Генри Киссинджер
Годы в Белом доме. Том 2

Из-за внутриаппаратных сражений серьезной реакции США три дня спустя так и не поступило. В предыдущих главах я отмечал, что кризисами можно управлять только в том случае, если пересилить их на ранней стадии. А как только они набирают темпы, обязательства сторон имеют тенденцию выхода из-под контроля. Жесткое предупреждение Индии в первый день, сопровождаемое вероятной угрозой прекращения помощи, примененное в жесткой форме, вполне возможно, заставило бы г-жу Ганди остановиться и задуматься, перед тем как идти на эскалацию действий. (Было бы, конечно, еще лучше сделать это еще до нападения.) Сомнения относительно того, кто на кого напал, были, по большей части, ложными. Партизанские силы не используют танки и самолеты на территории в несколько тысяч километров. Жалобные призывы к сдержанности только раскрывали наши колебания; они, вполне вероятно, подстегнули индийские военные действия вместо их сдерживания.

Опыт общения посла Китинга со Сваранг Сингхом на День благодарения 25 ноября продемонстрировал непримиримость Индии. В бурном ответе на нашу просьбу проявить сдержанность Сингх пожаловался на то, что не произошло никакого политического прогресса со времени визита г-жи Ганди. Он не сказал нам, как этого можно было бы добиться, поскольку его премьер-министр не соблаговолила отреагировать на наши предложения и сама не выходила на связь с нами вплоть до 23 ноября, то есть двумя сутками ранее. Он заметил, что, если Пакистан в одностороннем порядке выведет свои войска, то это создало бы совершенно иную ситуацию, однако отказался сказать нам, последует ли Индия этому примеру. Как сказал Сингх, именно Пакистан угрожает Индии, а совсем не наоборот. Когда Китинг сослался на присутствие индийских войск на пакистанской территории, Сингх безмятежно ответил, что это не соответствует известным ему фактам. Даже Китинг, который крепко поддерживал индийскую точку зрения, лоббировал ее в конгрессе и часто обрушивался с критикой в приватном порядке, как на Никсона, так и на меня, был вынужден признаться в недооценке того, что Сингх был «не совсем откровенным со мной по вопросу о наличии индийского военного персонала на пакистанской территории».

25 ноября же мы точно узнали, что г-жа Ганди сказала своим коллегам о том, что Индия продолжит свои нападения и усилит их. Ее командиры в этом преуспели так же, как и она сама. 26 ноября новые индийские наступления были совершены в районе Джессоре. Советский Союз заблокировал японскую попытку созвать заседание Совета Безопасности. Послу Биму было сказано, что Советский Союз поддержит прекращение военных действий только в случае нахождения политического решения, удовлетворяющего Индию. Никсон позвонил британскому премьер-министру, чтобы сказать ему о своем опасении, что индийские цели могут зайти дальше Восточного Пакистана. Он получил общее впечатление согласия, но также и ясное подтверждение того, что Великобритания останется в стороне от этого дела.

26 ноября Фарлэнду удалось увидеться с Яхья Ханом, который принял предложение Фарлэнда о том, что он запросит ООН направить наблюдателей на пакистанскую сторону границы. Он запросил бы ООН взять на себя обеспечение оказания помощи беженцам в Восточном Пакистане и рассмотрел бы возможность разрешить бенгальским оппозиционерам встретиться с все еще находящимся в заключении Муджибуром Рахманом. В Дели Китинг встретился с г-жой Ганди в связи с визитом сенаторов Фрэнка Черча и Уильяма Саксби. Ее позиция стала даже еще тверже. Она повторила свою жалобу на то, что отсутствует какой-то политический прогресс со времени ее беседы с Никсоном. Теперь, по ее словам, под вопросом больше не Восточный Пакистан, а национальная безопасность Индии перед лицом нестабильного соседства. Играя до конца роль миролюбивого, придерживающегося умеренных взглядов человека, оказавшегося под воздействием происходящего, г-жа Ганди сказала, что она едва могла сдержать огромнейшее внутреннее давление с требованием принятия более решительных мер, – хотя было не очень-то ясно, что еще могла Индия сделать для того, чтобы доставить беспокойство, навредить и вторгнуться к своему соседу. Природное чутье Никсона вновь требовало дать ответ г-же Ганди в виде прекращения помощи. Я попросил его подождать следующего индийского шага. Нам лучше будет прореагировать тогда, когда провокация будет носить однозначный характер, а факты будут неопровержимыми. Государственный департамент выступил с идеей направления президентского письма Яхья Хану, г-же Ганди и Косыгину, вновь требующего выводов войск, хотя без указания относительно наказания за отказ на нашу просьбу. Хотя президентские письма участились с такой скоростью, что стала девальвироваться их значимость, я согласился, потому что они не принесли бы вреда, но могли обеспечить платформу для более сильных действий в дальнейшем.

Письмо от президента г-же Ганди информировало ее о готовности Яхья Хана разрешить наблюдателям от ООН нахождение на пакистанской стороне границы и напомнило ей о позиции Пакистана, предлагавшего односторонний отвод войск. Отметив ее признание о том, что индийские войска были задействованы на пакистанской территории, письмо подчеркивало, что «американский народ не поймет, если индийские действия приведут к крупномасштабным военным действиям».

Послание Косыгину вновь призывало Советы к сотрудничеству в продвижении мирного урегулирования кризиса и настоятельно побуждало Советский Союз заставить Дели вывести войска. Это было бесполезным жестом. Советское определение приемлемого решения совпадало с индийским.

Письмо Яхья Хану старалось убедить его не совершать попыток ослабить давление на осажденный Восточный Пакистан нападением на Индию из Западного Пакистана, где располагалась основная часть пакистанской армии. Даже хотя такой шаг был бы обречен на крах, отчаянные руководители могли бы посчитать это делом своей чести. Мы были озабочены тем, что пакистанский удар с запада просто дал бы окончательный предлог для Индии завершить расчленение всего Пакистана. Письмо Никсона перечисляло различные бесполезные попытки заставить Индию проявлять сдержанность; тем не менее, в нем президент выступал против экспансии войны. Яхья Хан принял Фарлэнда 27 ноября. Он был в отчаянии и готов к сотрудничеству, хотел просить Организацию Объединенных Наций немедленно направить наблюдателей на пакистанскую сторону границы для того, чтобы подтвердить оборонительные намерения Пакистана. Он предложил позволить Фарлэнду встретиться с адвокатом Муджиба. (Позже по мере эскалации войны Яхья Хан отозвал свое предложение.) И подтвердил свою готовность к контактам с членами провинциального бангладешского правительства в Калькутте, и «они не посчитают меня неотзывчивым».

Побеждающая сторона в войне редко готова идти на переговоры. Чем дольше длится битва, тем сильнее ее переговорные позиции. Единственным сдерживающим элементом является страх того, что, если она переусердствует, это вызовет внешние силы, которые могут лишить ее плодов победы. Г-жа Ганди в конце ноября оказалась на гребне успеха, и действия со стороны как Соединенных Штатов, так и Китая не давали ей серьезных причин для беспокойства. Администрацию Никсона склоняли к оказанию влияния на Пакистан. Китай в конце своей «культурной революции» оказался в военном плане совершенно не готов, и только что пережил внутренний кризис, затрагивающий лояльность своих военных.

Тем временем представитель Государственного департамента проявился с комментарием о том, как трудно его коллегам следовать стратегии Белого дома или разорвать сентиментальную привязанность к Индии, которой три десятка лет. Бывший посол США в Пакистане Бенджамин Хилборн Оелерт-младший написал письмо в «Нью-Йорк таймс», опубликованное 3 ноября, суть которого сводилась к тому, что Соединенные Штаты имеют обязательства прийти на помощь Пакистану «даже нашим оружием и людьми, если он будет атакован какой-либо другой страной». Представитель Государственного департамента ответил на вопрос 26 ноября, что отсутствуют такие секретные обязательства, обязывающие Соединенные Штаты прийти на помощь Пакистану. Если акцент сделать на фразе «оружием и людьми» и если находчивому адвокату будет позволено определить значение «обязывающие», то это заявление было очень близко к истине. Но это оказался неверный сигнал, если бы мы вообще хотели сдержать индийское нападение на союзную страну.

Г-жа Ганди была вне зоны доступа и не могла получить письмо президента. Она решила посетить свои войска недалеко от границы. Она отругала сверхдержавы (имея в виду Соединенные Штаты) за наглость жаловаться «на то, что мы предпринимаем шаги в защиту наших границ». Это выступление едва ли могло обратить мысли военных начальников, у которых теперь была свобода действия для пересечения границы, в направлении мира. В тот же самый день индийский министр обороны Джагдживан Рам сообщил ликующей толпе на политическом митинге в Калькутте, что индийские войска получили приказ продвинуться в глубь Пакистана и «заставить замолчать» пакистанскую артиллерию. На том же самом митинге ведущий объявил, что «Индия расколет Пакистан на части». А индийский полковник сказал корреспонденту 28 ноября, что часть правительства США по-прежнему отказывалась признать – что «наши войска вошли, потому что мукти-бахини попросили о помощи»^[22].

Китинг в конце концов нашел г-жу Ганди 29 ноября и был принят с очередной порцией холодных перечислений жалоб Индии. Проблемы Яхья Хана, как она довольно точно определила, были созданы им самим, и «мы совершенно не собираемся облегчать ему его жизнь. Я не могу уже это контролировать». Когда Китинг попытался поднять вопрос о вторжениях в Пакистан, г-жа Ганди оборвала его: «Мы не можем позволить слушать советы, которые делают нас слабее».

Это заставило вновь вынести дела на рассмотрение вашингтонской группы специальных действий, которая 29 ноября обсудила безрезультатно вопрос о том, приняла ли Индия решение нанести удар до или после переговоров между Никсоном и Ганди. Вопрос не имел существенного значения, как и то, что ответ был совершенно очевиден. Несомненно, г-жа Ганди запланировала его заблаговременно и использовала свою поездку не как средство поиска решения, а как дымовую завесу для ее действий. Никак нельзя было завершить в 10-дневный срок индийские перемещения в период между возвращением г-жи Ганди и первыми операциями по пересечению границы. ВГСД наконец-то смирилась с фактом, что президент четко имел в виду прекращение некоторых видов помощи Индии, но Государственный департамент вел упорные арьергардные бои, чтобы свести сокращения к минимуму и сделать директиву достаточно неопределенной, чтобы получить максимум административной свободы действий. Все настолько перепуталось в категориях вооружений, которые мы могли бы перестать поставлять, что я сказал: «У нас есть контракты без лицензий и лицензии без контрактов», спрашивая, что же мы должны прекратить поставлять. Обнаружилось, что приветствовался отказ предоставлять новые лицензии, – несомненно, согласно теории о том, что это решение всегда можно пересмотреть после войны, когда страсти поутихнут. Мне следовало бы знать по той легкости, с какой межведомственное соглашение было достигнуто, что речь шла о мизерных суммах (около 17 млн долларов). Первый шаг, запрет на выдачу новых лицензий на военное оборудование для Индии, был объявлен Госдепом 1 декабря.

29 ноября я проинформировал Пекин через парижский канал обо всех наших заходах в отношении других стран и их реакции.

К 30 ноября г-жа Ганди повысила накал давления еще на одно деление. Выступая в своем парламенте, она саркастически приветствовала призыв о выводе войск, но «войска, которые должны быть выведены немедленно, являются пакистанскими войсками в Бангладеш». Она вылила ушат ледяной воды на любые переговоры с Пакистаном на том основании, что только избранные представители Бангладеш могут определять свое будущее, и что, по ее мнению, они не согласятся ни на что иное, кроме как на «освобождение». Таким образом, с Пакистаном не о чем было договариваться, кроме как о его расчленении.

Итак, ВГСД собралась вновь 1 декабря для обсуждения вопроса о том, не пора ли, больше чем через неделю после начала военных действий, созвать заседание Совета Безопасности ООН, и о том, какие дополнительные шаги могут быть предприняты для выполнения решения о прекращении военной помощи Индии. Возникло удивительное международное единство относительно нежелания обращаться к Совету Безопасности. Индия не хотела созыва Совета Безопасности, потому что, несмотря на лицемерие в этом органе, невозможно было избежать признания о ее вторжении в суверенное государство – член ООН. Индия могла бы избежать осуждения только благодаря обещанному советскому вето. Пакистан не хотел обсуждения в Совете Безопасности из-за опасения, что дискуссии могли бы перерасти в общую критику репрессий в Восточной Бенгалии; кроме того, он хотел, чтобы в центре внимания было его приглашение наблюдателям ООН расположиться на пакистанской стороне границы – предложение, официально переданное Генеральному секретарю ООН. Советский Союз не горел желанием оказаться вынужденным применить вето; Хуан Хуа сказал мне, что Китай поддержал бы все, что захотел бы сделать Пакистан. Внутри нашего правительства Государственный департамент не хотел идти в Совет Безопасности, опасаясь «уклона» указаний Белого дома. Я был в колебаниях, потому что не очень-то хотел выносить на свет внутренние свары, которые вызвали бы наши указания. Печально было констатировать состояние Организации Объединенных Наций, когда полномасштабная агрессия со стороны крупной державы рассматривалась жертвой, союзником, агрессором и другими великими державами как слишком опасная, чтобы ее выносить на официальное обозрение международного органа, взявшего на себя обязательство помогать защищать мир.

Война расширяется

2 декабря пакистанский посол Раза вручил от Яхья Хана президенту Никсону письмо, содержащее ссылку на статью 1 двустороннего соглашения 1959 года между Соединенными Штатами и Пакистаном как основы помощи США Пакистану^[23]. Американское обязательство в отношении Пакистана, таким образом, было официально затронуто. Государственный департамент красноречиво утверждал, что не существует никаких таких обязывающих обязательств; он регулярно высказывал свое мнение на открытых брифингах. Им было отмечено, что статья 1 говорит только о «необходимых действиях», подпадающих под действие наших конституционных процессов; она не конкретизировала, какие именно действия должны быть предприняты. Госдепартамент также утверждал, что данное обязательство было ограничено контекстом, содержавшимся в резолюции 1958 года по Ближнему Востоку, ставшей «доктриной Эйзенхауэра»^[24], которая, как было заявлено, предполагала исключение индийско-пакистанской войны. Госдеп просто проигнорировал все другие контакты между нашим правительством и Пакистаном.

Образ великой нации, ведущей себя подобно юристу-крючкотвору, выискивающему юридические лазейки, никак не мог вдохновить других союзников, подписавших договоры с нами или опирающихся на наши высказывания, свято веря в то, что мы серьезны, и смысл слов означает примерно то же самое, что они подразумевают. Договор с Пакистаном был идентичен с несколькими другими двусторонними и многосторонними соглашениями, – которые, судя по нашим заявлениям, теперь ставились под сомнение. И договор был подкреплен в случае с Пакистаном множеством дополнительных заверений в поддержке. Факт оставался фактом: на протяжении десятков лет наших отношений с Пакистаном вырос сложный механизм связи со стороны администраций Кеннеди и Джонсона, выходящий за рамки пакта 1959 года, одни договоренности были устными, другие оформлены письменно, их простой смысл заключался в том, что Соединенные Штаты придут на помощь Пакистану, если он подвергнется нападению со стороны Индии^[25]. Конечно, цель состояла в том, чтобы обойти пакистанские просьбы о вооружении после индийского нападения на Гоа в декабре 1961 года и индийско-пакистанской войны 1965 года. Заверения в будущей поддержке со стороны США были заменителем немедленной материальной помощи. Но, если уж на то пошло, это даже усугубило ситуацию. Все выглядело так, будто Соединенные Штаты избегали поставлять оружие союзнику, вначале путем обещания позже оказать помощь, если угроза станет реальностью, а затем не сдержать обещания под предлогом сверхумного юридического комментария.

Я не предлагал слепо вести нашу политику только из-за того, что наши предшественники когда-то что-то сказали. Решения великой державы будут формироваться в зависимости от требований национального интереса, который воспринимался на момент принятия решения, а не просто в силу абстрактных юридических обязательств, неважно расплывчатых или точных. Не следует ожидать ни от одного государства, чтобы оно пошло на риски, если его интересы и обязательства вступают в полное противоречие друг с другом. Но точно так же страна, которая систематически игнорирует свои обязательства, возлагает на себя тяжкое бремя; ее дипломатия утратит гибкость, которая зависит от репутации надежности. Она не может больше отвечать на непосредственно поступающие запросы от союзников обещаниями будущих действий. Пакистан, более того, был союзником других союзников – Ирана, Турции – и другом Саудовской Аравии и Иордании, в то время изолированных в преимущественно радикализированном Ближнем и Среднем Востоке. И он был другом Китая и находился в тесной связи с Пекином, который осторожно и медленно продвигался к новым отношениям с нами, основанным на надежде на то, что мы сможем поддерживать глобальное равновесие. Мы не могли себе позволить заполучить репутацию ненадежности.

Никсон уютно устроился в Ки-Бискейне; мы с ним часто говорили. У него не было намерения оказаться вовлеченным в военные действия, но он был полон решимости сделать хоть что-нибудь. Он распорядился остановить выдачу оставшихся лицензий на оружие для Индии. Он хотел полного прекращения экономической помощи (я знал, что это никогда не произойдет с учетом привязанностей нашей бюрократии). Он хотел, чтобы Государственный департамент сделал заявление с жесткой критикой индийской непримиримости. «Если они не хотят этого, Циглер сделает это из Флориды, и это будет взрывом». Я передавал эти указания Роджерсу, который не испытывал никакого энтузиазма по их поводу и попытался проработать пути для того, чтобы огласить это заявление почти к концу дня, в результате чего был бы значительно уменьшен объем освещения со стороны прессы.

В очередной раз события на субконтиненте застали нас врасплох. Яхья Хан наконец-то был загнан в угол своим скрыто неумолимым противником из Дели. На протяжении кризиса длительные периоды паралича и бездеятельности Яхья Хана сменялись неожиданными попытками найти выход из затруднительного положения – как правило, слишком запоздалыми. В течение 11 дней он оставался безучастным, в то время как индийские войска врезались все глубже и глубже в Восточный Пакистан, фактически расчленяя его страну. Останься его войска вне военных действий на границах Западного Пакистана, Яхья Хан был бы свергнут. А отреагировать означало бы попасть в индийскую западню и дать предлог тотального удара по Восточному, а, в конечном счете, и по Западному Пакистану. Яхья Хан предпочел дорогу чести, так он это обозначил. 3 декабря он дал команду своей армии пойти в наступление в Западном Пакистане, что, как он должен был хорошо знать, было равнозначно самоубийству. В простой солдатской манере Яхья Хан решил, как я сказал Никсону, что, если Пакистан будет разрушен или расчленен, он должен пасть в борьбе.

Реакция нашего правительства заключалась в том, чтобы использовать пакистанский удар в качестве отличного предлога для того, чтобы отложить заявление с нападками на индийские преступления, которое Никсон приказал сделать накануне, под предлогом того, что в очередной раз у нас нет всех фактов. Это вело к повторяющимся спорам между мной и Роджерсом, считавшим, что с распространением войны обращение в Совет Безопасности становится неизбежным. Критика Индии в этих условиях означала бы принятие на себя роли судьи, которую лучше всего оставить для международного органа. Другими словами, мы стали бы действовать как судьи, а не как союзник или даже не как сверхдержава, имеющая свои интересы и обязательства. Выступив ранее против обращения в Совет Безопасности, Госдеп сейчас ратовал за это как повод избежать односторонней реакции Соединенных Штатов и затянуть с выбором нами той или иной позиции вообще. Я в итоге смирился и дал возможность департаменту лишь вскользь упомянуть об осуждении Индии, которое приказал сделать Никсон. А теперь, когда Совет Безопасности будет заниматься вопросом расширяющейся войны, мы можем поднять вопрос там. И я знал, что Джордж Буш, наш способный посол в ООН, осуществит политику президента. После долгих проволочек Госдеп, в конце концов, объявил 3 декабря о прекращении выдачи оставшихся лицензий на оружие для Индии – едва ли это можно было бы назвать сокрушительной реакцией на развязывание полномасштабных военных действий на субконтиненте.

К этому времени Никсон был на подъеме. Как всегда, его подход состоял из многих переплетающихся мотивов. Он хотел сохранить свою китайскую инициативу, и понимал, что «беспристрастность» будет играть на руку Индии. Он хотел отвести от себя вину за происходящее и страшно не хотел конфликта с Роджерсом. Но он был настойчив в том, чтобы придерживаться жесткой линии в Совете Безопасности. Его инициативы каскадом низвергались в мое ведомство, будучи вполне конкретными по определению направлений, но менее определенными в методах осуществления.

В такой атмосфере ВГСД собралась 3 декабря для выработки курса. Это была встреча, зафиксированная в записях, которые попали в руки автора колонки Джека Андерсона. Вне контекста эти записи звучали так, будто Белый дом одержим своими предубеждениями, но их можно было понять только с учетом фона нескольких предшествующих месяцев бесполезного и яростного сопротивления со стороны бюрократического аппарата недвусмысленным решениям президента. «Я получал взбучку каждые полчаса от взбешенного президента, который говорит, что мы не были достаточно жесткими», – комментировал я, как полагал, в приватной обстановке ситуационной комнаты. «Он действительно не считает, что мы выполняем его пожелания. Он хочет склониться в сторону Пакистана и полагает, что каждый брифинг или заявление делаются с совершенно противоположными намерениями». Это, разумеется, было чистой констатацией фактов.

Мой сарказм никоим образом не повлиял на пристрастия ведомств. Когда я передавал указания президента прекратить экономическую помощь Индии, Госдеп предложил сделать аналогичный шаг в отношении Пакистана, – несмотря на мнение президента о том, что Индия была виновной стороной из-за своей воинственности. Это побудило меня в раздражении вновь сделать заявление о том, кто к чему склоняется: «Трудно склоняться в пользу Пакистана, как этого хочет президент, если каждый раз, когда мы предпринимаем некие действия в отношении Индии, мы должны делать аналогичные вещи в отношении Пакистана. Просто имейте это в виду в неофициальном виде, пока я не довел это до сведения президента».

Представители Государственного департамента на межведомственных встречах чувствовали себя очень и очень неловко. Подвергаясь едкой критике с моей стороны за проволочки, находясь под давлением со стороны собственного начальства, требующего от них напористости в противостоянии с Белым домом, они вынуждены были маневрировать в опасных водах. Джо Сиско, к примеру, получил приказ от Белого дома 4 декабря проинформировать прессу в неофициальном плане и объяснить нашу критику индийской политики. Он это проделал вполне лояльно и умело к вящему недовольству со стороны государственного секретаря, который тут же запретил ему появляться на телевидении, чтобы повторить те же самые высказывания в записи. Ответственность за условия, которые я описываю, должна ложиться на лица в руководстве, включая меня самого. Я перечислил аппаратные игры не для того, чтобы оценить вину, а проиллюстрировать государственные архивы, которые будут выглядеть неполными без этого.

Все зависело от взаимоотношений геополитических перспектив, преследуемых Белым домом, и региональных перспектив, отстаиваемых Государственным департаментом, а также веса, придаваемого Китаю и Индии при проведении нашей внешней политики. Белый дом рассматривал конфликт как безжалостную силовую политику, при помощи которой Индия, поддержанная Советами, использовала неопытность пакистанского правительства и хрупкость пакистанской политической структуры с целью достижения урегулирования восточнопакистанского кризиса военными средствами, когда политическая альтернатива казалась вполне возможной. Нравилось ли нашим официальным лицам или нет, но Пакистан был союзником, с которым мы имели договорные обязательства, подкрепленные личными заверениями; его судьба, таким образом, воздействовала бы на несколько ключевых стран, связавших свою безопасность с американскими обещаниями. За ней внимательно следил бы Китай. А те страны на Ближнем Востоке, которые были склонны решать проблемы силовым путем, могли бы поддаться искушению и воспользоваться силовыми методами. И если бы их политика на субконтиненте легко завершилась успехом, Советский Союз мог бы прибегнуть к сравнительно схожей тактике в других неспокойных районах – как он в действительности позже и сделал, когда Уотергейт подкосил исполнительную власть в США. Расчленение Пакистана военными силами и его гибель, в конечном счете, при отсутствии американской реакции, таким образом, имели бы глубокие международные последствия.

Противоположное мнение состояло в том, что мы без нужды жертвовали дружбой с Индией, что ничто нельзя было сделать, чтобы спасти Восточный Пакистан и что в любом случае нежелательно это делать. Мы придерживаемся «китайских позиций», как жаловался Роджерс. Мы действуем слишком импульсивно. Мы подвергаемся ненужному риску втягивания в это дело в военном плане. Индия – страна с огромным потенциалом, которая нам нужна в качестве друга. Но ни Никсон, ни я не были импульсивными. Мы были убеждены в том, что неприсоединение Индии исходило не от расположения к Соединенным Штатам, а от собственного восприятия национального интереса. Эти расчеты, очевидно, будут пересмотрены, как только непосредственный кризис окончится. Вопрос для нас заключался в том нарушении международного порядка, вытекающем из советско-индийского сговора. Я сказал на заседании вашингтонской группы 4 декабря, что «всем известно, что мы покончим с индийской оккупацией Восточного Пакистана». Но мы должны действовать с решимостью, чтобы спасти более широкие интересы и отношения. У нас не очень сильные позиции, но никогда нельзя смешивать слабость с робостью. «Я признаю, что позиция не самая блестящая, – сказал я Никсону 5 декабря, – но если мы потерпим крах сейчас, Советы не станут уважать нас за это; китайцы будет презирать, а другие страны сделают свои собственные выводы».

Как только война распространилась на Западный Пакистан, то, более того, на повестку дня встал уже не вопрос о методах становления Бангладеш, а о выживании собственно Пакистана. Военная мощь Индии намного превосходила мощь Пакистана, частично в результате шестилетнего американского эмбарго на продажу вооружения обеим сторонам, что в основном ударило по Пакистану. В силу доступа в Индию советского вооружения и наличия собственной крупной тяжелой промышленности и военного комплекса Индия просто обязана была разгромить вооруженные силы Пакистана. Юридические советники Государственного департамента могли бы найти способ демонстрации того, что у нас нет связывающих обязательств с Пакистаном, но геополитическое воздействие не будет от этого менее серьезным. Нашей минимальной целью было продемонстрировать, что мы не станем усугублять свою слабость глупостью. Мы должны действовать таким образом, чтобы остановить потенциальные советские авантюры повсюду в мире, особенно на Ближнем Востоке, где египетский президент объявил сейчас 1972 год еще одним годом принятия решения.

Наша слабость на месте событий вынудила нас сыграть в смелую игру; когда слабый действует сдержанно, это ведет к дальнейшему прессингу и дает противникам силы для укрепления их позиций. У меня не было иллюзий по поводу наших преимуществ; но иногда в ситуациях огромной опасности руководители должны смелостью возместить слабые козыри. «Мы очень сильно блефуем в ситуации, в которой у нас нет никаких преимуществ», – сказал я Холдеману 11 декабря, умоляя его заставить президента на этот раз настоять на соблюдении дисциплины в нашем правительстве. «Пока мы не сможем договориться о стратегии, – сказал я в обращении к своим капризным коллегам по вашингтонской группе специальных действий 9 декабря, – не сможем говорить одним и тем же голосом и прекратить вытаскивать наружу все эти противоречивые версии различных ведомств и устраивать все эти утечки, мы не заслуживаем успеха».

Невозможно было сохранять правительство единым, и нелегко было заставить его действовать сплоченно. Большая часть дня 4 декабря была потрачена на то, чтобы заставить Государственный департамент согласиться на выступление Джорджа Буша, в котором был бы брошен вызов тому, что Индия прибегла к оружию, и выражена поддержка резолюции Совета Безопасности, призывающей как к прекращению огня, так и к выводу войск (то есть Индией).

Буш представил резолюцию в таком ключе 4 декабря. Совет Безопасности поддержал нашу позицию, при 11 членах, высказавшихся в поддержку нашей резолюции. Но она не прошла из-за вето Советского Союза. (Великобритания и Франция воздержались – еще один пример проявления тенденции нашими западноевропейскими союзниками возлагать на нас одних все бремя глобальной безопасности.) В условиях, когда Совет Безопасности оказался в тупике из-за советского вето, мы вынесли вопрос на Генеральную Ассамблею, предложив резолюцию «Объединение во имя мира». Мы в этом органе заняли ведущие позиции, и резолюция была 7 декабря принята 104 голосами «за» при 11 «против». Против нашей позиции выступили только советский блок и Индия.

Ситуация была не совсем понятной. Годами администрацию внутренние критики обвиняли в том, что она уделяла недостаточно внимания мировому общественному мнению. Но вот возник вопрос, по которому мы получили больше поддержки со стороны мирового сообщества, чем по какому-либо другому вопросу за десять лет. Почти все неприсоединившиеся страны на этот раз были на нашей стороне. Многие из них имели пограничные конфликты или переживали этнические расколы; никто не был заинтересован в том, чтобы внешние силы становились конечным арбитром таких споров. Советский блок был изолирован, как никогда с первых дней существования Организации Объединенных Наций. Количество проголосовавших за нашу резолюцию было подавляющим. И все-таки обычные почитатели мирового общественного мнения в нашей стране были заняты суровым осуждением Белого дома, как будто тот выступал неразумно против порядочного мнения человечества. Мало внимания было обращено на глобальное воздействие демонстрации американской слабости в сочетании с бездействием ООН. В течение двух лет мы говорили о гарантиях Совета Безопасности как ключе к миру на Ближнем и Среднем Востоке. Какими были бы последствия для ближневосточной дипломатии вопиющего военного нападения в продолжающееся нарушение резолюций ООН и в отсутствие каких-либо действий со стороны США в защиту страны, с которой они были союзниками?