Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 2
Просто нельзя отрицать тот факт, что военные руководители Пакистана были захвачены врасплох процессом, оказавшимся выше их понимания. Они и представить себе не могли вариант расчленения своей страны; а те, кто мог, не могли себе представить какого-либо способа выжить политически при такой катастрофе. Они не понимали психологической и политической изоляции, в которую сами загнали свою страну жестоким подавлением. Они соглашались чисто теоретически с тем, что им нужна всеобъемлющая программа, чтобы избежать вставших перед ними дилемм. Но их определение понятия «всеобъемлющего» было слишком скупым, крючкотворческим в юридическом плане, излишне заформализованным и выдававшимся мелкими частями. А в результате вышло так, что никогда за время кризиса Пакистан так и не смог выдвинуть платформу, на основании которой мог бы занять четкую международную позицию. В действительности его разовые уступки, хотя в своей совокупности и оказавшиеся вполне значимыми, сыграли на руку Индии. Они понимали, что что-то идет не так, но не могли предложить убедительное средство для излечения. Яхья Хан оказался в трагическом тупике. Будучи обвиненным со стороны консервативных единомышленников в том, что подвергает риску единство страны, а со стороны иностранного общественного мнения в том, что жестоко подавляет свободомыслие, он проявил нерешительность, зайдя слишком далеко с точки зрения своих консерваторов, не очень далеко с точки зрения мирового общественного мнения, особенно американского.
На обеде в мою честь вечером накануне отбытия в Пекин у меня была возможность пожурить Яхья Хана за создавшуюся неразбериху. «Все называют меня диктатором», – прорычал Яхья в грубой имитации манеры королевской военной академии в Сандхерсте. «Разве я диктатор?» – спрашивал он каждого гостя, как американского, так и пакистанского, по очереди. Каждый выражал с разной степенью искренности свой протест, говоря, что, разумеется, Яхья не был диктатором. Когда он подошел ко мне, я сказал: «Я не знаю, г-н президент, за исключением того, что для диктатора Вы провели паршивые выборы».
Назревший кризис, естественно, всплыл во время моих бесед в Пекине. Обрисованные Чжоу Эньлаем перспективы почти ничем не отличались от бытовавшего мнения в Вашингтоне. Он очень просто считал Индию агрессором; он провел час нашего времени, отведенного на беседу, подробно излагая свою версию китайско-индийских столкновений в 1962 году, которые, по его утверждениям, были спровоцированы индийскими захватами. Чжоу Эньлай утверждал, что Китай не останется безразличным, если Индия нападет на Пакистан. Он даже попросил меня передать проявление китайской поддержки Яхья Хану – жест, предназначенный для Вашингтона, поскольку у Пекина в Исламабаде был посол, вполне способный передавать послания. Я ответил, что Соединенные Штаты поддерживают традиционные связи с Пакистаном, и мы были признательны за его участие в организации открытия Китаю. Мы будем продолжать поддерживать дружественные отношения с Индией, но мы будем активно выступать против любых индийских военных действий. Наше осуждение, однако, не может принять форму военной помощи или военных мер в пользу Пакистана.
Я вернулся в Вашингтон в предчувствии катастрофы. Индия, по моему мнению, почти непременно нападет на Пакистан вскоре после окончания монсуна, сезона дождей. Хотя я был уверен в том, что нам удастся подтолкнуть Исламабад к автономии Восточного Пакистана, но сомневался в том, что Индия даст нам время и тем самым упустит шанс, который может не повториться, чтобы рассчитаться со страной, чье существование индийские руководители считали таким оскорбительным. В таком случае мог начать действовать Китай. Советский Союз мог бы воспользоваться ситуацией, чтобы преподать урок Пекину. Для нас завязка на Пакистан, – чего настойчиво требовали наши СМИ и конгресс, – ускорила бы опасность; это дало бы Индии еще более сильное оправдание ее удара. Угрозе подверглась бы и инициатива Китая. В то время, до визита Никсона в Пекин, у нас не было никакой возможности узнать, каким твердым приверженцем открытия Вашингтону на самом деле является Китай.
Никсон созвал СНБ на совместное заседание, назначенное на 16 июля, на следующий день после того, как он объявил о своей поездке в Китай. Это был знак того, как серьезно он отнесся к этому кризису. Он попросил меня обобщить все вопросы. Я сказал, что Индия, как представляется, тяготеет к войне. Я не считал, что Яхья Хан имел представление относительно своевременного решения политических проблем, чтобы предупредить индийское нападение. С другой стороны, 70 тысяч западнопакистанских военнослужащих (их число возросло с месяца марта) не смогли бы удержать 75 млн восточных пакистанцев в течение длительного времени. Наша цель должна состоять в таком развитии событий, которое привело бы к независимости Восточного Пакистана. К сожалению, это вряд ли случится своевременно, чтобы помешать индийскому нападению. В силу этого необходимы срочные меры для того, чтобы остановить и повернуть вспять поток беженцев и тем самым устранить предлог для войны.
Не согласных с моим анализом не было. Роджерс дополнил своими выводами о том, что Индия делала все, что было в ее силах, чтобы помешать возвращению беженцев. Никсон сделал вывод о том, чтобы мы попросили пакистанцев сделать максимум возможного по вопросу о беженцах. Мы не станем одобрять индийское нападение; если Индия использует силу, будет прекращена всяческая американская помощь. Должны быть предприняты все усилия для того, чтобы избежать войны.
23 июля пакистанский посол Ага Хилали проинформировал нас о том, что его правительство приняло наше предложение относительно установления контроля со стороны ООН над переселением беженцев, чтобы гарантировать неприменение против них никаких репрессий. Яхья Хан также согласился с нашими рекомендациями о назначении гражданского администратора для наблюдения за оказанием помощи беженцам и их переселением. Я настоятельно посоветовал Хилали ускорить свои действия.
К сожалению, Индия ничто из этого не приняла. Сами причины того, что делало стратегию сосредоточения внимания на беженцах такой привлекательной для нас, заставляли Индию вставлять палки в колеса. Не далее как 15 июля индийский посол Джха сказал нам, что Индия не может принять предложения, направленные на недопущение партизанской активности с ее территории. 16 июля индийский министр иностранных дел Кауль сказал нам, что Индия не примет сотрудников ООН на своей стороне границы даже для решения вопроса о беженцах. Это вновь было чем-то типа «Уловки 22». Все соглашались с тем, что условием для политического прогресса в Восточном Пакистане было возвращение пакистанской армии в казармы, что было одной из причин того, почему мы настаивали на назначении гражданского администратора. Но не было никакой возможности побудить пакистанскую армию так сделать до тех пор, пока ее соседка вела партизанскую войну против нее, – и заявляла о своей решимости расширять военные действия. Пакистан соглашался поставить дело переселения беженцев под контроль со стороны ООН. Но это нельзя было осуществить, если беженцы даже знать не будут о предложении Пакистана, поскольку сотрудникам ООН запрещены любые контакты с ними в Индии, в ходе которых можно было бы объяснить их перспективы в случае возвращения. В условиях отсутствия наблюдателей со стороны в этих лагерях мы даже не были уверены в фактическом числе беженцев.
На двух заседаниях старшей группы анализа 23 и 30 июля обсуждалась именно эта дилемма. Ни по одному вопросу – за исключением, возможно, Камбоджи – раскол между Белым домом и ведомствами не был таким глубоким, как по вопросу об индийско-пакистанском кризисе летом 1971 года. Ни по одной другой проблеме не было проявлено такого пренебрежения однозначными президентскими директивами. Государственный департамент контролировал механизм исполнения. Никсон поручил мне обеспечение выполнения этой политики и информирования его в случае несогласия с ним. Но то, с чем мы столкнулись, было постоянное внутреннее сражение по поводу кажущихся обычными вещей, каждая из которых казалась слишком маловажной и просто представлялась технической деталью, чтобы поднимать ее перед президентом. Но их аккумулирование в итоге и определяло бы собственно курс национальной политики. Никсон не был готов подмять под себя государственного секретаря по позициям, которые представлялись ему незначительными оперативными вопросами; а это предоставляло Государственному департаменту свободу интерпретировать директивы Никсона в соответствии с собственными приоритетами, тем самым искажая установленный президентом курс.
Никто не мог говорить с Никсоном и более пяти минут, чтобы не услышать от него о том, как сильно он не доверяет индийской мотивации, как он озабочен советским вмешательством и, более всего, как он не хочет подвергать риску открытие Китаю необдуманным позерством. Никсон постоянно требовал, чтобы мы настраивали Пакистан на политическое разрешение конфликта, проявляя больше понимания, чем демонстрируя нажим. У Государственного департамента были все основания на противоположную точку зрения: что широкомасштабное давление со стороны общественности сделает Пакистан более уступчивым. Отношения между Белым домом и Госдепом осложняло стремление Госдепа провести в жизнь свою точку зрения, когда президент выбрал совершенно иной курс. Например, в начале сентября мы через пакистанцев обнаружили, что Государственный департамент в приватном порядке начал переговоры с ними для того, чтобы прекратить даже то сведенное до минимума количество военного оборудования, на которое была выдана лицензия 25 марта. Белый дом считал, что Пакистан проходит через мучительный процесс раскола, и принимал во внимание эти мучения своего старого союзника, ограниченные перспективы его руководства и переживаемые им внутренние удары. В силу этого мы хотели избежать объявления официального эмбарго, хотя на самом деле наши действия именно это и означали. Государственный департамент больше переживал критику у нас дома и был не склонен настраивать враждебно Индию. Мой кошмар заключался в том, что усилие по умиротворению Индии приведет к войне. Как я сказал на заседании старшей группы анализа 30 июля: «Мы должны побудить Яхья Хана восстановить в значительной степени участие народа Восточного Пакистана. Но часы войны бегут в Индии быстрее, чем часы политического урегулирования. Мы настроены решительно предотвратить войну». Еще 27 июля я сказал президенту, что Госдеп начинает перекрывать даже нашу экономическую помощь Пакистану: «Если что-то и побудит индийцев совершить нападение, то это полная беспомощность Пакистана». Чем бы ни завершились дебаты, факт есть факт, Никсон оставался президентом, а ведомства после выражения своих позиций должны выполнять не только свои дела, но и руководствоваться духом президентских решений, даже в случае своего несогласия и даже перед лицом критики извне или со стороны конгресса за такие действия.
Проблема обострилась из-за какой-то одной аномалии, возникшей в результате давно позабытой реорганизации Государственного департамента, в ходе которой субконтинент оказался в ведении ближневосточного бюро, чья юрисдикция заканчивалась восточными границами субконтинента. Исключались дела в Восточной Азии и любые соображения, связанные с Китаем. Высокопоставленные официальные лица, которые, не исключено, и осознавали озабоченности Китая, были исключены из процесса открытия Пекину. Следовательно, в Госдепе не было никого, кто чувствовал бы себя полностью ответственным за «значение Китая» или полностью понимал бы логику событий, – то была цена, которую мы платили за нестандартный метод администрирования. В ходе межведомственных дебатов мой аппарат часто подвергался критике за одержимость в деле «защиты поездки в Китай», как будто он отстаивал идею в какой-то степени нестоящего дела. Ни в одном ведомственно-аппаратном анализе индийско-пакистанского конфликта того периода не обращалось внимания на воздействие нашего поведения в отношении Китая. Пекин не отвергался нашей бюрократией. Его просто игнорировали. Пропасть в восприятиях между Белым домом и остальным правительством становилась очевидной в документе с изложением разных вариантов, предложенном на рассмотрение старшей группы анализа 23 июля. В нем содержалась рекомендация о том, что, если Китай вмешается в индийско-пакистанскую войну, Соединенные Штаты должны увеличить военную помощь Индии и координировать свои действия с Советским Союзом и Великобританией. Ничего более противоречащего внешней политике президента нельзя было и представить.
Никсон вкратце изложил на своей пресс-коференции 4 августа, что мы не собираемся подключаться к давлению со стороны общественности на Пакистан: «Это будет совершенно контрпродуктивно. Это входит в дела, которые мы станем обсуждать только по закрытым каналам». Несмотря на это, почти все оперативные предложения со стороны бюрократического аппарата были нацелены на усиление давления на Пакистан. Я спросил на заседании старшей группы анализа 30 июля: «Что противник сделал бы с Пакистаном? Мы уже прекращаем оказание военной и экономической помощи ему. Президент неоднократно говорил о том, что мы должны быть ближе к Пакистану, но каждое предложение, содержащееся в документе, ведет в совершенно противоположном направлении от его указаний».
Как я упоминал, Госдеп вышел с предложением о том, чтобы оставшиеся от 3 до 4 млн долларов по каналу военной помощи были отменены в соответствии с соглашением с Пакистаном. Основанием для этого служило то, что это облегчало бы нам сохранение и поддержание экономической помощи. Я неохотно согласился, хотя считал, что это недостойный ответ на помощь Пакистана в деле с Китаем. Переговоры по «очистке» этого канала заняли два месяца. В итоге они были завершены в начале ноября, болезненно для Пакистана, но как раз вовремя для того, чтобы создать «добрую атмосферу» к визиту г-жи Ганди. Но не успел Пакистан согласиться на переговоры о полном прекращении продажи вооружений, как начались перебои с экономической помощью. Не было заключено ни одного нового кредита на цели развития на протяжении всего 1971 года. Как я ядовито заметил 8 сентября на встрече старшей группы анализа, Государственный департамент выдал нам полностью «вычищенную» трубу поставок вооружений в обмен на такую же «очищенную» политику экономической помощи.
И ни один из этих маневров не решал главного вопроса. Я был убежден в том, что Восточный Пакистан станет независимым государством Бангладеш сравнительно скоро. Но Яхья Хан не был в состоянии завершить это до октября или ноября, когда индийцы могли вероятнее всего совершить нападение. Отсюда я полагал настоятельно необходимым предпринять масштабное усилие, чтобы немедленно смягчить проблему беженцев и использовать все наше влияние в направлении установления конституционного правления как можно быстрыми темпами, какие могла бы выдержать пакистанская политическая структура. Конституционное правительство, в свою очередь, почти со всей вероятностью привело бы, по меньшей мере, к установлению автономии Бангладеш и, в конечном счете, к его независимости. По этой причине мы умножили наш вклад в виде оказания помощи, выделив на эти цели примерно 90 млн долларов Индии и свыше 150 млн на мероприятия по оказанию помощи под международным контролем голодающим в Восточном Пакистане, чтобы повернуть вспять поток беженцев. Мы назначили способного сотрудника нашего агентства международного развития Мориса Уильямса для координирования всей помощи беженцам со стороны США.
Но все было бесполезно. Наши действия опередило преднамеренное ускорение напряженности со стороны Индии. 24 июля Кауль вновь отверг идею присутствия сотрудников ООН на индийской стороне границы. 4 августа посол Джха отверг предложение заместителя государственного секретаря Джона Ирвина, чтобы Индия установила контроль над действиями повстанцев со своей территории. Джха сделал новое предложение – о том, что Соединенные Штаты выдвинут инициативу и установят контакт с бангладешскими беженцами в Калькутте. Когда мы это сделали, как будет описано дальше, контакт был оборван из-за учиненных Индией помех.
Советско-индийский договор о дружбе
9 августа, как гром среди ясного неба, появился Советско-индийский договор о дружбе.
Мы вначале узнали из газет о том, что советский министр иностранных дел Громыко завершил визит в Дели подписанием 20-летнего договора о мире, дружбе и сотрудничестве. Его общие положения не могли скрыть его стратегического значения. Он содержал обычные статьи относительно вечной дружбы, невмешательства в дела друг друга и о сотрудничестве в экономических, научных, технических и культурных делах. Но важнее всего было то, что обе стороны давали обязательство консультироваться на регулярной основе «по важным международным проблемам», оказывающим влияние на обе стороны. Решающее значение имело положение статьи IX, которая призывала высокие договаривающиеся стороны воздерживаться от предоставления какой-либо помощи любой третьей стороне, участвующей в вооруженном конфликте с другой стороной, и обязывала каждую сторону немедленно приступить к взаимным консультациям в целях принятия «соответствующих эффективных мер» в случае, если одна из сторон явится объектом нападения или угрозы нападения.
Первоначальная реакция нашего правительства была удивительно полной оптимизма. Разведывательные оценки, наверное, подсознательно окрашивали на основе давних восприятий Индию как пацифистскую страну, стоящую вне силовой политики. Да и нелегко было принять предположение о том, что дочь Неру целенаправленно подталкивала неприсоединившуюся Индию к фактическому союзу с СССР. Отсюда, оценка от 11 августа заключалась в том, что г-жа Ганди сопротивляется течению общественного мнения, склоняющегося в пользу решительного столкновения. Советы якобы опасались, что она могла оказаться вынужденной вопреки ее предрасположенности признать Бангладеш и, таким образом, вызвать объявление войны Пакистаном. Подписанием договора, как далее объясняли аналитики, СССР обеспечивал ее дипломатический успех, который помог бы ей проводить ее политику умеренности и сдержанности. В ответ Советский Союз оставался бы уверенным в том, что индийская территория не будет использована в качестве враждебного плацдарма.
Оглядываясь назад, понимаешь, что ничего глупее этой оценки придумать было нельзя. То был классический пример того, как предвзятое мнение формирует оценки разведслужб. Никаких реальных перспектив создания какой-то иностранной базы на индийской земле не было, совершенно ни одной, чтобы она могла привести к экстраординарному отходу от прежнего индийского поведения и советской предосторожности. Мы знали, что главным сдерживающим элементом военного конфликта был страх военных стратегов Индии, что война, которую Советы не одобряли, истощила бы советскую линию снабжения и подтолкнула бы Китай на вторжение. Советско-индийский договор о дружбе был предназначен для снятия этих страхов, а потому объективно он усиливал опасность войны. Советский Союз воспользовался стратегической возможностью. Искушение продемонстрировать китайскую слабость и унизить друга, как Китая, так и Соединенных Штатов, оказалось слишком велико. Если Китай не предпримет ничего, он покажет себя слабым; если Китай попытается повысить ставки, он рискует получить ответные меры с советской стороны. При наличии договора Москва бросала зажженную спичку в пороховую бочку.
В день объявления о подписании договора я участвовал в официальном завтраке с индийским послом по его просьбе. Л. К. Джха работал в Вашингтоне в трудный период. Он был превосходным аналитиком американской политической жизни. Он понимал международную политику без каких-либо сантиментов. По крайней мере, в отношении меня он никогда не использовал задиристый тон морального превосходства, с которым индийские дипломаты иногда испытывали на прочность, если не доброжелательность, то, по меньшей мере, долготерпение своих собеседников. Он умело доводил до прессы индийский вариант той или иной проблемы. Я всегда мог находить следы его воздействия, читая разные материалы, и было неприятно осознавать, когда мы оказывались по разные стороны баррикад. (Предполагалось, что я тоже могу работать с прессой. По индийско-пакистанскому вопросу Джха превзошел меня.) И, тем не менее, я был высокого мнения о Джха и даже был расположен к нему. Я часто с ним встречался, на мероприятиях или для обмена идеями – частично по той причине, что я считал Индию важной в мировых делах, независимо от того, соглашались мы или нет со всеми проявлениями ее политики, частично по той причине, что я всегда получал от него трезвый анализ.
На этот раз Джха принес письмо от г-жи Ганди президенту. Она возлагала вину за напряженность полностью на Пакистан. В ее письме не упоминалась наша существенная экономическая помощь беженцам или шаги примирения, на которые мы подталкивали правительство в Исламабаде. Вместо этого г-жа Ганди посвятила много времени сделанному ею выводу о том, что мы обманули Индию в плане нашей политики поставок вооружений и фактически разожгли всю напряженность на субконтиненте продажей оружия Пакистану в период с 1954 по 1965 год. Она вновь отвергла размещение сотрудников ООН на индийской территории. Ни словом не упомянув о договоре с Советским Союзом, она намекнула на то, что принимает приглашение посетить Вашингтон, которое я передал ей от имени Никсона, когда посетил Дели в июле. К этому примиренческому жесту был приложен список обвинений, не оставляющий никаких сомнений в том смысле, кто будет представлен виноватым, когда оба лидера встретятся.
Послу Джха было поручено дать официальные разъяснения по договору. Весьма интересно, но его отчет полностью противоречил критике, содержавшейся в передовой, согласно которой мы подтолкнули Индию в объятия Советов как к последнему отчаянному средству спасения. Он подтвердил именно то, что я и подозревал, – что договор с Советами не был реакцией на американскую политику в индийско-пакистанском кризисе, а тщательно распланированной индийской стратегией, которая была в стадии подготовки на протяжении больше года. Я никогда не понимал, почему Джха стал считать это утешительным сообщением. (Аналогичное высказывание сделал мне Добрынин.)[20] Я ответил, что, читай буквально, договор это дело второстепенное, хотя его трудно примирить с неприсоединением Индии. Нас взволновала возможность того, что Индия могла прийти к заключению о своей свободе действий по отношению к Пакистану. Я недвусмысленно дал понять и предупредить, что война между Индией и Пакистаном отбросит на пять лет назад индийско-американские отношения. Неважно, что послу говорили другие люди в администрации, я хотел, чтобы он понял, что военная интервенция в Восточный Пакистан повлечет за собой большую вероятность прекращения помощи Индии. Нет причин для ссоры между Соединенными Штатами и Индией по поводу проблемы, решение которой представляется предопределенным. Мы относимся к Индии со всей серьезностью как к мировой державе; мы стремимся к поддержанию добрых отношений. Восточная Бенгалия, несомненно, обретет независимость, если мы только дадим шанс случиться неизбежному. Мы хотим, чтобы это произошло мирным путем. Джха отрицал, что договор с Советами несовместим с неприсоединением. Он избегал любой дискуссии по индийско-пакистанским вопросам, утверждая, что визит г-жи Ганди даст нам такую возможность. Я предупредил еще раз относительно попытки урегулировать вопрос путем войны; эволюционный процесс при нашей поддержке непременно приведет к самоопределению Восточной Бенгалии.
Однако Индия не была заинтересована в эволюционном развитии событий. А Яхья Хан не уловил грозящую ему опасность. Захваченный водоворотом событий, вышедшим за пределы его понимания и возможностей, он осложнил нашу задачу одним из тех свирепых шагов, при помощи которых отчаявшиеся люди пытаются уверить самих себя в том, что они по-прежнему имеют свободу действий при принятии решения. 9 августа режим Яхья Хана объявил о том, что Муджибура Рахмана будут тайно судить за измену. Я никогда не понимал, что надеялся совершить Яхья Хан этим ходом. Он неизбежно должен был вызвать даже еще большее давление в мире против себя и разжечь непримиримость со стороны Индии. Г-жа Ганди моментально разослала письма протеста мировым лидерам. 11 сенаторов и 58 членов платы представителей потребовали, чтобы Соединенные Штаты заставили Пакистан проявить сострадание. 11 августа госсекретарь Роджерс передал американскую озабоченность послу Хилали.
11 августа я организовал для президента встречу старшей группы анализа для того, чтобы преодолеть бюрократические проволочки, устраиваемые из-за подозрений в том, что я вкладываю свои собственные предпочтения в распоряжения президента. Никсон сделал сильное заявление примерно в том же духе, что во время заседания СНБ 16 июля. Он хотел реализации масштабной программы оказания помощи беженцам; мы предпримем все от нас зависящее для облегчения их страданий. Он считал, что большая часть нападок СМИ политически мотивирована. Для его критиков Пакистан превращается в нечто похожее на Вьетнам, который прекращал играть свою роль в результате открытия Китаю. Он не стал защищать действия Яхья Хана; они, однако, никак не оправдывали войну. Никто не должен сомневаться в решимости Никсона прекратить помощь Индии, если она нападет. Поведение Советов напомнило ему об их поведении на Ближнем Востоке в 1967 году, когда они дали ход событиям, которые вышли из-под контроля. Не будет никакого публичного удара по пакистанскому правительству в плане проведения политической эволюции, и, как сказал президент: «мы будем решать политическую проблему в приватном порядке».
Таким был наш курс. 14 августа Никсон направил письмо Яхья Хану, настаивая на том, чтобы он ускорил процесс национального примирения путем упора на программу оказания помощи беженцам и оказание поддержки избранным представителям Восточного Пакистана. Такие меры, как писал Никсон, «будут важны для противодействия разрушительной угрозе повстанчества и восстановления мира в Вашей части мира. Они также ускорят наступление того дня, когда Соединенные Штаты и другие страны смогут возобновить в соответствии с пересмотренным планом национального развития работу по оказанию помощи экономическому развитию Вашей страны, которое было так трагически осложнено и замедлилось в результате недавних событий».
Несмотря на дипломатическую вежливость, содержание письма было совершенно ясным: устойчивая экономическая помощь была увязана с передачей власти избранным представителям. Мы фактически просили во имя дружбы самоопределение для Восточного Пакистана. Наше главное отличие от Дели заключалось в его требовании таких темпов изменений, которые могли бы подорвать единство даже Западного Пакистана.
Контакты с представителями правительства в изгнании из Бангладеш
Мы также учли предложение Джха относительно прямых контактов между Соединенными Штатами и бангладешскими изгнанниками в Калькутте. Это привело к бесполезному трехмесячному стремлению к политическому урегулированию, которое могло бы чем-то и завершиться, если бы Индия и бенгальцы хотели этого. 30 июля некий г-н Кайюм, избранный член «Авами лиг», тесно связанный с бангладешским правительством в изгнании, обратился в наше консульство в Калькутте, чтобы сказать, что он уполномочен установить контакты с Соединенными Штатами. Он вернется за ответом через две недели. Консульство сообщило об этом заходе по каналам Госдепа.
Мы посчитали, что этот контакт может носить взрывоопасный характер, если информация о нем всплывет в Исламабаде, – и были вынуждены предположить, что Индия имела бы все стимулы для его афиширования. Тем не менее, посоветовавшись с президентом, я одобрил предложение Госдепа о том, чтобы наше консульство приняло Кайюма и провело зондаж готовности «народной лиги» вести переговоры с пакистанским правительством. (Указания по этой инициативе были подготовлены ближневосточным бюро Госдепа и согласованы с Белым домом.) Кайюм появился, как и обещал, 14 августа. Он подтвердил, что, если Муджибу будет позволено принять участие в этих переговорах, его группа может согласиться на нечто меньшее, чем полная независимость в случае, если Исламабад примет «шесть пунктов» «Авами лиг». Он выразил надежду на то, что Соединенные Штаты будут содействовать такой эволюции. На второй встрече спустя несколько дней Кайюм отметил, что, когда Индия официально признает Бангладеш, даже это предложение, сделанное исключительно для спасения лица, будет больше невозможно.
Мы не считали, что можем продолжать дальше, не поставив в известность Яхья Хана. В то же самое время калькуттские контакты могли бы дать возможность подтолкнуть Исламабад к политическому решению. Госдеп дал указание послу Джозефу Фарлэнду рассказать Яхья Хану о наших контактах в Калькутте и о возможности урегулирования, основанном на «шести пунктах». Фарлэнда попросили избегать каких бы то ни было рекомендаций, но смысл демарша едва ли ускользнул от внимания Яхья Хана. Правительства обычно не передают предложения от изгнанников, находящихся вне закона в собственных странах.
Реакция Яхья Хана, на удивление, была благоприятной. Признав тот факт, что сам загнал себя в западню, он искал выход. Он приветствовал наш контакт в Калькутте, прося при этом только держать его в курсе. Он даже принял предложение Фарлэнда об организации посредничества для секретных контактов между его правительством и бенгальскими изгнанниками.
Когда 27 августа Кайюм проявил интерес к упрощению контактов, мы сделали один шаг вперед. 4 сентября Фарлэнд предложил Яхья Хану, чтобы мы связались с «министром иностранных дел» якобы для того, чтобы проверить отсутствие обмана со стороны Кайюма. Мы сказали бы ему о готовности Яхья подключиться к секретным переговорам. Это было необычное предложение для президента дружественной страны о том, что мы свяжемся с «министром иностранных дел» движения, которое он запретил как мятежное, официальным лицом, должность которого подразумевала как минимум конституционную перемену, если не измену. С такой трудной ситуацией оказался готов смириться Яхья Хан.
Яхья Хан также принял наше предложение и по другим областям. 1 сентября он назначил гражданского губернатора Восточного Пакистана, сменив ненавистного администратора военного положения. 5 сентября Яхья Хан распространил амнистию, ранее предложенную в отношении беженцев, на всех граждан, за исключением тех, против кого были возбуждены уголовные дела. (Это исключало, однако, Муджибура Рахмана.) Примерно в то же самое время Яхья Хан заверил нашего координатора по оказанию помощи в том, что смертный приговор в отношении Муджиба не будет приведен в исполнение. 1 октября Никсон объявил, что запросит дополнительно 250 млн долларов на оказание помощи беженцам, увеличив наш вклад почти вдвое, по сравнению с общей суммой, которая приходилась на остальной мир.
