Борис Михайлович Дмитриев
Позвони мне
– И что бы такого, скажи мне на милость, мог предложить для России этот бабник и плут, не сносивший волохатой башки, Григорий Распутин? Ведь он, кроме как девок на сеновалы таскать да ворожбой по ночам заниматься, ни на что не был годен. Я что-то не припоминаю за ним великих заслуг перед нашим Отечеством. Может, сына единокровного в царских покоях и смог бы кинжалом под бок порешить, но во всём остальном для Грозного рылом не вышел, не такие нужны впереди Птицы-тройки кумиры.
Кашкет допалил до горячих ногтей на халяву доставшуюся самокрутку, недокурком прицельно щёлкнул в сторону будущего костра и, похлопывая рукой о коленку, подманил привязавшуюся к нему собачонку. Та, послушно исполняя волю кормильца, подскакала дробной рысцой, выструнилась на задние лапки и разинула пасть в ожидании призовой подачки. Денщик достал из кармана завёрнутый в носовой платок кусок рафинада, саданул им о край дубовой столешницы и скормил собачонке отвалившуюся часть. «В сущности, жру с кобелём от одного же куска, – философски рассудил про себя Кашкет, – а сижу здесь и важно болтаю с этим героическим дегенератом про какие-то несостоявшиеся судьбы России». Однако продолжил этот странный не то чтобы спор, скорее, свободный обмен художественными мнениями.
– Григорий Распутин, я уверен, принес бы в Россию страх Божий, – заявил не без гордости собравшийся с мыслями денщик. – А без страха ни один народ, ни одна страна правильно организоваться не может. Таков непреложный закон, таковы суровые правила жизни. Посмотрите кругом, даже в нашем Разливе любая живая козявка под страхом живет. Оттого в лесу и в воде всегда полный, как у хорошей хозяйки, порядок. Чисто и свежо, покуда мы со своим шалашом не заехали. Потому что без страха явились, возомнили себя безнаказанными хозяевами на общем пиру жизни. Гадим, где ни попадя, мусорим, чем придётся, вот и платим по жизни мытарствами за отсутствие страха пред Богом.
Василий Иванович не нашелся чем возразить и, невзирая на командирские регалии, закивал головой в знак согласия:
– Это ты прав, без порядка и страха никуда не годится, с нашим народом без твёрдой, решительной воли нормальную жизнь просто никак не устроишь. Стоит мне на денёк покинуть дивизию, и уже какая-нибудь гадость обязательно приключится. Если не драку по пьянке развяжут, так ночью казённый магазин под орех обнесут. Но скажи мне тогда, почему православные попы не подсобили народу, не привели Гришку Распутина к власти? Они-то в первую очередь были заинтересованы возвеличить его, если, как ты говоришь, с ним пребывал страх Божий.
– Я вам про страх Божий, а вы мне про попов, нескладно у нас получается. Попы-то больше всего и боялись Распутина, потому что с царём они единой золотой пуповиной повязаны, в добром согласии из народа российского не просто верёвки, а канаты плели. Мне когда-то давно одна прозорливая бабка наперед всё сказала, будто призрак Распутина ещё дважды взойдёт на российский престол, каждый раз с усечённой фамилией и со всё более сужающимся разрезом азиатских глаз. После Распутина обязательно взойдёт на Российский престол некто Путин. И вот как только возвеличится на престоле человек с коротким прозвищем Тин, тогда и вздрогнет, возродится в муках великая наша страна. Бог весть, быть может, даже вместе с нашим преобразившимся духовенством. Потому что только после третьего щелчка известный всем поп сподобился подпрыгнуть до самого потолка, а ведь у Пушкина каждое слово через душу России пропущено.
Кашкет, таким образом, запетлял беседу в область каких-то сомнительных для командирского разумения материй. Чапаю не было никакого дела до вломившегося в царские покои Гришки Распутина, так же как и до шельмующих на церковных приходах православных священников, и насчёт страха Божия он не был стопроцентно уверен. А потому, раздавив сапогом недокурок, смачно сплюнул и сделал следующее заключение:
– Признаться, в поповской ереси я не шибко силён, не стану ни спорить, ни соглашаться. Но хорошо знаю другое. За океаном есть одна удивительная страна, Америкой называется, в которой люди чудесно приспособились жить без всяких страхов и божьих помазанников. Говорят, у них там всё лихо и справедливо поставлено, нам ещё долго до американского достатка корячиться, одна надежда на революцию.
Денщик несказанно изумился, он даже пнул от расстройства ногой ни в чём не повинную собачонку. Попросил вернуть балалайку, тронул одним пальцем среднюю струну и кокетливо наиграл на ней знаменитое «хэппи бездэй».
– А в Америке, чтобы вы знали, самый жуткий страх и правит всей жизнью, – уверенно выдал Кашкет и отложил на пенёк балалайку, – великий страх оказаться без денег. Такая жуть бывает страшнее, чем трепетанье перед каким угодно тираном, она не знает пощады, её ни с чем не сравнить. Как только этот жестокий страх полностью накроет Америку, без всякой войны рухнет страна. Даже небоскрёбы не устоят, всё развалится, потому что страх Америки – великий обман. Когда-то и динозаврам казалось, что главное никому не уступить с аппетитом, в этом был их недремлющий страх. Но недолго казалось, время безжалостно расставило все по законным местам.
– Буровишь чёрт знает что, с тобой и не поговоришь по-человечески, – возмутился ни бельмеса не понявший Василий Иванович. – Давно заметил, игра на музыках не прибавляет ума, все усилия тратишь на ветер, стараешься непонятно зачем. Вот сейчас скажу тебе новость, после которой и струны на балалайке сами порвутся. Без шуток советую, на всякий случай попусти в инструменте колки.
– Знаю я ваши нечаянные сюрпризы, – беспечно усмехаясь, ответил денщик, – важными гостями хотите сразить. Ставлю в заклад балалайку, уже и собака под лавкой давно догадалась, что на вечер в Разлив пожалует не ниже чем сам командарм Михаил Васильевич Фрунзе.
– Эх ты, дурачина, – возликовал как малый ребёнок комдив, – не стесняйся, выше бери. Хоть балалайкой о голову бей, но к нам на ужин сегодня же заявится царь Николай. Не Фурманов переодетый, не какой-нибудь ряженый клоун, а настоящий, большевиками расстрелянный царь. Как тебе новость? Обрати внимание, у твоей собачонки даже от неожиданности хвост опустился.
Чапай украдкой искоса следил за денщиком. Ему не терпелось проверить эффект, воочию убедиться, насколько неотразимое впечатление произведет этот убойный сюрприз, сразит ли он наповал неподготовленного человека. Если представить себя на месте денщика, то недолго и башкой помутиться.
«Интересно, кто из нас больше буровит», – сам про себя подумал изрядно озадаченный Кашкет. Но быстренько справился со своими сомнениями и брякнул как ни в чём не бывало:
– Да знаю я всё, чего тут не знать. Давненько мечтаю с Николашкой отужинать.
Василий Иванович на пол-аршина взлетел над скамейкой, у него даже перекосились усы и висящий на ремешках бинокль крепко саданул в подбородок.
– Откуда ты можешь знать такое, скотина, ты чего здесь мне дуру ломаешь? Сейчас же тетрадку тащи из шалаша, лично приказ настрочу. Будет тебе на передовой и царь Николашка, и вся его разряженная в бриллианты семья. Видно, не судьба тебе в хорошей компании сегодня душевно отужинать.
Кашкет без тени смущения, как будто страшилки комдива не имеют к нему никакого отношения, заиграл на трёхструнке в полный голос лакированных дек императорский гимн и козлиным фальцетом подпел «Боже, Царя храни!».
– Вот охота вам передовой инвалида стращать? – оборвав музицирование, поинтересовался денщик. – Сами только что объявили о визите Николая Романова, а теперь меня виноватым поставили. Я привык доверять командиру. Вообще же, если честно сказать, я всегда знаю всё наперед, мне и говорить много не требуется. Сердцем чую, побратаюсь нынче с царем. – А про себя между тем не без ехидства подумал: «Глядишь, не сегодня, так завтра в дурку легендарный комдив угодит, вот смеху-то будет».
– Не помрёшь своей смертью, Кашкет, без всякой обиды тебе говорю, – завершил разговор Василий Иванович и снова достал из кармана кисет, чтобы сварганить очередную самокрутку. Несколько добрых затяжек привели в равновесие командирский взрывной характер, и Чапай, на манер денщика, подманил постукиванием ладони о коленку резвящуюся на воле дворняжку. Однако размышления о пользе страха для благополучия общества не отпускали его.
«Интересно, – неспешно соображал про себя Чапай, – вот эта бездомная собачонка приблудилась в Разлив с надеждой на милость от стряпни денщика или, скорее, из страха перед дикой природой? Похоже, что прав шалопутный денщик, именно страх оказаться растерзанной какой-нибудь голодной зверюгой прибил сюда беззащитную псину».
Своим чередом с озера стали доноситься пока что отдельные, пробные жабьи приветствия, верные спутники вечерней зари. Очень скоро это робкое, самое первое кваканье начнёт обрастать более громкими, осмелевшими голосами. Пока, наконец, не сольётся в единый, торжествующий жабий переквак, в котором невозможно выделить чей-то отдельный голос. Но это будет несколько позже, когда солнце угасающим калёным диском упрётся в прямой горизонт.
А пока Василий Иванович принял решение малость расслабиться, прогуляться с собачкой по берегу озера. Понаблюдать в одиночестве за всякой шкодливой малявой, снующей в рыже-зелёных водорослях у самой кромки прозрачной воды. Подсмотреть наудачу за камышовой стеной хлёсткий удар щучьего боя и следом рассыпающееся веерным размётом бегство обречённой рыбьей мелюзги. Что как раз и является прямым свидетельством неотвратимости денщиковой правды про необходимый в природе недремлющий страх. Сделав командирские, преимущественно формальные, распоряжения по разведению костра и по особым, сопровождающим варку рыбацкого супа, хитростям, Чапай в компании с вертлявой собачонкой, при полном обмундировании, отправился к озеру.
Есть в ряду всевозможных человеческих слабостей и совершенно особенная, которая, быть может, с адамовых дней запечатлелась в нашей генетической памяти как неизбывный источник тихого счастья, воистину невечерней радости. Нет сердца, которое бы не возбудилось в нежнейшем восторге от запаха первого дымка, от вида трепетного язычка занимающегося пламени.
Кашкет, точно как в детстве, с переполняющим душу волнением принялся за разведение лесного костра. Как и полагается, он сложил шалашиком мелкую щепу, сверху добавил сушёного хвороста и с первой же спички запалил пока что робко наметившийся очажок. Потом будет большой ненасытный огонь, пожирающий почти без остатка всё новые порции дров, но именно это, первое, трепетание пламени способно вызывать в душе архаическое, несравненное наслаждение.
Невзирая на тихую радость, одна неотступная мысль тревожила душу, не давала покоя Кашкету, – мысль, связанная с ожиданием сумасбродного визита Николая Второго. «Или наш Наполеон окончательно умом трепыхнулся, – рассуждал про себя озадаченный балалаечник, – или на дивизию надвигается нешутейная бесовщина, а значит, пора потихонечку удочки сматывать».
Костёр, управляемый дирижёрской волей денщика, приходил в движение, как большой симфонический оркестр. В одну стихийную ткань сливались треск и шипение дров, под сопровождение набирающего силу огня, словно скифской пляски живого пламени. Немало требуется пережечь заготовленного впрок валежника, чтобы накопить раскалённого жара и приняться за варку костровой царской ухи. Два рогача и перекладина под казанок всегда были припасены у денщика и сохранялись в полном боевом порядке. Они с готовностью лежали рядом и дожидались своего часа. Потому что прежде опытный стряпчий должен заняться чисткой лука и картофеля да ещё повозиться с наловленной рыбкой, лениво трепыхающейся в глубоком оцинкованном ведре.
Как ни был увлечен ответственным приготовлением ухи насвистывающий царский гимн Кашкет, как ни был удручён чапаевскими бреднями, однако безошибочно заприметил в просветах лесной тропы несомненно Анкин, известный каждому красноармейцу ситцевый в горошек сарафан. Денщик, из любопытства, подхватил стоявшее рядом ведро и спрятался с уловом за командирским шалашом. Всегда занятно из-за кустов смотреть в безлюдном месте на одинокую молодую женщину.
С раскрасневшимся и возбуждённым лицом, с глазами полными бездонной неги, бесконечно влюблённая во весь белый свет, почти не касаясь травы, пулемётчица подбежала к центральному пеньку, побросала на него принесённые оклунки и звонко обозвалась: – А где все?
Немного расстроившись от безответной, до звона в ушах, тишины, внимательно осмотрелась кругом и присела на тесовую лавку. Через минуту ещё громче аукнулась: – Есть кто-нибудь?
– Тебе что, меня одного недостаточно? – злобно отозвался, выглядывая из-за шалаша, обвязанный холщовым полотенцем денщик. В одной его до локтя оголённой руке судорожно подрагивал взъерошенным хвостом огромный окунище, в другой был зажат окровавленный стальной тесак. Чувствовалось, что схватка между стряпчим и рыбиной не на жизнь, а на смерть ещё не закончилась. Об этом свидетельствовал переполненный презрением, вытаращенный окунем глаз.
– Вечно ты, как привидение, по кустам ошиваешься, – вместо приветствия обрушилась на однополчанина Анка. – Нормальный человек должен открыто участвовать в жизни, а не шпионом шнырять. Девки незамужние в штабе болтают, что лучшего жениха, чем Кашкет, не сыскать: он тебе и обед приготовит, и порядок в избе наведёт. А по мне, прежде всего, мужика в избе подавай, а полопать мы и сами на печке состряпаем. Что-то не густо у вас здесь с народом, почему нет никого, где командир и важные гости, неужели, не дождавшись меня, распрощались? – смягчая тон, слегка пошутила пулемётчица.
Денщик, всем своим видом давая понять, что с бабой разговаривает на равных только по снисхождению, нехотя поставил в известность:
– На озеро поплёлся твой героический Чапай, голове командирской охолонуть понадобилось. Вы там, в расположении, непонятно чем занимаетесь, а у нас горячка такая стоит, что мозги закипают. Не пойму, что творится с комдивом, – может, в больницу придётся вечерком на тачанке свезти, где башкой захворавшие лечатся. На войне и не такое случается. Помню историю, когда целый взвод, после плотного рукопашного боя, прямиком в дурдом спровадили.
Анка медленно поднялась во весь рост у центрального пенька, измерила денщика недобрым взглядом и, не по-женски стиснув крепкие зубы, внушительно процедила:
– Тебе что, сволочь, жить окончательно осточертело? Не хватает фантазии подобрать более верного способа на тот свет перебраться? Вот сейчас подоспеет Петруша, под наганом расскажешь все гадости, что болтал про комдива. Долго ждать не заставим, не успеешь даже глазом моргнуть, как башку он тебе продырявит. Закопаем вместе с балалайкой, никто и не вспомнит, тебя давно уже черти со сковородкой в аду поджидают.
– Черти, они никого не забудут, а в сковородке места хватит на всех, – насмешливо глядя окуню в источающий презрение рыбий глаз, без всякой злобы ответил денщик. – Ты, прежде чем геройствовать, сама спустилась бы к озеру, поговорила с Чапаем и разобралась, какая канитель ожидает нас всех. Даже не представляешь, что он буровит, пребывая как будто в трезвом уме. А то раскудахталась, как бьющий мимо цели кривой пулемёт. Решила, если невестой ординарца заделалась, так на тебя никакой управы не сыщется. Плохо ты ещё знаешь Кашкета, гляди, как бы не просчиталась, иногда бывает, что ошибаться можно один только раз.
Пулемётчица ловким движением ног поочерёдно сбросила летние туфли, развязала косынку и быстрой походкой подошла к командирскому шалашу. Для чего-то долго смотрела вовнутрь, как будто отыскивая там дорогую пропажу. Носом тянула знакомый настой сухих трав и терпкий запах мужского жилища, тоской исходивший из безлюдного, безмолвного шалаша. Потом, повернувшись, внимательно оглядела всю знакомую до последней веточки территорию Разлива и, ни слова не сказав Кашкету, шаркая босыми ногами по намятой траве, потянулась к древнему озеру.
На ольховой коряге, спиной к береговому откосу, низко склонив обнажённую голову, сидел легендарный комдив. Сидел понуро, обречённо, ничуть не менее трагично, чем на известной картине Ивана Крамского «Христос в пустыне». Руками он машинально теребил притихшую на коленях блохастую собачку. Было во всей бессильной позе Василия Ивановича что-то несказанно трогательное, по-детски беззащитное, такое, что у Аннушки, при виде его, сами собой навернулись светлые слёзы. Боевая подруга отчаянно рванулась к тайному герою своего любвеобильного сердца, обхватила его мягкими, крепкими руками, прижала голову к роскошным, как у всамделишной Мадонны, грудям и, наклонившись, прямо в ухо горячо зашептала:
– Не могу без тебя, Васенька. Брось всю эту революцию, уедем в Актюбинск, я ведь дитя от тебя под сердцем ношу.
Потом резко отстранила Чапая, снова притянула к себе, окатила лицо влажным пылом горячих губ и в который раз принялась убеждать, уговаривать, как будто для неё ничего более важного не существовало на свете.
– Будет тебе, Аннушка, там дуралей этот наверху болтается, – негрубо освободился от страстных объятий Василий Иванович. – Любопытен уж больно, спасу нет, наверняка из-за кустов краем глаза выглядывает. Он ведь втайне сохнет по чарам твоим, меня не обманешь, ревнует беспросветно, как застоявшийся мерин. Ты лучше присаживайся рядышком, посидим, за военную жизнь неспешно промеж себя поворкуем.
Чапай учтиво подвинулся на замшелой коряге, уступая пулемётчице пригретое место. А сам, нахлобучив папаху, превозмогая смущение, проникновенно сказал:
– Для чего ты мне душу бередишь, лебёдушка. Не могу я бросить семью, не для этого с женой обручался. Разве на таком примере следует воспитывать молодых бойцов революции. Петька любит тебя без ума, будет мужем хорошим, а мне только остаётся завидовать вам. Расскажи поподробней, голубка, что нынче в дивизии происходит, с каким настроением относится к службе личный состав. Фурманов, слухи доходят, беснуется, красноармейцев политучёбой замордовал и промнавозовскими поставками всех донимает. Ты учти, дорогая, о жидком топливе и тебе заботиться следует. В промнавозовской кассе и Петькины акции есть, семейная жизнь ведь немалых расходов потребует. Сразу после свадьбы новую избу ставить придётся, хозяйством обзавестись, а деньги не пахнут, они хоть замешаны на скотинячьем дерьме, но многие проблемы снимают. Так что, присматривайся, прислушивайся, кто чего лишнего по пьянке взболтнёт, и тихонечко Петьке на ушко в постельке шепни. Революцию надо делать с умом, трезво понимать и оценивать общую обстановку. К свадьбе, небось, и платье новенькое приобрела, и перину пуховую заказала?
Анка кокетливо передёрнула статуарными плечами, нежно пригладила Чапаю усы и, пряча глаза, гортанным, волнующим голосом ответила:
– Ещё пока нет, ничего не купила, но сегодня Петя деньги большие принёс. Знаю, что без вашей подмоги они не достались бы. Фурманов, жадюга, по собственной воле ни копейки не даст, как будто не Петя в боях больше всех отличился. Кто, кроме него, языка отважится брать? Вот бы комиссара хоть разочек заставить сходить через линию фронта, все портки обмарал бы.
Василий Иванович с пониманием положил руку на дорогое, с маленькой родинкой у самой шеи, плечо, твёрдой рукой потискал его – дескать, «Не боись!» – и поведал совсем доверительно:
– Это хорошо, Аннушка, что Фурманов в край бережлив, он ведь наши деньжонки как пёс сторожит, пускай даже под видом золота партии. Жизнь долгая, всё до поры, ведь и другие могут настать времена. Может, придётся ещё под шумок собственные партийные билеты на акции «Промнавоза» менять, вот тогда мы с Фурмановым и посчитаемся. Ты поверь мне, лебёдушка, пустое всё это, здесь на вечер куда как серьёзней дела намечаются. Вот с тобой, как с самым родным человеком, хочу посоветоваться. Будешь наверняка удивляться, но сегодня к нам в Разлив на ужин пожалует Николай Второй и за компанию с ним Сашка Ульянов, старший брательник вождя всех народов. Честно скажу, мне эти визитёры щучьей костью в горле стоят, но деваться теперь уже некуда. Даже не знаю, как пережить, как не оплошать в этот свалившийся на мою несчастную голову вечер.
Анка вывалила одуревшие от испуга шары, на мгновение ей показалось, что озеро колыхнулось, как тазик с водой, но быстро взяла себя в руки и подумала: «А может, прав был денщик, может, у Василия Ивановича немного подвинулась крыша от тяжких военных забот. Ничего удивительного, такие нагрузки непросто даже полному Георгиевскому кавалеру нести». Она решила пойти на малую хитрость и сделать вид, будто ничего не расслышала, а для правдоподобности всё внимание сосредоточила на ластящейся уже в её подоле собачонке, перекинула кверху брюшком и стала щекотать, перебирая шёрстку игривыми пальцами.
Не единожды катаный жизнью Чапай тотчас смекнул, что сердобольная пулемётчица дуру включила, неприятно поморщился и резко отнял руку от только что близкого и дорогого плеча. Молча упёрся глазами в приставленный бинокль и принялся, задрав голову, рассматривать парившего в небе знакомого ястребка. Тот, распластав упругие крылья, замер на встречном ветру в неподвижном дозоре, зорко высматривая в природе изъян. «Вот бы и мне, – подумал Чапай, – взлететь однажды к небу и наблюдать в ястребином полёте за всем, что творится на просторах дивизии».
– Не с кем и поговорить по душам, – посетовал комдив, с горечью отстранив полевой бинокль. – Ты думаешь, легко быть командиром дивизии или весело через день посылать на верную смерть молодых необстрелянных бойцов, у которых и жёны, и дети, и матери есть. Мне же потом в глаза им смотреть. Можешь хоть на минутку представить, во сне, как наяву, с каждым встречаться приходится. Много о чём никому не расскажешь, Аннушка, видно такая судьба, горькая доля такая. А у командира твоего с головой всё в порядке, надёжен мозгами как никогда, ты уж не сомневайся. Об одном только переживаю: хватило бы вам всем ума и спокойствия пережить сегодняшний ужин. Гости к нам и впрямь необыкновенные нынче пожалуют, ещё раз могу повторить – лично Николай Романов и старший брательник самого Ильича. Откуда прибудут и как, сама потом догадаешься, а не догадаешься, не получишь большого урона.
– Не знаю, как правильно понимать вас, Василий Иванович, – деликатно выразила недоумение удручённая Анка. – С царём-то нашим вроде бы как благополучно в подвальчике попрощались, разве что с того света заявится к нам. Я, конечно, согласна, что в дивизии революция, но всё-таки не настолько, чтобы по своему усмотрению мертвяков оживлять. Согласитесь, больно не складно, неправдоподобно для ясного разумения получается.
Пулемётчица аккуратно сняла с прямой шеи Чапая командирский бинокль и начала рассматривать парящего высоко над озером ястребка. Почему-то ей показалось, что одинокое патрулирование небесного хищника удивительно перекликается и напоминает, в сущности, такого же героически одинокого Чапая, завзятого рыцаря революции. И ещё ей открылось, сама собой созрела убеждённость, что комдив абсолютно в здравом уме и надо обязательно помогать ему, непременно оставаться рядом.
– Я буду делать всё, что вам надо сегодня, Василий Иванович, – решительно заявила пулемётчица, возвращая командиру бинокль. – Можете полностью довериться мне.
– Спасибо, Аннушка, – дрогнувшим голосом благодарно ответил комдив. – Я никогда не сомневался в тебе. Но надо как-то устроить, чтобы и Петька, и сволочь Кашкет вели себя подобающим образом, чтобы не получился конфуз. В эту историю небесные силы замешаны, не доведи до греха устроить скандал – ведь для нас этот вечер может оказаться последним. Поднимешься наверх, крестик у меня в шалаше под подушкой возьми и, на всякий случай, тихонько надень. Да с ребятами по-свойски поговори, пускай не вздумают валять дурака, здесь не ярмарочный балаган и никто разыгрывать сцены не собирается. Гости прибудут самые настоящие, очень почётные, и необходимо оказать им должное уважение. Обязательно проследи, чтобы у Кашкета всё было приготовлено к столу по высокому классу. Нельзя нам ни в чём допустить хоть какую промашку, только вежливость, только братское гостеприимство и вечная до самого гроба любовь. А теперь ступай, Аннушка. Я ещё немножечко здесь на ольхе посижу, на тебя, как на родную кровинку, надеюсь.
Бесстрашная пулемётчица, душой прикипевшая к стихийной натуре Василия Ивановича, окончательно убедилась, что он при здравом уме, настроен решительно и что вечер, на самом деле, обещает быть из ряда вон выходящим. Поэтому Анка крепко прижалась к комдиву, поправила ему лихую папаху, поцеловала прямо в горячие губы и, бойко соскочив с коряги, направилась вверх по береговому откосу выполнять командирский наказ.
На озере между тем на полную катушку разыгрался неуёмный жабий переквак. Под малиновый свет вечерней зари эта жабья какофония воспринималась как бессовестное торжество мерзотного естества над вселенским миропорядком, над извечной строгостью хода небесных светил и звёздных туманностей. И поди ещё без пол-литры по-хорошему разберись, что в действительности является подлинным оправданием существования Вселенной – божественная разумность полёта по строгим орбитам необъятных небесных исполинов или триумфальное, самозабвенное пение жабьего отродья.
Чапаев, чуть погодя, тоже бойко ретировался с ольховой коряги, встал на замлевшие от неподвижного сидения ноги и совершил на берегу несколько по-молодецки пружинистых приседаний, как всегда насладившись скрипом роскошных генеральских сапог. Потом по привычке оголил сверкнувшую никелем шашку, хотел было совершить пару боевых с присвистом махов, но, передумав, медленно опустил в ножны клинок.
Как всегда, внимательно осмотревшись кругом, Василий Иванович неожиданно проникся необыкновенной красотой Божьего мира и ещё более неожиданно ощутил всю нелепость присутствия себя в нём, со всеми своими фронтовыми заботами, мелкими страстями и абсолютно бесполезной мирской суетой. Какое дело было этой прекрасной вечерней поре до недругов-капелевцев, до поставок стратегического сырья и даже до таинственного визита Николая Романова. Как-то сама собой открылась совершенно простая, доселе неведанная правда, что мир Божий и люди в нём живут по разным законам, выполняют разные предназначения и в этой вопиющей несогласованности сокрыта великая трагедия любой человеческой доли.
В Разливе кипела авральная работа по подготовке к незаурядному, в самом деле экстравагантному, ужину. Смеркалось настолько, что издалека хорошо было видно, как от костра прямым столбом поднимаются оторвавшиеся горящие искры. Бредущему по тропе философски настроенному Чапаю отчего-то подумалось: «Непонятно, зачем они устремляются вверх, в объятья погибели, ведь надёжней внизу, в общем жару подольше продлить упоение жизнью. А может, настоящая жизнь в том как раз и состоит, чтобы вырваться из ада общего пекла и озарить весь Божий мир своим единственным, неповторимым светом».
Со стороны, в ореоле пылающего костра, неестественно крупной показалась фигура ординарца, пробовавшего на соль кипящую в казане с кореньями воду, перед тем как забросить малых раков для первого взвара. Неожиданно величественно замаячил силуэт командирского дубового пенька. Он возвышался в ночном костровом освещении не менее грандиозно, чем красно-кирпичная башня Кремля. И даже верхушки лесных сосен, на фоне звёздного неба, стали просматриваться как частокол фасонной кладки, венчающий московскую твердыню. В это же самое время, за тем же центральным пеньком, на дубовой столешнице пулемётчица с денщиком дружно нарезали ровными ломтями душистую домашнюю колбасу и коралловый осетровый балык. Даже подбежавшей ко времени псине обломился не слабый фронтовой положняк.
Но у Василия Ивановича от всего увиденного и на грош не прибавилось энтузиазма. Он мучительно пытался найти объяснение, почему именно для него Создатель подгадал эту сумасбродную встречу. Почему бы засранцу Фурманову не подбросить подобное веселенькое приключение, тем более когда дело касается семейства Ульяновых. У комдива даже в самых диких фантазиях не возникало желания отужинать с убиенным царем, а тем более с казнённым брательником вождя мирового пролетариата. Между нами говоря, ему и с самим Лениным встречаться большого желания не было. На душе сделалось до того неуютно, что возникало подловатое для боевого командира желание бросить всю эту канитель и бежать без оглядки, хотя бы и в Актюбинск. Но он тут же ловил себя на мысли, что как раз по этому поводу в Писании промыслительно заповедано: «Ложь – конь во спасение».
Сосредоточенно приближаясь к центральному дубовому пеньку, Чапай командирским глазом обвёл в свете костра всех присутствующих, хмуро улыбнулся боевым товарищам и по-вечернему негромко, но так, чтобы слышали все, заявил:
– Очень рад видеть своих ближайших помощников в полном порядке и здравии. Вам не раз приходилось делить со мной тяжелейшие испытания и всегда с честью из них выходить. Надеюсь и сегодня не осрамите своего командира. Пустое говорить не желаю, скоро сами увидите всё и поймёте, что судьба приготовила нам не слабый сюрприз. Время, скорее всего, позволяет, поэтому предлагаю по-семейному отведать по кружечке чая. Война войной, а чай на фронте – дело первостепенное, всё одно как боевая присяга.
Кашкет, не дожидаясь дополнительных распоряжений, молча направился к полыхающему костру, возле которого дымился ведерный красавец-самовар. Он легко подхватил его под фигурные, заправленные слоновой костью, ручки и поднёс к центральному пеньку. Дождался, когда Чапай займёт за столом своё командирское место, и лицом к нему поставил парующий самовар. Плотно притёр протекающий ажурного плетения бронзовый краник и деловым тоном поинтересовался, что подавать к чаю, одни только сухарики или более существенное приложение. Тем временем сыпанул крупную щепоть душистого сбора трав в надраенный, как церковный потир, медный заварочный чайник.
– Не стану же я в одиночестве чаи разводить, – добродушным тоном подкрепил своё приглашение усевшийся на любимое место комдив, – бросайте всё, составляйте компанию. Негоже бросать своего командира один на один с кипящим самоваром, заодно и об интересном нашем ужине хоть чуток покалякаем. Вам же не терпится разузнать, из-за какого бугра заявятся эти странные гости. Что можно скажу, но, право же, очень немногое. Визитёры прибудут внезапно, живыми и здравыми, такими же, как все нормальные люди. Об остальном не требуется много ума, чтобы самим догадаться – без небесного промысла такие чудеса не случаются.