Борис Михайлович Дмитриев
Позвони мне
Петька, не заморачиваясь по пустякам, привычно уселся рядышком с легендарным своим командиром. Перво-наперво попросил Аннушку соорудить на столе что-нибудь существенное, для поднятия настроения, а сам принялся разливать по кружкам свежезаваренный чай. Ловко наполнив и пододвинув Чапаю командирскую кружку, он весело заглянул ему доверчивыми глазами в лицо и прямо поинтересовался:
– Скажите, Василий Иванович, чего вы так беспокоитесь? Мы тут между собой самую малость помозговали и пришли к общему согласию. Царь прибудет – примем царя, нам не впервой с кем угодно, хоть за чаркой, хоть в бою, повстречаться. Потребуется, можем и с чёртом, можем с самим Александром Македонским отужинать. Мне так даже не терпится вблизи посмотреть на эту почтенную публику, а то по одним только старым картинкам и помним о них. А знаете, я уже догадался, вы и с колечком решили повременить, чтобы похвастаться перед прежним владельцем. Вот он удивится дорогому трофею.
– Ты, Петька, давай не бравируй, – предостерёг ординарца комдив, – дело предстоит исключительно важное, гораздо серьёзней, нежели в одиночку голыми руками брать языка. Я не обо всем могу пока рассказать, но ещё и ещё обращаю внимание, что гости прибудут в Разлив самые настоящие. Не потешные ряженые, не переодетые контрразведчики или скоморохи от Фурманова, но собственной персоной батюшка царь и при нём старший брательник товарища Ленина. Не представляю пока, чем может окончиться это свидание, однако, при благополучном исходе, в дивизию не должно просочиться ни единого слова. Тебя, Кашкет, больше всех это нынче касается, не доводи до греха. Жарь на своей балалайке, что есть мочи, «Краковяк» или «Барыню» и не очень-то дурацкими вопросами гостей озадачивай.
Петька давно уже подозревал денщика, что тот завербован штабной контрразведкой и постукивает бараньими рогами в звонкий турецкий бубен. Предупреждал об этом и своего командира, но Чапай беспечно отмахивался, считал, что ему нечего скрывать от недремлющих стражников мировой революции. К тому же всегда был уверен, что вместо потайного лучше засвеченного иметь при себе стукача.
– Я никак не врублюсь, вы это без шуток, командир? – абсолютно резонно заинтересовался денщик. – Мне, по простоте душевной, постоянно казалось, что царя Николая Второго некоторым образом с комфортом сопроводили в невозвратную даль нашим революционным трибуналом. С ленинским брательником, если память не изменяет, торжественно распрощались в своё время под перекладиной. Воля ваша, Василий Иванович, но какие могут быть после этого совместные ужины – это же настоящий Армагеддон получается. Может, тогда заодно и святого князя Невского к столу пригласим? Он случаем не на нашем озере толстыми рыцарями раков закармливал? Вы, быть может, решили, по христианскому обычаю помянуть принявших лютую смерть Николая Романова и брательника Ленина? Так это мы завсегда, прямо сейчас давайте и опрокинем по стопочке. Пусть мы не монархисты, не капелевцы, но император православным человеком, кажется, был, да и Ульянова, скорее всего, родители в детстве крестили.
Пулемётчица с ординарцем переглянулись между собой, согласованно насторожились в ожидании ответа комдива, даже вертлявая собачонка присела на задние лапы и на всякий случай зажала зубами свой хвост. В самом деле, должна же наступить хоть какая-то ясность с этим загадочным, свалившимся с неба ужином. Если у командира ненароком съехала крыша или возникло желание разыграть в Разливе комедию, вовсе не обязательно держать боевых товарищей за дураков. Все одно рано или поздно придётся развенчать провокацию.
Но Чапай как ни в чём не бывало загорелся хорошей идеей. Ему показалось очень дельным и своевременным предложение денщика, и он охотно, без долгих раздумий одобрил толковую мысль:
– А ведь и впрямь, давайте сей же час саданем по сто грамм. Дело впереди предстоит непростое, пожалуй, на трезвую голову оно не очень с руки представляется. Может, под хмельком всё гораздо понятней, без излишней мороки заладится.
Анка, на правах заботливой хозяюшки, принялась накрывать гостевой стол. Заставила Кашкета прибрать парующий самовар, очистить столешницу от чайной посуды, а сама нырнула в командирский шалаш за свежей простынкой, традиционно заменявшей столовую скатерть. Тщательно выстелила ладонями домотканую холстину на дубовом пеньке, оправила со всех сторон и вместе с Кашкетом начала расставлять приготовленные закуски. Резаные балыки, икорка, рыба копчёная, огурчики малосольные – всё без спешки и суеты появилось на белой скатерти. Петька, словно баюкая грудного ребенка, вынес из шалаша четвертину чистейшего отгона житной водочки и торжественно водрузил в центре пенька. Чапаевцы в приподнятом настроении расселись по привычным местам, и Василий Иванович командирской рукой наполнил специально припасённые для подобного торжественного случая стограммовые стопочки из гранённого под хрусталь бутылочного стекла.
Глава шестая
– За что всё-таки выпивать собираемся, господа хорошие? – послышался негромкий вопрос, заданный выходящим из лесной темноты человеком. – Пить без тоста так же нелепо, как чокаться порожними бокалами, что просто немыслимо для русского человека. Вы не находите, что порядочный человек должен относиться к выпивке в высшей степени уважительно и осмысленно?
Все присутствующие за накрытым под девизом «Привет коммунизму!» столом на мгновение оцепенели. После чего, словно по команде, единым порывом развернулись в сторону говорившего и увидели в свете костра двух приближающихся мужчин. Один был одет в защитного цвета полевую военную форму, другой – в студенческий университетский сюртук. При этом складывалось чёткое представление, что незнакомцы пришли из обступившего поляну затаённого леса разными дорожками и рассматривают друг друга в первый раз с нескрываемым любопытством. Младший по виду, в студенческих одеждах, гость делал старшему непонятные знаки рукой, как будто предлагал подойти к столу с другой стороны, на военном языке – «взять в окружение».
– Ни фига себе, – не сдержался Петька, признав в человеке под полевой гимнастёркой не единожды виданного на картинках царя Николая Романова, с фрачным Георгиевским крестиком, приколотым на левой стороне груди. По спине ординарца пробежала знакомая лихорадочная дрожь, как перед кавалерийской атакой или в момент взятия языка. Рука непроизвольно потянулась к деревянной кобуре, и он снял с предохранителя свой безотказный маузер. Лёгкий сухой щелчок взведённого оружия тревожной ноткой прошил тишину.
– Нехорошо, не в русских традициях поднимать налитые чарки, не дождавшись званых гостей, тем более когда приглашенные вами же люди с дальней дорожки пожаловали. Мы с Александром Ильичом, что называется, с небесного скорохода на встречу без пересадки пожаловали. Путь немалый проделали, рассчитывали на гостеприимную встречу. Нам обещали дружеский стол и приличное обхождение, а за маузеры ничего мы не слышали. Хорошо, что артиллерию не задействовали, прямо Бородинское сражение для нас подготовили.
Петька, понятное дело, мгновенно смекнул, что неудачно на сей раз прокололся, а потому смущённо засуетился. Но не стал возвращать предохранитель на прежнее место.
– Это я на всякий случай, дорогие товарищи, капелевцы гады не дремлют, из-за каждого куста ожидаем засаду. Волей-неволей приходится быть начеку. Не столько за себя, сколько за вас беспокоюсь, служба такая, несу под присягой полную ответственность за безопасность в Разливе.
Появление таинственных гостей оказалось настолько неожиданным, что чапаевцы от растерянности даже забыли подняться в приветствии. Тем не менее непроизвольно раздвинулись на тесовых лавках, предоставив возможность гостям располагаться за хлебосольным столом.
Царь с подчёркнутым достоинством отрекомендовался: «Николай». При этом по-военному отсалютовал рукой под козырек. Так же по-военному подошел к единственной даме, галантно снял головной убор, приложился к ручке и присел к столу между Кашкетом и Аннушкой. Студент небрежно назвался Александром Ульяновым и без тени замешательства уселся между комдивом и пулемётчицей. Один только ординарец не удостоился почётного соседства гостей. Брательник вождя немедленно подхватил ломоть ноздрястого белого хлеба, навалил на него пару добрых ложек зернистой икры и сообщил принимающей стороне, что те могут не представляться, потому что прибывшим на ужин хорошо всё известно про каждого. И ещё поставил на вид, что с российским императором он познакомился только что.
Гости выглядели, как и полагается с дальней дорожки, немного усталыми и заметно взволнованными. На первый же взгляд было видно, что царские порточки изрядно поизносились, а левый модельный сапог, некогда топтавший персидские ковры дворцовых покоев, отчаянно нуждался в ремонте. Особенно смущало наличие на военной гимнастёрке неумело заштопанных дырочек, оставшихся от смертоносных револьверных пуль.
Император пребывал в известной неловкости, ощущая на себе любопытные взгляды красноармейцев. Аннушка буквально пожирала горящими глазами Николая Романова, во всём естестве которого сквозило никогда ранее не виданное ею благородство, обусловленное не только внешним человеческим совершенством, но и таинственным небесным помазанием. Спокойная правильность черт, постановка головы и медальная шея, как знак величайшей покорности и несгибаемости воли, магнетически влекли к себе роскошную женщину.
Лицо Александра Ульянова существовало как бы независимо от студенческого сюртука, – может быть, из-за непропорционально вытянутой шеи и следов беспощадной удавки на ней. К тому же это лицо удивительным образом походило на физиономию Василия Ивановича. Один и тот же раскосый разрез миндалевидных глаз и лёгкая рыжеватость волос подозрительным образом указывали чуть ли не на родственную их близость. Если бы на макушку студента напялить каракулевую папаху, а на лицо приторочить усы, тот вполне мог сойти за дублера, так сказать, запасного комдива. Своим демонстративным поведением брательник Ильича изображал полное безразличие ко всему происходящему. Он подчеркнуто делал вид, что оказался за общим столом по какой-то нелепой случайности.
В целом компания подобралась довольно живописная, а предложенный командиром тост выпить за прибывших гостей и за то, чтобы дети не боялись по ночам паровоза, привёл публику в неописуемый восторг. После сдвинутых и опрокинутых гранёных стопок все дружно навалились на холодные закуски. Чтобы как-то разнообразить аппетитное причмокивание и разрядить начинающее становиться неловким молчание, Чапаев первым завёл разговор и поинтересовался у Александра:
– А вы что же, до сегодняшнего вечера, в самом деле, не были знакомы с великим князем Николаем Александровичем? Неужели ваша первая встреча произошла именно здесь, в нашем славном Разливе? Какая удача, что мы сделались свидетелями этого исторического сближения. Всё-таки вам наверняка есть что друг другу сказать, а быть может, совершить православное замирение, все одно как в прощёное воскресенье.
– Персонально нас друг другу никто никогда не представлял, – сквозь набитый рот пояснил Александр, – про себя могу лишь добавить, что никогда не горел особым желанием познакомиться с бывшим или пусть всё ещё настоящим российским императором. Слухами ведь не только планета Земля, но и целая Вселенная полнится, знаю, какие он сплетни про меня, где не следует, наворачивал. К тому же мы ведь в разных колхозах работаем, поэтому неудивительно, что до сих пор не оказались знакомыми. Порядки у нас достаточно строгие, по собственной воле за пределы хозяйства не выскочишь, можешь и к штрафникам лишний раз загреметь. А пустое знакомство не стоит таких неприятностей, мы все равно не поймём, не простим, не полюбим друг друга.
В этот свободно плетущийся разговор тут же встрял неугомонный проныра Кашкет. Несмотря на все предостережения и запреты комдива, он немедленно принялся выяснять:
– Не хочу показаться нескромным, но всё-таки мне интересно, неужели вы на том свете не отдыхаете, неужели по-крестьянски ишачить приходится? И потом, что у вас там за колхозы такие, по всему вижу что-нибудь наподобие нашего «Промнавоза», деньжищи, небось, лопатами загребаете? Я посмотрю и махну, может, следом за вами, давненько подыскиваю себе доходное место.
Брательник Владимира Ильича кинул небрежно взгляд на любознательного Кашкета, налил себе под завязку гранёную стопку свеженькой водочки, опрокинул её и сказал иронично:
– Это ты здесь, чудак, отдыхаешь. У нас так придется спину заламывать, что проклянешь ту минуту, когда на том свете нечаянно вынырнул. Мы даже спать никогда не ложимся, у нас же нет ни луны, ни солнца, поэтому нет ни ночи, ни дня – имеем сплошное рабочее время. Бывает один небольшой перерыв на обед и другой – на дальнейшую выгрузку, по принципу самосвала, вот и все удовольствия. Про свою балалайку можешь забыть, черти её в преисподней сразу под сковородкой и спалят, лучше оставляй инструмент для друзей, всё одно он тебе не понадобится. А насчёт денег, это ты развеселил меня капитально. Деньги, которые здесь накопил, аккуратненько пересчитают, и чем больше окажется их, тем азартней работа у чертей начинается, пока дебет с кредитом не состыкуется. На моих глазах заставляли одного олигарха, которого Абрамовичем величали, американские доллары лопать и козьим молоком запивать. Не поверите, Карлом Марксом клянусь, до зелёного поноса довели бедолагу. На втором миллиарде олигарх обломался и сам в казан с кипящей смолой запросился. Вот только не знаю, пошли ему на уступку, но скорее что нет.
Ординарцу сразу же не глянулся хамоватый брательник вождя, возмутила не только прожорливость, но и показная надменность, видимо проистекающая от кровной близости к Ленину. Петька решил направить разговор в подобающее настоящему моменту русло и потому рубанул Александру, что называется, про между рог:
– Какие могут быть между тобой и царём представления, ведь это же его венценосный папаша настрочил приговор всей компании, устроил прощание с белым светом под виселицей. Можешь лично выразить благодарность последнему распорядителю дома Романовых за оказанную честь и чудесный набор ритуальных услуг. Верёвка-то хоть зашморгнулась по-человечески, гвардейцы не поленились подручные снасти хорошенько намылить?
Такого радикального развития застольной беседы никто, разумеется, не ожидал, и в компании наметилось неловкое смущение. Выручило, как всегда, хорошее воспитание. Обстановку разрядил взявший слово Его Величество Николай:
– Знаете, Пётр Елисеевич, мой венценосный батюшка по собственной прихоти никому приглашений на казнь не выписывал, он исполнял священный свой долг, во имя торжества справедливости в нашем богохранимом Отечестве. Вам, должно быть, известно, что во время коронации будущий царь присягает России стоять на страже закона. И не вина моего, как вы презрительно выразились, папаши, что дворянин Александр Ульянов преступил государев закон, тем самым изволил по личному усмотрению решить свою горькую участь.
Петька с показным вниманием, не перебивая, выслушал царя, но про себя отметил, что Николай держит себя и высказывается довольно высокомерно, как будто все перед императорским родом непонятно в чём виноваты. Как будто это не семейство Романовых больше трёх веков единовластно правило бал в огромной стране. В итоге, без посторонней помощи, а только по собственному малодушию и дурости, профукало великую державу, доцаревало до Ипатьевского подвальчика и благополучно откланялось. А потому, дабы их благородие не строило из себя картину «Непорочного зачатия», ординарец развязано шлёпнул:
– Тогда давайте считать, что и вашу венценосную семью пустили в расход для торжества справедливости. Я даже думаю, что и с небом отношения у дома Романовых не шибко сложились. Ведь не стал же Господь покровительствовать августейшим помазанникам, не простёр защитный покров над обречённым семейством. Стало быть, не только богоносный народ, но и силы небесные отступились от вас.
Василий Иванович не на шутку встревожился от нелепо возникших разборок на столь ответственном ужине. Даже нельзя было представить, каким образом отреагирует на Петькино хамство царь Николай. Впору было ожидать, что оскорблённый император поднимется и отправится восвояси в таинственный лес. А уже как отреагирует на этот скандал Верховный Распорядитель, комдив не то чтобы не знал, он даже не допускал самой возможности Его негодования. Поэтому Чапаев в срочном порядке задействовал примирительную дипломатию:
– Дорогие мои, вы чего это враз побесились, зачем старое ворошить. Сейчас Кашкет с Аннушкой ушицы свеженькой на стол подадут, посидим по-семейному, за жизнь от души покалякаем. Ну-ка, ребятки, тащите сюда казанок да раков краснющих, приправленных духом укропным. У нас, Николай Александрович, такие роскошные раки в озере водятся, что не стыдно и к царскому столу подавать. Едва ли где сыщется более щедрая, более милая и пригодная для русской души сторона, нежели в нашем Разливе. Здесь блаженствуешь, словно в раю, когда бы покончить с войной, управиться с революцией да всех вас забрать сюда и жить в свое удовольствие. Повсюду столько ягод, столько грибов и зверья непуганого по лесу шастает, что можно для еды ничего самому не выращивать. Бери у природы, не ленись только стряпать.
– Насчёт зверья сразу предупреждаю: всё что угодно, только не это, – забеспокоился царь, – умерьте, советую, по отношению к мясу свой аппетит. При подведении общих итогов, за каждую загубленную особь спросят по самые не хочу. Один мой знакомый барон в бытность свою к жареным гусям весьма пристрастился, вот они теперь и клюют его без перерыва, разумеется, куда следует. У него уже вместо задницы две обглоданные костяшки остались. Чего только ни делал страдалец: и извинялся, и пощады просил, обещал закормить отборной пшеницей, – а те знай себе долбят, аж искры секут. А по поводу «старое ворошить», я вот что скажу, Василий Иванович. Это оно для вас старое, а для меня единственное и неизбывное, вечно болящее. Эти негодяи кровожадней, чем дикие звери, с нами расправились. Не пощадили даже цесаревича Алексея, непорочного ребёнка жизни лишили.
Николай достал из брючного кармана батистовый, с вышитой царской монограммой, платок и тщательно промокнул просветлённые детской обидой заплаканные очи. И даже в императорских слезах было столько достоинства, такая благородная печаль сопутствовала им, что Василий Иванович от чистого сердца позавидовал необыкновенно красивому горю этого недоступного Богом избранного человека.
– Я всего ожидал, – продолжил Романов, – всё мог предположить, но такой жестокости, такого неслыханного варварства, воля ваша, предвидеть не мог. Вы не опасаетесь, что после дичайшей расправы над нами у власти не осталось никаких препятствий для совершения любых, самых чудовищных преступлений?
Вопрос императора повис без ответа, потому что задан был всем. А за совершённое злодеяние спрашивать следует всегда персонально. Потому что люди еще с библейских времен, побивая несчастных каменьями, научились уходить от личной ответственности. Такая расправа не позволяла установить, чей именно камень оказался смертельным. Вот и получалось, что никто не нарушил самую главную заповедь: «Не убей!».
Между тем от природы не склонный к сентиментальностям ординарец счёл справедливым не отмалчиваться по спорному поводу и взял на себя право ответить за всех:
– А вы чего ожидали, господа хорошие? Вам распятая Русь пряников тульских должна была накупить? В ваших руках было всё: и огромная власть, и богатства, и верность народа безмерная, – вот только совестью да смекалкой обнёс для чего-то Господь во время помазанья. Надо было не только забавам во дворцах предаваться, но и царскую ответственность перед народом нести. Вы хоть пытались прикинуть в уме, сколько нашего брата в ходе бездарно проигранной вами войны непонятно за что пострадало? Кабы всю их невинную кровушку собрать воедино, поболее батюшки Урала в берегах наберётся. Тоже единственной, как печально заметили вы, вечно болящей кровушки. Потому что перед смертью, не забывайте, все люди под гребёнку равны.
– Но будя-будя, – строго осадил разгорячённого ординарца комдив, – чего зря трепаться, язык без костей, он меры не знает. Вот и хозяюшка наша распрекрасная в самый раз с ушицей пожаловала. Давай, Аннушка, становись царицей этого вечернего бала, распоряжайся по-нашему.
Действительно, из сполохов пляшущего языками костра появились Анка с Кашкетом, бережно несущие за горячую дужку казан, и поставили его на белую скатерть, прямо по центру стола. Денщик доложился компании с помощью поднятого большого пальца о качестве рыбацкой ухи. Раскрасневшаяся от кострового огня и избытка плотских страстей, пулемётчица, вооружившись столовым половником, принялась колдовать над бесценной юшкой, аромат от которой распространялся далеко за пределы стола.
– Это вам, дорогой Николай Александрович. – И жрица застолья бережно поставила перед заметно смущенным царём полную миску. – Вы, наверняка, подзабыли вкус костровой, с двойным наваром, ухи. Навряд ли в заоблачных далях такие окуни и карасики водятся, как в нашем родниковом Разливе. И чего вас туда занесло, жили бы лучше до старости вместе с российским народом.
– Какие там карасики, – взъерошился с полуоборота студент Александр, – постоянно одни только яблоки жрать за обедом приходится. У меня изжога от них на всю жизнь приключилась. Честью пролетарского дворянина клянусь, если ничего не изменится, голодовку бессрочную готов объявить. Лучше сгореть на костре, как Джордано Бруно, нежели до скончания века поносами мучиться. Я уже и бомбу готов самодельную проглотить, только бы не казниться вкусом антоновских яблок.
– Это в вашем колхозе «Светлый путь» одними только яблоками потчуют, – заметил царь Николай и попробовал из ложки на вкус ароматную юшку. – А вот в нашей артели «Тихие заводи» иногда по утрам и орешками балуют, не жирно, конечно, но очень приятно, и жить по-прежнему хочется. Я слышал, что у вас на день Парижской коммуны тыквенные семечки членам правления колхоза в кулёчках выдавали. Что ни говори, а хороших, добропорядочных людей везде отмечают и поощряют при случае.
Василий Иванович, заметно подобревший после первой выпитой чарки и наваристой костровой юшки, начал приходить к заключению, что гости, в сущности, неплохие ребята и с ними можно тепло провести и эту сумасбродную встречу. Возникло приятное ощущение, будто они знакомы много уже лет и данная вечеринка – всего лишь обычные дружеские посиделки. Командир налил всем полные чарки по второму кругу, – для Александра это уже был четвёртый подход, с учётом режима активного самообслуживания, – и спросил с воодушевлением:
– За что пить будем, гости мои ненаглядные? Если имеете в сердце охоту высказать доброе пожелание, с удовольствием послушаем вас. Мы ведь тоже без застольных речей опрокидывать стопки не очень приучены, как и полагается в русских православных традициях.
– Можно поднять бокалы за Карла Маркса или Фридриха Энгельса, например. А ещё лучше – за мировую пролетарскую революцию, – незамедлительно подал компании идею непревзойденный специалист по взрывному делу Александр Ильич Ульянов.
При этом посоловевшие глаза его плотоядно пожирали волнующиеся любовью и молодостью обнажённые Анкины руки. Пулемётчица, в кураже от своей востребованности в сугубо мужском окружении, с игривым кокетством поднесла студенту полную миску янтарной ухи.
Чапаев, внимательно отслеживающий всё происходящее за хлебосольным столом, чётко для себя зафиксировал, что ещё немного – и ленинскому брательнику придётся проглотить уху вместе с алюминиевой миской. Настолько недвусмысленным становилось выражение Петькиной звереющей физиономии. Поэтому он украдкой пригрозил ординарцу зажатым стальным кулаком. Но студент, похоже, быстренько и сам сориентировался в ситуации и картинно, едва ли не спиной повернулся к искусительнице, демонстрируя полное к ней безразличие.
Царь Николай между тем, обратившись непосредственно к предложившему политический тост Ульянову, искренне возмутился:
– Вот уж бокалы! Может, вы еще посоветуете выпить за Гришку Отрепьева или за Малюту Скуратова – это же все ваши кумиры? По-моему, в приличном обществе полагается пить за порядочных, благородных людей или, по крайней мере, за добрые пожелания. Похоже, ваше пребывание в вечности не способствовало освобождению от готовности служить безобразиям. Видно, не всякого ущербного или горбатого человека даже разлука с Землей хоть немного исправит.
– И что вы такие конфликтные? – вставая из-за стола, обратился к окружающим с примирительной речью Чапай. – Разве можно на таких неуважительных тонах проводить приятельский ужин? Ведь у нас же общая доля, общая матушка-Русь, неужели нельзя относиться друг к дружке по-братски? Предлагаю расслабиться и выпить до дна мировую, выпить за Родину нашу, неизбывную славу и гордость для истинно русской души.
Все без приглашения поднялись со своих мест, сдвинули гранёные стопки и с решительным выражением лиц опрокинули этот, как нельзя более кстати, примирительный тост. Так издревле повелось в нашем бесшабашном Отечестве. Люди могли враждовать, до кровавых чертей изводить и себя, и соседа, но, когда вопрос подымался про матушку-Русь, всякие личные страсти и прихоти отступали на задний план. Оставалась только она, необъятная и непостижимая, как вечерняя зимняя молитва, как стремительный бег разгулявшихся вешних вод.
Удачно и, главное, ко времени выпитый тост заметно смягчил общий градус настроения почтенной компании. Все с облегчением заулыбались и переключились на осаду изобилующего вкуснятиной стола. В ход пошли и уха, и роскошные раки, в самом деле величиной чуть ли не с лапоть, за которые можно не только по пять, но и по пятнадцать запросить на одесском привозе. Душистые, мастерски запаренные в крутом укропном настое, они были приняты публикой на ура. Николай, смачно прожёвывая очередную раковую шейку, доставшуюся непосредственно из заботливых рук пулемётчицы, заметил окружающим:
– Я полагаю, славная жизнь могла бы процветать на Руси, когда бы всякие горе-господа не баламутили почём зря наш богоносный народ. Православные люди по-детски добры и доверчивы, поэтому без труда поддаются на уловки пустых болтунов, не стесняющих себя в обещаниях. Пока власти в руках не имеешь, обещать можно всё что угодно, а получишь хоть малую, хоть безмерную власть – и враз обнаружится, что ничего изменить невозможно. Я даже больше скажу: чем могущественней представляется обретённая кем-либо власть, тем беспомощней на поверку оказывается её якобы распорядитель.
Царь с досадой развел руками и попросил пулемётчицу приготовить для него небольшой с зернистой икрой бутерброд. При этом рассказал смешную историю, как в детстве всячески хитрил за столом и пытался под наблюдением взрослых вместо бутерброда с опостылевшей чёрной икрой скушать чистый кусочек обыкновенного хлебушка. Приняв из Анкиных рук деликатно составленное угощение, Николай обратился к демонстрирующему аппетит кашалота студенту и по-хорошему полюбопытствовал:
– Скажите хоть теперь, Александр, чем же мой батюшка так плох был для вас, чем провинился перед российским студенчеством? Ведь ваш просвещённый и почтенный родитель под покровительством царской короны до больших чинов дослужился. Если не запамятовал, директором народных училищ всей Симбирской губернии был, от казны содержанием немалым довольствовался. И вот, в благодарность Отечеству, вырастил для России завзятого цареубийцу. Славный блюститель образования оказался, одно загляденье! Коль уж вы так желали демократии, равенства, братства, взяли бы да и подарили свой симбирский особняк под сиротский приют или хотя бы под избу-читальню для бедноты приспособили. Народничество, чтоб вы знали, это самая отвратительная болезнь русского дворянства. Ах, как мы умеем картинно скорбеть и сокрушаться по поводу житейских тягот простого народа, вот только поступиться собственным благополучием никто не торопится. Главное дело, ты им дворянские привилегии, достойное содержание, а они тебе в благодарность смертоносную бомбу в карету. Ведь это ваши разбойники учинили расправу над дедом моим и за батюшкой кровавую охоту устроили. Я так до сих пор в толк не возьму: вы чего добивались-то? Разве сделалась жизнь простого народа в многострадальной Руси хоть на крохотку лучше после всех ваших революций и кровопусканий? Расправиться с безоружным императором и его невиновной семьёй дело нехитрое, для этого много ума не потребуется. Но вот чтобы Отечество наше возвысить, приумножить богатство его, для этого разума у предводителей черни не хватит. Сотню лет будут грабить нами нажитое, лучших людей изведут, изолгутся вконец, изворуются. Потом землю, политую кровью наших славных дедов, примутся потихоньку спускать – так бездарно и загубят Россию.
После продолжительного императорского спича за столом воцарилось общее молчание, все сосредоточенно переваривали сказанное, по-своему перемеривали долю Отечества. Даже Аннушка, по природе не склонная к серьёзным разговорам о высоких материях, пригасила лучистый свой взор. Наконец комдив нарушил затянувшееся молчание и, с огоньком подзадоривая поникший коллектив, спросил у студента:
– Как считаешь, верный борец за пролетарское дело, если бы твой младший брательник оказался при власти в четырнадцатом, выиграла бы Россия войну или так же бесславно оставила поля тяжелейших сражений? Мы ведь немало схоронили там своих лучших товарищей, а с ними, похоже, закопали и царскую власть.
– Вы главного никак не поймете, Василий Иванович, – воспрянул духом единоутробник самого Владимира Ильича и даже перестал наваливать на краюху хлеба зернистой икры. – Если бы у власти стоял мой Володя, со своими верными соратниками, ни о какой войне не могло быть и речи. Вы, смотрю, до сих пор ещё не вкурили, что на самом деле означает великий призыв к единению всех пролетариев. Вы спросите себя: ну зачем воевать между собой российскому и германскому рядовому солдату, когда они являются одинаково угнетёнными пролетариями, фактически единой семьей по несчастью? Сомневаюсь, чтобы царским угодникам доводилось кормить собой вшей или сербать похлебку в окопной грязи, спать под проливными дождями и ночными морозами и здесь же, на месте, справлять любую нужду. И ждать ежечасно, ежеминутно, когда смертельная пуля отправит на кровавый алтарь очередную безвозвратную жертву.