Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 2
Но иногда нервы государственных деятелей сдают. Не будучи в состоянии следовать ходу событий, они пытаются ускорить их и выходят из себя. Так было с Яхья Ханом, который со своей менее чем 40-тысячной армией решил установить военное правление над Восточным Пакистаном с населением в 75 млн человек, подавить «Авами лиг» и арестовать шейха Муджибура Рахмана.
После этого кризис в Пакистане превратился в международный.
Военное столкновение
Что подтолкнуло Яхья Хана на его необдуманный шаг 25 марта, целиком так и неизвестно. Без сомнения, что бенгальское население насмехалось над пакистанскими солдатами, набранными исключительно из Западного Пакистана. Вариант автономии Муджиба представлялся совершенно неотличимым от независимости. Почти все страны будут бороться за свое единство, даже если в недовольном районе в подавляющем большинстве настроения за отделение. Так было во время нашей Гражданской войны, так было в отношении Нигерии к Биафре или Конго по отношению к Катанге. Пакистан был, однако, уникален в том, что откалывающаяся провинция была отделена от Западного Пакистана тысячами километров индийской территории. Не было никакой вероятности того, что небольшая военная сила, сохраняющая лояльность одной части страны, могла бы навсегда удержать население в 75 млн другой части. Некогда естественная поддержка со стороны бенгальцев единого Пакистана испарилась, целостность Пакистана перестала существовать. Непременно должно было возникнуть независимое бенгальское государство, даже без индийского вмешательства. Вопрос состоял только в том, каким образом должно было это случиться.
Мы не хотели в это вмешиваться, если бы могли, как это сделали англичане. Мы даже получали сообщения о подозрениях западных пакистанцев в том, что якобы могли бы приветствовать независимый Восточный Пакистан, но ни англичане, ни мы не хотели превращаться в козлов отпущения за раскол страны. У нас почти не было средств для оказания воздействия на ситуацию. Более того, мы были очень заинтересованы в сохранении доброй воли со стороны Пакистана. Он был нашей главной связкой с Пекином; а Пакистан был одним из самых близких союзников Китая. Мы направили послание в декабре через Пакистан, принимая идею относительно направления американского эмиссара в Пекин. В марте и апреле все больше множились признаки того, что китайский ответ вот-вот последует. Апрель был месяцем пинг-понговой дипломатии.
На этой начальной стадии кризиса преобладало общее мнение в правительстве США избегать опрометчивых и поспешных действий, даже в кругах тех, кто ничего не знал о нашей китайской инициативе. На заседании ВГСД 26 марта я повторил собственную точку зрения, что все прогнозы говорят о том, что гражданская война приведет очень и очень быстро к независимости части страны. Представитель Государственного департамента отметил, что Великобритания не желала вмешиваться и оказывать давление на Пакистан. Я сказал моим коллегам: «Я разговаривал с президентом накоротке перед вторым завтраком. Он склоняется к такой же позиции, что и все остальные. Он не хочет ничего предпринимать. Он не хочет оказаться в положении, когда его могли бы обвинить в поощрении раскола Пакистана. Он не расположен к очень активной политике».
И, тем не менее, давление в пользу активной политики стало нарастать. Возникло общее и оправданное негодование, когда в апреле стали появляться сообщения о пакистанских бесчинствах в Бенгалии. Наш генеральный консул в Дакке направлял телеграммы в Вашингтон, настаивая на объявлении открытой американской позиции против пакистанских репрессий. Остальные члены генконсульства подписали аналогичное сообщение в начале апреля. Госсекретарь Роджерс сказал мне, что считает «возмутительным», что его дипломаты пишут петиции, а не отчеты. Однако здесь действовал излюбленный способ подчиненных, старающихся предрешить варианты действий их начальников, когда телеграммам специально давалась разметка по низкой шкале и, соответственно, они получали широкий доступ. Утечки в конгресс и прессу были неизбежны. Пакистанский издатель, посетивший Восточный Пакистан, написал отчет очевидца об убийствах военными в лондонскую «Санди таймс». Наш посол в Дели Кеннет Китинг докладывал в Вашингтон, что он «глубоко потрясен резней» и «серьезно озабочен уязвимостью Соединенных Штатов в связи с наносящими ущерб их репутации ассоциациями с правлением военного террора». Он настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты срочно открыто и ярко осудили «эти зверства», лично вмешавшись и заявив об этом Яхья Хану, отменив наше «одноразовое исключение», и немедленно прекратили всякие военные поставки Пакистану.
Мы столкнулись с настоящей дилеммой. Соединенные Штаты не могли закрывать глаза на зверские репрессии со стороны военных, в которых тысячи гражданских были убиты и от которых миллионы убежали в Индию, спасая свои жизни. Не было сомнений в том, что пакистанские военные применяют методы силового воздействия. Но Пакистан был нашим единственным каналом выхода на Китай. Если он будет перекрыт, то понадобятся месяцы для поиска альтернативы. В дополнение ко всему проблема обрушилась на Вашингтон как раз в разгар очередного цикла беспорядков из-за Вьетнама. Массовая кампания неповиновения была запланирована на 1 мая. Для некоторых наших критиков наше молчание по поводу Пакистана, – причины которого мы не могли никак объяснить, – стало еще одним признаком общей моральной бесчувственности правительства. Они и представить себе не могли, что правительство могло разрываться между противоречащими друг другу императивами; кое-кто был очень заинтересован в том, чтобы подорвать позицию своего правительства по первому попавшемуся под руку вопросу в расчете на то, что это подорвет наши усилия во Вьетнаме. Администрация реагировала в таком же мелочном духе; было определенное достоинство в обвинении в моральной бесчувственности. Никсон приказал перевести нашего генерального консула из Дакки; он высмеял Китинга за то, что тот «подпал под влияние индийцев». Трагической жертвой войны во Вьетнаме стала возможность разумных дебатов по вопросам внешней политики.
Государственный департамент стал действовать по собственной инициативе, желая упредить события. Не зная о китайской инициативе, а также находясь под большим влиянием своей проиндийской позиции, Госдепартамент в начале апреля, – не согласовав дело с Белым домом, – пошел на установление нового эмбарго на продажу вооружений Пакистану: он отложил выдачу новых лицензий на продажу боеприпасов и прекратил возобновление лицензий, срок которых истек; приостановил поставку позиций из запасов министерства обороны и подвесил исполнение пакета по «одноразовому исключению» 1970 года. В итоге были прекращены поставки Пакистану вооружений примерно на 35 млн долларов, а реализовано было из поставок только на сумму примерно в 5 млн долларов. (Эти 5 млн стали спорным делом в отношениях с конгрессом в начале июля.) Государственный департамент начал также прикрывать оказание экономической помощи Пакистану, и вновь без согласования с Белым домом, с помощью искусного инструмента, представляющего собой заявление о том, что наши существующие программы не могут быть эффективными по всей стране из-за гражданской войны. Мой эксперт из аппарата СНБ Хал Саундерс написал мне, что Государственный департамент отходит от позиции беспристрастности и переходит к разрыву с пакистанским правительством, однако «они не признаются сами себе в том, что делают. Они оправдывают свой шаг техническими обоснованиями».
Любой хорошо знакомый с подходами Никсона не мог сомневаться в том, что это противоречит его пожеланиям; а те, кто не знаком с его отношением, должны были бы проконсультироваться с Белым домом. Приоритета президентских прерогатив было достаточно для того, чтобы объяснить подход Никсона (и мой) позже в этом году. На протяжении всего апреля моей главной задачей было взять под свой контроль процессы в правительстве, имея перед собой две цели: сохранить канал связи с Пекином и сохранить возможность политического решения проблемы в Пакистане. К тому времени Исламабад был не только местом контакта, но также и вероятным местом моего отбытия в Китай. Но стали появляться признаки того, что предложенное Индией разрешение несомненного бремени миллионов бенгальских беженцев вело не к тому, чтобы они вернулись, а скорее к усилению разделения Пакистана (или в любом случае одна цель совпадала с другой). 31 марта индийский парламент единогласно выразил искреннюю «симпатию и поддержку» бенгальцам. Не позднее 1 апреля я уже докладывал президенту о том, что «индийцы, как представляется, избрали курс открытых дипломатических действий и скрытых акций, которые усилят уже и без того достигшую высокого уровня напряженность на субконтиненте и которые чреваты риском возникновения более широкого и более серьезного международного кризиса». 14 апреля в Калькутте было создано бангладешское правительство в изгнании. К середине апреля мы получили сообщения о том, что Индия готовит бенгальских беженцев к повстанческой борьбе в Восточном Пакистане (так называемых мукти-бахини). К концу апреля мы узнали, что Индия готова пропустить первые 2 тысячи этих повстанцев в Восточный Пакистан.
Я рассматривал политику сдержанности как правильную по существу, вне какой бы то ни было связи с Китаем. Так или иначе, но стратегия Администрации Никсона по гуманитарным вопросам заключалась в том, чтобы не бросать вызов суверенитету, что, непременно, было бы отвергнуто, а применить все наше влияние без конфронтации со стороны общественности. Оглядываясь назад в прошлое, я полагаю, что мы порой осуществляли этот в основном правильный подход излишне педантично, что настраивало против наших потенциальных сторонников. В случае с Пакистаном это казалось уместным, потому что его правительство было нашим союзником, и он, как мы были убеждены, вскоре должен был узнать тщетность своего курса. Мы решились убедить Яхья Хана пойти на автономию, посоветовав ему, как другу, предпринять шаги, которые он, несомненно, отверг бы, если бы потребовали предпринять их открыто. Как я написал президенту 29 апреля, центральное правительство «могло бы признать необходимость пойти на предоставление более широкой автономии с тем, чтобы заполучить необходимое сотрудничество со стороны бенгальцев. Мы, как представляется, столкнулись, таким образом, с периодом перехода к более широкой автономии Восточного Пакистана и, вероятно, независимости, в конечном счете». И, тем не менее, как я отмечал, политика Индии намеренно ведется против такого урегулирования: «Готовя и вооружая сравнительно небольшие силы бенгальского сопротивления, Индия может помогать сохранять активное сопротивление на плаву и увеличивать шансы на продолжение партизанской войны. Все свидетельствует о том, что индийцы намерены идти именно таким курсом».
Следуя нашей традиционной процедуре, я попросил Государственный департамент в апреле предложить варианты в процессе подготовки решения президента, какой должна быть наша политика в разворачивающемся кризисе. Широкое политическое решение создало бы определенные рамки для урегулирования вопросов оказания конкретной военной и экономической помощи Пакистану. Это было особенно необходимо в свете того факта, что Госдеп уже стал действовать в выбранном им самим направлении. Как обычно, Госдепартамент разместил предпочитаемый им вариант между настолько абсурдными альтернативами, что они никак не могли служить хоть какой-то базой политики. (Одно предложение, например, включало всемерную поддержку Яхья Хана. Это не отражало ни убеждение Белого дома, ни возможный курс действий.) Я отделил одну рекомендацию из ряда вариантов, предложенных Госдепом. Для того чтобы отреагировать на пожелания конгресса и общественности, я предложил, чтобы президент утвердил несанкционированное действие Государственного департамента начала апреля относительно перекрытия канала поставки вооружений, разрешив отправлять только запасные части и нелетальное оборудование. Я также настоял на том, чтобы экономическая помощь использовалась как пряник для получения политических уступок, «чтобы предпринять серьезные усилия, нацеленные на то, чтобы помочь Яхья Хану прекратить войну и установить такое решение, которое носило бы переходный характер к восточнопакистанской автономии». Никсон одобрил мои рекомендации 2 мая и добавил написанную от руки пометку: «Внимание всем. Не набрасывайтесь все сейчас на Яхья. РН».
Но перед нами возникло сразу три препятствия: политика Индии, наши собственные общественные дебаты и недисциплинированность нашей бюрократии.
18 мая, – когда мы уже довольно далеко продвинулись на стадии подготовки вместе с Исламабадом секретной поездки в Пекин, – г-жа Ганди предупредила Пакистан в открытом выступлении о том, что Индия «в полной мере готова к войне, если ситуации вынудит нас это сделать». Индийские послы предупредили Англию и Францию о том, что Индия «может быть вынуждена действовать во имя своего национального интереса» из-за потока беженцев, число которых на то время оценивалось в 2,8 млн человек[18]. Проблема беженцев была действительно громаднейшей; опасность межобщинных столкновений невозможно было отрицать. Но проходили недели, и мы все больше стали подозревать, что г-жа Ганди наметила для себя более крупные возможности. По мере нарастания изоляции Пакистана в международном плане она, как представляется, больше всего стремилась добиться унижения Пакистана, вероятно, пытаясь распространить центробежные тенденции с Восточного на Западный Пакистан. Когда Соединенные Штаты согласились взять на себя большую часть расходов на оказание помощи беженцам, Индия стала тут же настаивать на том, что проблема беженцев неразрешима без политического урегулирования. Но условия Индии для такого урегулирования расширялись с каждой неделей. Когда Соединенные Штаты предложили смягчить голод в Восточном Пакистане, Индия – вместе со многими людьми в самих Соединенных Штатах – потребовала, чтобы программа оказания помощи беженцам осуществлялась международным агентством. Предлогом для такого заявления была якобы забота о справедливом распределении, но таким образом были бы созданы помехи для завоевания пакистанским правительством кредита доверия среди собственного населения.
В мае 1971 года мы узнали из доселе считавшихся достоверными источников о том, что г-жа Ганди заказала планы на молниеносные удары «израильского типа» по Восточному Пакистану. И у нас были неоспоримые свидетельства того, что Индия распределяет самолеты и перебрасывает боевые подразделения и бронетехнику к границам. Никсон отнесся к сообщениям со всей серьезностью и 23 мая приказал, что, если Индия начнет такого рода атаку, экономическая помощь США Индии будет прекращена. Я собрал заседание ВГСД 26 мая для рассмотрения политики на случай войны. Примерно в это же время мы узнали о том, что индийские военные руководители посчитали предложенный г-жой Ганди удар по Восточному Пакистану слишком рискованным. Они опасались китайского вмешательства, военной помощи Пакистану со стороны других стран (особенно со стороны Ирана), неопределенности с возобновлением поставок советского оружия и вероятности того, что весь Пакистан, вероятно, должен быть оккупирован для того, чтобы довести войну до завершения. Индийские военачальники настаивали на том, чтобы, самое меньшее, выждать до ноября, когда погода в Гималаях затруднила бы китайское вмешательство.
Пока г-жа Ганди действовала систематически с тем, чтобы устранить эти возражения, и ждала выпадения снега в горах, у нас наступила хоть какая-то передышка. (Я должен подчеркнуть, что многие в правительстве Соединенных Штатов не доверяли этим сообщениям, в отличие от меня; многие высокопоставленные официальные лица рассматривали индийский удар как невозможный.) Мы использовали этот перерыв прежде всего для того, чтобы активизировать помощь беженцам; изначально выделенные весной 2,5 млн долларов в итоге увеличились в десятки раз до 250 млн долларов. В то же самое время мы настояли на том, чтобы Пакистан предпринял шаги по политическому урегулированию, требуя, чтобы Яхья Хан вначале интернационализировал усилия по оказанию помощи в Восточном Пакистане, а затем выдвинул политическое предложение. И мы рекомендовали сменить военного губернатора в Восточном Пакистане на гражданское лицо; нам удалось обеспечить общую амнистию, которая распространялась на все лица, еще не обвиненные в конкретном уголовном преступлении.
28 мая Никсон направил письма г-же Ганди и Яхья Хану с изложением нашей политики. Письмо Яхья Хану не было таким уж сильным; оно отражало нашу потребность в Яхья как в канале связи с Пекином. Но не оставляло сомнений в том, что мы ратовали за политическое, а не военное решение проблемы Восточного Пакистана. Никсон признал готовность Яхья Хана признать интернационализацию оказания помощи беженцам. Он поддержал Яхья в том, чтобы тот продолжил курс «политического урегулирования»: «Я также заметил с удовлетворением Ваше публичное заявление об амнистии беженцев и приверженности передачи власти избранным представителям. Я уверен, что Вы претворите эти заявления в жизнь». Никсон призвал к сдержанности в отношениях Пакистана с Индией; он считал «абсолютно жизненно необходимым» восстановить условия в Восточном Пакистане, что «смогло бы привести к возвращению беженцев с индийской территории, как можно быстрее».
Параллельное письмо президента г-же Ганди от 28 мая подчеркивало наше желание уменьшить поток беженцев в Индию и помочь облегчить павшее на Индию бремя путем оказания финансовой и технической помощи. Никсон информировал ее о наших усилиях оказать воздействие на Яхья Хана:
«Мы предпочли работать преимущественно посредством тихой дипломатии, как мы проинформировали Вашего посла и министра иностранных дел. Мы обсуждали с правительством Пакистана важность достижения мирного политического урегулирования и восстановления условий, при которых поток беженцев прекратился бы, а сами беженцы могли бы вернуться в свои дома. Я полагаю, что такой подход подразумевался, во всяком случае, в какой-то мере, во время пресс-конференции президента Яхья 24 мая и особенно в его открытом принятии международной помощи, предложении об амнистии всем беженцам и обязательстве передать власть избранным представителям».
Никсон похвалил Индию за жизнеспособность ее демократии и за ее социально-экономический прогресс, а также добавил скрытое предупреждение по поводу применения военного решения вопроса: «Друзья Индии были бы разочарованы, если бы этот прогресс был прерван войной». 3 июня я объяснил нашу стратегию Кеннету Китингу. Я был убежден в том, что Восточный Пакистан, в конце концов, станет независимым. Наша политика состояла в том, чтобы «дать возможность фактам самоутвердиться».
В июне индийский министр иностранных дел Сваранг Сингх прибыл в Вашингтон с тем, чтобы настоять на прекращении как военной, так и экономической помощи Пакистану. Индия все больше демонстрировала нам дилемму типа «Уловки 22». Утверждалось, что огромнейший поток беженцев рано или поздно вынудит Индию предпринять решительные меры. Но в то же самое время Индия не предпримет ничего для того, чтобы сдержать – на самом деле она готовила, вооружала и поддерживала – повстанцев, проникновение которых с индийской территории обеспечивало состояние разлада, приводившего к увеличению беженцев. Несмотря на объявление Яхья Ханом об амнистии, Индия ставила возвращение беженцев в Восточный Пакистан в зависимость от политического урегулирования там. Но Индия оставляла за собой право определять то, что составляло приемлемое политическое урегулирование на суверенной территории соседа. В середине июня г-жа Ганди объявила, что Индия не согласится ни с каким решением, означавшим «гибель Бангладеш». Другими словами, условием, при котором Индия воздерживалась от каких бы то ни было действий, являлся раскол Пакистана. При таком развитии событий, когда автономия отвергается, беженцы поощряются, а их возвращению создаются препятствия, Индия делала все возможное, чтобы нарастающий кризис стал неизбежным.
Многие в нашей стране все представляли совершенно по-иному. К сожалению, дебаты стали приобретать некую долю желчности и нотки сомнения, характерные для вьетнамских дебатов. А администрация, у которой было что сказать и сделать, ничем не помогала, ведя в игру в молчанку. Конгрессмен Корнелиус Галлахер из Нью-Джерси, председатель подкомитета палаты представителей, озабоченного этой проблемой, после посещения индийского лагеря беженцев заявил на заседании палаты 10 июня о том, что Индия «продемонстрировала просто невероятную сдержанность» в свете навалившегося на нее бремени беженцев. (Это было спустя три недели после угрозы г-жи Ганди начать войну.) 17 июня «Нью-Йорк таймс» устроила администрации разнос, назвав наше открытое заявление с призывом к сдержанности с обеих сторон «запоздалым»; наш призыв будет бесполезным, говорилось в газете, пока мы не будем слова сочетать с делами, то есть прекращать всю американскую помощь Пакистану до тех пор, пока не наступит полное политическое примирение в Восточном Пакистане. Газета также похвалила г-жу Ганди за проявление «значительной сдержанности» при столкновении с такой поразительной проблемой беженцев.
А потом произошло одно из медийных событий, из-за которых маленькие факты становятся заменителями более крупных дебатов, фокусирующихся на отдельных вопросах, а по ходу дела извращающих возникшие проблемы. 22 июня «Нью-Йорк таймс» поместила материал о том, что пакистанское грузовое судно готовится отплыть из порта Нью-Йорка с грузом военного снаряжения для Пакистана, как представляется, в нарушение официально объявленного запрета со стороны администрации. Затем было сообщено о втором судне с военными грузами на борту, направляющемся в Пакистан. В прессе и конгрессе было проявлено негодование, его поддержали также и из Индии. На следующий день «Нью-Йорк таймс» выступила с обвинением в том, что поставки стали «злоупотреблением доверием» американского народа и конгресса, а также и Индии, подрывающими «еще больше» американскую надежность. Сенатор Стюарт Саймингтон сказал, что это было сделано либо по неведению, либо было преднамеренным обманом. Объявление Госдепа 24 июня о том, что Вашингтон предоставляет дополнительно 70 млн долларов Индии для беженцев, утонуло в сообщениях о третьем пакистанском грузовом судне, отплывшем из Нью-Йорка в Карачи с военным снаряжением на борту.
Обвинения в двуличности правительства не стихли после разъяснений о том, что все обсуждаемое снаряжение было закуплено в соответствии с лицензиями, одобренными до введения запрета, и, таким образом, с юридической точки зрения уже было вне нашего контроля, а третье судно отплыло за четыре дня до вступления в силу решения Госдепа об отзыве лицензий[19]. И еще один пример кризиса доверия, так радостно воспринимавшегося в период вьетнамской войны. Мы никого не могли убедить ни в том, что у нас просто отсутствует механизм отслеживания уже выданных лицензий, ни в том, что количество «бесконтрольной утечки» было настолько минимальным, что не могло оказать какого-либо воздействия на военный баланс на субконтиненте в целом и в Бенгалии в частности. «Вашингтон пост» 5 июля едва сдерживала свое возмущение. Это была «удивительная и позорная история… [которая] должна читаться в контексте нынешнего противоречия по поводу документов Пентагона, и дает общественности право знать, а правительству право скрывать. Перед нами классический пример того, как система работает по-настоящему. Скрытые от контроля со стороны общественности, чиновники из правительства снабжали оружием Пакистан, на ясном глазу и упорно говоря общественности о том, что поставки прекращены».
Ирония в том, что «кризис доверия» был создан Государственным департаментом, опрометчивые действия которого в деле с эмбарго так обозлили Белый дом. Ведомство, работавшее по большому счету в согласии и реагировавшее на критику со стороны средств массовой информации и конгресса, непреднамеренно стало центральным объектом этой критики.
Кризис нарастает
Незадолго до моего отбытия в Азию Яхья Хан обнародовал 28 июня план передачи политической власти гражданским лицам. Разработанная специалистами новая конституция должна была быть опубликована в течение четырех месяцев; члены «Авами лиг», которые не связаны с отделением, будут иметь право принимать участие в правительстве. Яхья Хан не объяснил, на какую категорию руководителей это может распространяться.
Когда я был в пути, то получал пугающую информацию о том, что Советский Союз наконец-то увидел стратегические возможности для себя. Отбросив всяческую прежнюю осторожность, он проинформировал Индию о своем одобрении партизанских операций в Восточном Пакистане и пообещал ей защиту от китайских репрессалий. Конфликт приобретал новый и зловещий характер. (Это случилось задолго до нашей китайской инициативы.)
В посещении Дели у меня было два частично противоречащих друг другу задания. Одно состояло в том, чтобы подготовить Индию осторожно к новостям относительно моего визита в Китай. Отметив дипломатию пинг-понга и нашу двухлетнюю историю заходов в области торговли и поездок, я подчеркнул, что мы непременно будем продолжать улучшать наши отношения с Пекином. С другой стороны, мы со всей серьезностью отнесемся к неспровоцированной китайской атаке на Индию. Если такое мое замечание, сделанное по своей воле, так полностью и не озадачило моих собеседников, оно могло дать им короткий момент этакого поощрения, – хотя этот момент эйфории, со всей очевидностью, закончился с объявления 15 июля моей поездки в Китай.
Нам следует подождать воспоминания моих собеседников, чтобы посмотреть, посчитали ли индийские министры мои заверения самым лучшим, что мы могли сделать с учетом наших ограниченных возможностей, или увидели в них попытку ввести их в заблуждение. Большую часть времени беседа в Дели была посвящена кризису в Восточном Пакистане. Я докладывал президенту:
«Нарастает чувство неизбежности войны или, по крайней мере, распространенного применения силы между индусами и мусульманами, и необязательно в силу чьих-то желаний, а потому, что в итоге они опасаются того, что сами не знают, как ее избежать…
Я заверил [г-жу Ганди] в том, что весь смысл нашей политики заключается в том, чтобы сохранить достаточно влияния, чтобы настаивать на создании условий, которые позволили бы беженцам вернуться обратно, хотя мы не стали бы обещать какие-то конкретные результаты. Я спросил, сколько еще времени, по ее мнению, остается до того, как ситуация превратится в неуправляемую, и она ответила, что эта ситуация сейчас не управляется никак и что они удерживают ее одной только силой воли».
Беседы с индийскими руководителями фактически шли по заведенному в течение предыдущих недель ритуалу. Как и во множестве случаев с индийским послом Джха в Вашингтоне, я пытался заверить их в том, что Соединенные Штаты очень стремятся поддерживать добрые отношения с Индией. Мы не выступаем против бенгальской автономии, и мы уверены в том, что можем поддержать благоприятное развитие ситуации, если будем иметь дело с Яхья Ханом как другом, а не с очередным мучителем. Я пригласил г-жу Ганди с визитом в Соединенные Штаты для обстоятельного обзора индийско-американских отношений с президентом Никсоном.
Но г-жа Ганди и ее министры не были настроены на примирительный лад. Приглашение в Вашингтон было отклонено. Они признавались в своем желании улучшить отношения с Соединенными Штатами, но изо всех сил обвиняли нас в обмане по поводу наших продаж вооружения Пакистану. Резкий характер этих жалоб не был ослаблен рядом фактов: что почти все поставки вооружения в Пакистан были прекращены, включая «одноразовое исключение», и что единственными видами, которые все еще поставлялись, были небольшие партии, лицензии на которые были выданы до вступления в силу запрета. У Индии не могло быть серьезной озабоченности из-за этого мизерного потока; он автоматически закончился бы после истечения срока лицензий. По нашим оценкам, на самом деле ничего не осталось бы на прокачке после октября. Г-жа Ганди даже призналась мне, что вопрос заключался не в количестве, а в символике. Другими словами, Индия хотела добиться деморализации Пакистана путем явного разрыва с Соединенными Штатами. На меня давили в плане прекращения не только военной, но также и всей экономической помощи. Индийские руководители явно не считали странным, что страна, которая дистанцировалась от большинства наших внешнеполитических целей во имя неприсоединения, просила нас разорвать все связи с союзником из-за того, что, согласно международному праву, является внутренним конфликтом. Американский вклад в оказание помощи беженцам к июлю достиг 100 млн долларов; но это не удерживало г-жу Ганди от расширения сферы ее критики, включающей критику всей 24-летней истории нашей политики в отношении Пакистана. Я покинул Дели с убеждением в том, что Индия зациклилась на применении силы в разборке с Пакистаном. Она всего лишь выжидала подходящий для этого момент. Возможность свести счеты с соперником, который изолировал себя в силу собственной близорукости, была слишком большим искушением.
Во время моего визита в Исламабад я был очень занят предстоящим путешествием в Пекин. Но у меня состоялось несколько бесед с президентом Яхья Ханом и государственным министром по иностранным делам Султан Ханом. Я просил их выдвинуть всеобъемлющее предложение, которое содействовало бы возвращению беженцев домой, и не давать Индии предлог для развязывания войны. Я настаивал на том, чтобы Яхья Хан и его коллеги сделали шаг дальше в деле интернационализации программ оказания помощи, согласившись на контроль со стороны Организации Объединенных Наций в ее распределении. И я рекомендовал как можно скорее назначить гражданского губернатора в Восточный Пакистан. Яхья обещал рассмотреть эти предложения. Но в основном он не обращал внимания на стоящие перед ним угрозы и не был готов противостоять актуальным потребностям. Он и его единомышленники не принимали во внимание, что Индия может планировать войну; и даже если так, то будь это, они были убеждены в победе своих сил. Но когда я спросил, как можно более тактично, об индийском превосходстве в численности и вооружениях, Яхья Хан и его коллеги ответили с бравадой об историческом превосходстве мусульманских воинов.
