника Карелы это работа. Наказал подручным следить издалека и осторожно. Ксению и Виктора не тронут. В Уфе клубок змей.
– Ты устал от нас, Степан, – вжавшись в угол машины прошептал Димка. – я обуза, еще одна появилась. И сами люди вокруг как волки, поймать, загрызть, другого не знают.
– Не смей, Спиноза, – грубо и громко прозвучало в ответ. – Есть, конечно, счастливая жизнь, без грызни, без забот. Но есть и священный долг, и он превыше. Ты думаешь, что я полюбил тебя за красивые глаза или потому что так попросил Юрий? Не только. Я полюбил тебя за храброе сердце. Которое не выдало нас, когда тебе в подвале отрубили палец. Мы одинаковы с тобой. Для тебя тоже слово долг выше слова радость. Не смей сомневаться во мне. Ведь мы братья.
Уткнул Димка лоб в широкое плечо, словно просил прощения. Вздохнул. произнес так же грубо в тон услышанному.: «Чего стоять? Впереди великие дела».
В Уфу они вернулись вечером. Дождались темноты, когда по уверению Степана все соглядатаи скрылись, пришли на Уфимское городское кладбище, и в кулак зажал Димка камешек с бабушкиной могилы. Слез не было на его глазах, но губы были искусаны до крови.
А на следующий день семья Михайловых пропала из города и никто не знает как. Но прежде чем отправиться за своими родными, не терпя возражений, наказал Димка Степану свернуть на машине ненадолго в сторону. «Ты говорил, сегодня хоронят Карела. Я хочу посмотреть»,– объяснил он свой поступок. Суровую едва заметную морщинку заметил на его лбу Степан после этих слов и ничего не сказал в ответ. Попросив остановить машину в тихом переулке около речного училища, Димка вышел и затерялся в толпе, что собиралась невдалеке на улице.
В полдень этого дня жизнь в центре Черниковки остановилась. Сотрудники милиции в строгой парадной одежде и дюжие молодцы с тупыми и решительными лицами в малиновых пиджаках встали посреди улиц Ульяновых и Первомайской в районе двух восьмиэтажек – архитектурной достопримечательности города – и заблокировали движение машин. Недовольство в виде автомобильных сирен и гудков было быстро прекращено конфискацией документов у нетерпеливых водителей со стороны органов власти или аргументами физическими – от их малиновых помощников. Вдоль самих улиц по каждую сторону также основательно стали цепи пиджаков и мундиров. Мельтешение и перебегание любопытствующих с одной стороны улицы на другую незамедлительно пресекалось. И в тишине под любопытствующими взглядами сотен горожан, привлеченных невиданным зрелищем, со двора на улицу Первомайскую вышла похоронная процессия.
Она неспешно выстроилась в центре этой одной из красивейших улиц Уфы, подтянулась, организовалась в стройную колонну, и, повинуясь чьей-то неслышимой команде, вдруг, как один, шагнули ряды, и с первым шагом грянул похоронный марш. Торжественные печальные звуки заполнили пространство, и скорбь наполнила сердца всех, кто наблюдал за этим зрелищем, внушая, что и самые высокие и самые жалкие люди в смерти равны.
Величаво и скорбно поднималась колонна в гору. Впереди шли девочки-подростки в белоснежных платьях, они разбрасывали по дороге живые розы. За ними несли десятки пышных венков от скорбящей администрации города, коллективов фабрик и заводов, опечаленных сослуживцев и товарищей по оружию. Сам покойный в дубовом гробу возлежал на плечах могучих соратников, которые медленно, изредка меняя друг друга, несли его в последний путь.
А за гробом шла новая элита русского народа: бандиты, чиновники, хозяева заводов и депутаты городских, республиканских и союзных дум. И то, как они шли, как были одеты, как тихо переговаривались между собой и как глядели на окружающих, показывало, что не просто похороны то были – здесь они утверждали себя и новые времена среди окружающей их черни, которую они грабили и обманывали. Надменны и презрительны были их лица, каменными губы, невидяще смотрели они вперед себя. Время от времени кто-нибудь из них приоткрывал рот, и тогда то громче, то жалостливей звучала музыка, то оттирали прочь толпу дюжие охранники, то замедляли шаг, идущие впереди.
Затерявшись в толпе, смотрел Димка, как хозяева жизни поднимались навстречу ему. Смотрел на этих девчонок, что разбрасывали цветы, молоденьких и уже надменных к окружающим, на тупых молодчиков, готовых за кусок мяса загрызть любого, на власть белую и черную, дневную и ночную, которые показывали всем, что они – власти – заодно, что они друг другу ближе, чем к любому их тех, кто стоит вокруг, кого они грабят и обманывают. Не должны были эти люди идти так гордо. Не было горя на их лицах. Неправильно это было. И встали перед его глазам голые Катькины колени в джипе, накрытые похотливой рукой, свой обрубленный палец в подвале, еще сочившийся кровью, тело Кудрявцева на руках Степана, когда отдал он жизнь, чтобы спасти его, Димку, истерзанные Карелой человеческие тела, увиденные глазами Степана. И день вчерашний, который показал, что даже из могил тянутся к ним руки нечисти. И что не будет никому покоя – ни ему, ни Витьке, ни его матери. Мысли нахлынули, завладели, закружили. Гулко-гулко забилось сердце, сжались стиснутые зубами губы, предательской влагой заблестели глаза. И тогда он сказал: «Степан».
Могучий брат возник за его спиной, потеснив окружающих. Ощутив плечом его присутствие, невольно оперся Димка на него и произнес: «Убей их, Степан. Всех, кто заодно с Карелой. Простых людей не трогай». Долго лежала Степанова ладонь на Димкиной голове, погладила волосы, словно ободряя, и гигант исчез.
Шествие завершало свой путь. Осталось пройти еще метров десять-пятнадцать до самой вершины улицы, где за поворотом ждала колонна машин, когда вдруг движение застопорилось. Первыми, задрожав, остановились девчонки, и неразбросанные цветы грудами упали на асфальт, замерли те, кто нес венки, застыл гроб, фальцетом пустила последнюю ноту медная труба оркестра – огромный мужчина, подобный древнегреческому богу в одной набедренной повязке, горделиво неся огромные пулеметы в каждой опущенной руке и волочащиеся за ними ленты патронов, возник неведомо откуда и встал перед колонной.
