bannerbannerbanner
полная версияПозвони мне

Борис Михайлович Дмитриев
Позвони мне

Полная версия

Уж и не знаю, на счастье ли, на беду, рядом со спецшколой находился Академический институт археологии, который принимал активное участие в жизни школы и, разумеется, в подборе экспозиции музея для венценосных чад. Полагаю, если бы от директора института потребовалось вывесить в том школьном музее собственные яйца, ждать пришлось бы недолго. Услужить-то мы умеем, а уж в приснопамятные сталинские времена – святое дело.

Сейчас невозможно установить, каким образом сосуд оказался в институте археологии, но в школьный музей он попал именно оттуда. Мне представляется, что война – это ещё и миллионы кубометров изувеченной, искорёженной земли. Вполне вероятно, что сосуд обнаружили где-нибудь на развороченных киевских улицах и, как подъёмный материал, доставили в институт. Бог весть. Как бы там ни было, но руководство института отменно постаралось ублажить отпрысков вождей и отдало в музей экспонат, являющийся уникальной ценностью не только для отечественной культуры.

А что же детки? Детки оказались верными наследниками своих коронованных родителей, нет, не зря говорил Платонов: «Естество своё берет». Помните, как Максим Горький, в своём очерке о Ленине, описывает дикую выходку советских хлеборобов, расквартированных в дни съезда в царских покоях? Когда господа от сохи покинули гостеприимный дворец, обнаружилось, что многие мировые шедевры были использованы ими для отправки своих, как бы сказать поделикатнее, невинных нужд. К расследованию этой милой шутки была привлечена специальная комиссия, которая с недоумением констатировала, что все подсобные службы работали безукоризненно и не было никакой видимой надобности искать альтернативные удобства.

Максим Горький очень верно анализирует крестьянский подход к делу, он утверждает: когда серость и дикость видит перед собой нечто возвышенное и прекрасное, она обязательно пытается опустить эту красоту до уровня своего культурного состояния, то есть изгадить, осквернить возвышающуюся над ним вещь. Воистину, большевистский подход, когда все на равных.

Дети наших вождей начали систематически гадить в этот величайший памятник культуры. Он до сей поры ещё источает из своих недр запахи мочи. В школе возник особый род состязания: каждому из мальчиков хотелось отличиться и первому повеселить публику, с девочками дело обстояло сложнее. Завхоз ежедневно опорожнял осквернённый сосуд, а мальчики, со своей стороны, не дремали, умудрялись не оставлять дядьку без работы. Наконец завхоз не выдержал издевательств и спрятал злополучный экспонат у себя в каморке.

По смерти Сталина, на волне либеральных перемен, спецшколу упразднили, а пай-учеников перевели в обычную школу, что напротив Андреевской церкви. Музей, скорее всего, растащили шустрые хлопцы, а вот с бедолагой сосудом произошла следующая история. Завхоз вынужден был освобождать помещение, и он ни до чего лучшего не додумался, как выбросить памятник на помойку, может и потому, что от него серьёзно разило мочой и хозяйственник видел в нём срамное назначение. На счастье, а скорее всего по- другому и быть не могло, перед самой помойкой завхоз повстречался с учителем пения, с которым я пил на кухне чай и который забрал эту вещь к себе в дом. Надо бы низко поклониться доброму человеку.

Следующим владельцем таинственного сосуда оказался ваш покорный слуга. Придя домой, я набрал полную ванну воды и принялся отмывать, отдраивать это фантастическое изделие. Под многолетним слоем грязи обнаружилась довольно живописная картина. Портретные барельефы оказались покрытыми чёрной поливной глазурью, кроме того, фрагменты лиц были проработаны цветной эмалью. Четыре флейты-рукояти тоже оказались покрытыми поливной глазурью, тогда как сам сосуд имел мягкую, чёрно-матовую фактуру. Скажу скромно: уникальное произведение искусства заметно преобразилось.

Несколько дней я пристально рассматривал эту диковину. Ритуальное предназначение изделия не вызывало сомнения, напрашивалась связь с языческой культурой, но мои познания в этой области не позволяли делать какие-либо ответственные предположения. Глубокое, ответственное изучение памятника началось после прямого контакта с его мистической сущностью.

Дело в том, что донная часть сосуда требовала некоторой реставрации, и я разложился вечером на кухонном столе с набором необходимого материала и инструментария, чтобы подлатать днище. Хорошо запомнил первое внутреннее ощущение после того, как принялся зачищать наждачной бумагой места наложения латочек. Неожиданно по всему позвоночнику явственно обнаружил лёгкое жжение, как будто сработал внутренний теплоизлучатель. Мой личный опыт общения с подлинными антикварными редкостями указывал, что я соприкоснулся с предметом мистического содержания, именно по ощущению тепла в позвоночнике. Однако оценить степень воздействия данной вещи на моё физическое состояние не представлялось возможным.

По окончании процесса реставрации и приготовившись ко сну, я почувствовал, что со мной происходит нечто неладное. Сначала возникла лёгкая лихорадка, которая нарастала, и дело дошло до того, что меня стало подбрасывать на постели, как на вибрационной доске. Трусило так, что супруга в панике кинулась вызывать «скорую». Я категорически запретил ей делать это, прекрасно понимая, что никакие врачи не помогут и вопрос заключается лишь в том, хватит ли у меня сил выдержать это испытание. Положение становилось настолько тревожным, что дело фактически шло о жизни и смерти, говорю об этом без всякой бравады. Я несколько раз терял сознание: могу только догадываться, что пережила в эту ночь моя бедная жена. К утру трясучка стала отступать, но неожиданно начала подыматься температура до каких-то немыслимых градусов. Однако во мне появилась надежда на избавление. С рассветом атака начала затухать, и я понемногу впал в забытьё. Проснулся к вечеру свежий, вполне удовлетворенный состоявшимся знакомством и полон решимости разобраться с нечаянным приобретением.

Не стану утомлять читателя рассказами о хождениях по библиотекам, музеям, о встречах со специалистами, сделаю лишь короткое резюме. Оказавшийся в моих руках древний сосуд является не чем иным, как языческим идолом. Был в языческом пантеоне один из верховных властителей, именованный Стрибогом. Небесный Бог ветра, в народе его величали «Посвистач». В пользу этого утверждения говорит наличие четырёх ликов, смотрящих «на все четыре стороны» и являющихся классическим апотропеем, оберегающим от всякого зла, могущего прийти с любой стороны света. Кстати говоря, фантастической физиономией, изображенной на восточной стороне идола, в виде конской головы с красным петушиным гребнем, оказался «Световид», предвещающий зарю. Разумеется, что и поющие «на все четыре стороны» рукояти-флейты призваны были бороться со злом, ведь носителями зла считались «злые ветры».

Значительно сложнее оказалась проблема возраста, датировки изготовления идола. Нет смысла распространяться о возможных допущениях, скажу лишь о том, что известно доподлинно.

Размеры Стрибога выполнены в полном соответствии с метрической системой русского локтя периода ХІ-ХІІІ веков. Высота Стрибога тридцать три сантиметра и точно такая же ширина, по самым выступающим точкам. Тридцать три сантиметра, как известно, равняются трём четвертям древнерусского локтя. Надо иметь в виду, что многие ритуальные вещи той поры были выполнены именно с привязкой к русскому локтю в сорок четыре сантиметра. Например, легендарная вжищская бронзовая арка, найденная близ Брянска и датируемая двенадцатым веком, точно расчислена в древнерусских локтевых мерах. Внешний радиус дуги на престольной сени равен половине локтя, внутренний – четверти локтя. Расстояние между опорными подставками равняется целому локтю. Поэтому с точки зрения пространственной метрики моего Стрибога можно датировать ХІ-ХІІІ веком.

Но вовсе не это главное. Самым убедительным аргументом в пользу того, что ко мне попал настоящий языческий идол, говорит вот какой факт. Мне удалось отыскать человека, весьма известного археолога, академика, в личной коллекции которого находился предмет, развеявший все сомнения. Этот ученый, перед фашистской оккупацией Крыма, вывез из одного местного музея небольшой сосуд, высотой около пятнадцати сантиметров, полностью повторяющий моего Стрибога. Сосуд найден во время раскопок поселения пятого века, паспортизован, имеет объективную научную атрибуцию. Назначение этого симпатичного предмета археолог не знал – он полагал, что это курительница.

Дело в том, что на всех четырёх сторонах того маленького Стрибога изображен один и тот же портрет. Это обстоятельство затрудняло рассуждать в системе четырёхчастного, крестообразного расположения мистических ликов по географическим координатам. Трудно поверить, но один из портретов, изображенных на моем Стрибоге с западной стороны, абсолютно точно, то есть фотографически точно, соответствует портретам, изображённым на крымском сосуде пятого века. Следовательно, попавший ко мне предмет является не просто выражением свободной фантазии художника, но изделием, выполненным в строгой культурной традиции языческого исповедания. И уже не важно, в каком веке изготовлен мой Стрибог, важно то, что он подлинный по своей религиозной, эзотерической, сути.

В заключение расскажу, как выглядит Стрибог в деле. Когда в сосуде закипает вода, из флейтовых отверстий – а их восемь штук, по два на каждой рукояти – начинают фонтанировать струи пара и кумир как бы оживает. По мере возрастания парового потока, начинают оформляться явственные музыкальные голоса. На первых порах заманчиво далёкие, зазывные, фактически безаналоговые, они совершенно непохожи на привычный окружающий нас звуковой фон. В этих голосах сокрыта, я полагаю, основная мистическая сила Стрибога.

Далее между флейтовыми голосниками затевается своеобразная игра: они то перехватывают исполнительскую инициативу, всегда очень точно интонированную по розе ветров, то неожиданно замолкают все вместе, чтобы затеять очередную магически проникновенную песнь. Однако всё это ещё только увертюра. В разогретом состоянии Стрибог по-божественному прекрасен и грозен – он шипит, свистит, клокочет. Возникает потрясающая эмоционально-эстетическая панорама, в ней задействованы роскошный внешний вид кумира, богатый звуковой ряд и динамический момент фонтанирующих струй. Зрелище, замечу, не для слабонервных.

 

Можно только догадываться, какое внушительное психологическое воздействие оказывал Стрибог на наших пращуров-язычников. Люди под его фантастическое пение предавались восторгам, с его помощью изгоняли хвори, устрашали недругов – одним словом, жили под его покровительством. Сейчас Стрибог обосновался при мне, а может, я при нем. Кто знает? Сосуществуем мы, разумеется, с полным уважением друг к другу, сохраняя собственное достоинство.

Как человек, лично соприкоснувшийся с культовым языческим памятником, я в который раз убедился, что наши упования на некоторое поступательное совершенствование людей от века к веку довольно наивны и призрачны. В абсолютном выражении время не делает нас ни умнее, ни лучше. Подобно тому, как сегодняшний заяц никоим образом не отличается от своих сородичей, существовавших тысячу и более лет назад.

Человечество в своем развитии всегда было и остается самодостаточным и самоограниченным, в любое время, в любой ипостаси. Происходит это от того, что, приближаясь к чему-то и что-то приобретая, мы обязательно что-то утрачиваем, отходим от чего-то очень дорогого и важного. Нелепо, конечно, сравнивать достоинства Благой вести, дарованной нам через Иисуса, с мистическими возможностями Стрибога, но, опираясь на собственный опыт, должен признать, что совместная жизнь с языческим кумиром, в смысле духовной содержательности, не менее интересна и целесообразна.

Данное обещание следует выполнять, поэтому расскажу ещё одну, третью, поучительную историю из личного опыта общения с подлинными раритетами, несущими на себе духовные знамения творческих дерзаний великих художников.

Однажды, волею всяких судеб, ко мне в руки попала удивительная скрипка. Это старинный инструмент восемнадцатого века, я склонен полагать – саксонской школы, вероятнее всего, вышедший из мастерской достаточно известного специалиста музыкального цеха Иоганна Готфрида Гамма. На инструменте отсутствовала авторская этикетка, но возможность ошибки по атрибуции данной скрипки я полностью исключаю.

На этом прекрасно сохранившемся творении большого мастера не весть кем были выжжены на обеих деках, по четырём углам и верхнем и нижнем клоце, зловещие знаки пиковой масти. Очень жирные, глубоко вдавленные символы рока придавали произведению вид весьма мрачный. Когда я впервые прикоснулся к скрипке, признаюсь, сделалось не по себе. Естественной реакцией было желание немедленно выпустить скрипку из рук. Но надо понимать натуру истинного любителя старины – для нас ведь чем необычайней, тем заманчивей, тем привлекательней.

Первое, что я сделал после приобретения инструмента, – это явился в Киевскую консерваторию к покойному уже профессору Горохову, на предмет обсудить и прослушать старинный инструмент. Надо сказать, что профессор Горохов был человеком многоопытным, долгие годы проведшим в окружении знатных музыкальных инструментов. Прекрасный педагог, он был вполне осведомлён о мистических возможностях этих загадочных произведений искусства. Когда я открыл футляр, Алексей Николаевич даже не осмелился взять в руки лежащую там скрипку. Он в ужасе посмотрел на меня и посоветовал немедленно избавится от сомнительного приобретения. К этому присовокупил рассказ о хранящейся в московской госколлекции итальянской скрипке, которую вот уже много лет боятся брать в личное владение концертирующие музыканты. Потому что все исполнители, дерзнувшие воспользоваться услугами несомненно великолепного инструмента, по скорой дорожке отправлялись на кладбище.

Об этой невесёлой истории я впервые услышал из уст профессора Горохова, но лично меня она не очень шокировала. Почти за каждым экземпляром московской госколлекции музыкальных инструментов тянется преступный, кровавый шлейф. Все эти произведения, во времена оные, были разбойничьими методами изъяты у прежних владельцев, часто с последним приветом у краснокирпичной стеночки. Я всё ожидаю, что когда-нибудь у наших известных исполнителей, играющих на инструментах ценою в тридцать сребреников, заговорит человеческая совесть и они примутся бойкотировать этот музыкальный «освенцим». Похоже, история с роковой итальянской скрипкой никого ничему не учит.

Между прочим, услугами подобной коллекционной скрипки пользуется и наш небезызвестный киевский маэстро Богодар Которович, музыкант с очень сложной личной судьбой. В этом смысле есть о чем призадуматься и многим сотрудникам художественных музеев, выставляющим в экспозициях истекающие кровью настоящих владельцев вопиющие свидетельства былых преступлений. Хороши при этом физиономии директоров всемирно знаменитых музеев, рядящихся в великих гуманистов, всегда прекрасно осведомлённых, кому по праву обязаны принадлежать взывающие к правосудию Божию награбленные произведения искусства.

Должен признаться, что меня вовсе не испугали предостережения бывалого человека, напротив, возникло внутреннее расположение к оказавшейся в собственности необычайной скрипке. Уже зловещие символы пиковой масти воспринимались со здоровым любопытством, – одним словом, возникло ощущение внутреннего контакта с данной вещью.

Достоинства любого музыкального инструмента в конечном счёте определяются его акустическими возможностями. С этой целью я отправился к знакомому концертмейстеру симфонического оркестра Киевского оперного театра, чтобы в зале, в условиях хорошей акустики, прослушать старинную скрипку.

Через мои руки за долгую практику прошло немало интересных инструментов, в том числе и итальянских кровей, однако услышанное на сей раз откровенно потрясло всех присутствующих в зале. Скрипка обладала очень мощным концертным звуком, при этом тембральный диапазон её оказался насыщен такой фантастически яркой палитрой красок, что она буквально воздействовала физически, волновала ваше нутро. В лирических пассажах звук был настолько тёплым и проникновенным, что невольно подкатывал ком к горлу. Когда же исполнение переходило в более решительные формы, зал наполнялся звуками неподражаемой патетики и драматизма. Потрясенный исполнитель Сергей Шот временами невольно прекращал игру и внимательно всматривался в дивную скрипку.

Искушённым коллекционерам прекрасно известно положение, согласно которому иногда попадаются в собственность антикварные вещи, от которых невозможно избавиться. Не потому, что художественное изделие не представляет собирательского интереса, – просто раритет не желает расставаться с вами. Вы будете много раз обменивать, продавать подобную штуковину, а она вновь и вновь будет находить вас. И вот каким-то подсознательным наитием я почувствовал, что эта клеймёная скрипка довольно прочно увяжется за мной.

А потому принялся потихоньку забавляться, стал нарочито искать клиентов, дабы сосватать им скрипку и с любопытством наблюдать, каким образом она возвернётся обратно. Учитывая уникальные концертные возможности инструмента, я с лёгкостью необыкновенной находил покупателей, но она невероятно быстро вновь и вновь возвращалась ко мне. Наконец я предпринял решительный шаг и завёз инструмент в Крым, на довольно значительное от себя удаление. И вот здесь произошло нечто непредвиденное – скрипка по-серьёзному проявила свой характер.

Однажды вечером, примерно через полгода после того, как я расстался с таинственной скрипкой, у меня в прихожей раздался гостевой звонок. На пороге я встретил женщину и едва признал в ней крымскую скрипачку, которая сделалась хозяйкой клеймёного инструмента. Сказать, что она изрядно постарела, – это значит не сказать ничего. Передо мной стоял абсолютно несчастный, разрушенный горем человек. Она молча разрыдалась и показала свои негнущиеся в суставах, опухшие пальцы рук, под мышкой у неё я признал знакомый скрипичный футляр. Разговор оказался предельно коротким. Я, разумеется, вернул пострадавшей женщине деньги и принял в дом забавную проказницу.

История с крымской скрипачкой заставила посмотреть на дело ответственно, и я прекратил рискованные игрища. Несколько лет не прикасался к инструменту, пока однажды всё-таки решился очистить деки от злополучных символов рока, что для скрипичного мастера не составляет большого труда. Последствия вмешательства в энергетику скрипки оказались для меня примерно такими же, как в случае с ремонтом Стрибога, разве только в более щадящем режиме. Сейчас, насколько я осведомлен, скрипка находится в Германии, по-прежнему радует слушателей своим чарующим звуком и, надеюсь, не доставляет законным владельцам обременительных хлопот.

В заключение этой главы желаю обратить внимание читателей на показательную судьбу великого музыканта Леонида Борисовича Когана. Как известно, вся творческая жизнь подлинного маэстро была напрочь связана с наследием легендарного Никколо Паганини. Проникновение Леонида Когана в художественную и исполнительскую манеру гениального итальянца оказалось на столько глубоким и органичным, что это роковым образом обусловило равный возраст прожитых ими лет. Оба этих несравненных исполнителя, разумеется, играли на аналоговых скрипках знаменитого Гварнери дель Джезу. С большой вероятностью смею предположить, что любой человек, дерзнувший в будущем неловко вторгнуться в эту тончайшую мистическую связь, будет безжалостно уничтожен провидением. К скрипке Леонида Когана следует относиться с высочайшим благоговением и много о чём передумать, прежде чем отважиться прикоснуться к её струнам.

1957 год

Своим чередом наступил следующий, опять-таки юбилейный, в сорок лет от штурма Зимнего, тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Тщетно пытаюсь развеять розовый флёр моего пионерского детства. То ли издержки возраста, то ли коммунистическая бесовщина какая-то, но, право же, вовсе не отложились в памяти внешние признаки проявления социальных неравенств той поры. У нас напрочь отсутствовало восприятие друг друга с позиции имущественного превосходства. Невозможно даже представить, чтобы кто-то из моих одноклассников позволил себе кичиться материальным достатком.

Полагаю, такая атмосфера была повсеместно, хотя в моём случае, справедливости ради, следует заметить, что я учился в необычной школе. В луганской школе номер два учились преимущественно дети большого начальства, проживающего в элитарной части города. Родители моих одноклассников – это всё больше директора, партийные боссы, вплоть до первого секретаря обкома, воротилы торговли, золотопогонники. Надо полагать, что и уровень квалификации преподавателей, и отношение их к ученикам соответствовали статусу сановных родителей.

Ничего не бывает отвратительней, чем нужда в детском возрасте. Ни за что не соглашусь, будто бедность не деформирует душу ребёнка необратимым образом. Никакими разумными доводами невозможно объяснить маленькому человеку, почему у одного всё есть в изобилии, в избытке, а у другого только жалкие крохи на общественном пиру жизни. У ребёнка неизбежно возникают чувства зависти, обиды, озлобленности – весь комплекс самых отвратительных ощущений, беспощадно угнетающих становление полноценной личности. Поэтому я не очень-то доверяю людям, бравирующим своим босоногим детством. Подозреваю, что у подъездов многих преуспевающих ныне моих соотечественников булгаковский профессор Преображенский поостерегся бы оставить без присмотра свои любимые не промокающие калоши.

Безмерно благодарен своим трудолюбивым родителям, что лично меня миновала суровая чаша сия. В нашем роскошном сталинском доме, одном из самых респектабельных в городе, папа первым приобрел новую «Победу», модели М-20. Шикарный по тем временам автомобиль, цвета «беж». Папа первым построил капитальный каменный гараж со смотровой ямой, он и до сей поры благополучно стоит во дворе. Сейчас-то я хорошо понимаю, что иметь собственную «легковуху» означало по тем временам очень многое, было знаком высшего благополучия и доставляло истинное наслаждение.

Чего стоили одни только летние поездки к Чёрному морю! Машин мало, дороги свободны, заправки, зоны отдыха, придорожные рестораны всегда доступны, в образцовой готовности, без суеты и хамства, готовы предоставить свои услуги. Автомобили ездили тогда не торопясь, скорость движения позволяла полноценно общаться с окружающим миром. Ты успевал рассмотреть в открытое ветровое стекло каждую травинку, любую птаху. Можно было свободно, без оглядки остановиться у приглянувшегося озера, у чистой речки, расположиться на отдых, хотя бы и на ночь, порыбачить, разложить костер, послушать музыку, помечтать, полюбоваться звёздами, надеяться и верить, что ты храним на Земле чьим- то добрым радением.

Летом я всегда спал на открытом балконе, прямо над въездной аркой нашего благополучного дома. Удивительно бойко протекала по ночам дворовая жизнь, когда со всей области свозили к начальству продуктовые подношения, дары полей и птицефабрик. Уже по резонирующим в парадной арке двигателям мог догадываться, к какому подъезду и какому слуге народа обломилась гуманитарная помощь в виде бараньих туш, коробков с куриными яйцами, ящиков с вишнями, бидонов с мёдом. Папаховым мельтонам, дабы те избежали страданий голодающих Поволжья, дармовой харч подвозили в новеньких «воронках», обкомовцам – на чёрных «волгах», хозяйственникам – на крытых брезентом «газиках». Пусть мусора – народ и не самый сентиментальный, но жратва в «воронках», несомненно, заряжалась благородной аурой, что придавало лёгкую пикантность семейному достатку.

 

Я категорически не приемлю, когда начинают делить коммунистов на честняг и проходимцев, не желаю слушать байки про истинных ленинцев-бессребреников и обкомовских злыдней, по-чёрному опустошавших колхозные закрома. Потому что все коммуняки, все до единого, паразитировали на общественных хлебах, другое дело – в меру отпущенных возможностей.

Страна Советов была устроена таким замысловатым образом, что если вы устраивались работать в гараже обыкновенным водителем, то в зависимости от того, были ли вы большевиком или беспартийцем, возникали, как говорят в Одессе, две большие разницы. Коммунисту немедленно предоставляли лучший автомобиль, выписывались доходные путевые листы, что очень сказывалось на заработной плате. Беспартийцу доставалась какая-нибудь подзаборная колымага, под колёсами которой в бесконечных ремонтах и протекал трудовой процесс, с соответствующим денежным довольствием. Так было повсюду, в любой сфере человеческой деятельности. А ведь были ещё всевозможные премиальные выплаты, санаторные путевки, пионерлагеря, пристраивание детей в институт, распределительные продажи, и коммуняки при дележе всех этих совковых милостыней стояли в первых рядах насмерть.

В пятьдесят седьмом году произошло событие, значение которого мы всё ещё до конца не осознаём. Я имею в виду запуск первого искусственного спутника Земли. Потом будет блистательная космическая эпопея с полётом человека по околоземной орбите, с высадкой астронавтов на Луну и много чего ещё. Но всё это будут прямые свидетельства наших технических побед, результаты свершений научного толка.

Тогда же произошло глобальное тектоническое потрясение нашего вселенского миропонимания. Мало кто в действительности знал, что из себя представляет таинственный спутник, как далеко от Земли летает и где его можно увидеть хоть краешком глаза. Но люди напряжённо всматривались в ночное небо и впервые, за всю историю своего существования, искали среди сонма звёзд рукотворный маячок земного происхождения. То был колоссальный, прежде всего психологический, прорыв в глубины Вселенной. Человечество впервые реально осознало возможность распространения своего влияния за пределы Земли, к тому же как бы воочию убедилось, что она действительно круглая.

Мне, если верить календарю, исполнилось одиннадцать лет. Я по-прежнему подхожу по ночам к своему любимому окну и вижу всё. Вижу площадь, увитую красным кумачом накануне большевистского шабаша. Плещутся на ветру знамёна, волнуются портреты вождей, надуваются транспаранты, все вместе голосят революционными призывами. Ночь, площадь пуста, но гордо реет на шпиле «Дома техники», щедро политое кровью моих соотечественников, багровое знамя Октября. Спросите, для кого реет? А так, для себя и ещё для шельмующей на лишениях своего народа кучке прохвостов, которых судьба Отечества и его великая история никогда не касались и не интересовали.

Завтра седьмое ноября – стало быть, в нашем доме развернется большое гуляние. Побойтесь Бога вообразить что-либо худое, праздник состоится в связи с днём рождения моей мамы, так уж случилось. Придёт много гостей, соберутся родственники. К этому времени все Дмитриевы перебрались в Луганск, и только бабушка Ульяна осталась доживать свой век в Красном Луче. Но приедет и она, обязательно с дорогим подарком. Строгая, всё ещё энергичная, так и не разлучившаяся до конца своих дней с памятью прошлых лет.

В ней постоянно присутствовала упрямая надежда на возможность нечаянной встречи со своим мужем. Эта надежда подпитывалась массой невообразимых историй, которых в круговерти войны и азарте сталинских репрессий складывалось неимоверное множество. Цена человеческой жизни, по тем окаянным временам, опустилась до таких смехотворных значений, что любой делопроизводитель с лёгкостью путал фамилии, искажал адреса, не нарочито, по известной славянской безалаберности. Иногда люди получали фронтовую похоронку или лагерное извещение о смерти, а спустя некоторое время давно оплаканный, а часто и позабытый, человек возникал перед очами ошалевших родичей. Бабушка дожидалась мужа всегда. Я даже уверен: если бы он постучал к ней в окошко, то встретила бы его так, как встречают супруга с работы или с прогулки. Она ничего не желала, не смела менять в своей жизни.

В нашей большой семье все дни рождения отмечались обязательным образом, непременно с гостями и крепким застольем. Папин день рождения приходился на тридцатое сентября – это было серьёзное семейное торжество, как по значению, так и по размаху. Все понимали, что без папиных именин не было бы ничего и никого. Увы, время только подтвердило это. По удивительному стечению обстоятельств, многое в моей личной жизни оказалось связанно с этой датой.

Поздравлять маму начинали рано, сразу по завершении демонстрации. Гости приходили возбуждённые, слегка разогретые в праздничных колоннах. Папа частенько приводил с собой нечаянных, непредвиденных гостей-сослуживцев, с которыми остограммился на параде, чем немного огорчал наших бабушек, но виду те не подавали. Званые гости являлись с подарками, со свежими сплетнями, анекдотами и хохмами, неизбежно возникающими по ходу грандиозного праздничного шухера. Удивительное дело, как только начиналось застолье, о «коммунистической пасхе ухеравлялись с подарками, со свежими сплетнями, анекдотами и хохмами, неизбежно возникающими по ходу грандиозного праздничного» уже никто не вспоминал. Наверное, это великая удача, что у нас был свой семейный праздник именно седьмого ноября. Мамин день рождения, словно оберег, заслонял домашний очаг от большевистской проказы.

Надо сказать, что по мере моего взросления самый главный советский праздник изрядно тускнел, он приобретал откровенно ёрнический характер. Люди, приближаясь к сияющим высотам коммунизма, радовались Октябрю всё больше без вдохновения, это дело превратилось в одну из форм общественной повинности. Человек, дерзнувший проигнорировать демонстрацию, рисковал попасть в чёрный список, всегда хранящийся под сукном до известного часа. При распределении совковых милостыней могли прокатить на талон для приобретения ковра или обнести детей путёвкой в пионерлагерь.

Я хорошо помню октябрьские торжества в пятидесятые годы. Праздничная демонстрация в Луганске была организована таким образом, что сначала почти весь город собирался на Красной площади, под нашими окнами, чтобы оттуда выстроенными колоннами двинуться к высоким трибунам, разбитым у подножия памятника Ленину, по одноимённой улице. Между прочим, немцы, оккупировавшие город, поначалу не стали рушить памятник вождю мирового пролетариата. Они поступили по-иезуитски изобретательно – одели на голову Ильичу ржавое, поганое ведро и воткнули в руки метлу. Вот таким весёлым снеговиком и стоял в центре города Владимир Ильич Ульянов, на потеху потомкам обожаемого Карла Маркса. Не правда ли, удивительные гримасы судьбы?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru