Елена Барлоу
Добровольная зависимость
Ночное одеяние было сорвано с меня и отброшено куда-то в сторону. Лента, запутавшаяся в волосах, осторожно вытянута и спрятана под подушкой. И лишь раз, один единственный раз, меня испугало то, как скоро всё происходило. В тот момент, когда муж уложил меня на спину и встал на колени рядом с моим нагим, дрожащим телом, я вдруг инстинктивно попыталась закрыть себя руками. Но Готье наклонился ко мне, осторожно накрыв большой ладонью мой живот, и спросил тихим шёпотом, разглядывая моё лицо:
– Ничего не произойдёт, если ты не захочешь. Понимаешь?
Едва я попыталась хоть что-то ответить, когда его рука медленно скользнула ниже, нежно, дразняще, и в тот же миг я забыла о том, что мне может быть стыдно, неприятно, страшно или неуютно. Позже, решила я, всё это придёт ко мне позже… Мне как будто не хватало воздуха; я встретилась взглядом с этими удивительными серыми глазами и, к собственному удивлению, различила в них искру торжества, власти. И то была моя точка невозврата, потому что, когда Джейсон потянулся ко мне для поцелуя, я обвила его шею руками и уже не смогла отпустить. Так уж вышло, но моя воля окончательно была повергнута перед томящим желанием близости. На жаркие, влажные поцелуи я отвечала, пожалуй, с большим энтузиазмом, чем сам Готье.
Я помню, как дрожала под ним и выгибалась, будто кошка, жаждущая ласки от хозяина; помню, что растерялась, не сообразив, куда деть руки, поэтому просто обнимала мужа за плечи, держалась за него, как если бы без него могла провалиться под землю; помню свой первый вздох, когда он резко вошёл в меня и просто замер, уткнувшись носом в мои спутанные волосы и позволяя привыкнуть к нему; как Джейсон дышал и левой рукой ласкал мою грудь, успокаивающе и осторожно, и его невнятный шёпот о том, что боль вот-вот исчезнет… И он был прав, а я приняла его, расслабившись, раскрылась для него, так что даже резкие движения больше не приносили мне неясных, странных ощущений. Было лишь острое желание поскорее утолить жажду, которую он, мой удивительный муж, разжёг во мне. Тогда-то я и ощутила это. Наслаждение, быстрое и сильное, которые мы испытали вместе в те минуты, оставило меня опустошённой, с единственной мыслью о том, что ничего приятнее я никогда не чувствовала. А если и существовало нечто сильнее подобной страсти, то смогу ли я познать её?
Когда Готье приподнялся надо мной, я задрожала от сквозняка; без тепла его тела, без него самого, лежать открытой и обнажённой на большой постели уже не казалось таким приятным делом. Моя кожа была влажной от испарины и скользкой, но мне было всё равно. Едва ли я смогла бы самостоятельно пройти в ванную, хотелось только лежать, закрыв глаза, и пытаться как можно дольше сохранить воспоминания о пережитом наслаждении.
Джейсон молчал, но, по крайней мере, он был рядом. Что-то подсказывало мне, что утром от моего внезапного порыва не останется и следа, и я буду чувствовать себя, по меньшей мере, неловко. А Готье, в привычной ему манере, наденет ту же хладнокровную маску безразличия. Занятно, но в тех немногих женских романах, что попадались мне в библиотеке матери, женщины с лёгкостью сводили с ума таких непоколебимых мужей. На деле же это я ощущала себя побеждённой и выжатой до капли.
Я ожидала уснуть в ту ночь в наступившем спокойствии, одна, как и всегда, но, когда снова оказалась в его объятьях, противиться не стала. Я не помню, как засыпала. Только тепло его тела, руки, лежащие на моих бёдрах, и долгие поцелуи с привкусом портвейна.
Глава 29. Итальянский мотив (Дополнение, часть II)
Я был один в доме тем вечером. Уэльский камердинер обещал прибыть рано утром, несмотря на мои просьбы приехать после полуночи и забрать те письма, над которыми я как раз работал. Я едва мог ждать. Был слишком взволнован и возбуждён происходившим со мной.
Развод с Мэгги наконец был оформлен должным образом. Эта порочная женщина убралась из моей жизни навсегда. Правда, столкновение с её братом чуть не стоило мне левого глаза. Стоит признать, этот человек хорошо владеет холодным оружием. В его руках тот крошечный клинок оказался внушительной угрозой. Когда Роберт узнал, как «низко» я поступил с его сестрой, он едва отреагировал… Но, если сама Мэгги прибежала плакаться в его жилетку о том, как я её обидел, не удивительно, что наша так называемая дуэль состоялась поздно ночью возле конюшни их загородного дома. Всё же, я был близок к тому, чтобы победить, но не стал ломать ему ноги, и, хотя кровь заливала мне глаз, и я едва мог видеть, просто отпустил. На том и разошлись, несмотря на мою неудовлетворённую бывшую жёнушку.
Дождь начался неожиданно, и с каждой четвертью часа словно усиливался; я всё же надеялся, что камердинер заглянет ко мне в тот день, но в конце концов смирился с тем, что письма мои отправят по назначению лишь утром. В небольшом кабинете, где стоял совершенный запах старинных книг и мятного масла, которое я иногда применял, чтобы бороться с воспалением горла, я провёл около трёх часов. Короткое письмо, выдержанное по большей части в повелительном тоне, с пометкой «Эйвинчес-Хилл», далось мне куда легче, чем три исписанных листа, лежавших передо мной на столе теперь.
Второе послание предназначалось мистеру Браму, отчиму и опекуну Кейтлин Брам. Думаю, не стоит многословить о том, чего я добивался этими сопливыми сочинениями влюблённого подростка. Вот уже несколько недель я всеми силами давил на этого упрямца, пытался сломать его волю и переубедить, заставить, наконец, согласиться на мои условия. Данное письмо должно было поставить точку во всём.
Уже в те минуты я чувствовал себя последним ослом: сходить с ума от тоски и нетерпения, будто мне снова было двадцать лет, и я даже не держал в руках мушкета своего деда, почти не путешествовал и не знал женщин, одним словом, вернулся в тот период своей жизни, который можно назвать беззаботным и наивным.
В мельчайших подробностях я изложил свои переживания на бумаге и, когда свечи в старинном канделябре растаяли полностью, вытянулся, дабы размять мышцы. Я распустил слуг в тот день, мне нужен был абсолютный покой, чтобы сосредоточиться, я даже не заметил, как пролетело время, пока пытался грамотно (тем не менее, не без напора и угроз) и верно составить сообщение Браму в Глиннет.
Ах, Глиннет… Никогда мне не забыть его бесконечные зелёные поля и древние развалины на окраине, напоминавшие нам о наследии предков! Я любил это место когда-то. Теперь же всё, что связывало меня с ним – это отголоски из прошлого и юная особа, которой так отчаянно добивался.
Кейтлин Брам не понимала поверхностных намёков отчима и замуж совершенно не стремилась, так что в конечном счёте он написал мне, что сдался, и не желает больше бороться с упрямством воспитанницы. При том, что её сестрица была уличена в связи с неким офицером, чья семья не терпела такой невесты, и подобное могло окончиться для семьи Брам крупными неприятностями. Честно говоря, судьба Коллет мало меня заботила. Но если бы пришлось сложить к её ногам все богатства мира, только бы её сестра неким чудесным образом стала моей женой…
Какое-то время я дремал за дубовым столом, уронив голову на сложенные руки, а проснувшись, обнаружил, что прошло всего полчаса. Дождь шумно барабанил по карнизу крыши над верандой снаружи; я отыскал ещё свечей, чтобы наполнить кабинет светом. Манжеты на некогда белой рубашке каким-то образом умудрился измазать в чернилах. Видимо, слишком разволновался при написании послания. В тот момент я вдруг подумал о Мэгги… Найди она меня в подобном образе несчастного влюблённого поэта, непременно высмеяла бы. А после непременно приказала б раздеться перед нею, в своей излюбленной кокетливой манере. Я не понимал эту женщину и её странную привязанность ко мне.
Но эти демоны более не потревожат меня. Я знал, когда Кейтлин Брам станет моей женой, всё изменится. В том числе и любые физические желания, которые в последнее время нещадно меня терзали, будут удовлетворены. Но я упрямо не возвращался в Лондон. Кейт будет первой женщиной после Мэгги, и последней до конца моих дней, думал я, и от подобных мыслей бросало в жар.
Я вернулся за письменный стол и как на духу исписал ещё один лист, где коснулся некоторых откровений мистера Брама насчёт его больной супруги и различных карточных долгов. Этот легко ведомый и простодушный мужчина с его любовью к азарту и большим ставкам мог бы послужить мне… так и вышло.
Встреча в парке, разговор с Коллет и её неловкий побег, а затем скорые сборы и венчание. Не успел я оглянуться, и эта маленькая упрямая девушка стала моей женой. То был вихрь событий, и я попросту не успевал вкусить свою маленькую победу. К моему глубочайшему сожалению, она не принесла мне желанной радости.
По дороге из Глиннета на станцию мы ехали тогда молча, сидя рядом, в экипаже. Я знал, что придётся ждать, и не мало. Придётся делать вид и притворяться, будто я лишь привыкаю к ней, и никаких чувств попросту не существует. Я понимал, что придётся быть строгим и непреклонным, как отцу с малым дитя, но в конце концов, то был единственный способ разжечь в ней ту же привязанность, которую испытывал я. Возможно, она даже полюбит меня. Подобным мечтам я предавался многие месяцы.
Кейтлин сидела рядом, вжавшись в дверцу экипажа, и упрямо разглядывала пейзаж за окном. Она думала, я не замечал её слёз на бледных щеках, не слышал редких, тихих всхлипов, но мог ли я? Теперь я стал для неё всем – целой Вселенной – через обманы и гнусные хитрости. Тогда я решил для себя, что, после пережитого, обязан был сделать её счастливой.
Я был так растроган и опечален её состоянием, что едва не выдал себя: желая утешить её, протянул руку, чтобы коснуться её пальчиков… но тут же передумал. А она так и не заметила.
***
Мне всегда нравилось в Бергамо. Мой первый учитель по имени Адемаро Косима родился и вырос здесь в тяжёлое для страны время и всё же за свою долгую жизнь успел взрастить немало гениев, к коим я себя никаким образом не отношу, а они, в свою очередь, ни разу не опорочили его имя и стали достойными носителями ремесла. Про таких, как этот строгий, но добродушный итальянец, говорили: он рождён архитектором. И тем не менее, его имя было известно лишь в нашем узком кругу.
Странно, но несмотря на безразличие в отношении детей, ко мне он испытывал отеческую нежность, разве что свойственную человеку с его непростым характером. Косима приводил своих учеников на излюбленный холм на западной стороне, откуда открывался вид на верхний город, показывал им окресты и с благоговением рассказывал одну из тех жутких историй своей юности, которые старики его возраста так обожают приукрашивать.
Я был одним из тех, кому итальянский язык совершенно не поддавался. И только со мной учитель говорил на ломаном, но различимом английском, за что я был безмерно ему благодарен.
Мои первые мысли были о Косиме, когда, после стольких лет, я возвращался в старый город Читта Альта, где нам предстояло провести несколько дней. Я видел восторг и волнение на лице своей молодой жены, когда она с явным любопытством разглядывала серые стены старых зданий, окружавших нас, покрытые зеленью фасады домов и потрескавшиеся вывески местных заведений. На том заканчивалась её радость, ибо, стоило ей обратить взор ко мне, как её улыбка тут же угасала. Она торопилась отвернуться и с деланым интересом разглядывала булыжную мостовую под ногами, ещё поблёскивавшую после дождя.
Только дурак не понял бы, почему она так себя вела. После ночи на «Виктории» Кейтлин ни разу не обратилась ко мне сама, и подобное поведение больно задело моё мужское самолюбие, и, что самое ужасное, напомнило о Мэгги, её вечном недовольстве и полном безразличии. Я не знал, как разговорить свою жену, заставить вновь флиртовать со мной, и это раздражало и заставляло меня нервничать. Я снова почувствовал себя неопытным юнцом и смирился.
Мой товарищ и местная знаменитость Эдгар Беттино любезно пригласил нас в свой дом, который он делил со своей постоянной любовницей, тремя собаками и внушительным штатом прислуги. Это было высокое здание на одной из затерянных улочек старого города, с узкими дубовыми дверьми, и чёрт знает истинную дату возведения подобной конструкции! Однако, внутри такой дом больше напоминал мне собственный, поэтому я решил, что Кейтлин здесь было бы комфортно. Не могу не упомянуть, что, несомненно, я просил для нас отдельные спальни.
Стоить отдать ей должное: Кейтлин держалась крайне любезно с хозяевами. Коллеги, которые по нескольку раз за день могли посетить тот дом, были от неё в восторге, называли её прелестной и очаровательной, отчего я одновременно был горд, а порой и раздражён. Иногда меня попросту съедала ревность.
Эдгар был чуть старше меня и, учитывая его образ жизни, имел больший опыт в любовных делах. Так что, на второй день, после ужина, когда дамы удалились ко сну, он настойчиво упросил меня разделить с ним бокал другой вина. Тогда я не на шутку струсил, потому что понимал: без откровений подобный разговор не состоится.
– На самом деле, друг мой, я был поражён, когда узнал, что ты женился… снова! – говорил он, артистично жестикулируя. – И, между прочим, Мануэль Васко, с которым мы проведём весь завтрашний день, уже в курсе. А как ты сам знаешь, он ярый противник браков. Я слышал, что он напоил полгорода, узнав, что ты вышвырнул ту первую дамочку из своего дома…
Он говорил о Мэгги, и я не мог сдержать улыбку. Знали бы они только, чего стоил мне этот отчаянный жест.
– А теперь он, полагаю, сожжёт полгорода, когда я приведу Кейтлин в его дом, верно?
– Если честно, то я теперь ни в чём не уверен, – пробормотал Эдгар, уставившись на танцующие в камине языки пламени. – Синьора Кейтлин очень молода.
– Да, ты прав.
– И иногда она кажется такой несчастной.
Я боялся этих слов. То, чего мы с Кейтлин достигли до той ночи на корабле, было недостаточно, но это было большое начало. А теперь я мог потерять и это. С самого детства и всю сознательную жизнь я злился, когда не мог добиться своего: злился, когда не мог выучить урок, злился, когда мои товарищи погибали в Индии под пулями врагов, злился, когда понял, что буду несчастен с Мэгги до конца жизни, и так далее. Теперь я злился, потому что не мог подобрать ключик к собственной жене.
– Мой дорогой друг, – продолжал Беттино воодушевлённым тоном. – Я не стану выпытывать у тебя подробности вашего знакомства с синьорой. Скажу лишь, что она тебя совсем не знает. И ты её тоже. В этом-то и вся проблема!
«Не нужно быть гением, чтобы это понять», – мелькнуло в мыслях. Я хмыкнул и сделал очередной глоток. Вино было сладким, даже чересчур, и заметно ударяло в голову. Но для работы следующим днём голова мне нужна была ясная. А вот Беттино этого явно не понимал.
– Она знает лишь, что я мрачный, скрытный, и разрушил ей жизнь, – произнёс я, глядя на огонь. – Я бы хотел стать ей другом, для начала. Но она такая упрямая!..
– О, приятель! Ты действительно дурак. В твои-то года не знать, что никакой дружбы между мужчиной и женщиной быть не может! – мой собеседник ещё долго хихикал, пока окончательно не успокоился. – Можно очаровать женщину сладкими речами, комплиментами, и засыпать дорогими подарками…
– Кейтлин не такая, – отмахнулся я резко. – Нет, всё это ей неинтересно.
Эдгар помолчал, вдумчиво разглядывая полупустую бутылку на круглом столике перед собой, и вдруг сказал:
– Тогда делай, как и все. Как было всегда, из века в век, – он поднял бокал, будто произносил очередной жизненный тост. – Возьми её. Покажи, что ты за мужчина. Пусть раз и навсегда поймёт, кто её хозяин.
Я едва не выплеснул это дорогое вино ему в лицо. Сама мысль повести себя, как грубое животное, просто прийти к ней и заняться… нет, не любовью, а чем-то, чего Кейтлин не заслуживала, была мне омерзительна. Как и воспоминания о близости с Мэгги.
– Ну, ну, не кривись. Не надо морщить своё симпатичное личико, приятель, – сказал Беттино, улыбаясь. – Я знал стольких непокорных женщин, что и пальцев на обеих руках не хватит пересчитать. Но все они женщины, какими бы хрупкими и горделивыми ни казались, и они не могут устоять перед…
– Вряд ли любовные игры что-то изменят в моей ситуации, – грубо перебил я его.
Мой собеседник поднялся, держась за полку над камином, вздохнул и погасил свечу возле статуэтки Мадонны.
– Тогда, Готье, старайся играть лучше. Buona notte, мой друг!
Ночью я долго не мог заснуть, обдумывая его слова. Но кто бы мог подумать, что идеи пьяного итальянца мне ещё пригодятся…
***
Тот самый ярый противник браков, подтянутый седоволосый господин Васко, на следующий день принял Кейтлин с удивительной симпатией. Я был поражён, когда за обедом, после обсуждения деталей его очередного проекта со мной и другими джентльменами, он предложил моей жене занять место рядом с ним и почти не притронулся к еде, так как был занят беседами с нею. Время от времени я наблюдал за ними: Кейтлин держалась отлично, была вежлива, улыбалась и скромно прикрывала рот ладонью, чтобы посмеяться, когда Васко отпускал очередную шутку.
Чувствовал ли я себя счастливым мужем, потому что моя супруга такая молодая и прекрасная, и принята в обществе моих коллег и товарищей? Да, несомненно. Ощущал ли я обиду, потому что она до сих пор не обращала внимания на меня, единственного, кто того заслуживал? Ещё как! И с каждым часом я понимал, что обида эта растёт во мне. В конце концов, когда господин Васко поцеловал руку моей жены в последний раз и увёл меня в свой кабинет, чтобы продолжить разговор о новом проекте, я немного остыл, хотя в глубине души бесновался от ревности.
Все мои замечания по поводу чертежей и дальнейших планов он принял со смирением и каждое из них учёл, что было странно, ибо я знал крутой нрав этого человека. Едва ли он мог так легко принять все свои недочёты из уст иностранца намного младше него самого. Затем он пригласил меня с супругой в свой загородный дом, где через пару дней должен был состояться грандиозный ужин. И я в насмешливом тоне отказал ему. О чём позже пожалел.
– Почему вы отказались? Там могло быть так весело! – прокомментировала Кейтлин моё решение, когда мы вернулись в дом Беттино. – Я не понимаю.
– Мне показалось, что с тебя хватит общения с этим господином. Иначе, в следующий раз, когда ты улыбнёшься, его хватит апоплексический удар.
Я старался не перегибать палку, но мой голос всё равно был слишком резок. В какой-то мере, мне хотелось задеть её и дать понять, что я тоже умею дуться. Кейтлин приняла мои слова с покорным молчанием, однако, недолгим:
– Я считала вас более цивилизованным человеком, которому свойственно рациональное суждение. Если вы думаете, что мне свойственно неподобающее поведение, то вы глубоко ошибаетесь.
– И как же это понимать?
– Я бы не оскорбила вас, и тем более не опозорила.
И тогда я понял, что она думала, будто я могу стыдиться её, как когда-то стыдился Мэгги и её манеры флиртовать с любым мужчиной, находящимся с ней в одной комнате. Я не нашёлся, что сказать. Мне было жаль, что я обидел свою жену подобными намёками, ведь в ней самой я ничуть не сомневался. То была обыкновенная собственническая ревность. Я смотрел на неё, такую серьёзную и слегка порозовевшую, и вдруг ощутил невероятный прилив желания, что было совершенно не к месту. Было не просто некомфортно, а больно терпеть. Я поспешил пожелать ей доброй ночи и буквально сбежал, чтобы она ничего не заметила.
Тем же вечером я корпел над чертежом капитéлей, которые Васко планировал соорудить на новом здании. Я устал и начал путаться в вариантах, отвлёкся и задел рукой одну из догоравших на столе свечей. Рукав тонкой рубашки загорелся мгновенно, а горячий воск больно обжёг кожу. Подскочив, я сбил пламя ладонью левой руки и осмотрел последствия бедствия: рубашка была безнадёжно испорчена, кожа под чернеющей тканью заметно покраснела.
Когда через минуту неожиданно раздался тихий стук в дверь, я пытался снять рубашку, чтобы смочить руку в круглой вазе для умывания. Решив, что кто-то из прислуги услышал моё недовольное шипение или грохот, когда я опрокинул стул позади себя, я раздражённо рявкнул «войдите».
В спальню вошла Кейтлин. Она закрыла за собой дверь и встала поодаль от меня, переминаясь с ноги на ногу. Я бросил один взгляд на её ночное одеяние под распахнутым халатом светло-золотистого цвета, и напрочь позабыл о боли.
– Простите меня, сэр, если я помешала, – произнесла она тихо, разглядывая узор на ковре. – Я хотела кое-что вам сказать. Правда, я так долго стояла за этой дверью, боялась, что вы, возможно, спите, но услышала какой-то шум, и вот…
Она говорила так забавно и странно, а ещё никак не выпускала из пальцев поясок от халата, мне казалось, она вот-вот его выдернет. Я отложил в сторону салфетку и повернулся к ней. Увидав мою раненую руку, Кейтлин ахнула и вдруг мигом оказалась рядом со мной.
– Что с вами произошло? Вы обожглись?!
– Слегка, – улыбнулся я, когда её пальцы чуть сжали мою ладонь. – Непроизвольный контакт со свечой. Но я буду жить.
– Вам срочно нужно приложить к коже что-то прохладное! – констатировала она, как заправский доктор. – Дайте-ка я помогу.
Пока я позволял ей колдовать над своим ожогом, а она так осторожно касалась салфеткой моей руки, в мою голову закралась одна неожиданная мысль.
– Кейт, скажи мне, ты ничего не пила перед сном?
Она подняла голову, и в больших зелёных глазах я увидел искреннее удивление. Затем на её порозовевшем личике мелькнуло отчаянное смущение. Я понял, что угадал со своим предположением, и снисходительно улыбнулся.
– Просто синьорина Берта предложила мне немного бренди, – пробормотала Кейтлин виновато. – Было невежливо отказываться, понимаете?
– И что же послужило поводом для вашего столь скромного будничного девичника? – поинтересовался я, вглядываясь в её лицо.
– Ничего особенного… А разве обязателен повод для того, чтобы провести время в хорошей компании?
Она произнесла это с таким искренним энтузиазмом и возмущением, я просто не нашёлся, что ответить, лишь засмеялся. И был безмерно рад заметить на её губах улыбку.
Мы достали из комода чистые бинты, и с моими подсказками Кейтлин быстро перевязала мне руку. Она действительно была слегка пьяна: пыталась отшучиваться, пока помогала мне снять испорченную рубашку и ни разу не отпрянула, когда я будто бы случайно касался её.
– Я едва не забыла, зачем пришла к вам, – сказала она вдруг. Мы стояли рядом: я опирался о рабочий стол, загромождённый книгами и чертежами, она – всего в нескольких дюймах от меня. – После возвращения я некорректно повела себя… с тобой. Мне стоило сразу же смириться с твоим решением, а не перечить, и тем более не грубить… Ты всё-таки мой муж, а я обещала, что буду послушной женой.
Её слова подействовали на меня, как резкая команда для верного пса. Пришлось закрыть глаза, чтобы успокоить бушующие гормоны. Я стал стучать указательным пальцем по столу, дабы хоть как-то отвлечься. Когда открыл глаза, Кейтлин всё так же стояла передо мной: слегка растрёпанная, совершенно наивная и очаровательная. Я хотел любить её той ночью. Я хотел сказать ей об этом прямо в глаза, но не смог. Почему-то слова Эдгара всё никак не выходили у меня из головы: просто взять её, потому что я имею на то право. А она примет это с покорностью, потому что обещала. Во всём этом не было настоящего чувства, вот она – проблема. Это убивало меня и злило.
Я пробормотал слова благодарности, мол, не нужны никакие извинения, и, кажется, она улыбнулась. Затем её внимание привлекли бумаги на столе, она склонилась над развёрнутыми листами и какое-то время всматривалась в мои чертежи.
– Что это? – спросила она, указывая на один из набросков. – Очень красиво…
– Это коринфский ордер, – пояснил я. – Своеобразный греческий декор капители.
– А что за листья на нём? Не видела таких прежде.
Я стоял чуть позади неё и преспокойно мог смотреть на Кейтлин сверху вниз. Её волосы, собранные несколькими шпильками на макушке, пахли какими-то сочными фруктами. Этот аромат мог вскружить мне голову не хуже любого афродизиака, но я просто пытался отвлечься на её расспросы. С другой стороны, я лишь сдерживал себя, дурак, и не мог не смотреть на то, как она водит изящными пальчиками по бумаге или непроизвольно кусает розовые губы, когда задумывается. Она сама не знала того эффекта, который производила на меня, ввиду своей неопытности и девичьего невежества.
– Всё это – листья аканта, растения, характерного по большей части для Старого Света, – голос мой почти охрип, и я тихонько откашлялся. – Смотри, какие широкие листья.
– Этот чертёж отличается от других, – произнесла Кейтлин задумчиво.
– Всё из-за растения. Есть легенда о том, как один древнегреческий скульптор увидел на кладбище возле одной из могил плетёную корзину, принесённую якобы в память об умершей девушке. Листья аканта так плотно и густо овили её, что созданная природой картина вдохновила скульптора на новый стиль ордера.
– Весьма поэтично. Я всегда считала творческих людей немного не от мира сего. В хорошем смысле, если ты понимаешь…
Видимо, она хотела повернуться, но, обнаружив, что оказалась почти прижата между моим телом и письменным столом, явно растерялась. То, что я сделал потом, было опять же внезапным порывом. Я нагнулся и поцеловал её в полуоткрытые губы. Вот так, просто. И выпрямился, чтобы оценить результат очередной попытки к нежности, к которой я обычно не был склонен. Потемневшие глаза смотрели на меня настороженно и опасливо, как у маленького зверька, и моя маленькая смущённая жёнушка спросила:
– Зачем ты сделал это?
– Потому что захотел, – ответил я просто.
Судя по её замешательству, она явно ожидала иного ответа. Я так и не понял до конца последствий их с синьориной Бертой празднества, мог судить лишь по блуждающему взгляду и немного вялым движениям степень её опьянения. Возможно, эдакая расхлябанность придала ей смелости или своеобразная атмосфера, которую я счёл вполне романтической.
– Полагаю, ты хочешь и чего-то большего, – прозвучали её неуверенные слова. Я улыбнулся.
Единственная свеча служила для нас крохотным источником света в этой небольшой спальне, из узких окон которой открывался вид на огни города под горой. Это была чудесная, тёплая и тёмная итальянская ночь. Я опустил занавеси и сел в мягкое кресло, расположенное напротив дубовой двуспальной кровати с высоким пологом. Кейтлин осталась на месте, с подозрением разглядывая меня.
– Сними халат, дорогая, и подойди ко мне.
Мой голос звучал, словно не от меня самого, откуда-то со стороны. Глухо и почти тревожно. И на мгновение я испугался, как бы Кейтлин не сочла это за приказ. К моему удивлению (и к радости) она без колебаний, ловко сбросила с плеч халат и, повесив его на спинку стула, приблизилась ко мне. Ночная сорочка на ней уже не напоминала мне те нелепые наряды девственницы, которые она носила раньше. Я оглядел её всю, с ног до головы, поманил пальцем и похлопал себя по ноге.
– Ты ведь не боишься меня, верно? – спросил я, когда она медленно села ко мне на колени. – Скажи, ты считаешь меня привлекательным?
– Я солгу, если отвечу отрицательно, – произнесла она с лёгкой улыбкой.
– Значит, я всё же нравлюсь тебе?
Она закивала, отводя глаза. Смутилась. А мне понравилось это. И я мысленно поблагодарил юную любовницу Эдгара за то, что она помогла моей жене расслабиться, пусть даже с помощью бренди.
– Расскажи, что тебя привлекает во мне, – попросил я и, пока Кейтлин вздыхала и пыталась подобрать слова, привлёк её к себе. – Мне было бы приятно знать, что я не настолько отвратителен, как кажется.
– Это звучит очень грубо. Никто не считает тебя отвратительным, – сказала она и вдруг приложила горячую ладонь к моей груди, чуть выше того места, где находится сердце. – Я слышала, как женщины в доме синьора Васко перешёптывались… и говорили, что ты безумно красив.
– Вот как!
Я искренне засмеялся, потому что, клянусь Богом, не замечал подобного. В любом случае, я не понял бы и половины из их речей, так что они могли обсуждать меня, сколько вздумается.
– И твой голос… Когда ты говоришь, они замолкают и ловят каждое твоё слово. Женщины опускают глаза и заливаются краской, а джентльмены с неподдельной гордостью ведут с тобой беседы, – её ладонь медленно двигалась по моей груди то выше, то ниже, и я чертовски напрягся и даже сжал в руке краешек её ночного одеяния. – Такого внимания, разве что только королева добилась… или я плохо знаю людей.
Кейтлин улыбнулась, но у меня более не хватало сил на шутки. Моё терпение было на исходе. На смену этой показной юношеской романтике пришло другое, более мощное желание, из-за которого сердце начинало бешено колотиться, дыхание сбивалось, а тянущая боль в паху оказывалась просто невыносимой. Борясь с желанием взять и просто задрать ей юбку, я забылся в собственной обжигающей страсти и прослушал, что она прошептала.
– Что, моя дорогая?
– Я хотела сказать, что недавно у меня шла кровь, – повторила она без тени смущения; я кивнул, но в тот момент мне было глубоко наплевать на наследников. – Мне очень жаль, может быть, в следующий раз…
– Поцелуй меня! – выдохнул я и сам прижался к ней, впился в эти губы, как безумец, желающий утолить жажду.
Не помню, когда мои движения вдруг стали столь грубыми и жадными, но той ночью я забыл всё. Я, наконец, получил то, к чему стремился три с лишним года, и наша первая ночь в гостинице была всего лишь прелюдией, когда мы оба были неуверенными и неопытными. Я вдруг открыл в себе настоящее, искреннее желание владеть женщиной, которую действительно любил. Раньше я и подумать не мог, что похоть и любовь способны создать подобные ощущения. Никогда прежде я не чувствовал себя более живым. Я, скорее, очнулся после летаргического сна и теперь жаждал в полной мере познать то, чего был лишён.
Кое-как я распутал пряди её волос, вытащил шпильки и швырнул их куда-то на пол; сжал Кейтлин в своих руках, заставил опереться на мои плечи, и, когда она оказалась на моих бёдрах, согнув ноги, прижался пахом к её животу.
– А знаешь, что мне нравится в тебе? – шептал я между поцелуями; левой рукой я поддерживал её голову, лаская шею, другой сжимал ягодицы, задрав сорочку как можно выше. – Ласкать тебя… чувствовать, какая ты горячая и мягкая… Слышать, как тяжело ты дышишь. Целовать тебя… здесь и здесь.
Она выгнулась и едва слышно застонала, когда я прижался губами к её шее. Одежда всё ещё мешала мне почувствовать её всю, на меня напало какое-то остервенение, и я буквально содрал эту ненавистную сорочку. Подтянул её повыше, чтобы дотянуться до груди, и целовал и сосал её грудь, пока Кейтлин не вскрикнула, и её не затрясло в экстазе. Её тело напряглось, и лишь на несколько секунд я отвлёкся и посмотрел ей в лицо. Какой невероятно красивой может быть женщина в моменты страсти!
