Дмитрий Юрьевич Власенко
Охота на Гитлера
Все хотят Кэт
Кэт открыла не сразу, видимо, переодевалась. Шнайдер, скучая в подъезде, изучал разводы на штукатурке. «Потолок протек, похоже, – подумал он. – Небось, сверху какая-нибудь рассеянная бабушка живет, божий одуванчик. Воду перекрыли на профилактику, а она краны открыла – да и пошла гулять. Возвращается – а в квартире маленькое озерцо, а по нему тапки плавают. Красота!»
Наконец, дверь открылась.
– Доброе утро, – поприветствовал Кэт Шнайдер. Голос у него был веселый, бравый, настоящий голос уверенного в себе человека, спортсмена, гусара, лидера, начальника, в конце концов. – Прошу прощения, что без звонка, но, сама понимаешь – не мы распоряжаемся нашим временем, это время распоряжается нами. Так что извини, если порчу тебе выходной, но пора, пора приниматься за дела.
– Проходите, пожалуйста, – сказала Кэт.
Она была еще прекрасней, чем в прошлый раз: юна, весела, приветлива. На ней было приталенное коричневое платье, которое делало ее еще стройнее. Шнайдер, довольно хмыкнув, зашел в квартиру. Всем своим видом он показывал, что все глупости, которые он натворил прошлый раз, забыты, и вообще ничего не было, и нет никаких оснований для упреков, взаимонепонимания или еще чего-нибудь неприятностей. Подумаешь, не появлялся он пару дней, но это же вовсе не от стыда, а просто так сложились обстоятельства. А в общем, все просто великолепно, говорил его вид, замечательно, как парад в честь дня рождения английской королевы.
– Катя, у тебя нет тапочек? – спросил Шнайдер. – А то я тут обувь испачкал, боюсь оставить следы.
– Там в шкафчике.
– Прекрасно, – Шнайдер открыл шкафчик в прихожей и разыскал там между дерматиновыми туфлями мужские тапки.
«Интересно, откуда они у Кати, – подумал Шнайдер. – Что за мужчины сюда ходят? Любовники, сослуживцы? И почему я не заметил этого в прошлый раз? А, я был в туфлях!»
Шнайдер прошел в комнату. В прошлый раз, в подпитии, он не успел толком все осмотреть, а сегодня заметил, что со дня переезда в квартире почти ничего не изменилось, обстановка была все такая же простая, казенная, как на базе отдыха офицеров.
– Кать, ты не против, если я китель сниму? Терпеть не могу эту форму! – Шнайдер повесил китель на спинку стула. – Но ведь служба, черт ее побери! В последнее время это просто какой-то дурдом! Отчеты, отчеты бесконечные, какие-то безумные совещания, тут не то что разведдеятельностью заниматься – чаю попить некогда!
– Сочувствую вам, – ответила Кэт. – Кстати, хотите чая?
– Ой, спасибо тебе, – ответил Шнайдер. – Чай – это было бы просто великолепно! На службе не попьешь, так хоть здесь глотну стаканчик. Спасибо тебе, солнышко! Но только один стаканчик, хорошо?
– К борьбе за дело коммунистической партии всегда готова! – Кэт весело вскинула руку в пионерском салюте и ушла на кухню, чеканя шаг.
Шнайдер посмотрел на часы: через два часа ему надо было быть в конторе, так что, в принципе, времени хватало. Он достал из кармана блокнот, карандаш, и стал писать текст для шифровки в центр.
– Александр Максимович, а вам в Германии нравится? – крикнула Кэт из кухни.
– Погоди, – Шнайдер дописал шифровку и отложил карандаш. – Что ты спросила?
Кэт вышла из кухни с подносом, на котором стояла фарфоровая чашка с дымящимся чаем и стакан воды.
– Вам здесь нравится? – спросила она снова.
– Да нет, конечно! Как здесь может нравиться, ты сама посмотри! Спасибо за чай. А сахара нет? Впрочем, да, пардон, война, война. Надо в следующий раз принести, кстати. У меня есть немного.
– Буду ждать! – Кэт села напротив него за стол. – А чего вам здесь не хватает, кроме сахара?
– Угадай.
– Борща?
– Не угадала.
– Газеты "Правда"?
– Нет.
– Снега?
– Нет.
– Папирос?
– Нет.
– Друзей?
– Нет.
– Березок?
– Нет.
– Ну, не знаю тогда, – Кэт пожала плечами.
– Мне не хватает песен, Катя, – задушевно сказал Шнайдер. – Простых русских песен. Еду здесь можно сготовить, можно даже пельмени слепить. И книги можно достать, и на русском, и на немецком: Достоевский, Толстой, Тургенев, Пушкин. А вот как здесь спеть "Соловья " или "Любимый город"?
– Вот уж по этим песням я точно не скучаю, – фыркнула Кэт. – Я хочу чего-нибудь веселого, задорного! Я люблю "Марш энтузиастов"!
– Ах, молодость, – ласково улыбнулся Шнайдер, и добрые морщинки-лучики собрались в уголках его глаз. – Это в тебе, Катенок, говорит молодой задор.
– Комсомольский задор! – бойко сказала Кэт.
– Вот-вот. Ладно, повзрослеешь – поймешь. Пройдет еще лет двадцать – и полюбишь ты песни более мелодичные, более лирические.
– Нет уж, мне не до романсов.
– Катенька, в мире есть много лирики и без романсов. Просто надо немного подрасти.
– Сколько мне осталось, вы сказали? Двадцать лет?
– Катенька, между нами века и тысячелетия. Знала бы ты, сколько лет мировой культуры стоит на моей стороне!
– Ну, конечно, куда мне до вашей культуры! Я девушка простая, институтов не кончала.
– Ты так говоришь, как будто этим гордишься.
– Конечно, горжусь! Я – народ, а не какая-нибудь там интеллигенция! И вообще, иногда мне кажется, что вы говорите совсем не то, что думаете, – подозрительно сказала Кэт.
– А вот то, что ты – народ, это очень правильный повод для гордости! – быстро сказал Шнайдер. – Вот это правильно. Я, кстати, тоже терпеть не могу интеллигентничания, всей этой зельсовщины. "Извините, простите, да я вот такой особенный, такой высокодуховный", – меня это тоже выводит из себя! Тебя ведь тоже выводит?
– Конечно! – все так же задорно отозвалась Кэт.
– Правильно! Но! – Шнайдер поднял палец. – Мы – солдаты нашей Родины! Мы должны выполнить ее задания, и еще остаться в живых, чтобы быть готовым к следующим заданиям. А сделать это мы можем, только если будем все знать. Понятно?
– Понятно, – кивнула Кэт.
– Знания надо знать! А если не знаешь – приобретать! И знания любить и уважать! Только тогда народ сможет выбросить интеллигенцию к чертовой матери, куда-нибудь там в Америку или Англию, и сам делать всю интеллектуальную работу.
– А знаете, о чем я мечтаю? – сказала Кэт. – Когда мы, наконец, наладим контакт со здоровыми немецкими силами и убьем маньяка Гитлера, тогда Германия и СССР, наконец, снова будут жить в мире. Ведь немцы – это же отличный народ, мы бы вместе могли столько сделать! Их и наша техника, инженерия и наука, и еще наши полезные ископаемые – мы рванули бы еще быстрее, еще стремительнее.
– И в каких границах это все будет? – неожиданно спросил Шнайдер.
– То есть, в каких? – недоуменно посмотрела на него Кэт.
– Вот Польша, Чехословакия, Австрия – они будут существовать?
– Это пусть уж Партия решает, – сказала Кэт. – Я в географии не разбираюсь. И что вы вообще об этом думаете, Александр Максимович? Там и без нас разберутся.
– Разум, Катенька, рыщет где хочет. Ты считаешь, что есть вещи, о которых лучше не думать?
– А зачем о них думать, если уже до вас все подумали? – спросила Кэт подозрительно.
Взгляд ее на секунду стал пристальным. Такие пристальные взгляды бывают у комсомольцев, когда они сталкиваются с вредительством. Шнайдер вдруг подумал, что стоит попридержать язык.
– Черт, жалко все-таки, что сахара нет, – сказал он. – Непривычно пить чай без сахара, хоть ты меня убей.
– Извините, нет у меня сладкого в доме.
– Да ладно, не страшно, – сказал Шнайдер. – Прорвемся.
– Скажите, вы их нашли? – спросила вдруг Кэт. – Тех, кто нам поможет?
– Нашел, нашел, – кивнул ласково Шнайдер. – Давай телеграмму отправлять.
– Ура! – крикнула тихо Кэт. – Я мигом!
Она достала из-под кровати чемодан с рацией потащила к столу. К этому чемодану Шнайдер не прикасался никогда, чтобы не оставлять улик в случае провала радистки. А то, что он был у нее в гостях – так это было понятно. Кэт была девушка молодая, да и Шнайдер был холост. В личном деле, конечно, потом бы отметили его половую связь с русской шпионкой, может быть, даже сослали бы на фронт кровью смыть вину перед Рейхом, но все-таки не казнили бы.
Кэт достала рацию из чемодана, поставила ее на стол и стала настраиваться. Шнайдер отдал ей шифровку: отчет о разговоре с Беком и запрос на дальнейшие инструкции.
– Было бы хорошо сразу предложить коалиционное правительство с Тельманом4 во главе, – сказал он задумчиво. – Впрочем, вести переговоры – это уже не наше дело.
– А чье? – спросила Кэт.
– Это дело дипломатов. И встретиться надо где-нибудь на нейтральной территории: в Швейцарии или Иране.
– Ой, нет, только не в Швейцарии! – воскликнула Кэт. – Отвратительная страна.
– Не переживай, – сказал Шнайдер. – Нас туда не позовут. Отправляй шифровку, пожалуйста.
Пока Кэт занималась шифровкой, Шнайдер задумчиво разглядывал потертый клетчатый чемодан с рацией. Он вдруг подумал, что эти сеансы радиосвязи – это единственное, что его связывает с Родиной. Он представил длинный-длинный провод между Берлином и Москвой, по которому летит послание для него: "Мы с тобой, Саш! Держись! Выше голову!"
Кэт закончила сеанс связи и стала торопливо убирать рацию в чемодан.
– Знаешь, Кать, – сказал Шнайдер, – я тут подумал, что немецкие песни на русские-то совсем не похожи: по радио крутят все время что-то героическое, а в народе поют что-нибудь немелодичное.
– Да куда уж им, – кивнула Кэт.
– У русского народа есть особая душевность, мне кажется. Или духовность, если хочешь, хоть это слово уже слишком износилось. Как мы грустим, как мы лирически задумываемся – такого нет в Европе. Здесь есть сентиментальность, немцы вообще сентиментальны. Но это совсем не наша лиричность, это что-то совсем другое, понимаешь?
– Ага, – Кэт потащила тяжелый чемодан к кровати.
– Прости, Катенок, не могу тебе помочь, – вздохнул Шнайдер.
– Ничего, я справлюсь, – Кэт еле-еле запихнула чемодан под кровать. – Уф, вот, справилась, – она довольно улыбнулась и села за стол отдохнуть.
"До чего хороша!" – отметил Шнайдер.
– Как меня все-таки раздражают немцы, – сказала Кэт. – Почему они все время говорят о Гитлере, о нацизме, о победах? У них что, других тем нет?!
– Еще про футбол любят говорить.
– Ну, это мужики, – махнула рукой Кэт. – А у нас в депо все говорят либо о величии нации, либо о дикости русских – сдохнуть можно. А, нет, есть еще тема. Знаете, какая? О еде!
– Да, это немцы любят, – засмеялся Шнайдер.
– Это просто какой-то мрак! Постоянно, все время они говорят, кто что готовил, как готовил, где готовил, чем готовил, что они потом будут готовить, и когда снова надо готовить – это просто что-то уму не постижимое! Меня это так бесит, вы себе не представляете!
– Понимаю, – кивнул Шнайдер.
– Но я справлюсь, обещаю, Александр Максимович.
– Верю, верю. А как сама работа-то?
– Да разве это работа, – сказала Кэт. – Хвалят, конечно, но в сравнении с нашими стройотрядами – это просто ни о чем.
– Ну да, – усмехнулся Шнайдер. – Передовик соцсоревнования, ага. А с соседями ты подружилась, как я говорил?
– Так точно! – отрапортовала Кэт. – Фрау Фукс, жена майора полиции. Мы с ней регулярно теперь пьем чай по утрам.
– Прекрасно, – одобрил Шнайдер.
– Но вы же знаете, что это такое – дружба с немцами? Тут дальше «привет» – «пока» дело не пойдет. У нее даже соли не попросишь – не поймет.
– Не страшно, – успокоил Шнайдер. – Тебе же с ней не детей крестить?
– Не крестить, – кивнула Кэт.
– Катенок, что ты хмуришься? – спросил участливо Шнайдер. – Совсем тяжко тут?
Кэт пожала плечами.
– Ничего, ничего, – сказал Шнайдер. – Ты у нас девушка сильная. Ты справишься, я верю в тебя.
– Конечно. Вот только если бы хоть чуть-чуть, хоть немного было бы тут нашего, родного, я бы просто…
– Ох, бедная ты моя, – вздохнул Шнайдер. – Милая, нежная…
– Чего?
Шнайдер заговорил быстро-быстро, боясь, что Кэт перебьет его.
– Катя, я тебя люблю. Я не могу жить без вас. Я хожу, дышу, думаю – все о вас, о вас, о вас. Вы – то, что соединяет меня с Родиной. Вы – моя надежда. Я обожаю вас, я люблю вас, я хочу быть с вами, только вы, вы – вы прекрасны.
– Ой, перестаньте! – закричала Кэт. – И вообще, не надо меня называть на "вы"!
– Пафосу, пафосу хочется, – Шнайдер криво улыбнулся. Был он в этот момент какой-то потерянный и жалкий.
– Я знаю, что я вас связываю с Родиной, с правительством и партией. При чем тут моя красота? Если хотите – пришлют другую радистку.
– Мне не надо другой.
– Александр Максимович, перестаньте! – строго сказал Кэт.
– Почему?
– Потому что это нельзя! Вы ведете себя не как разведчик!
– А вот тут ты ошибаешься, Катя, – сказал Шнайдер. – Не буду тебе объяснять, но знай – ты еще очень многого не знаешь о разведчиках.
Шнайдер снова стал самим собой: человеком с холодной головой и ласковыми глазами.
– Со временем ты все узнаешь, – сказал он, вставая и надевая китель. – Я об этом позабочусь.
Шнайдер ушел, Кэт закрыла за ним дверь, подошла к шкафу и несколько раз постучала:
– Тук-тук-тук. Выходите, молодой человек.
Дверца шкафа открылась, и оттуда вылез Зельц. Его серые брюки помялись от долгого сиденья в шкафу, и свитер висел криво, но общий вид был вполне приличный.
– Привет, – сказала Кэт. – Как поживаешь?
– Нормально, – ответил Зельц, садясь за стол. – Душно у тебя в шкафу, я чуть не задохнулся.
– Слава богу, не чихнул. Вот бы мой начальник порадовался, если бы тебя там обнаружил.
– Это была твоя идея, – сказал Зельц обиженно. – Что я вообще должен от него прятаться? Не так уж он, кстати, и велик, твой Шнайдер, если меня не нашел.
– А может, он тебя там не нашел, потому что не хотел найти? – загадочно спросила Кэт.
– Вы обо мне говорили, что ли?
– Язык врага надо знать, – Кэт насмешливо посмотрела на него. – Ты вот какие языки изучал в гимназии?
– Латынь и французский.
– Прекрасно. В следующий раз будешь подслушивать какую-нибудь врачиху или монашку. Вот там тебе знания латыни и пригодится.
– Так о чем говорили-то?
– Слушай, не твое дело! Мало того, что я из-за тебя чуть Родине не изменила, так ты еще мне тут допросы устраиваешь?
– Он так тихо говорил, как будто тебе в любви объяснялся.
– Я же сказала, не твое дело! – оборвала его Кэт. – Хочешь, чтобы я тебя опять выгнала?!
– Давай вместе лучше выгонимся, – предложил Зельц.
– Куда?
– Куда? – Зельц пожал плечами. – В кино, например.
– А что показывают?
– Как всегда: либо что-то героическое, либо что-нибудь романтическое. Либо и то, и другое.
– Производственный роман на фоне кузнечных прессов? Нет уж, увольте.
– А что, это прямо как по Фрейду! – засмеялся Зельц.
– Ты же обещал мне не пошлить! – вскипела Кэт. – Ну сколько можно, молодой человек?!
– Прости, прости. Как-то случайно.
– Не хочу я никуда идти, – сказала Кэт. – Дел много, надо дома прибраться, позаниматься, и вообще.
Зельц понял намек: пора было уходить.
– Слушай, совсем забыл сказать, – улыбнулся он. – Я тут подумал, в общем… Вот, – он достал из кармана несколько листов бумаги и протянул их Кэт. – Маленький подарок для товарища Сталина.
– Что это? – Кэт коротко взглянула на листки.
– Стенограмма последнего обеда Гитлера. Ты ж хотела?
– Ты это сюда принес, чтобы я с тобой в кино пошла? – спросила Кэт.
Зельц влюбленно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Ладно, – милостиво сказала Кэт, – пойдем в кино, там разберемся.
Фильм был героический, и было в нем все, что обычно бывает в такого рода поделках: летели самолеты, гудели поезда, бравый лейтенант в одиночку громил целый полк большевиков, захватывал вражеского генерала и получал свои заслуженные медали и восхищение женщин.
– Миленькое кино, – заявила Кэт, выходя на улицу. – Правда, у русских там такие зверские рожи! Я бы на этот фильм детей до восемнадцати не пускала.
Зельц не знал, что сказать от счастья. Он взял Кэт за руку почти в самом начале фильма, и в этот раз не встретил сопротивления.
– Эээй! – позвала Кэт. – Молодой человек, вы с нами?
– Почему нельзя детей пускать? – спросил Зельц. – Они что, сиденья от страха описают?
– Нет, я боюсь, что им потом будут преследовать по ночам призраки большевиков.
А в середине фильма, когда капитан Хана произнес: «Встать, руки вверх!» Зельц привлек Кэт к себе, и они поцеловались. Героический фильм быстро стал романтическим. А потом кино закончилось, включили свет, и все стало как раньше.
Зельц и Кэт дошли до остановки трамвая, скоро должно было стемнеть.
– На этом, пожалуй, хватит, – сказала Кэт. – Просьба меня не провожать. Договорились?
– Может, хоть трамвая вместе подождем? – предложил Зельц.
– Не стоит, а то еще замерзнешь, у тебя пальто тоненькое, – шутливо заметила Кэт. – Звони, заходи в гости. Пока!
Зельц понял, что поцелуя на прощание не будет, поэтому просто сказал:
– Пока.
Он повернулся и пошел. На лице у него была счастливая, как у младенца, улыбка, и ему казалось, что впереди ждет его большое-большое счастье.
Двойная игра Майерса
Бывает так: проходит день, и неделя, и месяц, и полжизни – и ни черта не происходит. Стареем, жиреем, глупеем, живем не особо счастливо, но и не особо плохо – в общем, обычная жизнь обычного человека. А потом: «Бух, бах» – все под откос: жена подала на развод, с работы уволили, родители умерли, врач предлагает еще раз сдать анализы на туберкулез – и все, что казалось таким устойчивым и неизменным – все куда-то исчезло. Но потом – глядишь, все постепенно снова наладилось: новая работа, любовница какая-нибудь, в общем, все неприятности куда-то рассосались. И опять затишье.
Вот так же устроена и деятельность разведчика. Долго и кропотливо он собирает факты, налаживает связи, вербует агентов, выискивает возможности. А потом, когда приходит момент, он нажимает на кнопку – и все приходит в движение. А потом снова затишье.
Воскресным утром на автобане было пусто. Ни грузовиков, ни легковушек, только дыры в асфальте, голые черные деревья да ободранные сосны по краям автобана. Большой черный «Мерседес» быстро и уверенно двигался к границе с Швейцарией. В «Мерседесе» сидели двое: полковник Шнайдер и инженер Майерс.
Неделю ждал полковник Шнайдер ответа из Штаба. Неделю молчал его радиоприемник, неделю он ходил на работу, писал отчеты, допрашивал подследственных, ел, спал, пил, читал, спал, жил обычной жизнью, но все было как-то нерадостно, через силу. Только работа и сон, сон и работа, и какая-то неопределенная надежда на то, что когда-нибудь все наладится. И все это время он ждал, ждал, ждал. Он чувствовал себя уставшей старой лошадью, которую давным-давно спустили в шахту таскать вагонетки с углем, да так и оставили, без света и радости. Наконец, Советское командование и лично товарищ Сталин дало разрешение на переговоры с представителями немецкого Сопротивления. Проще говоря, поторговаться решили на предмет послевоенного обустройства Германии. И вот в тот же день герой Советского Союза товарищ Александр Максимович Комаров, известный нам под фамилией Шнайдера, и его контрагент Майерс отправились на сходку в Цюрихе, где их уже ждали представители СССР.
Путешественники почти не разговаривали. Выехали они рано утром, когда в Берлине еще только-только светало, и оба были хмурые, не выспавшиеся, и сердитые друг на друга. Дорога была скучной, по радио передавали радиопьесу «Железный кулак». Под монотонное бурчание актеров Майерс задремал.
Проснулся он уже на заправке под Лейпцигом. Это была та самая заправка, на которой Шнайдер останавливался в прошлый раз, когда забирал Кэт из Цюриха.
– Зеленая остановка, – сказал Шнайдер. – Предлагаю выпить чаю и посетить отхожие места.
– Давайте, – кивнул Майерс. – А то что-то вы совсем исхудали, комрад Шнайдер, Все шпионите, небось?
– Есть немножко. Зато вы, я смотрю, на свободе окрепли, покруглели, нагуляли немножко жирка на костях, а? – Шнайдер заговорщицки подмигнул инженеру.
Майерс взглянул на свой раздувшийся живот, туго обтянутый плащом, и ничего не ответил.
– Ничего, ничего, – успокоил его Шнайдер. – Еще похудеете.
– Это вы намекаете, что вы меня опять в тюрьму посадите? – Майерс вылез из машины и пошел в сторону заправки.
– Да ладно вам обижаться, – крикнул ему вслед Шнайдер.
«Эх, интеллигенция, – подумал он, – как же с вами сложно».
На заправке работала та же девчонка, что и в прошлый раз. Герра полковника она сразу узнала, и тут же поприветствовала его и сказала, что рада его снова видеть.
– Благодарю, – сказал Шнайдер коротко.
Он взял себе чай с бутербродом; Майерс заказал яблочный сок и лимонный пирог.
– Желаю вам удачного дня, – сказала приветливо девушка на прощание.
– Вам также, – синхронно кивнули Шнайдер и Майерс.
Шнайдер быстро выпил чай и принялся заполнять отчет для начальства о проделанной работе.
– Не скучно вам все время с бумажками возиться? – спросил Майерс.
– Приятного мало, вы правы, – согласился Шнайдер. – С людьми разговаривать интереснее. Хотите пообщаться?
– Допустим. Вот скажите, а вам никогда не хотелось сделать что-нибудь самому? Своими руками что-нибудь самому сделать: стол, стул, чертеж, машину, а? Вы же только говорите и пишете, а делаете-то вы что? Ничего. Не скучно тратить свою жизнь на такую глупость? Может, попробуете что-нибудь сделать материальное?
Шнайдер снисходительно посмотрел на него.
– Дорогой мой, общаться с неживой материей – это не самая сложная задача. Вот однажды вы выучили, как молотком забивать гвозди – и все, молоток больше не меняется. А вот научиться общаться со слесарем–монтажником – вот это, действительно, сложно. У него может быть сегодня хорошее настроение, а может и плохое, он может быть в запое, у него бабушка умирает – да тысячи причин, чтобы не работать или работать плохо. И сделать так, чтобы он все равно выполнил свою работу – вот это, действительно, сложно. Послушайте любого биолога: воздействие на других людей – это самая сложная работа, которая доступна человеку. Потому что любой человек гораздо более сложный инструмент, чем самая сложная машина.
– Так я для вас инструмент? – спросил Майерс нервно.
– Вы для меня учитель, – спокойно ответил Шнайдер. – Знаете: «Никто тебе не враг, только Бог мой друг, но каждый человек – учитель».
– И многому вы от меня научились?
– Разному, – ответил Шнайдер уклончиво. – Я только хотел сказать, что те люди, кто создают своими руками материальные ресурсы (а это большинство) – это нижний слой в пищевой цепочке, расходный материал. А вот те, кто там, повыше, те уже куда более востребованы и обществом, и женщинами. Вот вас любят женщины, инженер?
– Оставьте мою личную жизнь в покое! – потребовал Майерс.
– Судя по тому, что вы холостяк – не очень любят. А вот если бы вы пищевой цепочке стояли бы чуть выше, так сказать, перешли бы из ранга травоядных в ранг хищников, то вы бы собрали столько любви – вы даже себе не представляете!
– То есть вы, мясоеды, будете иметь преимущество в размножении, а мы все, простые люди труда, перемрем?
– Герр Майерс, только не надо говорить от имени простого человека, – улыбнулся Шнайдер. – Что по уровню доходов, что по образованию, что по должности вы никак не подходите на роль «обычного человека».
– Вы меня еще в элиту немецкой нации запишите, – буркнул Майерс.
– До элиты вам, конечно, далеко, – сказал Шнайдер. – А вот на верхнюю прослойку среднего класса вы вполне подходите.
– Знаете, герр Шнайдер, я, наверное, анархист, но я любого политика и почти любого менеджера, высокого бюрократа, капиталиста, в общем, всю верхушку – я просто ненавижу. Всех вас. До единого. Я считаю, что если сбросить бомбу что на Капитолий, что на Кремль, что на Рейхсканцелярию – так воздух чище будет.
– А вам не приходит в голову, что ваши травоядные потом изберут из своей среды каких-нибудь новых мясоедов?
– Конечно, приходит. Особенно когда я смотрю на Советский Союз!
– Инженер, но это уже даже не смешно. Сколько можно меня провоцировать? Вы же знаете, вы мне говорите гадости, так зачем вам это надо?
– Потому что это правда.
– Оставьте вы уже свою правду, – посоветовал Шнайдер. – Скажете что-нибудь подобное в Швейцарии – так и всем итогом нашей поездки будет только килограмм швейцарского сыра, который я хочу купить в Цюрихе. Вы, конечно, вернетесь обратно в Берлин весь в белом, с гордо поднятой головой, но для этого не обязательно кататься два дня в автомобиле.
– Может, я люблю автомобильные прогулки, – возразил Майерс.
– Пожалуйста, не за мой счет, – сказал хмуро Шнайдер. – Работа таксиста меня никогда не привлекала. Кстати, если уж вы так ненавидите всех власть имущих, почему вы работаете с генералом Беком?
– Пожалуй, Бек выделяется, – сказал Майерс задумчиво. – И, наверное, в лучшую сторону по сравнению со всеми остальными. Может быть, это действительно уникальный случай, когда представитель элиты вдруг оказывается более-менее порядочным человеком.
– Довольно бледный вид имеет ваше объяснение, – заметил Шнайдер. – Все вокруг подлецы и мерзавцы, один только Бек – весть в белом. Странно, да?
– А ваша вера в то, что Сталин – бог и гений, это не странно?
– Дорогой мой, если б вы знали, сколько сил и энергии понадобилось, чтобы поднять Советский Союз с колен, вы бы точно решили, что это может сделать только гений.
– Ладно, что с вами спорить, – махнул рукой Майерс, – все равно правды от вас не дождешься. В вас два человека: следователь СС и советский шпион, а врут оба совершенно одинаково.
Майерс встал из-за стола, показывая, что дискуссия окончена.
– Вы желаете ехать дальше? – спросил насмешливо Шнайдер.
– Желаю, – сказал твердо Майерс.
Они сели в машину и покатили по пустому автобану на юг. Погода испортилась: тучи заволокли все небо, капал мелкий дождь.
–
Дождь шел все время, и закончился лишь в к вечеру, в Швейцарии. Удивительно было видеть город, в котором после захода солнце по улицам беззаботно ходили люди и горели открыто огни.
В этот раз Шнайдер снял отель получше, семейный. Старенькая сгорбленная хозяйка в коричневом платье, похожем на дубовую кору, радостно приняла у них плату за два дня вперед, проводила дорогих гостей в номера и попросила обращаться, если что-то будет не так. Шнайдер с легкой улыбкой протянул ей банкноту и поблагодарил за заботу.
Ночь в этот раз прошла спокойно, номер был теплый, и немецкие гости выспались на славу. Быстро подкрепившись с утра парой булочек с кофе, они отправились на встречу. Проклятый гном, по совместительству работавший резидентом СССР в Швейцарии, встретил Шнайдера мерзким кряхтением:
– А вас уже тут ожидают, а как же, – захихикал он. – Проходите, гости дорогие, добро пожаловать.
Он был одет сегодня в какую-то безумную хламиду неопределенного бурого цвета, бывшую когда-то то ли халатом, то ли поповской рясой, то ли мешком из-под картошки, из-под которого торчали волосатые ноги, уходившие в войлочные бурые же шлепанцы.
– Да вы при полном параде! – улыбнулся гном, оглядывая элегантные черные костюмы Шнайдера и Майерса. – Поосторожнее бы тут, как бы вам не запачкаться. Радисточку мою не привезли, случайно?
– Нет, – ответил Шнайдер, входя в прихожую.
– Доброе утро, – поздоровался Майерс.
Гном сделал вид, что не понимает немецкого. Он нервно дернул шеей, закрывая дверь, и показал пальцем в направлении гостиной. В комнате послышался шум, и оттуда появился крепыш в мятом сером костюме.
– Ну здоровченко, друзья! – душевно пробасил он с украинским акцентом. – А мы уже вас заждалися, хлопчики!
– Здорово, куме! – в такт ему ответил Шнайдер. – Як справе?
– Як справа, так и слева! – засмеялся крепыш. – Голотько моя фамилия.
– Шнайдер, – улыбнулся подполковник.
– Псевдоним, значит, ага? – крепыш с хитрецой посмотрел на Шнайдера. – Вот это ладно, вот это правильно. А мы уж с пяти утра на ногах, сало вот даже все прикончили! У этого душегуба, – он кивнул на гнома, – даже пожрать нечего, одни какие-то плесневелые пряники! Хорошо хоть с собой догадалися взять пару колограмм сальца, а то ж передохли бы все с голодухи.
– Эх, упустил я свой шанс сальцем полакомиться! – всплеснул руками Шнайдер.
– Не журися! – похлопал его по плечу крепыш. – Вот закончим немчуков, тады налопаисся. Этот с тобой?
– Ага, – кивнул Шнайдер.
– Молодчина, так держать! – крепыш снова потрепал по плечу Шнайдера. – Тогда значица так сделаем. Ты туточки посиди, будь ласка, поразвлекай душегуба, а мы с товарищем комрадом пойдем внешнеполитические переговоры проводить, лады?
Шнайдер краем глава увидел мерзкую ухмылку гнома. Глаза крепыша светились такой сердечностью, что спорить с ним было совершенно бесполезно.
«На кой ляд я сюда ехал!» – подумал Шнайдер со злобой.
Но вслух он не сказал ничего, только душевно улыбнулся в ответ. Крепыш с Майерсом скрылись в комнате, Шнайдер остался наедине с гномом.
– Что, голубчик, не пустили? – усмехнулся тот мерзко. – Уж извиняйте, всякую шелупонь на переговоры не пускают. Да ты не переживай, красавчик, это недолго. За пару дней сговорятся – да и поедешь себе обратно в Германию, нациста из себя строить.
Шнайдер молча посмотрел на него, но ничего не ответил.
– А вот еще проблема – нет у меня для тебя стульчика свободного, – продолжал гном. – Все отдал дорогим гостям, вот сам еле ючусь на единственной табуреточке. Так что придется тебе, служивый, постоять.
– Не беда, – Шнайдер снял ботинки и сел в позу лотоса. – Скажете, как понадоблюсь.
– И едут и едут сюда, – бухтел гном. – Вообще не понимаю, на кой все сюда едут. Как мухи на дерьмо повадились. Швейцария не резиновая, между прочим. У нас у самих тут не хватает. Можно подумать, это мы тут для них все эти годы горбатились. Когда уже нормальную границу сделают? Вот возьму сейчас и позвоню в полицию, пусть они у вас прописку проверят. А то взяли тоже моду: и ездят, и ездят, как будто к себе домой. И всех накорми, обеспечь жилплощадью, удобства предоставь. А коммунальные знаете сколько сейчас стоят? А ведь небось никто потом не возместит, все за свой счет!
Шнайдер молча рассматривал гнома. Когда тот говорил, бородавка у него под носом шевелилась вверх-вниз и почти на треть залезала в правую ноздрю, словно из любопытства: «А что же там, в носу, есть интересного», и потом высовывалась, готовая через секунду снова, как опытный спелеолог, исчезнуть в поросшей волосами розовой пещере.
– Едут и едут, – продолжал ворчать гном. – Можно подумать, это для вас тут все понаделали, всю эту красивую жизнь. Не вы строили, не вам и пользоваться! Вот хотите – езжайте к себе, откуда вы там, в Новохоперск, и обустраивайтесь. А у нас нечего тут делать.
Прошло несколько часов, гном бухтел и пыхтел, пытался читать какие-то книги, снова бухтел и заметно скучал. А Шнайдер спокойно сидел, не меняя позы, и внимательно смотрел на него.
Вдруг из-за двери в гостиную выскользнул крепыш. Шнайдер с гномом вскочили со своих мест и встали перед ним, ожидая приказаний.
– Слыш, мелкий, – обратился он ко гному, – сбегай-ка в магазин за колбаской да за хлебцем, нам с товарищем подхарчеваться надо.