Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 2

Но в ноябре 1971 года отношения по-прежнему продолжали ухудшаться. Все причины, которые заставляли Никсона тянуть время, вели к тому, чтобы г-жа Ганди форсировала события. Неизбежное появление Бангладеш, – что мы считали аксиомой, – ставило Индию перед болезненными долгосрочными проблемами. Прежде всего, в силу того, что Бангладеш была, по сути, Восточной Бенгалией, отделенной только по религии от самого беспокойного и самого сепаратистски настроенного штата Индии – Западной Бенгалии. У них были общими язык, традиции, культура и, что важнее всего, непостоянный национальный характер. Станет ли Бангладеш националистическим или радикальным государством, оно со временем усугубило бы центробежные тенденции Индии. Мог бы быть создан прецедент образования других мусульманских государств, вырезанных на этот раз из Индии. Как только оно становилось бы независимым, его мусульманское наследие, в конечном счете, могло бы привести к сближению с Пакистаном. Все это диктовало лишенным сантиментов творцам политики в Дели, что его рождение должно сопровождаться мощной демонстрацией индийского превосходства на субконтиненте.

Нарастающие уступки со стороны Яхья Хана осложняли проблему г-жи Ганди. Если бы она была уверена в неискренности Яхья Хана, в том, что не будет никакого гражданского правительства, что Муджиб не будет освобожден, что Восточный Пакистан не станет вначале автономией, а затем независимым через несколько месяцев, она все разыграла бы как по нотам и использовала бы провал нашей программы в качестве предлога для столкновения. Как раз почти стопроцентная точность благоприятного исхода придавала срочность ее действиям. Гражданское правительство могло бы вывести Пакистан из изоляции. Переговоры между представителями Бангладеш и Пакистана ограничили бы, если не совсем прекратили, способность Индии ускорять события. Индия должна начать действовать до того, как события пойдут по такому сценарию. Г-жа Ганди собиралась воевать не потому, что она была убеждена в нашем поражении, а потому, что она опасалась нашего успеха.

Разговор между Никсоном и Ганди, таким образом, превратился в классический диалог глухих. Оба руководителя не смогли услышать друг друга не потому, что они не понимали друг друга, а потому, что они слишком хорошо понимали друг друга. Никсон подчеркнул свою убежденность в том, что в результате неизбежно будет автономия Восточного Пакистана, ведущая к его независимости. Мы просили только одного: график, который не обрушил бы единство Западного Пакистана, чье правительство было уже в процессе передачи в руки гражданских. Никсон перечислил все то, чего удалось добиться Соединенным Штатам путем убеждения: предотвращение голода в Восточном Пакистане, интернационализация оказания помощи беженцам, назначение гражданского губернатора в Восточном Пакистане, объявление амнистии, обещание не казнить Муджиба, согласие на односторонний вывод пакистанских войск из района границы и, что очень важно, готовность Яхья Хана вести переговоры с некоторыми бенгальскими лидерами. Война в таких обстоятельствах просто не будет понята Соединенными Штатами и не будет принята в качестве решения проблем, серьезность которых мы не отрицаем.

Г-жа Ганди выслушала то, что фактически было одним из лучших выступлений Никсона, с равнодушным безразличием. Она не поддержала ни один из упомянутых им пунктов, хотя некоторые из них – такие как предложение Пакистана об одностороннем выводе и готовность Яхья Хана вести переговоры с бангладешскими руководителями – она лично слышала в первый раз. Уступки Пакистана не представляли для нее никакого существенного интереса. Ее действительной манией был сам по себе характер сути Пакистана, а не несправедливости, совершавшиеся в некоторых частях той измученной страны. Игнорируя вопросы, вызвавшие кризис, она преподала урок истории Пакистана. Она отрицала, что выступала против его существования, но ее анализ мало помогал тому, чтобы опровергнуть такое мнение. Как она утверждала, ее отец был обвинен за то, что признал разделение страны. И, по ее мнению, доля правды была в часто предъявляемом обвинении, что Индия была создана руководителями национального движения за независимость, в то время как Пакистан был сформирован сотрудничавшими с британцами коллаборационистами, которые, как только стали «независимыми», отправили в тюрьму подлинных борцов за независимость. Пакистан был непрочной структурой, держащейся вместе на ненависти к Индии, которая подвергалась ударам со стороны каждого нового поколения пакистанских лидеров. Условия в Восточном Пакистане отражали тенденции, применимые ко всему Пакистану. Ни Белуджистан, ни Северо-Западная пограничная провинция по-хорошему не принадлежали Пакистану; они также хотели и имели все основания на бо́льшую автономию; они никогда не должны были быть частью изначального урегулирования.

Вряд ли можно было рассчитывать, что этот исторический урок снимет обеспокоенность в связи с индийскими намерениями. В лучшем случае он не имел отношения ко всем этим вопросам, а в худшем был угрозой единству даже Западного Пакистана. Г-жа Ганди так настойчиво подчеркивала присущие со времени основания дефекты Пакистана, тем самым давая понять, что ограничение ее требований отделением Восточного Пакистана равнозначно индийской сдержанности; продолжающееся существование Западного Пакистана отражало индийскую терпеливость. Она отнеслась к уступкам Яхья Хана 2 ноября как к не имеющим никакого значения. Она не выступила против одностороннего вывода войск Пакистаном, но отказалась сказать, последует ли Индия этому примеру, пообещав официальный ответ на следующий день. Никсон заверил премьер-министра в том, что она может рассчитывать на то, что мы используем все наши усилия для того, чтобы смягчить этот кризис, включая поддержку скорейшего политического урегулирования. Но стальная леди отложила все такого рода дискуссии на следующую встречу.

После обеда я вновь затронул уступки Яхья Хана в беседе с ее секретарем Хаксаром. Я заверил его в том, что мы будем подталкивать гражданское правительство, которое должно быть в скором времени сформировано, в направлении бенгальского самоопределения. Я предвидел наступление автономии в Восточном Пакистане к марту, а независимости вскоре после этого. Я предложил, чтобы мы работали вместе по согласованному графику. Хаксар не проявил никакого интереса.

Беседа между Никсоном и г-жой Ганди на следующий день подтвердила несбыточность мечтаний об американо-индийских отношениях. Г-жа Ганди вообще не упомянула ни разу Пакистан. Вся встреча была посвящена обзору положения в мире, при котором г-жа Ганди задавала острые вопросы относительно нашей внешней политики в разных районах мира, как будто субконтинент был единственным уголком мира и стабильности на земном шаре. Она раздавала нам высокие баллы повсюду, кроме того региона. Никсон, со своей стороны, был вполне готов проигнорировать тему предыдущего дня, частично по той причине, что страшно не любил неприятные сцены, а частично потому, что правильно решил, что это был способ г-жи Ганди отклонить разные варианты, предложенные нами. Это было классической демонстрацией того, почему главы правительств не должны вести переговоры по спорным вопросам. В силу того, что тупики, в которые они заходили, были непреодолимыми, а их стремление избегать точности усугубляло дело. Таким образом, визит г-жи Ганди закончился без прогресса ни по одному нерешенному вопросу или даже по образу действий, при помощи которого можно было бы его добиваться.

К 10 ноября новости о проникновении индийских войск в Восточный Пакистан – согласно одному подтвержденному сообщению, два батальона – больше нельзя было игнорировать, имелся риск пакистанских ответных мер. Сиско вызвал и пакистанского, и индийского послов и потребовал проявления максимальной сдержанности. Новый пакистанский посол Н. А. М. Раза пообещал, что его правительство будет избегать всяких провокационных действий. Джха отрицал какое бы то ни было индийское участие в этом; мы не могли опровергнуть эту ложь, не раскрыв наш разведывательный источник. В первой половине ноября мы получили сообщения о том, что некоторые индийские официальные лица высказывались относительно возможности войны еще до конца месяца. Они ошиблись всего на одну неделю.

Я созвал встречу ВГСД 12 ноября. Государственный департамент предложил надавить на Яхья Хана, чтобы он выступил с другой политической программой-максимум как способом «помощи (ему) выбраться из затруднения, не прибегая к войне», как отметил один из представителей Госдепа. К сожалению, единственными уступками, которые он еще не успел сделать, было немедленное освобождение Муджибура Рахмана и объявление независимости половины его страны – уступки, которые он считал унизительными, а посему предоставленными на усмотрение гражданского правительства, которое будет установлено в ближайшее время. Больше нечего было предложить, чтобы избежать безудержного втягивания Индии в конфликт. Единственным подходом, у которого был небольшой шанс сработать, стал бы угрожающий демарш по отношению к Дели; никто не хотел выдвигать это предложение. Я сказал моим коллегам вновь, что мы поддержали бы политическую эволюцию, но ни за что не стали бы поддерживать индийскую стратегию такого наращивания темпов действий, которого Западный Пакистан не смог бы пережить:

«Если г-жа Ганди хочет найти выход, мы должны попытаться предоставить ей этот выход. Но мы сломали себе хребет, стараясь спасти ее. И что она сделала в ответ? Она не приняла ни одного предложения, которые мы выдвигали. Она говорила дружеские слова о нашем президенте, но они никакого отношения не имели к тому, что он говорил. Она просто-напросто пыталась загнать нас в позицию главного злодея. Вопрос сейчас в том, как нам сдержать ее, предоставив ей две трети того, что она желает, и дав возможность использовать предоставленное в качестве основы для следующего шага?»

Время для взаимных обвинений, однако, прошло. Мы столкнулись с кризисом, имея всего несколько инструментов воздействия, помимо увещевания. И поэтому мы вернулись к телеграфному аппарату. Мы продолжили проверку Яхья Хана на гибкость в отношении Муджиба. Госдеп также послал свои депеши с рекомендациями относительно сдержанности. Индия даже не попыталась хоть как-то отреагировать. Она пожаловалась, что наши демарши ставили ее в один ряд с Пакистаном. Индийская дипломатия, получив большую часть уступок, которые она требовала, сосредоточилась на том, чтобы ее посол интересовался статусом одного условия, которое, как она знала, не могло быть выполнено в короткие сроки: освобождение Муджиба и признание его в качестве единственного представителя на переговорах с Пакистаном.

Я сделал свое дело на встрече с пакистанским министром иностранных дел Султаном Ханом, который находился с визитом в Вашингтоне 15 ноября. Этот приличный и способный человек провожал меня в Исламабаде в Пекин всего четыре месяца назад. А теперь я должен был требовать от него, как можно тактичнее, продемонстрировать максимальную гибкость в отношении Муджиба. Он ответил, что, по его мнению, нынешнее военное правительство достигло предела в своих уступках. Однако как только будет сформировано гражданское правительство, примерно через шесть недель, вопрос будет пересмотрен. Яхья Хан лично высказался примерно так же в беседе с послом Фарлэндом 18 ноября, подчеркнув, что его главной целью является выполнение его графика для установления гражданского правительства: «Если гражданское правительство затем захочет иметь дело с Бангладеш через Муджиба или иным образом, это будет делом гражданского правительства, и меня совершенно не будет касаться. Я достигну своей цели, передав власть обратно народу».

Я разговаривал дважды с Добрыниным – 15 и 18 ноября. В обоих случаях предупреждал, что продолжающиеся воздушные поставки советского оружия вносят дополнительные трения. Добрынин вежливо отвечал, что фактически Советский Союз рекомендует проявлять сдержанность. 19 ноября я обсуждал с Джха график, согласно которому полная автономия будет достигнута в Восточной Бенгалии к марту. Он просто не обратил на это внимания.

Перспективы сохранения мира уменьшаются, когда потенциальный агрессор видит победный приз в пределах досягаемости, имеет подавляющее превосходство на земле и воспринимает намеченную жертву изолированной, деморализованной и безоружной. 22 ноября развернулась первая стадия полномасштабной войны на субконтиненте, хотя прошла почти неделя, прежде чем Индия признала это, и все наши ведомства оказались готовыми столкнуться лицом к лицу с ее последствиями.

Война между Индией и Пакистаном

22 ноября я докладывал Никсону:

«Пакистанцы сегодня заявляют по радио, что Индия «без официального объявления войны развернула повсеместное наступление против Восточного Пакистана». …Индийцы называют эти сообщения «абсолютной ложью». …В настоящий момент у нас нет независимых свидетельств, но представляется очевидным, что произошел крупный инцидент».

Кризисы всегда начинаются как недоразумение, этот больше, чем все иные. Пакистанский посол не имел никакой информации; госсекретарь Роджерс, у которого, как и у меня, не было лучшего источника, мог только отмечать противоречивые сообщения. Никсон был полон стремления привести в исполнение свою угрозу, повторяемую с мая: прекратить оказание помощи Индии. Для того чтобы отвести от себя внутреннюю критику, он хотел объявить это как прекращение помощи обеим воюющим сторонам, будучи в курсе, что помощь Пакистану к тому времени уже иссякла. Я рекомендовал ему отложить принятие решения на время после проведения встречи ВГСД, созванной на вторую половину дня. Я скептически относился даже к объявлению прекращения помощи Пакистану, если бы оказалось, что Индия является агрессором. Такое решение было бы слишком цинично, в Пекине его могли бы неправильно понять. Никсон был за любой подход, который принес бы больше вреда Индии.

У меня не было сомнений в том, что мы сейчас являемся свидетелями начала индийско-пакистанской войны, и что начала ее Индия. Несмотря на популярные мифы, большие воинские подразделения не начинают боевые действия случайно; в действие их приводят чьи-то приказы. Никаким помутнением рассудка нельзя оправдать невероятность того факта, что 70 тысяч пакистанских солдат, уже втянутых в партизанскую войну, напали бы на 200-тысячные индийские войска, или что пакистанские военно-воздушные силы, состоящие из 12 самолетов в Восточном Пакистане, напали бы на 200 индийских самолетов, противостоящих им. Не было попыток даже хоть как-то соблюсти законность. У меня в мыслях не было никаких сомнений – и уж тем более у Никсона – в том, что Индия повышала свои требования постоянно и преднамеренно с тем, чтобы помешать урегулированию. Бесспорно, пакистанские репрессии в Восточной Бенгалии были зверскими и недальновидными. И миллионы беженцев оказали громадное воздействие на индийскую экономику. Но то, что привело к войне, по мнению Никсона и моему собственному, выходило за рамки проблемы беженцев. Причиной была решимость Индии использовать кризис для того, чтобы установить свое господство на субконтиненте.

Однако наша главная озабоченность не ограничивалась субконтинентом. Советский Союз мог бы одернуть Индию, но предпочел не делать этого. Он фактически активно поощрял войну, подписав Договор о дружбе, оказывая дипломатическую поддержку максималистским требованиям Индии, осуществляя военные поставки по воздуху и обещая ветировать неудобные резолюции в Совете Безопасности ООН. Советы поддержали использование Индией трудностей Пакистана частично для того, чтобы нанести удар по нашей системе союзов, и в еще большей степени продемонстрировать китайскую слабость. Поскольку имела место общая озабоченность относительно советской мощи, которая свела вместе Пекин и Вашингтон; демонстрация американской незначительности серьезно осложнила бы непрочные новые отношения с Китаем. Если бы мы последовали советам наших критиков, – масштабный отход от Пакистана и конфронтация с ним в момент его отчаянного положения, – мы бы точно действовали так, как положено в рамках американо-советского кондоминиума, которого так боялся Пекин. Это почти со стопроцентной вероятностью уничтожило бы нашу китайскую инициативу. Я слышал периодические комментарии на наших межведомственных встречах, имеющих в виду, что мы были одержимы сохранением возможности поездки в Китай. Но, как я сказал Никсону, «эти люди не понимают, что без китайской поездки у нас не было бы московской поездки».

Но мы не отстаивали только некие абстрактные принципы международного поведения. Жертва нападения была союзником, – как бы многие не хотели этого признавать, – которому мы дали несколько очевидных обещаний относительно конкретно данных обстоятельств, ясные договорные обязательства, подкрепленные другими положениями, датируемыми еще 1959 годом. Можно было бы оспорить целесообразность этих положений (и многие представители нашего управленческого аппарата очень бы хотели забыть о них настолько, что когда-то было практически невозможно даже для Белого дома заполучить копии переписки 1962 года), но мы не могли их игнорировать. Поступив таким образом, мы привели бы в уныние таких союзников, как Иран и Турция, симпатизировавших Пакистану, имевших аналогичные обязательства от нас и наблюдавших за нашей реакцией как символом американской последовательности в случае потенциального кризиса, который затронул бы их самих. Таким образом, на кону были очень высокие ставки. 5 декабря я сказал Никсону, что индийско-пакистанский конфликт превратится в репетицию ситуации на Ближнем Востоке весной. Я то же самое высказал Джону Конналли^[21] до и после встречи СНБ 6 декабря.

Вопрос о «спасении» Восточного Пакистана не стоял. Как Никсон, так и я в течение ряда месяцев признавали, что его независимость неизбежна. Но война совершенно не нужна для ее достижения. Мы стремились сохранить Западный Пакистан как независимое государство, поскольку считали, что подлинной целью Индии было добиться его развала. Мы старались помешать демонстрации того, что советское оружие и дипломатическая поддержка являются непременно решающими факторами в кризисных ситуациях. 4 декабря я сказал Никсону, что именно из-за нашего ухода из Вьетнама мы не можем позволить создать впечатление, что все вопросы могут быть разрешены грубой силой. Хотя сейчас уже было слишком поздно предотвратить войну, у нас все еще имелась возможность – посредством силы нашей реакции – заставить Советы притормозить перед тем, как они пойдут на другую авантюру где-либо еще. Как я сказал Никсону 5 декабря, нам следует продемонстрировать значительную угрозу, чтобы отбить охоту советских друзей совершать подобные шаги в других регионах, особенно на Ближнем Востоке. И если будем действовать достаточно смело, мы могли бы остановить индийское нападение еще до того, как оно поглотит и разрушит Западный Пакистан.

Было практически невозможно осуществить эту стратегию, потому что наши министерства и ведомства исходили из различных предположений. Они боялись вызвать противодействие со стороны Индии. Они видели, что Пакистан непременно проиграет войну, они знали, что наша линия не популярна в конгрессе и в средствах массовой информации. И Никсон, хотя и понимал стратегические ставки, не мог заставить себя установить дисциплину, требуемую при осуществлении оперативных деталей.

Дипломатическая служба представляет собой отличный инструмент, высококвалифицированный, преданный и способный. Когда я был государственным секретарем, то всегда восхищался ею как учреждением, уважал ее сотрудников и установил дружественные отношения со многими из них. Но требуется сильное руководство для того, чтобы установить единство местнических озабоченностей различных бюро, которые весьма чутко реагируют на повседневный прессинг. Это особенно характерно в тех случаях, когда политика, которую надо проводить, не популярна или вступает в противоречие с долго сохранявшимися пристрастиями. Это чувство направленности должен обеспечивать седьмой этаж – кабинет государственного секретаря и службы его ближайшего окружения. К сожалению, – не к чести ни одного из нас, – мои отношения с Роджерсом ухудшились до такой степени, что обострили наши политические расхождения и поставили под угрозу единство политической линии. Роджерс, как правило, выступал против моих рекомендаций просто на основании утверждения своих прерогатив. Я пытался обходить его по мере возможности. (Что было раньше, пусть устанавливают историки.) Роджерс был убежден в том, что наш курс ошибочен и что Никсон выбрал его только из-за моего вредного влияния. Я полагал, что Роджерс не понимал геополитических интересов. Результатом этого был бюрократический тупик, в котором действовали представители Белого дома и Государственного департамента в отношении друг друга как соперничающие суверенные образования, а не как члены одной команды, а президент пытался добиваться своего косвенным путем, что осложняло внутреннее напряжение нашего правительства.

На первом заседании ВГСД после начала войны, 22 ноября, Государственный департамент утверждал, что у нас недостаточно фактов для принятия решения. Он рекомендовал надавить на Пакистан с тем, чтобы тот продолжал делать политические уступки. Хотя война явилась очевидным нарушением Устава ООН, Госдеп занимал двойственную позицию относительно обращения в ООН. Будучи решительно настроенным против столкновения с Индией, он считал полезным обратиться в ООН не с тем, чтобы сослаться на положения Устава против вооруженного нападения, а только для того, чтобы умыть руки со всем этим делом. Я спросил, – боюсь, что очень нетерпеливо, – каков смысл в поощрении Индии за ее агрессию, требуя новых уступок от Пакистана. Разве не разумно просить Индию подождать четыре недели, чтобы посмотреть, что выйдет из перехода к гражданской власти? В том, что касается обращения в ООН, я попросил Госдеп подготовить сценарий на случай обращения на следующий день. В тот самый вечер президент прислал мне указание подготовить сильные телеграммы с предупреждением против войны и направить их в Дели, Москву и Исламабад. Никсон хотел предупредить Москву о недопустимости ее поставок оружия Индии.

Военный исход становился очевидным. Пакистан сообщил нам, что две индийские бригады действуют в пределах Восточного Пакистана. 23 ноября Никсон получил письмо от Яхья Хана, описывающее индийские военные диспозиции как фактически петлю вокруг правительственных войск в Восточном Пакистане, которая сжималась посредством больших неспровоцированных ударов. Заверяя Никсона в своем желании избежать войны даже на такой поздней стадии, Яхья Хан обратился за «личной инициативой на данный момент» со стороны Никсона, которая «могла все еще оказаться решающей в предотвращении катастрофы».

В тот же самый день – 23 ноября – мы получили письмо от г-жи Ганди, датированное по непонятным причинам 18 ноября. Г-жа Ганди, как будто говоря с партнером по совместному предприятию, дала себе высокие оценки за сдержанность, которую приписала вере в то, что справедливость восторжествует, и которая «сохранялась, благодаря дискуссиям, состоявшимися с Вами». В то время как индийские подразделения передвигались по территории соседней страны, г-жа Ганди советовала не созывать Совет Безопасности ООН, утверждая, что «такой шаг помешает продвижению решений, которые мы совместно ищем». Это была интересная доктрина международного права, когда обращение за помощью к Организации Объединенных Наций могло бы помешать решению военного конфликта. И вкладываемый подтекст, суть которого сводилась к тому, что теперь, когда Индия атаковала соседа, мы ищем «совместные решения», мало что сделал, чтобы смягчить гнев президента. Г-жа Ганди призвала Никсона использовать его «огромную смелость», чтобы содействовать выработке решения, и выразила надежду на дальнейшее улучшение отношений между Соединенными Штатами и Индией. Она не соблаговолила разъяснить, к какого рода решениям она стремится, или в чем должно состоять дальнейшее улучшение отношений между Индией и Соединенными Штатами. Но было ясно, что она не хочет приглашения в ООН для защиты и оправдания политики Индии перед мировым сообществом.

Заседание вашингтонской группы специальных действий 23 ноября не пролило свет на то, в каком направлении американское влияние, – которое теперь требовали обе стороны, – должно быть оказано. Государственный департамент не возражал против телеграмм в Москву и Исламабад с требованием соблюдать сдержанность (в последнем случае никто не считал странным просить жертву военного нападения проявлять сдержанность). Но именно телеграмма в Дели вызвала массу хлопот. Заместитель государственного секретаря Ирвин рекомендовал отложить ее до получения нами «независимого» подтверждения индийского нападения. «Мы можем играть в эту шараду очень и очень долго», – ответил я.

Не был Госдеп готов прервать военную помощь Индии, как этого требовал Никсон. Его представители задавались вопросом, соответствует ли наше прекращение военной помощи тем усилиям, которые мы прилагаем для сдерживания г-жи Ганди, и высказывали сомнения в его эффективности. Это было совершенно противоположно тому, что утверждалось в течение нескольких месяцев, когда речь шла о Пакистане! И после нескольких месяцев демонстрации большой изобретательности в деле перекрытия поставок в Пакистан они оказались в полном недоумении по поводу того, как все это проделать в отношении Индии, ссылаясь на трудности выявления оборудования, на которое уже были выданы лицензии. Кроме того, оказалось, что прекращение экономической помощи обеим сторонам нанесет по Пакистану больший удар, чем по Индии. Я отметил то, что должно было бы представляться самоочевидым: не имеет смысла воздерживаться от прекращения поставок военного оборудования нападающей стране, если мы это уже сделали в отношении жертвы нападения.

23 ноября стал также днем моей первой секретной встречи с китайцами в Нью-Йорке. Хуан Хуа был теперь постоянным представителем Китайской Народной Республики в Организации Объединенных Наций. Пекин согласился с тем, что мы можем использовать Хуан Хуа в Нью-Йорке в качестве контакта по вопросам ООН или для срочных посланий; остальные наши дела должны были, как и раньше, проводиться через Париж. Я считал важным подробно информировать Пекин о наших шагах; как минимум, китайские руководители должны понять, что мы не вступили в сговор с Советским Союзом. Пекин должен был ценить нашу решимость оказать сопротивление экспансионизму, как, впрочем, и пределы наших практических возможностей в этом случае.

Я встретился с Хуан Хуа в секретном месте в Нью-Йорке в районе Восточных 30-х улиц города, в старой маленькой квартирке в особняке из бурого песчаника, которую ЦРУ использовало как место встреч. Соблюдалось одно требование – в доме отсутствовал привратник и было мало других жильцов. В противном случае мы бы были вынуждены испытывать судьбу, если бы слишком много любопытных ньюйоркцев могло видеть трех одетых во френчи в стиле Мао китайских дипломатов входящими в здание, а за ними шел бы Генри Киссинджер. (Позже мы перенесли наши встречи в такое же старое, но немного более престижное помещение в районе Восточных 70-х улиц.) На этот раз я мог всего лишь проинформировать вкратце Хуан Хуа о военной ситуации. Я показал ему проект резолюции, которую мы собирались внести в Совет Безопасности, если вопрос будет вынесен в СБ ООН, отметив, что мы еще не приняли окончательное решение. Хуан Хуа подчеркнул, что Китай поддержит Пакистан в Совете Безопасности, но последует примеру Пакистана в деле о вынесении этого вопроса в Совет.

24 ноября г-жа Ганди впервые признала, что индийские войска пересекли пакистанскую границу. Они это сделали только один раз, по ее словам, 21 ноября. И, как она проинформировала индийский парламент, индийские войска действовали в реализации своего права на самооборону. Будущие решения относительно пересечения границы будут предоставлены «человеку, находящемуся непосредственно на месте события», – группе командиров, желающих продемонстрировать свою доблесть.

В свете всех этих свидетельств на встрече ВГСД 24 ноября мы просто выжидали время, поскольку все ждали реакцию на наши демарши в Дели, Исламабаде и Москве. Я спросил представителей ведомств, имелись ли у них какие-то сомнения по поводу того, что регулярные войска вторглись в Восточный Пакистан. Большинство согласилось, но, – несмотря на признание г-жи Ганди, – представитель Государственного департамента по-прежнему рассматривал это доказательство как спорное. Предложенная оперативная рекомендация вновь заключалась в том, чтобы надавить на Пакистан с целью дальнейших политических уступок с его стороны. Если и был «крен» в правительстве США на этой стадии, то объективно он был в сторону Индии. Аппаратный паралич возымел свой практический эффект, накладываясь на тормозящие действия, которые осуществляла Индия на дипломатическом фронте.

В полдень 24 ноября Никсон встретился с Роджерсом и мною в Овальном кабинете. Каждый стоял на позициях, продемонстрированных во время заседания ВГСД, при этом Роджерс утверждал, что у нас нет подтверждений, достаточных для шага в Совете Безопасности. К сожалению, все безотлагательные вопросы носили технический характер – формулировки возможных резолюций ООН и способы достижения разной степени прекращения оказания помощи. Никсон терпеть не мог вникать в такого рода детали, их обсуждение заставляло его заметно нервничать. Сказать что-то поперек своему старому другу было ему не по нутру в любом случае. А посему встреча завершилась ничем, а после Никсон жаловался мне, что не знает, как вести себя со своим государственным секретарем; он носился с идеей заменить Роджерса Джоном Митчеллом, но в итоге так ничего и не сделал.

В результате каждый поступал по-своему. Государственный департамент обнародовал позицию через своего представителя, который на пресс-брифинге заявил, что у Соединенных Штатов нет доказательств обвинения Индии в агрессии. Когда пакистанский посол выразил протест госсекретарю, Роджерс подтвердил, что у нас «не было независимой информации, чтобы подтвердить или отрицать» индийское участие в вооруженном нападении. Роджерс объяснял, что Вашингтон не хочет оказаться в положении, когда надо было бы принимать чью-то сторону в отношении правдивости противоречащих друг другу сообщений. Разумеется, расположение линии сражения глубоко внутри пакистанской территории давало нам хорошую подсказку о том, кто, возможно, совершил нападение.