Елена Владимировна Семёнова
Слава России
5
К кошмарным снам он привык за долгие годы… И княгиня Софья привыкла, пробудившись от чуткого сна, спешить на стоны мужа и кротчайшими ласками успокаивать его терзающуюся душу. Эта женщина стала опорой его, добрым гением, ангелом-хранителем… Много лет назад, узнав, что сын хочет жениться на дочери заклятого врага Твери, убийцы собственного отца, мать горько плакала и отказывалась благословить этот брак. Но видя искреннее чувство сына, смирилась, а позже и сама полюбила невестку, сумевшую расположить боголюбивую княгиню непритворной кротостью, набожностью и великой любовью, питаемой к своему супругу.
Впрочем, счастья этого могло бы и не быть, кабы не пришло прежде еще одно великое горе… В 1321 году брат Дмитрий, скрепя сердце, признал Юрия Даниловича великим князем и отдал ему тверскую дань, но тот не передал ее хану, а пустил в оборот в Новгороде. Тогда Дмитрий отправился в Орду и донес о том Узбеку. Хан разгневался и передал ему ярлык на великое княжение. Три года спустя посол Ахмыл передал скрывшемуся в Новгороде Юрию и Дмитрию волю своего господина, чтобы оба они вновь приехали в Орду. Оба князя подчинились этому приказанию. Каков был умысел Узбека, осталось неведомо, так как брат Дмитрий, недаром прозванный «Грозные очи», едва увидев лицом к лицу убийцу горячо любимого отца, не смог совладать с гневом и, выхватив меч, изрубил его. Само собой, хан пришел в бешенство от такого самоуправства и приказал казнить Дмитрия. Тверское же, а с ним и Новгородское княжества были отданы им брату Александру…
Вечно повторяющий кошмар, как проклятье! Во сне и наяву, и нет спасенья… От сна можно пробудиться и утешиться в объятьях нежного и все понимающего друга-жены. Но как пробудиться от еще более кошмарной яви?! И думать не мог Константин, что спустя долгие годы вновь придется пережить ему ужасные события своего отрочества. Но Бог судил иначе…
Когда они с Александром покидали Тверь, чтобы ехать в Орду, сама природа возмущалась против этого. Погода резко испортилась, поднялся ураганный ветер, т.ч. гребцы едва могли одолеть стремление волн, которые несли их ладью назад к берегу.
– Дурной знак! – перешептывались люди, качая головами.
И сам Константин понимал: дурной знак! Понимал, должно быть, и Александр. Но ничего не говорил, глядя перед собой невидящим взглядом, погруженный в свои безотрадные мысли… Все повторялось, как и 20 лет назад. Отрок Федор, Александров сын, томился в заложниках у хана Узбека, а теперь и отец ехал в Орду – на неправый суд с московским князем Иваном Даниловичем по прозванию Калита, оклеветавшим тверского князя… Только нет уж в Орде мудрой и отважной красавицы Баялун, умерла великая ханша несколько лет тому назад, и сильно горевал о ней Константин, поминая язычницу в домашней молитве. В ней, светом истинной веры не просвещенной, было истины больше, чем в иных, носящих христианские имена и нательные крестики…
Первый раз опала настигла Александра еще более 10 лет назад. Тогда в Тверь прибыл с большой свитой посол Шевкал, двоюродный брат Узбека. По-хозяйски расположившись во дворце, он изгнал оттуда князя с семьей, а его люди учинили истинное гонение на тверичей. Грабежи, насилия, убийства – стоном стонала земля от бесчинств ханского посланника! А к тому пронесся слух, будто бы хочет Шевкал русских силой в магометанство обратить. Уж этого не могли вынести православные! Когда татары напали на дьякона Дудку, тверичи перебили их и уже не могли остановиться. Ханских людей стали избивать по всему городу, уцелевшие бежали к Шевкалу в княжеский дворец. Не пощадили и дворца – сожгли дотла вместе с ханским родичем и его приближенными. Это было настоящее побоище… Убиты были даже татарские купцы, не имевшие отношения к людям посла и с давних пор занимавшиеся в Твери мирной торговлей.
Разумеется, Узбек не мог спустить такого оскорбления своей власти. Карать восставший город он послал Ивана Калиту, дав ему 50 тысяч воинов под началом пяти темников. Александр, понимая, что погибель неминуема, бежал во Псков, а Константин с младшим братом Василием – в Ладогу. Тверская земля была выжжена огнем, а ее жители истреблены или взяты в полон.
Тем не менее Узбек вновь сохранил тверской удел за потомками князя Михаила, призвав из Ладоги Константина и вручив ему ярлык на княжение в родной вотчине. Потянулись долгие годы восстановления разоренного княжества…
Брат Александр, между тем, обосновался во Пскове, жители которого очень полюбили его. Однако, хан искал его головы, и ни любовь псковичей, ни дружба литовского князя Гедимина не могла защитить бывшего тверского господина. Через год после восстания во Псков явились послы от русских князей и архиепископ Моисей и стали уговаривать Александра ехать в Орду.
– Царь Узбек, – говорили они брату, – всем нам велел искать тебя и прислать к нему в Орду; ступай к нему, чтоб нам всем не пострадать от него из-за тебя одного; лучше тебе за всех пострадать, чем после всем из-за одного тебя испустошить всю землю.
На это Александр смиренно отвечал:
– Точно, мне следует с терпением и любовью за всех страдать и не мстить за себя лукавым крамольникам; но и вам недурно было бы друг за друга и брат за брата стоять и татарам не выдавать и всем вместе противиться им, защищать Русскую землю и православное христианство.
Жертвенному решению брата ехать к Узбеку воспротивились тогда благородные и верные псковичи, сказавшие ему:
– Не езди, господин, в Орду; что б с тобой не случилось, умрем, господин, с тобою на одном месте!
Псковичи были честны, праведны и отважны. Но у них было мало сил, чтобы защитить своего господина. К тому же за дело взялся по приказу Узбека лукавый московский князь Иван Данилович. Калита уговорил митрополита Феогноста проклясть и отлучить от церкви князя Александра и весь Псков, если они не исполнят требование хана. Пред этой угрозой сокрушились христианские сердца и прежде иных сердце самого гонимого князя, головы которого искал Узбек.
– Братья мои и друзья мои! – обратился он к верным псковичам. – Не будет на вас проклятия ради меня; еду вон из вашего города и снимаю с себя крестное целование, только целуйте крест, что не выдадите княгини моей!
Но не в Орду уехал брат из Пскова, провожаемый скорбным плачем его жителей, но в Литву к князю Гедимину, не желая столь дешево отдавать своей головы поганым и крамольникам.
Калита, будучи лишен кровожадности своего покойного брата и наделен куда большей мудростью, не стал карать стойкий город, но заключил с псковичами вечный мир, после чего покинул их пределы. Александр же вернулся в них через полтора года к великой радости жителей.
Много доброго успел сделать брат на псковской земле. На Жеравьей горе возвел он город Изборск, вырыл рвы под самим Псковом и построил вокруг него высокие каменные стены, обеспечив таким образом защиту городу на случай нападения врагов. И что бы было не благоденствовать Александру в новой вотчине? Горячий, но отходчивый хан уже позабыл о нем, занят был иными уделами и Данилович… Но душа брата томилась тоской по родному краю и печалью о том, что дети его будут лишены своего княжества, так как отец их – всего лишь беглец, милостиво принятый не имевшими своего князя псковичами.
Истомясь окончательно, брат отправился в Орду с покаянным словом и щедрыми дарами.
– Царь верховный! – сказал он хану без тени лукавства: – Я заслужил гнев твой и вручаю тебе мою судьбу. Действуй по внушению Неба и собственного сердца. Милуй или казни: в первом случае прославлю Бога и твою милость. Хочешь ли головы моей? Она пред тобою!
Смелая, полная достоинства, но вместе с тем покорная речь русского князя пришлась по душе Узбеку.
– Князь Александр смиренною мудростию избавил себя от смерти! – возвестил он своим приближенным и в знак прощения и примирения восстановил брата на Тверском княжении. Константин с готовностью уступил ему стол, радуясь избавлению Александра от смертельной опасности и возвращению его в родную отчину.
Но недолгою была та радость… Новое возвышение Твери испугало московского князя, и он пошел по стопам своего злодея-брата. Поехав в Орду и прожив там долгое время, он убедил Узбека в том, что Александр – убежденный противник татар и умышляет крамолу на самого хана. Годы не умудрили вспыльчивой натуры последнего, он, как и прежде, готов был верить всякому извету.
Получив повеление Узбека приехать в Орду, брат почувствовал неладное и отправил вперед себя сына Федора. Но хан требовал, чтобы князь явился сам…
– Брат, не должно тебе ехать в Орду! – говорил ему Константин. – Ты оклеветан теперь, как наш несчастный отец, а хан скор на расправу! Уезжай во Псков или Литву, обожди, пока гнев его утихнет!
– Что же, базилевс, всю жизнь, до могилы быть мне в бегах? – грустно улыбнулись тонкие губы под седеющими усами. – Нет уж, довольно… На все Божия воля!
– Брат! – взмолился Константин. – Пощади себя, молю тебя! Подумай о нашей несчастной матери и обо всех нас! Уже отняты у нас отец и брат Дмитрий, и до сих пор мы горько плачем по ним, не находя утешения! Что же станет, если и ты погибнешь?!
– Когда-нибудь нам всем суждено покинуть этот мир, – спокойно откликнулся Александр. – Когда-то мы с Дмитрием точно так же, как теперь ты, отговаривали отца от поездки в Орду. Но он ответил, что каждый должен следовать своему пути и отвечать за себя. Что хан ищет его головы, и, значит, не должно для ее спасения жертвовать головами чужими. Что ты хочешь, базилевс? Чтобы я оставил хану на расправу моего сына? Чтобы навлек гнев его на мое, на наше княжество? Чтобы сюда явились татарские полчища во главе с Калитой и вновь разорили наши земли, которые мы с тобой едва-едва возродили после всех несчастий? Чтобы вновь побили наших людей? Нет, не бывать этому! Если хан хочет моей головы, он получит ее. И тем будет спасено наше княжество, о котором ты позаботишься, как заботился прежде. Возможно, нужно было, чтобы ты и продолжал о нем заботиться, а мне надлежало остаться во Пскове, не ища новых бед на нашу семью… Прости меня! Я не смог остаться вдали от отчего края и навлек тем скорбь на него и на вас. Мой грех! Моя ошибка! Прости!
Горько заплакал при этих словах Константин, понимая, что не переубедит брата, и чувствуя приближение нового неминучего горя.
В Орду вместе с тверскими князьями отправились их сторонники – Роман Белозерский и Василий Ярославский. Путь им попытался преградить полутысячный отряд, посланный Иваном Калитой, не желавшим, чтобы тверской князь имел поддержку на суде у хана. Однако князь Василий, отважный и удачливый воин, разгромил москвичей и продолжил путь.
И, вот, Орда… Проклятое место… Уже в самом мрачном молчании, с которым принял Узбек тверского князя и его сторонников, в безразличии его к их словам и, более того, к их дарам, сквозила неотвратимая угроза. Дни шли за днями, а суда все не было, как не было и Калиты – главного обвинителя.
Иван Данилович прибыл в Орду со своими сыновьями лишь спустя месяц. И в тот же день состоялся «суд»… «Суд», подобный тому, который производили над Христом первосвященники Каиафа и Анна… Москвичи не скупились на обвинения, хотя и прятали, возводя их, свои бесстыжие глаза. А хан, будто бы оставил отверзнутым лишь одно ухо, в которое вливались искусные наветы, а другое замкнул, не пожелал внимать оправданиям.
– Повинен смерти!
При этом возгласе голова Константина закружилась, и он упал в беспамятстве, сраженный приступом одного из тех припадков, что начались с ним после убийства отца, но не напоминали о себе уже добрых десять лет. Его перенесли в княжеский шатер, где он провел в бреду всю ночь. А на утро бледные слуги сообщили ему, что Александр и Федор, причастившись Святых Тайн, только что отправились к месту казни. Константин отчаянно застонал: он даже не успел проститься с братом, в последний раз обнять его и племянника (его-то, отрока, за что осудил Узбек?!)! С великим трудом поднявшись со своего одра, опираясь на плечо слуги, шатаясь и едва переводя дух, Константин последовал к лобному месту. Он еще надеялся догнать брата, успеть поклониться его страданию, омыть слезами его ноги…
Но по реву толпы, раздавшемуся впереди, сердце, готовое разорваться на части, почувствовало: поздно! Шаг, другой, третий… Терпкий запах крови ударяет в голову, и в глазах все мутится… Там, впереди, в пыли и крови лежит то, что минутами назад было его братом и племянником… Несчастных не только обезглавили, но и рассекли на части честные тела! Содрогаясь от рыданий, Константин пал на колени подле дорогих останков. Он осыпал их горячими поцелуями и молился об упокоении их душ. Татары и разноплеменная толпа зевак стояли кругом и с безжалостным любопытством смотрели на это зрелище.
– Возьмите их! – наконец, хрипло сказал Константин слугам, указывая на изувеченные тела. – Омойте, покройте дорогими тканями, призовите священника… И подготовьте все к отъезду. Мы отправимся, как только хан даст на то позволение.
Хан и не думал удерживать тверичей. А равно не думал лишать Михайловичей тверского княжения. Во второй раз Константин был поставлен господином в своей вотчине. Только содрогалась душа и пылали руки принимать ярлык из рук, обагренных кровью отца и братьев. Казалось, будто бы ярлык этот дымится ею, сочится ее терпким запахом, и стоит только дотронуться до него, и собственные руки окажутся выпачканы алой, липкой влагой…
Но что же делать? Кто-то должен заботиться о княжестве, о семье, о жене и сиротах брата, о матери… Мать! Несчастная инокиня София! Как сказать ей о новом горе?! Как взглянуть в полные муки глаза ее?! Мужа, обоих сыновей и внука отняли у нее хан и Даниловичи! Как-то снесет она, все последние годы проводящая в молитвах в избранной обители, новый удар? А если не выдержит ее кроткое сердце? Господи, защити!
– Ты, князь, я вижу, недужен? – заметил хан.
– Да, я болен, – откликнулся Константин, с большим трудом унимая дрожь.
– Как жаль, что моей несравненной Баялун нет больше посреди нас. Она знала медицине! Она бы помогла тебе!
– Да, жаль, что ее больше нет…
– Странно… Она знала медицине лучше лекарей и знахарей, а себе помочь не смогла… – задумчиво промолвил Узбек и сделал князю знак уходить.
Константин поклонился и с облегчением покинул ханский шатер. Выйдя на Божий свет, он заметил московский обоз, покидающий Орду. Князь Иван Данилович уже поставил ногу в стремя, но Константин, вдруг разом исполнившийся сил и решимости, громко окликнул его:
– Брат Иван Данилович, задержись на мгновение, есть до тебя слово важное!
По тому, как вздрогнул Калита, как напряглись его сыновья и приближенные, Константин безошибочно угадал, что вспомнили они то же, что и сам он. Никогда еще до такой степени всем сердцем не понимал князь брата Дмитрия, того лишающего рассудка исступления, в котором изрубил он здесь же, в Орде, князя Юрия Даниловича. Как бы желал теперь Константин уподобится ему и истребить вероломного дядю возлюбленной жены! Но он не брат Дмитрий, он не может ни в болезни, ни в гневе позабыть о княжестве, о матери, о семье – обо всем и обо всех, за кого теперь отвечает он перед Богом.
Князь Иван Данилович, между тем, сделал знак свите отойти, а сам шагнул навстречу противнику.
– Слушаю тебя, Константин Михайлович.
Константин несколько мгновений вглядывался в это уже старое лицо с небольшими, хитрыми глазами, никогда не смотревшими прямо.
– Я недолго задержу тебя, Иван Данилович. Я лишь хочу задать тебе один-единственный вопрос. Когда-то ты предупредил меня, чтобы ни я, ни мои братья не шли против Москвы. Мы не шли против тебя. Мой брат не был повинен ни перед тобой, ни перед ханом. И ты знаешь это. Ты не защищался. Ты просто испугался собственных призраков и из страха оклеветал моего брата. Теперь его кровь и кровь невинного отрока Феодора лежат на тебе. Скажи мне, Иван Данилович, неужели ты думаешь, что собирание русских княжеств под десницей Москвы оправдает тебя за совершенное злодейство на Суде Божием, который нельзя подкупить и обмануть лжесвидетельствами?
Лицо Калиты потемнело, а глаза еще более скосились.
– На Божием Суде Богу и решать, – глухо отозвался он. – На нем мы все за свои грехи ответим.
– Ответим, – согласился Константин. – Только твоими обвинителями на нем выступят мученики Феодор, Александр и Михаил. Подумай, князь, что ты станешь отвечать, когда их окровавленные персты укажут на тебя, как на лжесвидетеля и убийцу. Мой отец говорил: что в том, если, приобретая тленные царства земные, теряем мы небесное?
Иван Данилович передернул плечами и, не ответив ни слова, вернулся к своей свите. Через несколько минут москвичи покинули Орду. А часом позже выехали следом за ними и тверичи, увозя с собой скорбный и драгоценный груз. Ослабевший от недуга Константин ехал в кибитке, велев отроку читать себе Псалтирь. Правда, глаголов Псалмопевца он почти не различал. Перед его мысленным взором проносилась вся прошедшая жизнь, и жег, не давая покоя, вопрос: что будет дальше? Сколько еще страдать Руси от усобиц, от княжеских неправд, от бесчинств поганых? За княжеские неправды весь народ Господь взыскивает. Зовутся князья христианами, милостыни дают да храмы строят, в пост не едят убоины, а братьев своих убивают, предают их поганым и тех же поганых сами водят кровь христианскую проливать и веру православную бесчестить. Христиане ли они после этого или безбожники хуже язычников? И как положить предел этой пагубе? Князь Иван Данилович тоже о том помышляет, власть сосредотачивает, чтобы удельную вольницу и неразбериху унять, к единению Русской Земли стремится. Да только стремится теми же путями – безбожными, проклятыми… И нет тому исхода, нет правды.
В этих печальных мыслях забылся Константин болезненным сном. И снились ему в сиянии небесном отец, обнимающий сыновей Дмитрия и Александра, и внука Феодора. Отец был еще молод, а Дмитрий и Александр – отроки, совсем такие, как в дни неудачного похода на Нижний Новгород, Феденька же – вовсе младенчик… Берет его отец на руки и подбрасывает, и все четверо смеются радостно. А вокруг отцовской головы золотой венец светится… Хорошо им там, в чертогах Господних! Батюшка, святый княже Михаиле, подай сил душе страждущей и разумения уму изнемогшему! Моли Бога о нас!
___________________
Князь Константин Тверской правил родным княжеством до 1346 года. Во время очередной поездки в Орду он тяжело занемог и умер на обратном пути, подобно своему деду. Его мать, княгиня Анна Дмитриевна, пережила его более чем на 20 лет. Настоятельница Тверского женского монастыря во имя св. Афанасия, перед смертью она приняла схиму с именем Анна и отошла ко Господу в возрасте 90 лет. Прославлена в лике святых под именем Анны Кашинской (по названию города, в котором прошел последний год ее жизни). В годы реформ патриарха Никона и его продолжателей была «расканонизирована», иконы ее были изъяты из храмов. Долгое время почитание святой Анны сохранялось лишь у старообрядцев, но затем было восстановлено и в господствующей Церкви. Святой князь Михаил Ярославич также сподобился новых гонений через 600 лет после своей гибели. В 1935 году большевики взорвали тверской Спасо-Преображенский собор, в котором хранились нетленные мощи благоверного князя. Судьба их с той поры неизвестна.
Поединок
(Святые иноки-богатыри Пересвет и Ослябя)
1
Трудные времена наступили в Золотой Орде. Хан Тохтамыш, потомок великого Чингисхана, при поддержке войск Тамерлана предпринял поход по установлению своей власти в Золотой Орде. Одна за другой пали Синяя и Белые орды, а к апрелю 1380 года Тохтамыш захватил уже всю Золотую Орду до самого Приазовья. Лишь родные половецкие степи, Крым, волнами Черного моря омываемый, остался под властью Мамая – некогда всесильного беклярбека при малолетнем хане Муххамеде Булаке.
А тут еще, точно сговорясь с Тохтамышем, возмутились русские! Их князь, Дмитрий Московский, которому сам же Мамай некогда дал ярлык на княжение, с воспитателем которого, митрополитом Алексием, заключал договор об уменьшении дани, разорвал отношения с Ордой и отказался впредь платить ей что-либо!
– Неблагодарный пес! – в который раз сорвалось с тонких губ Мамая, и его скуластое лицо сделалось еще темнее от гнева.
– Не беспокойся, повелитель, русские собаки будут жестоко наказаны за свое вероломство! – произнес Челубей с поклоном.
Желая возвратить Русь в покорство, Мамай двинулся со своим верным войском на Москву. Ордынцы достигли реки Непрядвы, что впадает в Дон, когда лазутчики донесли, что навстречу движется для битвы рать русского князя. Узнав об этом, Мамай призвал к себе своего главного батыря:
– Мы должны истребить их, напомнить неверным собакам времена Батыя! Чтобы ужас сковал их, чтобы даже мысль отринуть наше владычество не смела являться в них!
– Так и будет, повелитель! Я убью их князя и принесу тебе его голову.
– Лучше притащи его к моим стопам на аркане, – промолвил беклярбек, и узкие глаза его загорелись ненавистью. – Я хочу, чтобы смерть его была долгой и мучительной, чтобы он молил о смерти! А потом я поступлю с ним, как поступил половецкий князь со Святославом, велю сделать кубок из черепа Дмитрия и буду пить из него вино в честь победы над русскими! Дозволю и тебе пригубить из него! – при этих словах губы Мамая скривились в злой усмешке.
Усмехнулся и Челубей:
– Благодарю, повелитель, но я предпочел бы пить из этого кубка не вино, а кровь неверных.
– В ней недостатка не будет. И ты первый постараешься для этого!
– Я разорву проклятых собак, а князя приведу к тебе на аркане, – пообещал батырь.
В том, что обещание это будет исполнено, он не сомневался. Тибетский монах, вдали от родных кочевий, Челубей постиг все известные боевые искусства, а кроме того – Бон-по, древнейшую боевую магию, секреты которой веками хранили на Тибете, раскрывая их лишь посвященным. Стань эти секреты достоянием всего человеческого рода, и дни его были бы сочтены, ибо люди, входя в общение с духами потустороннего мира и получая от них огромную силу, истребили бы друг друга. Но тибетские монахи умели хранить тайны. Челубею пришлось долгие годы проходить ступени посвящения, чтобы наконец быть допущенным к запретным знаниям. Бон-по, открытая ему его наставником, позволяла многократно увеличить силу боевых искусств, благодаря привлечению путем магических заклинаний могущества демонов. Сила демона вливалась в посвященного и делала его непобедимым. Лишь очень немногие монахи Тибета сумели пройти все испытания, все ступени, чтобы получить вожделенные знания и войти в круг «бессмертных». «Бессмертные» – так именовались воины, впустившие в себя силу демонов, овладевшие магией Бон-по. Никто из смертных не мог соперничать с ними в бою, не мог поразить их. Одним из «бессмертных» был батырь Челубей, возвратившийся с Тибета в Крым и сделавшийся правой рукой Мамая.
Выйдя из шатра беклярбека, он грозно взглянул в ту сторону, где угадывались очертания русского становища, и повторил:
– Я разорву проклятых собак!
Дав эту клятву, Челубей скрылся в своем шатре, дабы провести предшествующую бою ночь в общении с тем и заклинании того, чья сила жила в нем и должна была помочь наутро одолеть всех супостатов, безумно осмелившихся пойти против Орды.
