Теперь займемся делом. Как когда-то пелось в одной песне, «Первым делом, первым делом самолеты…». Идем смотреть наши трофеи. Аэропланы стоят под натянутыми тентами на границе летного поля. Аккуратные немцы уже успели разгрузить автомобили и отогнать их в сторону. А вот нам теперь их толкать обратно, да и еще запихивать между «птичками». Все, кроме одного грузовика и радиостанции. На грузовике, надеюсь, мы поедем дальше. А в радиофургоне надо будет покопаться на предмет шифров, пусть и самых простеньких.
Казаки на предложение поработать толкачом сначала ворчат секунд десять, но потом соглашаются, что пленных немцев использовать не нужно. По причине того, что если те разбегутся, то ловить их в темноте будет затруднительно. Поэтому германские автомобили при помощи русского мата довольно быстро перемещаются на новую парковку. Затем настает черед бочек с бензином. Одну мы оставили себе в запас на дорогу, остальные пять развезли на специальной тележке с притороченной к ручке помпой для розлива в канистры. Пять бочек на шесть самолетов делится замечательно! Развезли, поставили, с помощью ведер и канистр наполовину опорожнили – облили вражескую технику. Пленных за это время уводят под конвоем за конюшню, пятерых гансов, неспособных идти самостоятельно, тащат под руки их камрады, всех своих отсылаю прятаться туда же. Остаюсь один, отхожу подальше, чтобы не закоптиться, в руках трофейная ракетница. С первого выстрела не получилось, прицеливаемся получше и получаем то, что заказывали. Ослепительно белый шарик ракеты попадает в кузов ближайшего грузовика. Полыхнуло там неслабо, сразу занимаются два самолета, через несколько секунд огонь перекидывается на остальные. Зрелище красивое, но небезопасное – взрывная волна от первой бочки сбивает с ног. Так и поджариться недолго!
Пока убегал, получил еще два толчка в спину. Обернулся, увидел стремительно нарастающую сзади стену огня, стартанул так, что, казалось, связки порвутся. И очень горячо возблагодарил Господа за толику везения, данную мне свыше. Остальное веселье наблюдаю уже из-за стены, пытаясь отдышаться после забега. Вместе со всеми там присутствующими. Правда, эмоции были разными. Немцы настороженно и угрюмо смотрят на два гигантских костра в ночи. Связанные, безоружные, в одном белье, они выглядят жалко и беспомощно. Летчики выделяются среди них закопченными лицами да болтающимися на шее грязно-белыми шарфиками, которыми они пытались прикрыть лица во время пожара. Холуи-егеря графа сидят на земле отдельной кучкой и выглядят не лучше пленных. Ближайшее будущее представляется им не совсем радужным, судя по испуганным взглядам, украдкой бросаемым на штабс-капитана… Зато казаки, их караулившие, смотрят на горящие самолеты с выражением лица художника, только что закончившего свой шедевр. Ко мне подходит Митяев:
– Командир, я в дополнение к дозору на дороге выставил пост. Не помешает. Вдруг кто-нибудь на огонек заскочит.
– Добро, Михалыч. Как там штабс-капитан? Жив?
– Живой, да только в ногах слабый. Он связанный два дня пролежал, ноги и затекли. Мы его водицей помалу отпаиваем. Просил, когда ты освободишься, к нему подойти.
– Ну, если гора не идет к Магомету… Пошли, посмотрим что там за штабс-капитан.
Мы подходим к сараю, возле ворот которого сидит осунувшийся, изможденный человек в грязной и рваной русской форме. На его принадлежность к офицерскому корпусу указывают только френч и кавалерийские галифе. Все остальное отсутствует. На лице, заросшем щетиной, расслабленно-блаженное выражение, глаза полузакрыты. Создается ощущение раненого зверя, который нашел ухоронку, забился туда и наслаждается отдыхом и неподвижностью. Главное – жив, а раны, забытые усилием воли, затянутся, зарастут. Услышав шаги, он поднимает глаза, собирается встать, но я его опережаю, присев рядом.
– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Разговаривать можете?
– Спасибо, господин подпоручик, говорить могу. Представляюсь: штабс-капитан Волгин Иван Георгиевич, командир партизанского отряда. Честь имею! – Горькая усмешка, более всего напоминающая гримасу боли, кривит его потрескавшиеся губы, на которых показались капли крови. – Бывший командир бывшего отряда…
– Прошу извинить, но об этом поговорим позже… Кто вас так? Точнее, это было сделано по приказу хозяина?
– Эта сволочь натравила свою дворню на меня, когда я спал. Сорвали награды и погоны, отобрали оружие, документы, личные вещи, сняли сапоги… Держали в клети на псарне, кормили скудно, пить почти не давали. – Он скрипит зубами, говорит через силу. – Кнутом отходили, как самого последнего каторжника… Он сам приходил смотреть на это, разглагольствовал о том, как после победы германцев мы им рабами служить будем…
Так… Значит, барин зрелища кровавые любит. Ну, будут ему зрелища! Еще и поучаствует в них по полной программе! Поворачиваюсь к казакам, указываю на егерей:
– Развяжите им рты.
И уже холуям:
– Кто взял вещи офицера?.. Я даю десять секунд для того, чтобы признались. Потом – не обессудьте… Митяй, приготовь скамью и веревки. Нагайки при вас? Хорошо!.. Ну, кто?
Видно, дворовые знали, что такое нагайка и какой эффект на здоровье она оказывает. Потом кто-то выдавливает:
– Вось ён, Микола, брау… Усё захапау…
Поворачиваюсь к «виновнику торжества»:
– Где вещи?
– Паночак!!!.. Миластивы!!!.. Ня бейце!!!.. Усё аддам!.. Христа ради!.. Тутачки усе, пад стрэхай!..
– Конечно, отдашь, куда ж ты денешься. И Бога не поминай, паскуда. Он тебе не поможет. Кузьма, развяжи его, обыщи и веди за вещами, куда покажет. Если дернется, пару «горячих» ему нагайкой выпиши.
В карманах егеря нашлись карманный «Буре» с треснувшим стеклом циферблата, золотой нательный крестик, портсигар с гравировкой «За отличную стрельбу в присутствии Их Императорских Величеств». Из сарая к ним добавилось все остальное – сапоги, портупея, фуражка.
– Ордена где?
– Так, граф узяу…
– Так как же ты, урод, осмелился руку поднять на русского офицера? Кнутом бить, а?
– Так як жа? Сам их сияцельства прыказау…
– А своя голова не думает? Ну, так мы это быстро исправим. Кузьма, Антон, вяжите его на скамью.
Даже в мерцающем свете пожара было видно, как побелело лицо, на лбу выступила испарина. Егерь бухается на колени:
– Памилуйце!.. Людзи!.. Памилуйце!!!
Казаки подтаскивают его к скамье, укладывают, распускают путы, затем заново связывают руки и ноги под скамьей. Микола уже не умоляет, а только тихонько подвывает на одной ноте. Остальные егеря испуганно отодвигаются как можно дальше от места экзекуции, съеживаются, стараясь быть незаметными. Тоже, наверное, вину за собой чувствуют. Да, и у графа нормальные не служили бы. Только такие же мерзавцы, как и сам хозяин.
Кстати о хозяине. Мы тут в Робин Гудов играем, а надо дело делать. Оставляю Гриню за старшего, и идем с Михалычем в дом. В комнате почти ничего не изменилось. Немцы и граф на прежних местах и в прежних позах. Егорка держит их всех на прицеле, а Митяй деловито, не торопясь, проводит экспертную оценку коллекции, висящей на стене. Снимает по очереди клинки, критически их осматривает, потом либо вешает обратно, либо кладет на стол. Там, рядом с портфелем, уже лежит шашка с ножнами и рукоятью, полностью выполненными из серебра. Красивая вещь! Черненое серебро с замысловатыми узорами матово бликует на свету. К шашке добавляется такой же кавказский кинжал. Так они же сделаны одним мастером, видно, в пару. Рядом ложится еще одна шашка в богато отделанных прорезным золотом кожаных ножнах…
– Митяй, помимо того, что выберешь, прихвати еще пару-тройку поблестяще и подороже, пойдут на подарки штабным.
Казак молча кивает в ответ и снимает со стены очередной экспонат. Так, тут процесс трофеизации идет полным ходом, не будем мешать специалисту. Меня больше интересует сейф, который остался открытым и сиротливо ждет своего исследователя. Переступаю через графа, который что-то невнятно шепелявит по-польски, во всяком случае, «пся крэв» и «курва москальска» я различаю вполне отчетливо в этом потоке глухих и шипящих звуков. Смотрим внутрь. И что мы видим? Часики карманные. И зачем они в сейфе лежат? Дороги, как память? Нет, сбоку ма-аленький такой объективчик виден. Нажимаем пипочку – щелкает… Фотоаппарат! Скорее всего шпиёнский. Ясно, идем дальше. Шкатулка. С российскими орденами. Ну, вот эти гражданские я еще могу представить у хозяина на груди, но офицерский Георгий! С треснувшей и чуть закопченной эмалью! А рядом – Владимир с мечами. И еще несколько. Что-то из этого, скорее всего, у штабс-капитана отобрали. Надо будет спросить. Так, а это что? Деньги – пусть остаются в сейфе. А вот и папочка пухленькая, с бумажками. А на бумажках – закорючки, похожие на арабское письмо… Или – на стенограмму! Вот этим надо поинтересоваться.
– Что это такое? – Подношу листы к лицу графа. В ответ – молчание. Так дело не пойдет. Звонкая оплеуха, голова болезного крутанулась из стороны в сторону. Немцы, вывернув шеи, следят за нашим, пока непродуктивным, диалогом. Еще одна плюха. Молчание. Ну, не хотите по-хорошему, будет как обычно.
Оттягиваем воротник венгерки, находим на основании шеи точку между ключицей и мышцей и легонько нажимаем. Вопль, граф старается отползти, не понимая, что палец все равно движется быстрей. Достаточно, отпускаем.
– Повторяю свой вопрос. Что это такое?
В ответ только всхлипы. Нажимаем еще раз.
– Я скажу!.. Всё скажу!!!
Еще бы ты не сказал. Сам на тренировках проходил такое, когда болевой порог повышали. Напарник жмет, а ты терпишь. Так и соревновались, кто дольше выдержит. Граф – не выдержал. Наверное, не тренировался. Даже про прикушенный язык забыл, шпарит, пономарь на службе.
– Что это?
– Это – стенограммы разговоров с… моими гостями.
– О чем велись разговоры?
– Мы обсуждали некоторые вопросы, касающиеся состояния русской армии.
– То есть, насколько я понимаю, ты подпаивал тех чиновников и генералов, которые приезжали поохотиться, и они разбалтывали секретные сведения. Так?
Граф очень внимательно следит за моим пальцем, точнее, за тем, чтобы он не приближался. Наконец выдавливает из себя:
– Так…
Во как! А наши доблестные контрразведчики высылают эшелонами евреев только по подозрению в шпионаже. Вот кого ловить надо! Всякую титулованную мразь, которая забыла, что такое Родина. И высылать сразу в Магадан или на Таймыр, моржей с белыми медведями дрессировать. Ладно, возмущаться потом будем.
– Где ключ к текстам?.. Еще добавить для большей откровенности?
– Нет! Не надо! Он – в папке под обложкой!
Смотрим. Пара листков есть. Хорошо.
– Чьи ордена в шкатулке? Не говори мне, что ты получал военные награды. Не поверю. Так что, побереги здоровье и отвечай на вопрос.
– Там… У меня раньше еще офицеры останавливались…
– Ага, и забывали ордена в бане или спальне. Штабс-капитан был ведь не первым, а? Где они? – Легонько нажимаю на «кнопку правды».
– А-а!.. Их было двое… Их… Похоронили…
Ну, ты и сволочь! Титулованная сиятельная сволочь с австрийскими, польскими и еще неизвестно какими корнями! Род, наверное, от Иуды ведешь! Твоих предков надо было в колыбельках душить, чтобы ты, урод, родиться не смог!
Еле сдерживаюсь, чтобы не сломать шею этой твари. Ничего, недолго тебе осталось, полчаса, не больше. Ладно, пока остынем и посмотрим, что там за подарки в портфеле у оберст-лейтенанта. Он, кстати, какой-то квелый, глаза пустые и бессмысленные. Шок? Ну да, это – по-нашему. Берем портфель, открываем, достаем… и обалдеваем! Первая же карта – зона ответственности германского корпуса со всеми нанесенными подразделениями. Вот это – ДА!!!.. Это что, мы уже задание выполнили? Можно дырочку в кителе вертеть?
К действительности меня возвращает ехидный голосок-шелест Дениса Первого:
«Ты сначала «клюкву» на шашку получи!»
Все данные, которые нам нужны – вот они, на карте! А ведь внутри – целый ворох бумаг. Так, это, скорее всего, полетные задания. Типа – что и где посмотреть. И замечания на немецком… В общем, рейд можно заканчивать. Информации – море. Пора собираться домой…
От состояния эйфории меня оторвал Михалыч, ласково поглаживающий в руках шашку, только что снятую со стены. По сравнению с другими, она выглядит достаточно скромно. Рукоять из слегка потемневшего от времени серебра с красивым кавказским чернением, слегка изогнутый хищный клинок, по которому бегут причудливо изломанные линии. На первый взгляд – красивая старинная вещь.
– Командир, это же гурда! – Вахмистр похож на ребенка, которому дали в руки игрушку, о которой он давно мечтал. – Знаменитая чеченская шашка! Ей же цены нет!
– И что в ней знаменитого?
– Мой дед говорил, что гурда может перерубить любой другой клинок, что даже панцири турецкие ей не помеха. Не сломается, не затупится, после этого платочек шелковый разрежет. Давай попробуем!
Жалко разочаровывать человека, да и самому интересно.
– Что рубить будем?
Михалыч оглядывается в поисках металлической «жертвы», берет бронзовый подсвечник, отставляет в сторону. Мой взгляд находит две немецкие сабли, лежащие на подставке. Это, скорее всего – гауптмана и оберст-лейтенанта, знать бы еще, где чья. А какая нам на хрен разница-то? Беру в руки первую попавшуюся, достаю из ножен, киваю Митяеву, мол, давай! Он примеряется к шашке, пару раз прокручивая в руке клинок. Гурда разгоняется в нескольких почти незаметных глазу восьмерках и петлях и обрушивается на золингеновское лезвие. Жалобное звяканье, на пол падает обломок сабли. Митяев осматривает шашку, расплывается в довольной улыбке. Накидывает на нее салфетку, аккуратно тянет от середины к острию. Ткань, не пройдя и половины пути, распадается на две половинки.
– Ни царапинки, ни щербинки!
Я внезапно вспоминаю эпизод из романа Вальтера Скотта, когда султан Саладдин и Ричард Львиное Сердце хвастаются своими клинками. По восточным понятиям лучший клинок – тот, который перерубит что-то несопротивляющееся. И араб легко рассекает своей саблей подушку…
– Ублюдочные варвары! Хлопы! Быдлаки немытые! – прорывает в истерике графа. – Вам руки отрубить надо, которые дерзнули коснуться этого оружия!
Видно, предстоящая потеря части коллекции заставила его забыть об инстинкте самосохранения. Или он всерьез надеется после всех своих фокусов остаться в живых? Вот это он зря. Очень даже зря! Впрочем, Михалыч с ответом не задерживается:
– Я не знаю, кем были твои деды, мои всегда вольными казаками ходили, а не холопами. Могли за такие слова убить и были бы в своем праве. Да и батюшка им грехи эти враз отпустил бы…
Граф, услышав отповедь в таком стиле, немного поостыл.
– Батя мой говорил не раз: «Что с бою взято, то – свято!» А дед, когда я еще казачонком малым был, учил меня, несмышленыша: «Чтоб взятый с бою клинок служил тебе верой и правдой, его надобно напоить кровушкой прежнего хозяина»…
Оп-па, а чтой-то графу так взбледнулось? Не иначе, проблемы со здоровьем приключились. Или приключатся в ближайшее время. Пока наблюдал за светлейшими метаморфозами, пропускаю начало мастер-класса от Митяева. Увидел только двойной всплеск клинка у головы, и на пол упала часть графской шевелюры. А над ушами образовались две небольшие лысинки. Оказывается, мой Михалыч – куаффер, то бишь парикмахер, правда, слегка своеобразный. Но очень креативный. В памяти всплывает байка из будущего про «байконурского цирюльника». Ее рассказывал наш «старый зубр», подполковник Сарычев, в свое время отбарабанивший на полигоне двадцать лет и приехавший в Сибирь отдохнуть от жары. С его слов, на «Десятке» жил старый гражданский парикмахер, страшный выпивоха, но супермастер. От постоянного употребления «шила» у него тряслись руки, и ради некоторого количества адреналина к нему ходили бриться. Работал он только опасной бритвой, и когда клиент был готов к процедуре, старик стоял перед ним с бритвой в трясущейся руке, выжидая момент. Потом следовал резкий взмах рукой, и щека была выбрита, наступала очередь другой стороны…
По мере осознания происшедшего изменения имиджа поляк сначала по-поросячьи взвизгнул, потом громко испортил воздух и, судя по всему, бриджи. Наверное, непроизвольно. Вряд ли разумный человек стал бы использовать отравляющие вещества раздражающего действия в замкнутом помещении. Приходится открыть окно, чтобы проветрить комнату.
– Мы служим своему Отечеству. А ты служишь тому, кто заплатит больше. От шпиона нельзя ожидать верности. Так кто из нас холоп? И кому следует чего-то там отрубить?.. Да, и рубить мы не будем. Там, во дворе на лавке твой Микола ждет нагаек. Ты будешь следующим. А чтобы твоя шляхтецкая гордость не пострадала, мы лавку застелим ковром. Это – по вашим обычаям? А потом в этот же ковер и завернем, прежде чем закопать…
– Командир, смотри, какое ружье чудное! – подает голос Митяй, показывая на стену. – Приклад какой-то круглый, да вот в сумке еще два – запасные, что ли? О, еще железяки какие-то…
Ну-ка, ну-ка… Да сегодня просто праздник какой-то! Целый День Подарков! Сначала – портфель, теперь – замечательное ружье. Пневматический многозарядный штуцер Жирардони! Тот самый, за который Наполеон приказал стрелков казнить на месте. Иными словами – почти бесшумное оружие, бьющее на сто пятьдесят – двести шагов мягкими свинцовыми пулями калибра тринадцать миллиметров. И самое главное – магазин на двадцать пуль!
Вот это мы точно берем с собой! Даже если он неисправен – отремонтируем. С помощью технических достижений начала двадцатого века. На каждый австрийский штуцер найдется русский Левша. И будет у нас «глухой» ствол. Длинноват, правда, но это – не страшно…
Все замечательно, но надо заниматься делом. Гауптман уже пришел в себя, поэтому фразу дублировать не надо:
– Господа, вы сейчас переоденетесь в свою форму и пойдете с нами. В гостях хорошо, но пора собираться домой.
И уже на русском языке:
– Митяй, Егорка, отвяжите от кресел, потом пусть переоденутся и – во двор. Смотрите внимательно, фокусы всякие могут быть.
Оп-па, а оберст-лейтенант на ногах-то и не стоит. Совсем бедняга изнервничался. Так мы далеко не уйдем. Надо его в чувство привести. Тем более, что лекарство под рукой, то есть на столе. Беру рюмку, наливаю до краев коньяком, протягиваю штабному.
– Выпейте! Это приведет вас в чувство.
Немец смотрит на меня непонимающими глазами, механически выпивает «лекарство», давится кашлем, зато глаза становятся осмысленными.
– Егор, и этого вонючку прихвати…
Да, чуть не забыл! Поворачиваюсь к графу:
– Где оружие и награды штабс-капитана? Быстрее, а то терпение кончится!
– Шашка на столе, ножны – вон там, в углу… Ордена – в шкатулке… – испуганный аристократ торопливо докладывает, наверное, не хочет еще раз попасть под раздачу. – Наган вы уже забрали…
– Герр гауптман, где документация на аэропланы?
Фон Штайнберг стоит, расправив плечи, насколько это позволяют связанные руки, и, вздернув подбородок, высокомерно смотрит на меня. Ну, что ж, поиграем в «гляделки». Только не долго… Поняв, что своего я добьюсь все равно, отвечает:
– Все документы в автомобиле радиостанции, в сейфе… Надеюсь, вы поймете меня, как солдат солдата и выполните мою просьбу… Если мне суждено умереть, пусть это будет пуля, а не петля и не нагайки…
Ой-ой-ой, какие мы гордые! Не хочется мне что-то гауптмана на тот свет отправлять раньше времени…
– У нас будет время еще поговорить об этом. И у вас не будет причин быть недовольным моим решением. А теперь – идемте.
Беру шашку, ножны, ордена и выхожу со всеми. Через пять минут мы во дворе. Там ничего практически не изменилось. Пленные сидят на земле, ждут своей участи. Егерь на скамейке неподвижен и тих. Спит, наверное… Штабс-капитан сидит на том же месте, сняв китель, и неизвестно откуда взявшаяся Ганна аккуратно обтирает ему избитую спину. Увидев меня, Волгин отстраняет ее. Чувствуя особенность момента, надевает форму с уже прикрепленными погонами, встает, пошатываясь.
– Иван Георгиевич, это – ваше? – протягиваю ему шашку, наган, ордена. Вижу, как предательски задрожал подбородок, на глаза навернулись слезы… Бережно, как новорожденного, штабс-капитан взял шашку на руки, потом очень нежно погладил золотистую рукоять с маленьким алым крестом на гарде, вытянул клинок на треть из ножен, приложился к нему трясущимися губами…
– Ласточка моя милая!.. Вернулась ко мне… Не захотела покидать хозяина… Спасибо тебе…
Это может казаться мистикой или простым совпадением, но лезвие после этих слов полыхнуло алым отблеском догорающего пожара. Стоявшие рядом казаки отвернулись, Митяев резким движением смахнул слезу с лица. У меня отчаянно щипало в носу, и я стоял с каменной мордой, не мигая, чтобы тоже не прослезиться… Непослушными руками положил ордена и револьвер в фуражку.
– Денис Анатольевич, я – ваш должник. А в роду Волгиных долги всегда отдают… Спасибо вам…
– Полноте, Иван Георгиевич! Какие долги могут быть между русскими офицерами в военную пору!..
Так, лирику заканчиваем, а то пауза затянулась, начинаем экзекуцию.
– Этому уроду, – показываю на растянутого Миколу, – что поднял руку на офицера Российской армии, всыпать двадцать «горячих». Останется жив – значит, повезло сволочи. Михалыч, распорядись!
Митяев подзывает двоих казаков, те достают нагайки. Не-а, сволочи не повезет! Не выдержит. И поделом.
Поворачиваюсь к графу и обращаюсь по-немецки, чтобы поняли все:
– Твой холуй сейчас получит плетей за то, что по твоему приказу поднял руку на русского офицера. Скорее всего, он умрет. Тебя же, как германского шпиона, ждет другая участь. Как говорят в таких случаях наши союзники англичане: «Вы будете повешены непременно за шею и провисите так, пока не умрете, да смилуется Господь над вашей заблудшей душой». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Граф мешком оседает на землю, кто-то из казаков оттаскивает его к стоящей неподалеку сенокосилке и привязывает к импровизированному «якорю».
– Начинайте!
Нагайка со свистом полоснула по спине егеря. Он отчаянно изогнулся, быстро засучил связанными ногами, пытаясь унять боль. Я ожидал дикого вопля, но слышно было только невнятное мычание. Рот, скорее всего, кляпом заткнули, чтобы не нарушал майскую ночную тишину… После пятого удара тело безжизненно обвисает, и дальнейшее было уже делом техники. Михалыч посылает одного из своих развязать двух егерей, чтобы те убрали тело с лавки. Напуганные зрелищем, они очень быстро утаскивают тушку куда-то внутрь сарая.
Теперь займемся графом. Оборачиваюсь в его сторону и замираю как вкопанный… Его нет!.. В смысле у сенокосилки от него только обрезки веревок остались. Сбежал, тварь! Тревогу-то он не поднимет, в его возрасте бегать по ночному лесу – удовольствие еще то. Но и наказание должно быть исполнено!
На границе полумрака и тьмы еле видно мелькает его спина. Уйдет же! И попасть в него сейчас оч-чень проблематично. Но пока начальство думает, подчиненные действуют. Ветерок, на счастье, сдул с луны остатки очередной тучки, стало чуть светлее. Кто-то в полутьме выскакивает на несколько шагов вперед, чтобы глаза не слепило отблесками пожарища, вскидывает на ходу винтовку, тут же бахает выстрел. Бегущая вдалеке фигура падает. Только сейчас различаю стрелявшего – Семен, сибиряк, найденный в фольварке. Находка, что ни говори, отличная. Во тьме, с первого выстрела попасть в бегущую цель, и ведь не случайно. По поведению видно – знает, что попал. Видит мой взгляд, подходит.
– Вашбродь, дозвольте кого в помощь, щас приволокем обратно.
– Ну, земляк-сибиряк! Отлично стреляешь! Как умудрился не промазать?
– Я, вашбродь, в темноте вижу чуть хуже, чем днем. На охоте с батей научился. А в тайге кабан да лось могут и не дать второго выстрела… Да этот и поприметней был. Тока вот пулю жалко на такую тварь…