Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 2
Все это время Советский Союз тянул время, чтобы Индия успела закончить все свои военные операции. ТАСС опубликовало гневное заявление 5 декабря в поддержку Индии без каких бы то ни было оговорок и против любого прекращения огня, если оно не будет сопровождаться политическим урегулированием, основанным на «законных правах» народа Восточного Пакистана. Узнав об этом, Никсон решил оказать давление на Москву. Добрынин, как во время большинства кризисов, отсутствовал в Вашингтоне. Его поверенный в делах Воронцов имел полномочия только на то, чтобы принять и передать поручения, но не вести переговоры.
5 декабря я сказал Воронцову, что мы вступили в переломный момент. Поддержка Москвой агрессии со стороны Индии не совместима с улучшением американо-советских отношений. Воронцов занял примирительную позицию. Кризис окончится через неделю; он не должен оказать влияния на американо-советские отношения. Если Советский Союз будет продолжать свой нынешний курс, рыкнул я, он не кончится через неделю, что бы ни произошло на субконтиненте.
6 декабря г-жа Ганди официально признала независимость Бангладеш. Хотя это было ясно из ее политики на всем пути, ее заявление имело эффект завершения всех оставшихся возможностей политического урегулирования. Государственный департамент наконец-то объявил о прекращении экономической помощи Индии, что Никсон приказал сделать четырьмя днями ранее (но сделано это было так нерешительно, что эффект оказался минимальным).
Никсон созвал заседание СНБ 6 декабря, потому что он, в конце концов, убедился в том, что нужна хоть какая-то дисциплина. Но, как обычно, его усилия установить ее носили такой двусмысленный характер, что все обернулось гораздо хуже. Поскольку Никсон взял на себя в основном пассивную роль, встреча только послужила для того, чтобы продемонстрировать философские разночтения между Роджерсом и мной, обостренные персональными стычками, которые не делали чести ни одному из нас. Никсон ясно дал понять, что недоволен г-жой Ганди; но во избежание неприятностей он не дал никаких оперативных указаний. Однако едва только его советники покинули заседание, как он в характерной для него манере приказал мне вызвать Джона Конналли и Мэла Лэйрда, чтобы они заставили Роджерса подчиняться линии Белого дома. Роджерс, не слыша такого рода слов от самого Никсона, был убежден в том, что выполняет президентские пожелания, а я провожу свою собственную линию. Циглер получил указание от Никсона сказать, что действия Индии шли «против международного течения», направленного на попытки урегулирования международных разногласий мирным путем. Но ведомства, – не зная, что все высказывания Циглера делались только с одобрения Холдемана или Никсона, – восприняли их как очередной мой маневр.
При таких обстоятельствах все больше и больше работы в нашей политике переходило в руки Белого дома, где и Никсон, и я могли бы ее контролировать. И к тому времени ведомства были только рады, что мы несли всю ответственность за все, и почти наверняка на нас падала и вся вина за происходившее. Мы решили, что больше всего шансов удержать Индию от разгрома Западного Пакистана появилось бы в том случае, если увеличить риски для Москвы и дать ей понять, что события на субконтиненте поставят под угрозу планы на встречу на высшем уровне с Соединенными Штатами. В таком случае Кремль мог бы потребовать от Индии быть более сдержанной. В силу этого письмо от Никсона Брежневу было вручено Воронцову 6 декабря. В нем подчеркивалось, что «дух, в котором мы согласились» на проведение встречи на высшем уровне, требует «максимальной сдержанности и самых срочных действий, направленных на прекращение конфликта и восстановление территориальной целостности на субконтиненте». Индийский «свершившийся факт» «надолго осложнит международную обстановку», «подорвет доверие» и окажет «отрицательное воздействие на целый ряд других вопросов».
Позже тем же вечером, в 23.00, мы получили советский ответ на мой разговор с Воронцовым, состоявшийся накануне. В примирительном тоне СССР занял традиционную позицию стороны, военные действия которой идут успешно, – и в ответе тянул время. Советы отрицали, что случившееся на субконтиненте представляет собой некий переломный момент. В более утонченной форме ответ повторял тему сообщения ТАСС с призывом к политическому урегулированию в Восточном Пакистане как предварительном условии для прекращения огня. И советское определение политического урегулирования было идентично индийскому: немедленная независимость. Очевидно, что Москва хотела продолжения войны.
Никсон отреагировал, приказав, по моей рекомендации, замедлить ход переговоров с Москвой по экономическим вопросам. Но это было легче сказать, чем сделать. К тому времени достаточно ведомств почувствовало большие интересы к торговле между Востоком и Западом, чтобы начать отстаивать свои сферы влияния, даже просто выполняя приказы как бы по инерции. Сопротивление возглавил министр торговли М. Стэнс, отражавший пристрастную точку зрения многих бизнесменов, что прибыль не должна становиться жертвой политики. Вдобавок ко всему, Стэнс – несомненно, ярый антикоммунист – вообразил себе, что установил хорошие личные отношения с советскими руководителями, и был совершенно не готов подвергнуть их опасности из-за скрытых дипломатических маневров где-то в тысячах километрах от него.
7 декабря Яхья Хан проинформировал нас о том, что Восточный Пакистан отделяется. Для нас день начался с передовицы в «Вашингтон пост», резко критикующей политику администрации на субконтиненте и называющей прекращение помощи Индии «озадачивающим», «сугубо карательным», а причины этого «смешными». Газета пришла к такому выводу в тот день, когда уже не осталось сомнений в том, что проблема зашла слишком далеко от обычного самоопределения Восточного Пакистана. Сообщение пришло к нам из источника, в надежности которого мы никогда не имели причин сомневаться и который я не ставлю под сомнение и сегодня. В нем говорилось, что премьер-министр Ганди была настроена довести Западный Пакистан до состояния полной слабости: она четко обозначила, что Индия не приемлет призыв Генеральной Ассамблеи к прекращению огня до тех пор, пока Бангладеш не будет «освобождена». После этого индийские войска продолжат «освобождение» южной части Азад Кашмира – пакистанской части Кашмира – и продолжат воевать до полного изгнания пакистанских сухопутных и военно-воздушных сил. Другими словами, Западный Пакистан должен быть расчленен и оказаться беззащитным. Г-жа Ганди также сказала коллегам, что, если китайцы станут «бряцать оружием», Советы обещали предпринять соответствующие контрмеры[26],[27]. Другие разведывательные сведения показывали, что это означало отвлекающие военные действия против Китая в Синьцзяне. Пакистан – Западный Пакистан – не мог никоим образом выстоять при таком сочетании давления, а китайско-советская война не исключалась.
В такой обстановке я устроил пресс-конференцию, которая оказалась крайне противоречивой позже. Я сделал так, потому что Роджерс запретил сотрудникам Государственного департамента проводить открытые брифинги, потому что массовые утечки могли подорвать то, что постоянно приказывал делать президент, и потому что нам необходимо было представить последовательные аргументы в пользу нашей позиции. Я попытался определить наши мотивации, предупредить Индию, продолжая заверять ее в сохранении по существу нашей доброй воли к ней, а также постараться дать знать Советам, что дела принимают серьезный оборот. Я опроверг утверждение о том, что администрация была «антииндийской». Подчеркнул, что мы не попустительствовали пакистанским репрессиям в Восточной Бенгалии в марте 1971 года; военная помощь была прекращена и были предприняты большие усилия для продвижения политического урегулирования между пакистанским правительством и бангладешскими официальными лицами в Калькутте. Но, так или иначе, на наш взгляд, Индия несла всю ответственность за войну. Как я указал, Индия «либо… могла бы представить нам график, либо следовало бы подождать до возвращения гражданского правления, которое должно было наступить всего через три недели, чтобы посмотреть, принесет ли это изменение в ситуацию…». Мы завершили тем, что «военные действия были предприняты, на наш взгляд, без достаточных на то оснований». Индия отвергла или проигнорировала наши заходы. Я предупредил Советский Союз о том, что он имеет обязательство выступить в качестве силы для сдерживания, поскольку «попытка добиться односторонних преимуществ рано или поздно приведет к эскалации напряженности, которая неизбежно подвергнет риску перспективы ее ослабления»[28]. Я считал тогда и по-прежнему так думаю, что это представляет собой точное изложение записи.
Джордж Буш в соответствии с указаниями сделал еще один шаг в ООН, назвав Индию агрессором. Резолюция, которую мы поддержали на Генеральной Ассамблее и которая призывала к прекращению огня и выводу войск, получила подавляющую поддержку и прошла, как я уже отмечал,104 голосами «за» при 11 «против». Но ни наши брифинги, ни отражение мирового общественного мнения, выразившееся в подавляющем большинстве голосов, не смягчили критику со стороны средств массовой информации или конгресса. «Нью-Йорк таймс» высмеяла мой аргумент, что политическая договоренность с Яхья Ханом была возможна. «Вашингтон пост» продолжала делать «серьезные оговорки относительно пропакистанской политики Никсона».
Для нас вопрос сейчас состоял в том, чтобы не допустить расчленения Западного Пакистана. На заседании ВГСД 8 декабря я сказал следующее:
«А теперь давайте обратимся к ключевому вопросу. Если Индия нацелится на Западный Пакистан, захватит Азад Кашмир и разгромит пакистанские воздушные и танковые войска, ряд вещей покажется неизбежным. Должны ли мы, будучи в полном сознании, позволить высвобождение тех же самых центробежных сил в Западном Пакистане, как и в Восточном? Белуджистан и другие такого же рода вопросы неизбежно всплывут на поверхность, как г-жа Ганди объяснила президенту и сказала на семинаре в Колумбийском университете в Нью-Йорке, я так понимаю. Пакистан останется беззащитным, а Западный Пакистан превратится в зависимое государство».
Кульминация: судьбоносное решение
В основе своей, единственной козырной картой, остававшейся у нас на руках, была задача повысить риски для Советов до уровня, при котором Москва почувствовала бы угрозу своим более крупным интересам. Поняв это, Никсон предложил мне вечером 8 декабря отменить московскую встречу на высшем уровне. Это свидетельствовало о степени недовольства президента. Но не обязательно означало, что он действительно хотел выполнения своего предложения. Заявление имело дополнительное преимущество установления исторического рекорда жесткости. Его можно было использовать позже для демонстрации того, что чьи-то коллеги стали колебаться, в то время как кто-то стоял твердо, как скала в бурном море. Мне пришлось узнать до конца недели, что восприятие этого заявления в буквальном смысле слова означало риск нарваться на недовольство президента. Но на той стадии я сказал Никсону, что такой шаг был бы преждевременным. Мы пока еще не получили официальный ответ Брежнева на президентское послание от 6 декабря. И если открыто загнать Советы в угол, то они потеряют дальнейшие стимулы для того, чтобы призывать к прекращению индийского нападения на Пакистан. Но я действительно был сторонником усиления давления, держа угрозу отмены встречи на высшем уровне в резерве: «Главная проблема сейчас состоит в том, что русские сохраняют свое уважение к нам, – сказал я. – Мы должны помешать Индии напасть на Западный Пакистан; это – главное». Если не предпримем абсолютно ничего, то «мы подтолкнем Советы на поистине жесткие действия». Я ту же самую мысль высказал Хелмсу: «Если мы ничего не сделаем, то непременно проиграем. Если мы что-то сделаем достаточно смело и предпримем другие одновременные шаги, мы, возможно, заставим русских прекратить свои игры».
9 декабря мы получили ответ от Брежнева. В нем имелась своя обнадеживающая сторона, состоящая в предложении о прекращении огня и возобновлении переговоров между сторонами в Пакистане с этапа, как говорилось в послании, когда они были прерваны. Если Советы намеревались этим жестом настоять на том, чтобы стороны вернулись к ситуации на 25 марта, то в этом было заложено обещание. Это прикрывало бы неким фиговым листком то, что про переговоры можно было бы сказать, что они начались в рамках единого Пакистана, хотя даже результат в виде независимой Бангладеш был предопределен. Брежнев также требовал переговоры с Муджибуром Рахманом, на завершение которых потребовалось бы время. Это могло бы стать механизмом, необходимым для того, чтобы выиграть время, пока мы изучали значение предложения из Москвы. И мы должны были убедиться в том, что Индия не станет использовать перерыв для осуществления своего намерения разрушить Западный Пакистан.
Такая зловещая возможность стала все более очевидной во время беседы между индийским послом и заместителем государственного секретаря. Джон Ирвин пригласил Джха для того, чтобы заполучить заверения от Индии в том, что она не станет захватывать никакие территории в Западном Пакистане, включая любую часть Азад Кашмира. Джха ответил, что нет никаких намерений аннексии территории в Западном Пакистане. Однако в отношении Азад Кашмира он должен запросить Дели. (Индия никогда не признавала Кашмир частью Пакистана, следовательно, утверждала, что она, по ее мнению, не расчленяет Западный Пакистан.) Встреча завершилась тем, что Ирвин подчеркнул, что мы приближаемся к поворотному моменту в индийско-американских отношениях.
Пакистан никак не мог пережить одновременную утрату Бенгалии и Кашмира. Все центробежные силы были бы пущены в ход. Мы использовали визит 9 декабря советского министра сельского хозяйства Владимира Владимировича Мацкевича и его встречу с министром сельского хозяйства США Эрлом Батцем в качестве предлога, чтобы подчеркнуть нашу серьезную озабоченность. К его удивлению, Мацкевич был приглашен на встречу с президентом в Овальном кабинете. С круглой головой, крепыш, переполненный невинной доброжелательности, Мацкевич передал личное приветствие от Брежнева, который был в предвкушении московской встречи на высшем уровне. Никсон ответил, что весь прогресс американо-советских отношений был под угрозой срыва из-за войны на субконтиненте. Мы настаивали на прекращении огня. Если Индия двинет войска против Западного Пакистана, Соединенные Штаты не останутся в стороне. Никсон добавил: «Советский Союз имеет договор с Индией. У нас договор с Пакистаном. Вы должны понимать острую необходимость прекращения огня и политического урегулирования кризиса». Мацкевич был в отличной ситуации, чтобы заявить, что такие дела высокой политики были вне сферы его компетенции; но не таким был Воронцов, сопровождавший его и способный нас просветить. Таким образом, было выиграно дополнительное время для дальнейшего индийского продвижения.
Напряженность, существовавшая в нашем правительстве, выплеснулась наружу 9 декабря, когда Никсон, будучи вне себя от сообщений прессы о том, что старшие дипломаты США выступают против «антииндийского синдрома» президента, созвал руководящих работников, входящих в состав вашингтонской группы специальных действий. Он сказал им, что, хотя не настаивает на лояльности Государственного департамента президенту, он должен быть лояльным по отношению к Соединенным Штатам. Это было одним из самых эмоциональных высказываний, о котором Никсон позже сожалел и которое стоило ему такой поддержки. Департамент был лояльным Соединенным Штатам по своим убеждениям, но расходился с политикой президента и следовал указаниям своего руководителя. Как я сказал Алексу Джонсону, требовалось несколько дней на составление и согласование телеграмм с указаниями Китингу подвергнуть критике Дели; телеграммы в Исламабад с критикой Пакистана чудесным образом рассылались через два часа.
Главный факт, который не все готовы были признать, заключался в том, что Советский Союз и Индия могли бы прекратить кризис (и наши собственные внутренние споры) одним простым поступком. Мы хотели для того, чтобы все шло своим чередом, лишь получить заверение в том, что не будет нападения на Западный Пакистан и отсечения Кашмира. Война в Восточном Пакистане в таком случае сошла бы на нет сама по себе. Индийские войска, имея превосходство шесть к одному, явно обладали большей мощью. Но именно такое заверение Индия как раз и отказывалась давать, а Советский Союз не желал ее подталкивать на это. Джха оставался без каких-либо указаний из Дели. Воронцов не сказал ничего в этом плане, несмотря на то, что Никсон лично вмешался в это дело.
10 декабря мы разработали с Яхья Ханом новое предложение для Организации Объединенных Наций, вспомнив жест Брежнева, что следует возобновить переговоры с того места, с какого они были прерваны. В нашем предложении не упоминалось требование о выводе индийских войск; оно призывало к прекращению огня и перемирию под наблюдением представителей ООН на Востоке и Западе. Как только прекращение огня вступало бы в силу, начинались бы переговоры, направленные на вывод войск и удовлетворение бенгальских чаяний. Короче, Пакистан в ответ на прекращение индийских военных операций на Западе был готов к урегулированию военного статус-кво на Востоке (преимущественно оккупированном Индией к тому времени) и начать переговоры, единственно возможным исходом которых могло бы стать возникновение независимой страны Бангладеш.
Я вручил это предложение Воронцову утром 10 декабря. К нему прилагалось письмо от Никсона Брежневу, в котором сообщалось, что предложение Брежнева о политическом урегулировании в Восточном Пакистане находится в стадии реализации. «Сейчас за этим должно последовать немедленное прекращение огня на Западе». Следуя процедуре периода кризиса в Сьенфуэгосе, я зачитал Воронцову памятную записку от 5 ноября 1962 года, в которой Соединенные Штаты обещали помощь Пакистану в случае индийской агрессии. Я предупредил его о том, что мы выполним это обещание. У Воронцова, разумеется, никаких указаний на этот счет не было. И мы ничего от него не услышали в ближайшие двое суток.
«Во внешней политике, – как сказал однажды Бисмарк, – смелость и успех не стоят в причинной связи, они идентичны». У Никсона было много недостатков, но в кризисы он бывал явно смелым. Авианосная группа, которую мы подняли по тревоге накануне, получила теперь приказ двинуться в сторону Бенгальского залива, якобы под предлогом эвакуации американцев, но на самом деле для того, чтобы придать особое значение нашим предупреждениям против нападения на Западный Пакистан. Мы остановили ее восточнее Малаккского пролива, примерно в сутках плавания от Бенгальского залива, потому что я хотел посоветоваться с китайцами перед тем, как мы сделаем следующий ход. При объяснении Мелу Лэйрду целей перемещения флота я указал на то, что мы признали индийскую оккупацию Восточного Пакистана свершившимся фактом. Наша цель заключалась в том, чтобы отпугнуть и не дать свершиться нападению на Западный Пакистан. (Я не стал добавлять, что мы хотели разместить войска в том месте на тот случай, если Советский Союз станет давить на Китай.) Как всегда в кризисных ситуациях, Лэйрд был настроен решительно и проявил понимание.
Перед тем как отправиться в Нью-Йорк на секретную встречу с Хуан Хуа, мы получили информацию о том, что пакистанский командующий в Восточном Пакистане предлагает прекратить огонь. Государственный департамент ликовал. На ежедневном заседании ВГСД Алекс Джонсон обсуждал, как это осуществить. Я был в замешательстве. Сепаратное прекращение огня на Востоке вступало в противоречие с тем, что было предложено Советами. Это привело бы к урегулированию уже сходящей на нет войны на Востоке, но усиливало бы наше главное беспокойство, дав свободу действий индийским сухопутным и воздушным войскам для развертывания всеобщего наступления на Западный Пакистан. Мы знали, что г-жа Ганди приказала срочно переместить индийскую армию на запад и осуществить решительное наступление, как только будут завершены все операции против Восточного Пакистана. Я пригласил пакистанского посла Раза и настоял на том, чтобы предложение о прекращении огня соответствовало тому, о чем была достигнута договоренность с Яхья Ханом. Вашингтонская группа согласилась сделать то же самое по официальным каналам. Прекращение огня должно касаться как Восточного, так и Западного Пакистана; в противном случае опасность для Западного будет нарастать по мере завершения операций в Бенгалии. Исламабад в силу этого временно отозвал свое предложение о прекращении огня в Восточном Пакистане. Но было ясно, что это давало нам только короткую передышку. За короткий промежуток времени пакистанская армия в Восточном Пакистане будет уничтожена. Индийские войска освободятся для своего запланированного нападения на Западный Пакистан. Нам срочно надо было довести дело до конца.
Я встретился с Хуан Хуа около шести вечера в квартире ЦРУ без лифта на Восточных 70-х улицах. Ее стены, излишне увешанные зеркалами и безвкусными картинами, говорили о несколько иных целях, чем о встрече между представителем пуританского коммунистического режима и помощника президента, пытающихся спасти далекую страну, которая свела их вместе.
Я рассказал Хуан Хуа весьма подробно о наших обменах мнениями со всеми сторонами, включая Советы. Я сказал ему о нашей надежной информации относительно индийских планов уничтожить вооруженные силы Пакистана. Мы неохотно пришли к выводу о том, что, если Пакистан должен быть спасен от полного разрушения, то мы должны оказать максимальное политическое воздействие с целью установления перемирия и прекращения огня вдоль линий по плану, разработанному с Яхья Ханом. Никакой другой путь не предотвратит запланированное индийское наступление на Западный Пакистан, успех которого предопределен. Мы выполняем свою часть дела, направив авианосную группу ближе к Малаккскому проливу.
Хуан Хуа, у которого явно не было соответствующих указаний, занял твердую позицию. Он настаивал на том, что прекращение огня без отхода с занятых позиций равнозначно объективному сговору с Советами. Агрессия получает свое вознаграждение. Восточный Пакистан падает жертвой превосходящих сил. Мы не должны отказываться от принципа вывода индийских войск до начала переговоров. Я резко ответил, что, если Пакистан и Китай настаивают на такой позиции, мы должны исходить из этого во время нашего голосования в ООН. Однако все будет напрасно, все будет играть на руку индийской и советской стратегии расчленения всего Пакистана. Хуан Хуа подошел к подлинной озабоченности китайцев – создается прецедент, когда другие страны могут оказаться расчлененными в результате индийско-советского сговора. Я сказал ему, что Соединенные Штаты не останутся безучастными к дальнейшим советским шагам. Нападение на Китай особенно будет иметь серьезные последствия. Поистине, именно по этой причине мы придерживаемся своей сильной позиции вопреки общественному мнению, позиции конгресса и большей части нашего бюрократического аппарата. Мы даже двинули наш флот в район, оказавшийся под угрозой. Положение дел принимает чрезвычайный оборот; развивается активное, хотя и молчаливое сотрудничество со страной, которую мы даже не признавали. Хуан Хуа сказал, что проинформирует премьера Чжоу Эньлая о нашей точке зрения. Он мог мне сказать сейчас, что, как он добавил, Китай никогда не перестанет вести борьбу, пока у него есть на вооружении хоть одна винтовка. Он, несомненно, нарастит свою помощь Пакистану. Я принял это – как потом выяснилось, ошибочно – за проявление того, что Китай мог бы вмешаться военным путем даже на этой поздней стадии.
Для того чтобы увеличить давление на Советы в пользу прекращения огня, я попросил Хэйга позвонить Воронцову в конце дня 10 декабря и сказать ему, что Соединенные Штаты примут строгие меры, включая перемещение флота, если вскоре не получим удовлетворительный ответ на наше предложение.
На следующее утро, все еще находясь в Нью-Йорке, я встретился за завтраком с Зульфикаром Али Бхутто, который был назначен заместителем премьер-министра за несколько дней до этого, в первоклассных апартаментах нашего представителя в ООН в отеле «Уолдорф Тауэрс». Китайские обои и незаметные официанты заставляли практически забыть, что где-то там, за 10 тысяч километров отсюда, будущее страны моего гостя висело на волоске. Элегантный, общительный и утонченный Бхутто был наконец-то таким представителем, который способен посоревноваться с индийскими руководителями за внимание общественности. У него было сложное прошлое. Архитектор дружбы Пакистана с Китаем в то время, когда американские руководители рассматривали Китайскую Народную Республику как угрозу миру во всем мире, он не гнушался прикрываться демагогическими антиамериканскими лозунгами, когда это служило его внутренним целям. Шлейф недоверия, порожденного его вызывающим поведением и проявлением временами этакого цинизма, тянется за ним в рядах нашего правительства на протяжении всей его политической жизни. Мне он показался умным, приятным человеком – политиком глобального масштаба. Он мог отличить позерство от политики. Он совершенно не терпел дураков. А поскольку ему приходилось соперничать со многими, это наделило его более чем обычным числом противников. Ему на самом деле не нравился медлительный темп военного руководства Пакистана. Именно поэтому позже он впал в излишнюю самоуверенность касаемо своего мастерства манипуляций. Но в дни трагедии собственной страны он собрал остатки нации воедино и восстановил ее уверенность в своих силах. В час, когда это потребовалось больше всего, он спас страну от полного разрушения. А позже уничтожил сам себя излишней гордыней. Но его смелость и предвидение в 1971 году должны были бы определить для него лучшее будущее, чем настигший его трагический конец, который его соотечественники определили для него и который подпортил их репутацию как людей, способных на проявление милосердия.
Когда мы встретились 11 декабря, я сказал Бхутто, что Пакистан не спасет фальшиво жесткая риторика; нам следует выработать курс действий, который можно продолжать и подкреплять. Мы подошли к критическому пределу возможного: «И дело совсем не в том, что мы отказываемся вам помочь; а в том, что мы хотим сохранить вас. Отлично, когда речь идет о провозглашении каких-то принципов, но в итоге по сути мы должны обеспечить ваше выживание». Я убеждал его в необходимости выработки общей позиции с китайцами; мы не примем никакого отступления со стороны тех, кому мы стараемся помочь. Если бы так все продолжалось, мы помогли бы провести формальные резолюции ООН, но утратили бы способность быть эффективными. Следующие двое суток будут решающими. Нам, как сказал я, не следует сидеть сложа руки, готовясь попасть в учебники истории.
Бхутто был спокоен и все понимал. Он знал ситуацию так же хорошо, как и я. Он не питал иллюзий и был готов делать, что требуется, как бы болезненно это ни было, чтобы спасти то, что оставалось от страны. Как он сказал, китайцы были в смятении из-за явного раскола в нашем правительстве. Они слышали слишком много противоречивых заявлений в течение этой недели, начиная с выступления Джорджа Буша, осуждающего индийскую агрессию, до заявления Государственного департамента, открыто продвигающего строгий нейтралитет. Чему они должны верить? Я сказал ему, что не секрет, что имели место несогласованности; точно так же не секрет и то, за что выступают Никсон и я, и что Белый дом принял окончательные решения. Его обязательство в том, чтобы сотрудничать с теми из нас, кто хочет спасти Западный Пакистан; мы не могли позволить внутренним противникам достичь их целей, запутав наших друзей. В итоге мы договорились, что, если не услышим ничего от Москвы до полудня завтрашнего дня, то вернем вопрос в Совет Безопасности, используя в качестве предлога немедленное прекращение враждебных действий в Восточном Пакистане. Мы начали бы с требования о прекращении огня и выводе индийских войск, но согласились бы с прекращением огня без отхода с занятых позиций, фактически признавая свершившийся факт для Индии в Бенгалии. Я должен был рассчитывать на Бхутто, а он должен был бы довести до китайцев нашу позицию.
Вернувшись в Вашингтон, я позвонил Воронцову, чтобы сказать, что у него осталось время до полудня 12 декабря, или мы приступим к делу в одностороннем порядке. Воронцов сказал мне, что заместитель министра иностранных дел Василий Васильевич Кузнецов был командирован в Дели для того, чтобы организовать удовлетворительный исход и добиться индийской сдержанности. Я сказал Никсону, что это могло быть правдой. Индийцам не нужен советский визитер для укрепления своей решимости разрушить Пакистан, а Кузнецов известен нам как трезвый профессионал. Но давили ли Советы с целью достижения прекращения огня или, наоборот, науськивали индийцев, наш курс должен был оставаться прежним: следовало наращивать давление до тех пор, пока Индия не заверит нас в том, что наступит прекращение огня и не будет никакой аннексии в Западном Пакистане.
Индия не была готова ни к одному варианту. Министр иностранных дел Сингх, находившийся в тот момент в Нью-Йорке, возражал против возвращения вопроса в Организацию Объединенных Наций, а в отсутствие решения ООН не могло быть соответствующей работающей резолюции по прекращению огня. Он отрицал какие-либо территориальные притязания в Западном Пакистане, но потом особо выделил Азад Кашмир как не признанную Индией часть Пакистана. Посол Джха наконец-то ответил на запрос заместителя государственного секретаря Ирвина двухдневной давности о индийских намерениях. Он тоже отрицал территориальные претензии, но также оставил открытой позицию Индии относительно Кашмира. Как он заявил, Кашмир принадлежит Индии, и пакистанская его часть удерживается незаконно. Когда все успокаивающие фразы были соединены в одну, итогом стали некие осторожные исключения. Индия и Советский Союз по-прежнему отказывались признать территориальный статус-кво Западного Пакистана. Они намеренно оставляли открытой возможность чего-то подобного аннексии, которую можно было бы достичь только благодаря полному разрушению пакистанской армии и последующего развала Пакистана.
